Помоги проекту - поделись книгой:
На Генеральном Совете только что была объявлена война. Но не пугайтесь, дорогие друзья, существование, мощь и реальное единство Интернационала от нее не пострадают; поскольку его единство не в верхах, не в некой единообразной теоретической догме, навязанной массе пролетариата, не в более или менее диктаторском правлении, вроде установленного только что в Риме Конгрессом рабочих под влиянием Мадзини - оно внизу: в сходстве материального положения, страданий, потребностей и реальных стремлений пролетариата всех стран; власть Интернационала вовсе не в Лондоне, она в свободной федерации автономных рабочих секций всех стран и в организации снизу доверху практической солидарности между ними. Вот принципы, которые мы защищаем сегодня против узурпаторских и диктаторских поползновений Лондона, которые, если бы восторжествовали, убили бы Интернационал наверняка.
Генеральный Совет Интернационала, находись он в Лондоне или ином месте, допустим и возможен лишь тогда, когда он облечён только скромными атрибутами Центрального бюро корреспонденции. Это также в общем-то единственная роль, которую ему отводят наши общие уставы. Но как только он хочет стать реальным правительством, он немедленно становится абсолютно невозможным чудовищем. Представьте себе нечто вроде всемирного коллективного монарха, навязывающего свой закон, свою мысль, свое движение, свою жизнь пролетариям всех стран, сведенным к состоянию машин! Это была бы забавная пародия на честолюбивую мечту Цезарей, Карлов Пятнадцатых, Наполеонов в виде социалистической и республиканской всемирной диктатуры. Она бы прикончила самостоятельную жизнь всех остальных секций, что означало бы смерть Интернационала.
Такие доктринеры и властолюбцы, как Мадзини, так и Маркс, всегда смешивают единообразие с единством; формальное, догматическое и руководимое сверху единство с единством живым и реальным, которое может следовать только из самого свободного развития всех индивидуальностей и всех коллективов и из федеративного и абсолютно свободного союза, на базе их собственных интересов и их собственных потребностей, рабочих ассоциаций внутри и вне коммун; коммун в регионах, регионов в нациях, и наций в большом и братском, человеческом, интернациональном Союзе, организованном на федеративных началах одной лишь свободой на базе совместной работы всех и наиболее полного экономического и общественного равенства.
Вот программа, настоящая программа Интернационала, которую мы противопоставляем новой диктаторской программе Лондона. Мы, то есть - Конфедерация секций Юры, к которой я принадлежу. Мы не одиноки: огромное большинство, можно сказать почти все французские, испанские, бельгийские, а также, я надеюсь, итальянские интернационалы. К нам уже присоединились некоторые итальянские секции, и мы не сомневаемся, что среди них будет и ваша - одним словом, весь латинский мир с нами. У английских и американских рабочих чересчур развито чувство собственной независимости и привычка к самостоятельной жизни и действию, чтобы забивать себе голову или хотя бы принимать во внимание бисмарковские претензии Генерального Совета, которые тот даже не осмелился им сообщить. Только чисто тевтонский мир подчиняется им с той страстью к дисциплине или добровольному рабству, отличающей его сегодня. Мысль, которая только что к несчастью возобладала внутри Генерального Совета, - исключительно немецкая мысль. Представленная главным образом Марксом - немецким евреем, очень умным и весьма знающим человеком, убежденным социалистом, который оказал огромные услуги Интернационалу, но в то же время очень тщеславным, очень честолюбивым, интригующим как настоящий еврей, каковым он, собственно, и является - эта мысль, как я сказал, представленная Марксом, главой авторитарных коммунистов Германии, а также его другом Энгельсом, также очень умным человеком, секретарем Генерального Совета по Италии и Испании, и другими немецкими членами Генерального Совета, менее умными, но не менее интригующими и не менее фанатично преданными их диктатору-мессии Марксу, - эта мысль им внушена расовым чувством. Именно пангерманизм, пользующийся недавним триумфом военного абсолютизма Пруссии, эта всепожирающая и всепоглощающая мысль Бисмарка, идея пангерманского государства, подчиняющего более или менее всю Европу господству немецкой расы, которую они считают призванной возродить мир, - это мысль, губительная для свободы и смертельная для латинской и славянской расы, старается сегодня полностью подчинить себе руководство Интернационала. Этой чудовищной претензии пангерманизма, мы должны противопоставить союз латинской и славянской расы, - не с этой чудовищной Всероссийской империей, которая является ни чем иным как разновидностью Германской империи, навязываемой славянским народам татарским кнутом, не с этим чудовищем, которое называется панславизмом и которое не будет чем-то иным, нежели триумфом и господством этого кнута в Европе - нет, союз латинской экономической и общественной революции с экономической и общественной революцией славян; революции, которая, будучи основана на экономическом освобождении народных масс, и которая, беря в основу своей организации самостоятельность свободно объединенных рабочих ассоциаций, коммун, регионов и наций, выплавит новый интернациональный мир на развалинах всех государств - мир, имеющий в качестве материальной базы равенство, души - свободу, предметом действия - работу, а разумом - только науку, и который станет триумфом человечества.
Этому латино-славянскому союзу незачем идти войной на пролетариат Германии, сегодня, к несчастью, сбитому с пути своими руководителями. Общее правило: народные массы никогда не проповедуют тщеславия и национальных амбиций; их всегда эксплуатируют руководители, которые, естественно, испытывают большой интерес к расширению границ мира, подвергаемого их алчной эксплуатации. Таким образом, вместо того, чтобы искать с ним войны, латино-славянский союз будет пытаться, напротив, усиливать и умножать связи самой тесной солидарности с пролетариатом Германии, стараясь пронести в его ряды горячей и неутомимой пропагандой этот принцип, эту страсть свободы, разрушающую все искусственные нагромождения нового деспотизма, который его нынешние руководители хотели бы построить на его плечах, чересчур привыкших к рабству. Только она одна сможет дать и обеспечить ему то, что он ищет и чего желает также страстно, как пролетариат всех других стран, - человеческого существования.
