Такие разные миры (сборник)

– Спасибо, я знал, что вы…

– Если вернете мою Антонию.

– Прошу прощения?

– Мою жену, Антонию. Вряд ли вы слышали об этой простой женщине родом из маленькой сибирской деревни[1]. Она примирила меня с жизнью.

– Я посмотрю, что можно сделать, – сказал Мартин. – Тем временем подготовьтесь к вашему первому интервью.

– Только когда здесь появится Антония.

Мерчисон потерял терпение:

– Михаил, я могу вас выключить так же легко, как включил. Для вас это будет равносильно смерти.

– Вы называете это жизнью? – вдруг язвительно расхохотался русский. – Нет уж, отправляйтесь обратно к царю, или на кого вы работаете. Скажите ему, что Михаил Бакунин, призрак, валяющийся на кушетке, в пространстве, которого не существует, в своей новой жизни не признает его власти так же, как не признавал в прежней.

В свое время президент Соединенных Штатов назначил Мерчисона директором по маркетингу программы симулякров. Мерчисон умел осваивать новые рынки и разрабатывать способы применения излишков сельскохозяйственной продукции, которую Америка, несмотря на положение страны третьего мира в современной глобальной экономике, продолжала производить. Это был человек дела.

Но работа с электронными призраками – чем, по сути, и были симулякры – часто ставила его в тупик. Например, когда один призрак захотел, чтобы Мерчисон доставил ему другого призрака по имени Антония.

– Что еще за Антония, какая у нее фамилия? – спросил Симмс.

– Да понятия не имею, – ответил Мерчисон. – Надо в книжках поискать. Или в базах данных.

– Я поищу, – сказал Симмс, – но не питайте больших надежд.

Два часа спустя ответ был готов.

– Ничего нельзя сделать, – сказал Симмс. – Недостаточно данных.

Русский с мрачным лицом сидел на диване, сложив руки на груди.

– Вам известно мое условие.

– А я говорю, что оно невыполнимо. Послушайте, Михаил, ведь ничего особенного от вас не требуется. Мы начнем с несложного. Интервью с ребенком. Старшеклассник, выиграл в школе исторический конкурс по славяноведению.

– Славяне меня больше не интересуют, – сказал Михаил Бакунин. – Я сам славянин, но это ничего не меняет. У них был шанс – в Польше, в России, в Германии. Они предали себя и человечество, когда не пошли дальше марксизма, к окончательной анархической революции!

– Вот это ребенку и расскажите, – предложил Мерчисон. – Во всяком случае, он не славянин. Я вспомнил: его фамилия Питерсон. Питер Питерсон. Хороший мальчик, почему бы не порадовать его?

– Швед, – отметил Бакунин. – В Стокгольме мне пришлось несладко. Не хочу разговаривать со шведами.

– Он не швед! Он американец!

– Я высказал вам свое условие, – повторил Бакунин. – Я хочу, чтобы моя жена была здесь, со мной.

– Михаил, я пытаюсь вам объяснить: мы не можем этого сделать. Я разговаривал с нашими учеными, это попросту нереально.

– Если вам удалось вернуть к жизни меня, – сказал Бакунин, – не могу понять, почему вы не можете вернуть мою Антонию.

– Долго объяснять – слишком сложные технические подробности, – сказал Мерчисон. – Но если коротко, все сводится к тому, что у нас о ней недостаточно информации.

– Она была скромным человеком, – сказал Бакунин. – Из тех маленьких людей, от которых, как вы считаете, ничего не зависит.

– Нет, совсем не поэтому. Чтобы вернуть человека, нам нужно много знать о нем. Иначе – никаких шансов.

– В ЧК должно быть на нее досье, – сказал Бакунин.

Мерчисон не стал рассказывать Бакунину о нынешней России. Ее мусульманская часть вообще не имела доступа к старым архивам. Та часть, что по-прежнему называлась СССР, утратила львиную долю архивных материалов предшествовавшего двадцатому веку периода в ходе беспорядков, сопровождавших раскол страны.

– Если вы не сможете вернуть Антонию, – сказал Бакунин, – я не буду сотрудничать.

– Я не хотел бы прибегать к угрозам, – проворчал Мерчисон.

Бакунин улыбнулся:

– Считаете, меня можно запугать? Сейчас? В этом состоянии, что бы оно собой ни представляло? Мартин, это очень большая глупость.

