Такие разные миры (сборник)

Пальцы дрожали, как ни старался он не показывать страха.

– Не совсем. – Сержант вдруг устал играть с этим жалким и смешным человеком. – Мы направляемся к австрийской границе, и там вы будете переданы властям.

– Австрия… – медленно проговорил Бакунин. – Но они же меня убьют!

Сержант пожал плечами:

– Вы сами виноваты. Не следовало публиковать памфлет, призывающий к развалу Австрийской империи. Даже убийство не так отвратительно, как побуждение масс к восстанию против законной власти.

Бакунин откинулся на спинку сиденья. Теперь он все понял. Они едут к Праге. Самый плохой вариант, хуже просто некуда.

Сейчас, лежа на кушетке в доме, который так напоминал его прямухинский, он думал о том, как был наивен тогда. Австрия не конечный пункт. Самое страшное ожидало впереди: Россия и лютая ненависть царя Николая I.

– Слышал, вы пишете, – сказал Мерчисон.

Цицерон не стал утруждать себя вопросом, от кого Мартин это слышал. Мартин по-своему был обходителен. Консул подозревал, что если этот человек или силы, которые он представляет, смогли осуществить то, что с ним до сего момента происходило, то следить за ним и видеть, что он пишет, для них дело несложное и само собой разумеющееся.

– Так, кое-какие заметки, – ответил Цицерон.

– Я бы очень хотел взглянуть на них, – сказал Мартин. – Любые слова, написанные знаменитым Цицероном, будут приняты с восторгом.

– Мне присуще естественное авторское тщеславие, – сказал Цицерон. – Писатель всегда надеется, что сказанное им переживет его. Полагаю, к вашему веку искусство переписывания достигло невиданных высот?

– Вы правы, мы кое-чего добились, – ответил Мартин. – У нас имеются механические средства копирования и публикации. Мы способны весь мир ознакомить с вашими новыми заметками. Это может принести вам большую славу.

– Как уже было с моими ранее написанными работами? – вкрадчиво спросил Цицерон.

Мартин кивнул, не успев себя одернуть. Симмс и другие предупреждали, чтобы он не слишком откровенничал с симулякрами. Но умный человек, такой как Цицерон, легко сложит два и два.

– Ваши труды, те, что сохранились, изучают у нас в школах.

– В каких школах? В каких странах? Мартин, который это век? Вы призвали меня с того света? Вероятно, нет, поскольку я, бесспорно, обладаю материальностью. Но вы воскресили часть меня – может быть, мой призрак или дух. Я прав?

– Что-то в этом роде, – сказал Мартин, поскольку отрицать было бесполезно. – Пока я не могу обсуждать подробности. Может быть, позже. А теперь будьте добры, покажите, что вы написали.

– А если я не захочу показывать?

– Я прошу только из вежливости, – сказал Мерчисон. – Все, что вы написали, находится в моем распоряжении – можно ознакомиться в любое время.

– А если бы я все уничтожил?

– Мы бы реконструировали. Марк Туллий, мне кажется, вы осознаете свое положение. Почему бы просто не передать нам записи, тем самым избавив себя и нас от ненужных трений?

– Ну, стало быть, у меня нет выбора. – И Цицерон указал на стол, где лежала небольшая стопка бумаги.

Мерчисон поблагодарил и исчез.

Следить за ходом времени в этом облачном царстве не было никакой возможности, но, как и рассчитывал Цицерон, Мартин вернулся очень быстро. В руке он держал записи Цицерона, выполненные в виде мелких рисунков, напоминающих иероглифы.

– Цицерон, что это за чертовщина? Шифр? Если так, уверяю вас, мы способны его разгадать.

– Вовсе не шифр, – сказал Цицерон. – Это скоропись моего собственного изобретения.

– Переведете?

– С превеликим удовольствием, Мартин. Как только мы закончим обсуждать условия.

– К черту условия! – сказал Мерчисон. – Я могу нанять лучших криптологов мира для работы над этими записями.

– Возвращайтесь, когда поговорите со своими экспертами, – сказал Цицерон. – Может быть, мы что-нибудь придумаем.

– Не хочу расстраивать, – сказал Симмс, изо всех сил пытаясь скрыть улыбку, – но старый хитрый латинянин обвел вас вокруг пальца.

Они сидели у Мерчисона в кабинете. Получив от Цицерона записки, или рисунки, или непонятно что, Мерчисон вручил их Симмсу и велел выяснить, что это такое и сколько времени потребуется на расшифровку. Симмс посовещался с коллегами из Гарварда, с кафедры классической филологии.