Я возвращаюсь к Генеральному Совету в Лондоне. Его претензии тем смешнее и абсурднее, что его совершенно беспорядочный и только временный состав и принципы деятельности должны были бы обязать его к гораздо более скромным чувствам. Было бы еще понятно, если бы он присвоил себе право - по моему мнению в любом случае несправедливое и губительное для свободы, за исключением случаев войны - право навязывать свои законы всем национальным группам Интернационала, если бы он был действительно представителем этих групп. Но для этого нужно, что он был составлен из делегатов, названных и обновляемых на выборной основе ежегодно, либо раз в два года этими группами. Было бы нужно, чтобы каждая страна была там представлена по крайней мере двумя делегатами, специально избранными национальным Конгрессом всех ее секций. Тогда было бы нужно, чтобы каждая национальная группа могла расходовать ежегодно от 4 до 6 тысяч франков, оплачивая каждому из своих делегатов, с учётом расходов на корреспонденцию, от 2 до 3 тысяч франков в год, так как жизнь в Лондоне дороже чем в другом месте. Эта оценка неполна, но по большей части также мало значима, поскольку с самого начала ему придавалась весьма скромная роль и назначение, предписанные Общими Уставами, в результате чего, начиная с первого Конгресса Интернационала в Женеве (1866 г.), Конгресса в Лозанне (1867 г.), Брюссельского (1868 г.) и последнего Конгресса в Базеле (1869 г.), наконец, оказалось удобнее продлевать на временной основе существование всё того же Генерального Совета, давая ему право кооптировать новых членов, нежели обновлять его каждый год. Таким образом, за очень малым исключением, с тех пор как Интернационал существует, это всё тот же Генеральный Совет; тот самый, который ещё до Женевского Конгресса назывался Генеральным Советом или временным Центральным Комитетом, и который принял окончательное название Генерального Совета только вследствие голосования этого Конгресса. Он в подавляющем большинстве составлен из немцев и англичан. Все другие нации только представлены там очень бедно, иногда их национальными представителями, которые, находясь в Лондоне, имели счастье понравиться Марксу и компании, а иногда, за их отсутствием, представителями другой нации, в большинстве случаев немцами. Таким образом, сегодня даже Италия и Испания представлены там немцем Энгельсом, Америка - немцем Эккариусом, Россия - немецким евреем Марксом, что просто смешно. Чтобы представлять Францию, пренебрегая, например, Бержере, который редактирует "Кто идёт!" ("Qui Vive") в Лондоне, равно как и другими энергичными, преданными и умными представителями Коммуны и давними членами французского Интернационала, они взяли Серрайе, ничтожество, который до того никогда даже не состоял в Интернационале; и это по той простой причине, что все серьезные французы, блюдущие свое достоинство и независимость, не хотели и не могли подчиниться Марксу, в то время как Серрайе, желающий стать или скорее казаться чем-то значимым под носом у своих более серьезных соотечественников, охотно подчинился диктатуре немецкого еврея.
В действительности именно немецкая группировка властвует и правит всем в Генеральном Совете. Его английские члены, как настоящие островитяне, которыми они и являются, игнорируют континент, и занимаются исключительно лишь организацией рабочих масс в своей собственной стране. Таким образом все, что делалось в Генеральном Совете, было сделано только немцами под исключительным руководством Маркса.
В остальном до сентября 1871 года действие Генерального Совета с чисто международной точки зрения, было совершенно ничтожно, настолько ничтожно, что он никогда не выполнял даже обязанностей, которые ему последовательно поручали Конгрессы. Так, например, сводки об общем положении Интернационала, которые он должен был публиковать каждый месяц, не публиковались никогда. - Для этого имелось много причин. Прежде всего, Генеральный Совет всегда был очень беден. Мы все, хорошо знающие состояние финансов Интернационала, много смеялись и продолжаем смеяться, когда читаем в различных официальных и официозных газетах разных стран басни об огромных суммах, которые Лондон рассылает повсюду, чтобы возбуждать революцию. Реальность состоит в том, что Генеральный Совет всегда находился в чрезмерно стесненном финансовом положении. Он не должен был бы в нем находиться, если бы все секции во всех странах, основанные под знаменем Интернационала, посылали бы ему регулярно по 10 сантимов на члена, как предписано уставами. Большинство секций не сделало этого до сих пор.
Вторая причина бездеятельности Генерального Совета такова: до 1871 года не было никакой возможности установления в нем немецкого господства. Французские и бельгийские секции и частично секции французской Швейцарии, которые доминировали на Конгрессах, были слишком горды, слишком блюли свою независимость, чтобы подчиняться диктатуре немецкой секты. Делегаты рабочих обществ Германии и немецкой Швейцарии начали принимать участие в дискуссиях на Конгрессах Интернационала только с 1869 года. Они появились впервые в значительном числе на последнем Конгрессе в Базеле (сентябрь 1869 года), предварительно образовав социал-демократическую пангерманскую партию, по прямому вдохновению и под косвенным руководством Маркса, который, сам находясь в Лондоне, представлял и представляет себя в рядах как пролетариата самой Германии, так и Австрии главным образом через своего приверженца, такого же еврея, как и он сам, Либкнехта, и через многих других фанатичных сторонников, в большинстве случаев также евреев.
Евреи составляют сегодня в Германии настоящую власть. Будучи сам евреем, Маркс имеет вокруг себя как в Лондоне, так и во Франции и многих других странах, но, главным образом, в Германии, толпу еврейчиков, более или менее умных и образованных, живущих главным образом его умом и перепродающих в розницу его идеи. Оставляя себе монополию на большую политику - я бы сказал на большое интриганство - он охотно оставляет им эту маленькую, грязную, ничтожную часть, и надо сказать, что в этом отношении, всегда послушные его импульсам, его высокому руководству, они оказывают ему большие услуги: беспокойные, раздражительные, любопытные, нескромные, болтливые, суетящиеся, интригующие, эксплуатирующие, какими являются евреи повсюду, коммерческие агенты, беллетристы, политиканы, журналисты, брокеры от литературы одним словом, и одновременно финансовые брокеры, они овладели всей прессой Германии, начиная с самых абсолютистски-монархических до непримиримо радикальных и социалистических газет. Уже давно они царят в мире денег и больших финансовых и коммерческих спекуляций: стоя одной ногой в банке, они за эти последние годы поставили другую ногу в социализм, умостив, таким образом, свой зад в повседневную литературу Германии... Можете себе представить, сколь тошнотворной должна быть подобная литература.