– Тут вы ошибаетесь, Михаил, – возразил Мерчисон.

И исчез.

Симмс злился. Мерчисон попросил о встрече в лаборатории, а сам уже на полчаса опаздывает. Этот тип вызвал неприязнь к себе с самого начала. Конечно же, Симмс знал его репутацию. А кто не знал? Герой очерков в десятках глянцевых журналов, доверенное лицо нескольких президентов, человек известный тем, что любое дело доводит до конца. Именно такой менеджер и был нужен, чтобы извлечь пользу из этого проекта, получить хоть какой-то доход и попытаться поставить на ноги агонизирующую американскую экономику. «Динамо-машина» – так называли его газеты. Симмс нашел более подходящее определение: одержимый навязчивой идеей эгоист со склонностью к психопатии, который ни перед чем не остановится, чтобы добиться своего.

Мерчисон ворвался в лабораторию с книгой под мышкой.

– Извините, я опоздал. Взгляните.

Он раскрыл толстый учебник истории и показал Симмсу иллюстрацию, занимавшую целую страницу.

– Очень мило.

– Плевать. Вы сможете это смоделировать?

Симмс вгляделся в иллюстрацию:

– Планы помещения есть?

– Они не понадобятся. Я хочу, чтобы вы смоделировали только этот фасад и одно помещение внутри. Описание интерьера у меня есть. И еще мне нужен односторонний доступ во внутреннюю комнату. Сделайте защищенный домен – кажется, так это называется. Сможете?

– Легко, – сказал Симмс. – Для Бакунина мы смоделировали русскую усадьбу с интерьерами. Вы сказали, что в знакомой обстановке он легче пойдет на контакт. Но это помещение…

– Что вам не нравится?

– Односторонний доступ. Это же тюрьма? Тюрьма для симулякра.

– Вы все поняли, – сказал Мерчисон.

– А нет другого способа добиться желаемого вами результата?

– Конечно есть, – ответил Мерчисон. – Оживите Антонию.

– Я уже объяснял, почему нельзя этого сделать. С имеющимися у нас данными мы получим монстра. У созданной нами Антонии будет масса характерологических лакун. Даже внешность симулякра выйдет неудовлетворительного качества.

– Хорошо. Постройте новое помещение.

– Не нравится мне это, – сказал Симмс.

– Ничего страшного. Просто выполните мое распоряжение. Бакунин возьмется за ум, и случится это скоро. И еще, я вам в который раз напоминаю: мы имеем дело не с человеком. Это симулякр, создание из электронов и фотонов, или что там внутри у вашего компьютера?

В отношении Цицерона Мерчисон был не так уверен в себе.

В Бакунине было нечто притягательное, нечто ребяческое и нестрашное. Да и кто он, в сущности, был, исторический Бакунин? Чудак с безумными глазами, который путешествовал по миру, сидел в тюрьмах Германии, Австрии и России, но так ничего толком и не добился. Другое дело Цицерон.

Мерчисон проглядывал распечатку основных этапов жизненного пути Цицерона. Ко временам расцвета империи, около 65 года до н. э., он стал одним из самых влиятельных людей Рима. И при этом даже не будучи патрицием. Он самостоятельно проделал путь от дна и до самого верха исключительно благодаря интеллекту, заслугам, смелости и непревзойденному ораторскому мастерству.

Этот человек был равен Цезарю, Бруту, Марку Антонию. Он был философом, драматургом и поэтом, а также римским консулом.

Такой бы сделал кассу. Все, что для этого нужно, – придумать подходящий образовательный проект.

Мерчисон понимал, что перспективы открываются бесконечные – только бы симулякр Цицерона пошел на сотрудничество.

А Цицерон, как известно, был великим политиком. Поладить с ним будет достаточно легко.

Писательство всегда служило утешением для Цицерона в трудные времена. В доме были письменные принадлежности и бумага – куда более совершенное средство, чем пергамент или восковые таблички. Цицерон писал, пытаясь размышлять, обдумывать свое положение. Стремясь понять, что делать дальше.

– Следуйте за мной.

Бакунин поднял глаза и увидел стоящего над ним немецкого полицейского в серо-голубом мундире. Сон, видение? Бакунин встал, заметив за дверью камеры еще нескольких конвоиров.