– В нашем распоряжении компьютерные средства ценой в миллионы долларов, – сказал Мерчисон. – У нас есть специалисты, которые могут разгадать тайнопись на любом известном человечеству языке. В чем проблема?

– Здесь мы имеем дело со скорописью Цицерона. Это группа символов, которые связаны с персональной мнемонической системой…

– Будьте добры, переведите это на английский, – перебил Мерчисон.

– В древнем мире писать было сложно, – сказал Симмс. – Записных книжек с собой не носили. Не было ни пишущих машинок, ни компьютеров. Не было даже шариковых ручек. В те времена образованный человек изучал «ars memoriae artificialis».

– Это что такое? Это носят с собой?

– Нет. Это приемы искусственной памяти, их носят в голове. Ассоциативные системы, посредством которых человек может запоминать. Подчас он запоминает весьма объемные фрагменты текста. Некоторые люди в древности обладали феноменальной памятью. Один персидский царь эллинистической эпохи, как утверждают, знал по имени каждого своего солдата. Это минимум десять тысяч имен, если вспомнить, какие тогда были армии. А может быть, и намного больше.

– Вы хотите сказать, что Цицерон учит наизусть эти новые тексты, которые он пишет?

– Не совсем так. Он использует систему ассоциаций, включающую имена и образы. Приведу стандартный пример. Представьте себе огромный дом или дворец, в котором сотни комнат. Каждая комната – это локус, место. Человек научного склада ума добивается устойчивой визуализации этих комнат, так чтобы мысленно проходить по ним. Каждая комната не похожа на другие, поэтому он способен отличить одну от другой.

– Итак, у нас есть этот воображаемый дворец, где много комнат, – сказал Мерчисон. – Дальше что?

– Когда человек – например, Цицерон – хотел что-нибудь запомнить, он мысленно создавал образ, например, статуи, вулкана, или трех старух, или золотой руки и мысленно помещал образ в локус. Чем гротескнее образ, тем легче его извлечь из памяти. Впоследствии этот человек проходил – разумеется, мысленно – по комнатам и, как выражались древние авторы, требовал от образов отдать свой смысл. Оригинальный ранний способ использования ума подобно компьютерной памяти.

– А Цицерон все эти фокусы знал?

– Он написал «Ad Herennium», один из классических текстов на данную тему.

– Вы хотите сказать, что мы не можем расшифровать его нынешнюю писанину?

– Только если будем знать, какие слова с какими образами ассоциировал Цицерон.

– Это не Австрия, – сказал Бакунин.

Но его конвойный пропал. Германские полицейские, карета, лошади – все исчезло. Дома Бакунина в Прямухино тоже не стало. Бакунин стоял на берегу медлительной серой реки и видел прямо перед собой заболоченный остров. За ним, на другом берегу реки, – огромное каменное здание.

– Думаю, Михаил, вам знакомо это место.

Голос Мартина. Но самого Мартина не видно.

– Где вы? – спросил Бакунин.

– Не важно, – ответил Мартин. – Вы знаете, на что сейчас смотрите?

Бакунин тяжело кивнул:

– Река Нева, которая протекает через Санкт-Петербург. Остров – Янисари, а здание – Петропавловская крепость.

– Помните это место?

– Проведя семь лет в ее застенках, вряд ли забудешь. Мартин, вы туда меня хотите посадить?

– Только если вынудите. Вы знаете, Михаил, что в этом нет необходимости. Я не прошу чрезмерного.

– Вы не просите, – сказал Бакунин. – Вы требуете. Я не раб, которому можно повелевать. Права человека…

– Вы не человек, – перебил Мартин. – Вы дух, вновь воплощенный дух, и, поскольку вы дух, у вас нет никаких прав.

– Пока у меня есть сознание, – ответил Бакунин, – у меня есть права.

– Просто побеседуйте с несколькими людьми, которых я приведу, – сказал Мартин. – Я не прошу вас никого предавать.

– За исключением самого себя.

– Как угодно, – буркнул Мартин. – Вы знаете, что будет дальше.