Итак - весь этот еврейский мир, образующий единую эксплуатирующую секту, нечто вроде народа-пиявки, прожорливого коллективного паразита, организованного внутри себя не только через границы государств, но даже через все различия политических взглядов - этот мир в настоящее время, по большей части, по крайней мере, находится в распоряжении Маркса с одной стороны и Ротшильда с другой. - Я знаю, что Ротшильды, какими бы реакционерами они ни были, высоко ценят достоинства коммуниста Маркса; и что, в свою очередь, коммунист Маркс чувствует себя неодолимо увлеченным инстинктивной привлекательностью и почтительным восхищением к финансовому таланту Ротшильдов. Их соединяет еврейская солидарность - та столь мощная солидарность, которая поддерживалась в течение всей истории.
Это должно казаться странным. Что может быть общего между социализмом и высокими банковскими сферами? Ах! Дело в том, что авторитарный социализм, коммунизм Маркса желает мощной централизации государства, а там где есть такая централизация, должен обязательно быть Центральный банк государства. А там где существует такой банк, евреи могут быть уверены в том, что они не умрут ни с холоду, ни с голоду.
Основная мысль немецкой социал-демократической партии - это создание огромного так называемого народного, республиканского и социалистического пангерманского государства. Государства, которое должно объединить всю Австрию, славян в том числе, Голландию, часть Бельгии, по крайней мере часть Швейцарии и всю Скандинавию. Как только все это было бы объединено, c естественной необходимостью дело бы дошло до объединения всего остального. Деморализующее влияние этой партии ощутилось год назад в Австрии и ощущается теперь в Швейцарии.
В 1868 году, у пролетариата Австрии было великолепное самодеятельное движение. В своих народных ассамблеях рабочие Вены и многих других больших городов Австрии громко заявили, что, будучи составленными из представителей различных рас, немцев, славян, венгров, итальянцев, они не хотят и не могут сообща поднять какой-либо национальный флаг, оставляя за каждой страной абсолютно свободное развитие ее собственной национальности, такой же священной, как естественное право, каковым является личная индивидуальность каждого человека. Совместно они хотели поднять только знамя освобождения трудящихся, знамя социальной революции, знамя братства народов, которое должно было реять над развалинами всех политических отечеств, составленных в качестве так называемых национальных государств, отделенных друг от друга тщеславно, завистливо, амбициозно, враждебно, говоря одним словом, буржуазно (любое государство является лишь эксплуатацией пролетариата, организованной в пользу буржуазии). Политическая родина никогда не является отечеством народных масс - она всегда родина эксплуатирующих и привилегированных классов. Отечество народа естественно, а не искусственно, и его главное, реальное основание - в Коммуне. Вот почему Мадзини, теолог и буржуа, атаковал с такой яростью программу Парижской коммуны, и вот почему генерал Гарибальди, великое сердце которого бьется в унисон с сердцем народа, который интуитивно чувствует главные инстинкты и действия народа, объявил себя сторонником Парижской коммуны и Интернационала против Мадзини.
Вследствие этого, в огромной Народной ассамблее рабочие Вены торжественно и единогласно отвергли все пангерманские и патриотические предложения буржуазных демократов Германии и проголосовали за послание тесного союзнического братства всем социалистическим революционным трудящимся Европы и мира. Они инстинктивно предугадали всю программу Интернационала.
Но с осени 1868 года, руководители, пропагандисты и агитаторы, главным образом евреи из только что образованной на севере Германии, как всегда под влиянием Маркса, социал-демократической партии, начали склонять к своей точке зрения австрийских евреев, и совместно они принялись гипнотизировать, поучать, сбивать с толку немецких рабочих Австрии. Они работали не напрасно. Месяц или два назад, те же немецкие рабочие Вены, собранные снова в большую народную ассамблею и уже организованные согласно программе и под управлением руководителей социал-демократической партии, под их исключительно тевтонским влиянием отныне истолковывают космополитизм в смысле пангерманизма. Они объявили себя сторонниками большой немецкой родины, то есть так называемого народного пангерманского государства, от которого они глупо ожидают освобождение пролетариата, как будто большое государство может иметь иную миссию, нежели поработить пролетариат.
Мы рассмотрим этот вопрос в другой раз, дорогие друзья. А пока, как вы понимаете, это новое решение имело естественным следствием вывод за рамки движения пролетариата всех ненемецких рабочих Австрии.
В Швейцарии, как мы видим сегодня, снова под прямым влиянием и во имя принципов все той же программы тевтонской социал-демократии, все рабочие немецких кантонов, в особенности в Цюрихе и Базеле, но также и в Арговии и Берне, требуют чего? Отмены федеральной системы и превращения Швейцарской конфедерации - гаранта свободы Швейцарии, в единое централизованное государство. Знаете ли вы, что это означает? Это - начало поглощения, завоевания по крайней мере немецкой Швейцарии Германией; но не только немецкой Швейцарии, всей Швейцарии, так как реформы, которые готовятся и сейчас обсуждаются, если они пройдут, будут иметь прежде всего неизбежным следствием полное подчинение италоязычных и франкоязычных швейцарцев руководству, правительству и администрации исключительно немецких швейцарцев, а затем, через их посредство, - пруссакам. И все это для вящего удовольствия всех немецких и швейцарских евреев, которые будут жиреть на этих махинациях...
Таков дух программы, которую делегаты социал-демократической партии Германии, Австрии и немецкой Швейцарии, прибывшие в большом количестве на Базельский Конгресс в сентябре 1869 года, пытались навязать там, при единодушной поддержке всех делегатов Генерального Совета из Лондона, немецких и английских, заботливо отобранных самим Марксом и, естественно, всех как один - его фанатичных сторонников.
Разумеется, этот ход был подготовлен заранее. Однако он потерпел неудачу благодаря единодушной оппозиции французских, бельгийских, франкоязычных швейцарских, итальянских и испанских делегатов. Это было полное фиаско. Все предложения, пытавшиеся пристроить социалистическое и революционное движение пролетариата Европы в хвост буржуазного радикализма и иудейско-пангерманского коммунизма немцев, были отвергнуты. Отсюда гнев.
С тех пор на общих Конгрессах, эти настоящих форумах пролетариата цивилизованного мира, был поставлен крест в умах вожаков, то есть немцев из Генерального Совета в Лондоне - в умах Маркса и его последователей.