Он ждал, что за ним придут, ждал еще со дня провала Дрезденского восстания…

Но нет, вспомнил он, это уже случилось, буквально вчера его отвезли в старую крепость Кенигсберг. Хорошо хоть камера была чистой и теплой, его сносно кормили и разрешали сколько угодно сигар. С политическими заключенными саксонцы обращались прилично, это надо поставить им в заслугу. Но в укор им – воспоминания снова нахлынули на Бакунина – следовало поставить приговор суда, вынесенный вскоре после ареста. По саксонским законам грозил год-два, не больше. Но суд обнаруживал или изобретал разнообразные юридические препоны, что Бакунин мог бы и предвидеть, если бы его ум не был затуманен неизлечимым и ничем не обоснованным оптимизмом. Бакунин как сейчас видел председательствующего судью, жирного буржуа самого гнусного пошиба, который улыбался и говорил: «Михаил Бакунин, суд изучил все свидетельства, и очевидно, что вы отъявленный политический агитатор». Пауза. «Однако существует другая возможность, о которой вы узнаете в свое время».

– Куда вы меня ведете? – спросил Бакунин.

Сержант подкрутил длинные усы и незлобливо ответил:

– Мне запрещено разговаривать с вами, Бакунин. Ступайте за мной и соблюдайте спокойствие.

– Куда мы идем?

– Главное, что отсюда.

Его выпускают! Конечно же, то, что ждет впереди, будет лучше, чем то, что осталось в прошлом, – тела дрезденских рабочих, крики женщин, прусские пехотинцы, идущие на баррикады в штыковую… А затем бессмысленная бойня, не прекратившаяся даже после того, как этот робкий протест был подавлен.

Куда его ведут?

За воротами тюрьмы ждала карета с конвоем из вооруженных прусских кавалеристов. «Они хотят отправить меня обратно во Францию, – подумал Бакунин. – В Париж, на свободу! Даже эти прусские мерзавцы не желают пачкать руки моей кровью. Может быть, один-двое из них услышали на суде мое заявление, мою мольбу, мои надежды и мечты о благе всего человечества».

Всходило солнце – белесое пятно на водянистом германском небе. Бакунину было отведено место у окна. Один вооруженный конвоир сел рядом, двое – напротив. Шторки на окнах были опущены, но крепко не привязаны, и Бакунин видел, что карета проехала по главной площади Кенигсберга и на перекрестке повернула на юго-восток.

Он был так уверен, что его отвезут в Париж! Но Франция лежала в противоположной стороне. Бакунина охватил ужас.

– Это дорога не на Париж, – пробормотал он, повернувшись к сержанту.

– А с чего вы взяли, что вас отправят именно туда? – ухмыльнулся сержант.

– Чтобы избавиться от меня, – сказал Бакунин.

– Они и так от вас избавляются, – сказал конвоир.

– Но куда мы едем?

Сержант ответил не сразу. Сперва оценивающе посмотрел на младших по званию. Разговоры с заключенными не поощрялись. Но никто из этих людей не осмелится донести. А дорога впереди долгая.

– Для пруссов вы обуза, герр Бакунин. Но власти не хотят, чтобы ваша кровь была на их руках.

Большое ранимое сердце Бакунина затопила мучительная надежда. Сменившаяся невыносимым ужасом.

– О чем вы думаете? – спросил сержант, наблюдавший игру эмоций на печальном измученном лице.

– Вижу две возможности, – сказал Бакунин. – Первая, и наименее вероятная, что вы отвезете меня куда-нибудь – допустим, в Швейцарию, – отпустите на свободу, с приказанием никогда не возвращаться. Это было бы самое лучшее решение, с какой стороны ни посмотреть.

– Ах, Бакунин, – сказал сержант, – ну вы и мечтатель.

– Вторая возможность – боюсь, что более реальная, – состоит в том, что вы найдете по дороге укромное место – какую-нибудь рощицу, например, – и там…

– И там?.. – подбодрил сержант.

Бакунин не смог договорить до конца. Он лишь провел рукой поперек горла.

– Возьмите сигару. – Сержант достал из внутреннего кармана маленький кожаный футляр.

– Последняя сигара приговоренного? – спросил Бакунин, протягивая руку к футляру.