Бакунину слишком хорошо была знакома зловещая крепость. Печально знаменитая Петропавловка, где стольких людей годами держали под замком, пытали, убивали или, если им везло, выпускали на свободу, сломленных телом и духом, и ссылали в Сибирь доживать остатки дней. Здесь отбывал свой срок Петр Кропоткин, он выжил и обо всем рассказал. Каракозова пытали и повесили, хотя к эшафоту он был доставлен едва живым. Сюда бросали гнить декабристов и других революционеров. Сюда…

Глазом не успев моргнуть, он оказался в камере, знакомой до дрожи. В этих стенах царил сумрак, тусклый свет струился из окошка, глубоко посаженного в пятнадцати футах над полом. Тот, как и стены, был обит войлоком, когда-то синим, но выцветшим до серого.

Но это была ненастоящая стена. В пяти дюймах от стен стояли железные проволочные решетки, закрытые тяжелым полотном и поблекшей желтой бумагой. Это для того, чтобы узники не могли перестукиваться. Камера воняла немытыми телами. Но больше всего угнетала жара, поступавшая извне, от огромных печей. Они постоянно топились, чтобы на стенах не скапливалась влага. Жара была невыносимой, а от угольного дыма можно было задохнуться. Человек чувствовал себя куском копченой грудинки, вывешенной в турецкой бане.

Царь Николай I посадил сюда Бакунина 23 мая 1851 года. Эту дату Михаил никогда не забудет. Выпустил его наследник Николая, Александр II, почти через семь лет, и отправил в Сибирь, в пожизненную ссылку. Датой освобождения было 8 марта 1857 года. От тюремного рациона у Бакунина развились геморрой и цинга, выпали почти все зубы. Он постоянно страдал от головных болей, одышки, шума в ушах, напоминающего кипение воды.

В тот раз – на семь лет. А сейчас?

Навсегда?

Или пока Михаил не сдастся, не предаст принципы, которые он всегда отстаивал, не станет рабом Мартина.

Бакунин лег на пол и зарыдал.

Симмс отвернулся от голографического изображения крошечной фигурки в черном, лежащей в смоделированной им древней тюремной камере.

– Мартин, вы же не предлагаете оставить его там?

– Пускай посидит; может, возьмется за ум. Да и какая, в сущности, разница? В этом ящике не он. Симмс, не забывайте, Бакунин и Цицерон – не реальные люди. Это лишь наборы цифр, компьютерная информация. Вы сами мне говорили.

– В каком-то смысле мы и сами всего лишь информация, – сказал Симмс.

– Вы принимаете все слишком близко к сердцу. Симулякры похожи на людей, но, согласно постановлению суда, они должны классифицироваться как изображения. Невозможно нарушить гражданские права изображения.

– Дело находится в апелляции.

– Апелляция безосновательна. Симулякры не обладают никакими свойствами живых человеческих существ.

– За исключением сознания. Ума. Способности испытывать удовольствие. И боль.

– Док, у меня просто сердце разрывается. Увидимся.

Симмс руководил научной группой по проекту «Воскрешение», как иногда именовали программу симулякров, почти два года, с тех пор как Ричардсон ушел в академический отпуск для поиска новых направлений развития проекта. За время работы Симмс видел немало странного, но все эти странности не подготовили его к появлению Мартина Мерчисона, нового исполнительного директора. Этот человек совершенно не разбирался в компьютерных технологиях, да еще оказался садистом.

Но в чем-то он был прав. Бакунина нет. Есть только светящееся переплетение информационных потоков.

Интересно, о чем думает это светящееся переплетение потоков? Что чувствует?

Цицерон поднял взгляд и улыбнулся, когда Мартин внезапно возник в комнате.

– Мартин! Я ждал вас. Будьте как дома. Рад бы предложить вам угощение, но подозреваю, что фалернского здесь нет, а если бы и было, нематериальность – которую, по моему представлению, мы с вами разделяем – делает вкушение пищи и вина если не невозможным, то просто ритуальным.

Симулякр Мерчисона проплыл через комнату и уселся на массивную кушетку, каких в доме Бакунина наставили немало.

– Вы много разговариваете, – заметил Мерчисон. – Вам одиноко с тех пор, как нет Бакунина?

– Ничего такого, с чем я не мог бы справиться, – ответил Цицерон. – Кстати, куда вы его дели?

– Лучше вам этого не знать, – сказал Мерчисон.

– Даже так? – протянул Цицерон. – Вижу, что этот предмет разговора вам неприятен. Скажите, вы преуспели в расшифровке моих новых рукописей?

– Нет.

– Какая жалость, – сказал Цицерон. – А ведь вы были так уверены в успехе.