До 1869 года роль Генерального Совета в Интернационале, так, как она была определена нашими общими уставами и решениями Конгрессов в Женеве, Лозанне и Брюсселе, была очень ограничена; у него была лишь весьма скромная миссия быть ничем иным, как центральным бюро корреспонденции и коммуникаций между национальными группами различных стран - в особенности между тремя региональными группами: англо-американской, немецкой и латинской, которые, естественно, мало общались между собой. - В остальном у него не было никакой законодательной миссии, ни даже управляющей, что бы об этом ни говорил Мадзини. Законодательной властью, если таковая была, обладали исключительно конгрессы. Но даже резолюции конгрессов, хотя и уважаемые, как выражение воли и мысли большинства, вовсе не считались обязательными. Реальная база Международного Товарищества, его мысль, его жизнь полностью состояла в автономии, стихийном действии и свободной федерации, снизу доверху, его секций. -
Это было, и это еще остается привычным во всех секциях Интернационала, за исключением Германии, где, похоже, сейчас возобладала бисмарковская дисциплина, согласно которой после каждого Конгресса, делегаты, возвратившиеся в свои секции, должны дать им детальный отчет обо всех дискуссиях, которые имели место на Конгрессе, объяснить причины своих голосований и предоставить на утверждение или отклонение секций резолюции, проголосованные большинством Конгресса. Отсюда следует, что сами Конгрессы, ценные в том отношении, что они сопоставляли чаяния, стремления, различные тенденции различных групп, стремились их согласовать и объединить, не авторитарно, а вследствие самой этой встречи, этого возобновляемого ежегодно братского соприкосновения, для этого они вовсе не имели и не должны были иметь суверенную власть, так как результат этой власти состоял бы в том, чтобы подчинить какое-либо меньшинство закону большинства, и чаще всего даже не большинства секций, а искусственному большинству, созданному неожиданностью или интригой меньшинства внутри Конгресса; одним словом превратить Интернационал в политическое Государство, с фиктивной свободой и реальным рабством для массы пролетариата.
Мы хотим единства, но единства реального, живого, которое происходит из свободного союза потребностей, интересов, стремлений, идей индивидов, равно как и местных ассоциаций, и которые, следовательно, являются выражением и результатом, всегда реальным и искренним, наибольшего развития их свободы, существования и стихийного действия, но не единства, навязанного либо насилием, либо парламентскими уловками. - Одним словом мы искренние коммуналисты и федералисты, то есть мы строго придерживаемся духа и буквы наших общих уставов - учредительного закона Интернационала.
Это - единственно обязательный закон для всех секций, и на едином основании этого закона все секции автономны, суверенны, и в то же время реально связаны между собой международной солидарностью, не догматической, не руководящей, но практической.
Эта практическая международная солидарность - высший и абсолютно обязательный закон Интернационала, может кратко быть изложена в следующих терминах:
Каждый член Интернационала: индивиды, профессиональные или иные секции, группы или федерации секций, местные, региональные, национальные федерации, равно обязаны поддерживать и взаимно помогать друг другу до последней возможности, в борьбе каждого и всех против экономической эксплуатации и политического угнетения буржуазного мира. Рабочие всех профессий, всех коммун, всех регионов и всех наций составляют большое и единое международное братство, организованное для этой борьбы против буржуазного мира; а тот, кто увиливает от этой практической солидарности в борьбе, будь то индивид, секция, или группа секций, тот - предатель.
Вот наш действительно единственно обязательный закон. Кроме того, имеется положение первоначального устава, которое возлагает на каждую секцию обязанность платить ежегодно Генеральному Совету 10 центов за каждого из своих членов, посылать ему каждые три месяца детальное сообщение о своем внутреннем положении и удовлетворять все его требования, когда они соответствуют Общим Уставам, вот и все. Что касается остального, то есть всего того, что составляет собственную жизнь, собственное развитие, программу и собственные регламенты секций, их теоретические идеи, а также пропаганду этих идей, их организации и их взаимную федерацию, в случае если ничего из этого не противоречит принципам и обязательствам, ясно выраженным в общих уставах, все это остается в полном ведении секций.
Это абсолютное отсутствие единой догмы и центрального управления в нашем большом Международном Товариществе, эта почти абсолютная свобода секций, возбуждают доктринерство и авторитаризм пророка государственной власти - Мадзини. И однако именно эту свободу он называет анархией, ту которая основана на подлинном источнике и творческой базе нашего реального единства, на действительном тождестве положения и стремлений пролетариата всех стран. Именно эта свобода создала настоящее соответствие идей и всю мощь Интернационала.
Так как до 1871 года, как я это уже сказал, действие Генерального Совета было совершенно ничтожно. - Он стал интриговать и образовал эту партию социал-демократии в Германии, то есть он развратил движение немецкого пролетариата. Это было положительное зло. Он занялся также организацией Интернационала в Англии и в Америке. Это было хорошо. Но в остальной части Европы, в Бельгии, во Франции, во всей французской Швейцарии, в Италии, в Испании, он не сделал абсолютно ничего. И однако, именно в течение этого периода его вынужденной бездеятельности Интернационал замечательным образом расширился в большинстве этих стран - Брюссель, Париж, Лион и тогда, но не теперь, Женева, образовали столько пропагандистских центров, секции всех стран установили братские отношения и самостоятельно объединялись в федерации, вдохновленные одной идеей.... Именно так члены секции Союза Социалистической Демократии, основанного в конце 1868 года в Женеве, основали первые секции Интернационала в Неаполе, Мадриде и Барселоне. Сегодня Интернационал в Испании, первые ростки которого были принесены туда итальянцем, стал там настоящей силой. И Генеральный Совет не только не принял никакого участия в этой пропаганде и в создании секций, он их игнорировал до тех пор, пока новые секции, как испанские и итальянские, так и французские, не уведомили его о своем образовании.
Кое-кто мог бы спросить, какая польза могла быть от существования Генерального Совета, влияние которого на ход и развитие большей части, а именно, всех латинских и славянских стран Европы, было полностью ничтожным. О, полезность этого существования была огромна. Генеральный Совет был видимым знаком интернационализма для всех национальных и местных секций. Учтите, что секции Интернационала - это рабочие секции; что они состоят из малообразованных людей, мало приученных к мировоззренческим концепциям и, кроме того, раздавленных изматывающей работой и еще более изматывающими заботами о ежедневном нищенском существовании. Предоставленные сами себе, эти секции вряд ли распространили бы свои идеи и свою практическую солидарность за границы своей собственной коммуны и своей собственной профессии. Могут сказать, что были общие уставы, программа и регламент Интернационала. Но этого было недостаточно. Рабочие в большей своей массе читают мало и легко забывают то, что читают. Таким образом, простого существования на бумаге этой программы и этого регламента, их простого теоретического знания было недостаточно. Мы знаем по опыту, что рабочие начинают реально их понимать только тогда, когда они реализуют их на практике, и одно из первых условий этой практики, это как раз это единодушное сведение секций всех стран к общему международному центру. Все секции, рабочие-интернационалисты всех стран, встречались, обнимались, братались там, так сказать, мысленно, идейно.
Реальные взаимоотношения с Генеральным Советом, по правде говоря, были никакими. Но десять сантимов, которые каждый рабочий, какой бы страны и секции он ни был, посылал через свой секционный комитет и свой федеральный комитет в Генеральный Совет в Лондоне, были для него явным и видимым признаком его членства в широких и человеческих началах интернационализма. Это было для него реальным отрицанием тесных рамок национальности и буржуазного патриотизма.
Сама отдаленность Генерального Совета, реальная неспособность, в которой он оказался, и еще находится сегодня, вмешиваться эффективным образом в дела секций, региональных федераций и национальных групп, являлись даже благом. Не имея возможности вмешиваться в повседневные дебаты секций, он пользовался там только большим уважением, и в то же время не мешал секциям жить и развиваться совершенно свободно. Правдой является то, что он был уважаем примерно так, как уважают богов, скорее умозрительно. Однако он не был настолько удален, чтобы вовсе не мог ничего сказать при необходимости. Но за ним признавали это право говорить, только когда речь шла о том, чтобы напомнить какой-либо секции или группе забытую ими статью Общих Уставов, стражем и, при необходимости, толкователем которых его считали, за исключением созыва Конгресса, в присутствии которого он прекращал существовать. - И поскольку по крайней мере до 1869 года он никогда не выходил из своей роли и тщательно соблюдал все национальные и местные свободы, то когда он говорил, его голос выслушивался всеми уважительно. Так как он был и еще остается по большей части составленным из людей, принимавших активное участие в создании самого Интернационала, он обладал тем большим моральным весом, чем реже им пользовался и до тех пор, пока никогда не злоупотреблял им. При всех затруднениях, которые проявлялись либо в секции, либо в региональной или национальной федерации, к нему охотно обращались, не как к опекуну или начальнику, а как к испытанному другу. - И если о чем-то жалели, то лишь о его лени и небрежности. Так как он почти никогда не отвечал, и всегда слишком поздно.
Наконец, у него были еще две больших практических проблемы, с которыми надо было справиться, и об этом нужно сказать, а именно: нехватка времени - его члены, не получая никакого вознаграждения должны были работать чтобы жить, и нехватка средств - он всегда расплачивался по счетам с большим трудом. -
Первая из его задач состояла в том, чтобы ознакомить каждую национальную группу с тем, что происходит во всех других группах. Эту задачу ему напоминал каждый конгресс. Он никогда ее не исполнял;
Другой задачей, в случае забастовки рабочих-интернационалистов в какой-либо стране, был призыв им на помощь рабочих-интернационалистов всех других стран. Однако, в этих случаях призыв Генерального Совета приходил всегда слишком поздно.
Но эти более или менее вынужденные недостатки Генерального Совета, в достаточной мере компенсировались собственной деятельностью секций и отношениями реального братства, которые стихийно сложились между различными национальными группами. Именно через эту стихийную федерацию секций и групп, через их постоянную переписку, а не благодаря действиям Генерального Совета, мало-помалу сложилось реальное единство мысли, действия и практической солидарности рабочих различных стран в Интернационале.
Таким образом, между 1866 годом, эпохой первого Конгресса в Женеве, и 1869 годом, эпохой последнего Конгресса в Базеле, внутри Интернационала образовались три большие группы: латинская, включающая франкоязычную Швейцарию, Бельгию, Францию, Италию и Испанию; германо-австрийская и англо-американская. Славянская группа еще только в процессе образования. Ее в полном смысле еще не существует. Реальный союз, происходящий из собственного роста действий и стихийных отношений секций между собой, в конечном счете существует только в каждой из этих отдельных групп, объединенных внутренне чем-то вроде особого единства, более однородного в смысле расы, положения, мыслей и устремлений. - Союз этих больших групп между собой гораздо менее реален; в его основании только общие уставы, для необходимой гарантии - беспристрастное, но реальное действие Генерального Совета, и, наконец, и главным образом - Конгрессы.
Таким было положение Интернационала до 1869 года.
В 1869 году мы увидели, как Генеральный Совет, который уже давно вынашивал в столь умной голове Маркса проекты всемирной монархии, бросил в атаку немецких делегатов Социал-демократической рабочей партии, чтобы предпринять на Конгрессе в Базеле первую попытку ее осуществления. Немцы и англичане, отобранные Марксом, сторонники так называемого народного государства, потерпели полное поражение. Наша партия, включающая бельгийских, французских, франкоязычных швейцарских, итальянских и испанских делегатов, противопоставив этому флагу авторитарного коммунизма и освобождения пролетариата государством, знамя абсолютной свободы, или как они говорят анархии, знамя сокрушения государств и организации человеческого общества на их руинах, одержала яркую победу. Маркс тогда понял, что на конгрессах логика и сам инстинкт трудящихся будет за нас, и ему никогда не победить. И с тех пор, он и его партия начали готовить государственный переворот.
Но будучи ловкими политическими деятелями, они понимали, что прежде чем пытаться его осуществить, его надо вначале подготовить. Но как его подготовить? Средствами всегда используемыми всеми честолюбивыми политиками и научно констатированным третьим политическим позитивистом после Аристотеля и Тацита - Макиавелли, теми самыми средствами, которыми сегодня столь искусно пользуется партия Мадзини: клеветой и интригой. Никто не мог бы воспользоваться этим лучше, чем Маркс, поскольку прежде всего у него к этому талант, а кроме того в его распоряжении целая армия евреев, которые в такого рода войнах - настоящие герои.
После Базельского конгресса, вся немецкая печать, и, частично, в статьях, написанных немецкими евреями, также французская печать, но, главным образом, первая, набросились на меня с неслыханным ожесточением. Маркс и компания оказали мне честь, сделав из меня, не имевшего в действительности никакого иного намерения, кроме как быть другом своих друзей, братом своих братьев, и всегда верным слугой нашей идеи, нашей общей страсти, лидера партии. Они сдуру вообразили - это действительно значило оказать слишком много чести моему предполагаемому могуществу - что я один смог взбунтовать и организовать против них французов, бельгийцев, швейцарцев, итальянцев и испанцев в одно компактное и подавляющее большинство. И они поклялись меня погубить. Атака началась с одной очень респектабельной парижской газеты "Пробуждение" («le Réveil»). Господин Гесс, немецкий еврей, так называемый социалист, но, прежде всего, поклонник золотого тельца, вначале хозяин Маркса, затем его соперник, а сейчас покорный и хорошо дисциплинированный последователь, написал против меня гнусную статью, которая изображала меня явными намеками с выражениями симпатии и даже уважения, чем-то вроде агента то ли Наполеона III, то ли Бисмарка, то ли российского императора, то ли всех трех одновременно. При первой же моей претензии, Делеклюз от имени редакции отрекся от этой статьи. Господин Гесс был там к своему стыду. Меня не пытались больше атаковать во французских газетах. - Но зато этому полностью предались немецкие газеты - Ах, мои дорогие друзья, вы не знаете, что такое эта полемика в газетах: это глупо, презренно и, главным образом, грязно. - Социалистическая газета, официальная газета Социал-демократической партии, редактируемая другим другом и учеником Маркса, евреем как и он, Либкнехтом, газета, впрочем, во многих отношениях респектабельная и весьма поучительная, опубликовала серию статей третьего еврея, Боркхейма, другого слуги Маркса, в которых просто говорилось, что Герцен и я были русскими шпионами, оплаченными русским правительством. Я уже опускаю все прочее. Впрочем, я не был единственным оклеветанным и оболганным. Со мной в этом положении оказалось много моих друзей. Вначале мы переживали это и требовали справедливости. Наконец, мы закалились и даже не читаем более того, что продолжают писать против нас.
Параллельно клевете продолжалась интрига. Она потерпела неудачу во всех других странах. Но она удалась в Женеве. Маленький русский еврей, глупый, но богатый, бессовестный, наглый, лживый интриган до мозга костей стал там ставленником, агентом, слугой Маркса. Именно он редактирует теперь "Равенство" («l'Egalité») в Женеве. Пользуясь моим отъездом и проживанием в Локарно, они столько интриговали, спекулировали, объединяясь с самыми презренными людьми, что добились полной деморализации и разрушения Интернационала в Женеве. Именно вследствие этого в 1870 году произошел раскол между Федерацией секций Юры и Федеральным советом Женевы. Это очень грязная история, детали которой Вы найдете в материалах, которые публикуются теперь в "Нейшателе" («Neuchâtel»). Генеральный Совет в Лондоне, естественно, принял сторону Женевы, то есть гнусности против справедливости и самих принципов Интернационала.
Вот результаты вмешательства Центра - его бездеятельность нас объединяла, его вмешательство нас разделяет.
Исход войны, триумф немцев, провал Франции и поражение Парижской коммуны породили в сердце Маркса новые надежды. Частично разрушенные, частично рассеянные интернационалы Франции не могли больше противиться, как он думал, осуществлению его честолюбивых планов.
В нынешних условиях, среди международных преследований, объектом которых стал Интернационал, невозможно собрать конгресс; и к тому же Маркс, совершенно никакой оратор и потому боявшийся за свои планы, отданные на суд общественности, вовсе не хотел конгресса. Он ухватился за реальный или мнимый предлог невозможности его созыва, чтобы собрать в Лондоне тайную конференцию, на которую позвали только самых доверенных, тех, в ком были уверены. Даже открытая конференция не имела бы абсолютно никакой силы, поскольку согласно нашим общим уставам признаются только права конгрессов. Просмотрите эти уставы, и вы увидите, что на конгрессах каждая профессиональная ассоциация, не только группа или федерация секций, но каждая секция имеет право быть представленной одним или двумя делегатами; кроме того, все вопросы, которые должны там решаться, должны быть сообщены всем секциям за два или даже три месяца заранее, чтобы они могли их изучить, обсудить и дать инструкции своим делегатам с полным знанием дела. На последней конференции (собранной в Лондоне в прошлом сентябре) никакое из этих условий не было соблюдено. Туда направили только по одному делегату на группу. Италия не прислала никого. Федерацию Юры не соизволили даже предупредить. Несколько членов Парижской коммуны, скрывавшиеся в Лондоне, были приглашены на заседания. Но после ссор с Марксом, большая их часть оттуда удалилась. Большинство там составляли английские приверженцы Маркса, немцы и немецкие евреи - испанский и бельгийский делегаты, а также делегаты французских беженцев протестовали против решений этой конференции.
Эти решения жалки. Они наделяют Генеральный Совет диктаторскими правами; ему предоставляется право отлучать новые секции, право цензуры газет Интернационала. Как и догма Мадзини в Риме, догма Маркса в Лондоне объявлена единственно верной. Впрочем, вы еще прочитаете или уже прочли эти решения - "указы" или декреты Генерального совета - Это триумф государственного переворота. Это была бы смерть Интернационала, если мы не восстановим порядок всемирным протестом; если во имя самих наших принципов и наших фундаментальных уставов мы не аннулируем и Лондонскую конференцию, и все ее решения, и если мы не вынудим Генеральный совет вернуться в границы, предписанные ему этими уставами.
Все те, кто желает свободы, все те, кто хотят стихийного и коллективного действия пролетариата, а не интриг и правления честолюбивых индивидов, будут с нами
Личные отношения с Марксом
Но пусть вас это не пугает. Вместо того, чтобы вредить существованию, развитию и расширению Интернационала, этот конфликт, напротив, будет способствовать тому, чтобы еще больше укрепить его, еще лучше определяя его принципы и цель. Этот конфликт был так же неизбежен, как он был неизбежен внутри итальянской демократии, как конфликт, который отделяет вас теперь от сторонников Мадзини. Вы убеждены, не так ли, что ваш разрыв, разрыв огромного большинства итальянской демократической партии с меньшинством секты Мадзини, вместо того, чтобы нанести ущерб этой партии, будет иметь следствием только стимулирование в ней все более народного, свободного и обязательно социалистического развития, увеличит мощь ее идей, ее действенность и с их помощью число ее преданных и серьезных членов.
Точно так же мы убеждены, что огромный протест, который поднимается сегодня в Интернационале против наших собственных мадзинийцев, будет благоприятен для его большего и подлинного развития, так как у нас тоже есть мадзинийство, которое тормозит наш прогресс. Мадзинийство не по отношению к религии, оно - атеистично, как и мы, но в отношении своих авторитарных тенденций.
Это старая история: власть портит даже наиболее умных, наиболее преданных людей. Разумеется, такие люди как Маркс, Энгельс и несколько других немцев, доминирующих сегодня в Генеральном Совете в Лондоне, - умные и преданные люди. Они оказали огромные услуги Интернационалу, не как члены Генерального Совета, - роль Генерального Совета, как это и должно было быть во имя самой свободы развития Интернационала, весьма ограничена нашими общими уставами, а его денежные средства, довольно значительные на бумаге, но ничтожные в действительности, не позволяли ему до сих пор выполнять даже задачи, возложенные на него этими уставами, равно как и резолюциями конгрессов. Так что если Интернационал столь внушительно развился и увеличился за несколько лет, то это надо приписывать не действию Генерального Совета, ничтожному по определению, а справедливости и добротности его принципа, который является ничем иным, как наиболее верным и продуманным выражением самых искренних, самых глубоких, самых страстных чаяний пролетариата всех стран. Таким образом, люди, которых я только что назвал, оказали огромные услуги Интернационалу не как члены Генерального Совета, бессильного по праву и по факту, а своей пропагандой и своим индивидуальным действием. Маркс - человек очень большого ума и, кроме того, ученый в самом широком и серьезном смысле этого слова. Это глубокий экономист, по сравнению с которым Мадзини, экономические знания которого чрезвычайно поверхностны, может быть с трудом назван школьником. Кроме того, Маркс страстно предан делу пролетариата. Никто не имеет право в этом сомневаться; так как вот уже скоро 30 лет, как он служит ему с настойчивостью и верностью, в которых никогда нельзя было усомниться. Он отдал всю свою жизнь этому делу. - Мадзини, чье сегодняшнее бессилие изыскивает себе слабое утешение в яде несправедливой ругани, вымышленных баснях и клевете, Мадзини утверждает, что Маркс вдохновляется только ненавистью, а не любовью. Давайте договоримся: глубокая, серьезная, страстная человеческая любовь всегда удваивается ненавистью. Нельзя любить справедливость, не отвергая несправедливость, ни свободу, не отвергая властолюбие, ни человечество, не отвергая интеллектуальный и духовный источник всех деспотизмов, безнравственный вымысел небесного деспота - Боженьки. Нельзя любить угнетаемых, не отвергая угнетателей, ни, следовательно, любить пролетариат без ненависти к буржуазии. Маркс любит пролетариат, то есть он ненавидит буржуа. Нельзя страстно служить в течение тридцати лет подряд делу, его не любя, и надо иметь мерзкую предрасположенность к клевете, чтобы осмелиться отрицать любовь Маркса к делу пролетариата.
Добавим, наконец, ко всем этим великим и несомненным достоинствам, то, что он был инициатором и главным вдохновителем основания Интернационала.
Вот его заслуги. - Теперь, у любой медали есть оборотная сторона, любой свет дает тени, и у любого человеческого индивида есть свои недостатки. Поэтому никогда нельзя доверять власть ни одному человеку, каким бы гениальным и увенчанным добродетелями он ни был, ни меньшинству, каким бы умным и благонамеренным оно ни являлось, над большой общностью народа; поскольку следуя закону, присущему самой власти, любая власть непременно несет в себе злоупотребление властью, и любое правительство, будь оно даже избрано на всеобщих выборах, неодолимо стремится к деспотизму.
У Маркса стало быть есть свои недостатки. Они таковы:
1) Прежде всего, у него общий недостаток всех профессиональных ученых: он доктринер. Он всецело верит в свои теории и с высоты своих теорий пренебрежительно относится ко всем. Знающий и умный, он, конечно, имеет свою партию, ядро слепо преданных друзей, которые клянутся его словами, думают только его мыслями, желают только того, что хочет он, одним словом, которые его боготворят и обожают, и которые этим поклонением его портят и уже значительно испортили. - Ему пришлось в ней вполне серьезно считать себя Папой социализма или скорее коммунизма, так как он всей своей теорией - авторитарный коммунист, желающий, как Мадзини, хотя с другими идеями и намного более реальным, более приземленным образом, нежели Мадзини, освобождения пролетариата централизованной мощью государства.
2) К этому поклонению самому себе в своих абсолютных и абсолютистских теориях Марксу добавилась, как естественное следствие, ненависть не только к буржуа, но и ко всем тем, даже социалистам-революционерам, кто осмеливается ему противоречить и отстаивать идеи, отличные от его теорий.
Маркс - странная вещь для столь умного и самоотверженного человека, которая может быть объяснена только его воспитанием ученого и немецкого беллетриста и, в особенности, его раздражительной природой еврея - Маркс чрезмерно тщеславен и тщеславен до непристойности и до сумасшествия. Если кто-либо имел несчастье задеть его самым невинным в мире образом в этом болезненном тщеславии, всегда обидчивом и всегда раздраженном, он становится его непримиримым врагом; и тогда он считает допустимыми любые средства и на самом деле использует самые постыдные, самые недопустимые из них, чтобы унизить его в глазах общественного мнения. Он лжет, изобретает и старается распространить наиболее грязную клевету против него. - В этом смысле Мадзини все-таки был прав, говоря о его отвратительном характере; но прошу вас заметить, дорогие друзья, что Мадзини сам, несмотря на естественную величину своей души, резко увеличившуюся от его растущего бессилия, в этой последней полемике со своими противниками, прибегнул примерно к тем же методам.
Дело в том, что Мадзини и Маркс, столь разные во всех других отношениях, - и эта разница далека от того, чтобы быть всегда не в пользу Маркса - движимы одной и той же страстью: политические и религиозные амбиции у одного, научные и доктринерские у другого; потребность править, воспитывать и организовывать массы согласно своей идее. У Мадзини, высшая степень личного бескорыстия, чистота и возвышенность души которого известны, это потребность видеть торжество своих идей, своей партии, своих апостолов. У Маркса, инстинкты которого гораздо менее бескорыстны, чем у Мадзини, это страстное желание видеть торжество своих идей, пролетариата, а с пролетариатом и своей собственной персоны. Намерение, таким образом, выше и, главным образом, бескорыстнее у одного, более эгоистично у другого; но и в том, и в другом случае оно приводит к одним и тем же махинациям.
Зло - в стремлении к власти, в любви к правлению, в жажде авторитета. И Маркс глубоко поражен этим злом.
3) Этому во многом способствует его теория. Глава и вдохновитель, если не главный организатор партии немецких коммунистов, в целом он слабый организатор, имеющий скорее талант к разделению интригой, чем к организации. Он - авторитарный коммунист, и сторонник освобождения и новой организации пролетариата государством, то есть сверху вниз, через разум и научный подход просвещенного меньшинства, исповедующего, естественно, социалистические взгляды, и осуществляющего законную власть над невежественными и глупыми массами для блага их же самих. - Это примерно тот же политический строй, что и у Мадзини, только с различными программами. Это частично объясняет их большую взаимную ненависть и их равную неспособность быть справедливыми друг к другу. Они разделены не только своими идеями, своими программами, они одновременно конкуренты в борьбе за одну и ту же власть. Так как оба, один для своих идей и их апостолов, другой для своих идей и себя самого, не удовлетворяясь надеждой управлять однажды своей собственной страной, мечтают о всемирной власти, о всемирном государстве: Мадзини посредством Италии, вначале организованной согласно его идеям и становящейся затем правительницей мира, Маркс посредством Германии, немецкой расы, которая согласно ему должна возродить мир. - Мадзини - итальянист, а Маркс - пангерманист до мозга костей.
Между ними есть разница, которая говорит в пользу Мадзини. Мадзини любит своих верных друзей, своих апостолов больше, чем себя самого; он очень снисходителен, иногда даже слишком снисходителен к ним, и он довольно щедр, чтобы прощать от всего сердца несправедливость, оскорбления, ошибки своих друзей против него самого как личности. То, чего он не прощает, - это измены своей религии, своим божественным идеям...
Маркс любит свою собственную персону гораздо больше, чем своих друзей и своих апостолов, и любая дружба не выдержит самой легкой раны, нанесенной его тщеславию. Он гораздо охотнее простит неверность своей философской и социалистической системе; он будет считать это доказательством глупости, или по крайней мере интеллектуальной неполноценности своего друга, и это доставит ему удовольствие. Не видя в нем более соперника, способного быть ему равным, возможно он будет любить его больше. Но он никогда не простит никому личного неуважения: надо его обожать, боготворить его, чтобы быть любимым им; по крайней мере бояться его чтобы терпеть от него; он любит окружать себя раболепствующими, прислужниками, льстецами. Тем не менее, в его близком окружении есть несколько выдающихся людей.
Но в общем надо сказать, что в ближнем окружении Маркса очень мало братской искренности, зато много задних мыслей и дипломатии. Это что-то вроде глухой борьбы и неожиданных компромиссов между различными самолюбиями. И там, где тщеславие идет в ход, братству совершенно нет места. Каждый держится настороже, поскольку опасается быть принесенным в жертву, раздавленным в свою очередь. Весь круг Маркса, это что-то вроде взаимного контракта между составляющими его тщеславиями. Маркс там главный распределитель почестей, но также постоянно вероломный и притворяющийся, никогда не откровенный и открытый подстрекатель травли против индивидов, которые бросили на него тень, или которые имели несчастье не оказать ему той почтительности, которую он ожидал от них.
Как только он организует травлю, она не останавливается ни перед какой низостью, ни перед какой подлостью. Сам еврей, он имеет вокруг себя, как в Лондоне, так и во Франции, но, главным образом, в Германии, толпу еврейчиков, более или менее умных, интригующих, суетящихся, спекулирующих, как евреи повсюду. Банковские или коммерческие агенты, писаки, политики, корреспонденты газет всех мнений и цветов, брокеры от литературы, одним словом, и одновременно финансовые брокеры, одной ногой в банке, другой - в социалистическом движении, и задом усевшиеся на повседневной литературе Германии. Они захватили все газеты, и вы можете вообразить, сколь тошнотворной должна быть эта литература.
Итак, весь этот еврейский мир, образующий эксплуатирующую секту, народ-пиявку, единого прожорливого паразита, тесно и глубоко организованного не только сквозь границы государств, но и через все разнообразие политических мнений, этот еврейский мир сегодня по большей части находится в распоряжении Маркса с одной стороны, и Ротшильдов с другой. Я уверен, что Ротшильды, со своей стороны, ценят заслуги Маркса, и что Маркс, с другой, чувствует инстинктивную привлекательность и большое уважение к Ротшильдам.
Это может показаться странным. Что он может быть общего между коммунизмом и высокими банковскими сферами? Но дело в том, что коммунизм Маркса желает мощной централизации государства, а там, где есть централизация государства, сегодня обязательно должен иметься Центральный банк государства, а там, где подобный банк существует, паразитирующая нация евреев, спекулирующая на работе народа, всегда найдет средства к существованию.....
Как бы там ни было, является фактом, что наибольшая часть этого еврейского мира, сейчас в распоряжении Маркса, в особенности, в Германии. Достаточно, чтобы он указал на кого-либо, как объект гонений, чтобы поток оскорблений, наиболее грязной ругани, нелепой и гнусной клеветы, поднялся против того во всех социалистических и несоциалистических, республиканских и монархических газетах. В Италии, где чувство взаимной деликатности и уважения человека, по крайней мере формально, столь строго соблюдается, не могут себе представить грязный тон и действительно гнусный характер газетной полемики немецкой прессы. Евреи-писаки отличаются, главным образом, в искусстве инсинуаций, трусливых, грязных и вероломных. Редко они обвиняют открытым образом, но намекают, что "они слышали, как утверждают, это могло бы показаться неверным, но, однако ... ", и затем вам швыряют в лицо самую нелепую клевету.
Я об этом знаю кое-что на собственном опыте. Маркс и я, мы - старые знакомые. Я его впервые встретил в Париже в 1844 году. Я уже был эмигрантом. Мы были на довольно дружеской ноге. Он был тогда намного более продвинут, чем я. Он и сегодня остается не столь продвинутым, сколь несравненно более ученым, чем я. Я не знал тогда ничего о политэкономии, не отделался еще от метафизических абстракций, и мой социализм был только инстинктом. Он, хотя и моложе меня, был уже атеистом, ученым-материалистом и вдумчивым социалистом. Именно в эту эпоху он выработал первые основания своей нынешней системы. Мы виделись довольно часто, так как я весьма уважал его за науку и страстную и серьезную приверженность делу пролетариата, хотя и постоянно смешанную с личным тщеславием. Я с жадностью искал разговоров с ним, всегда поучительных и возвышенных, когда они не вдохновлялись мелочной злобой, то, что случалось, увы, слишком часто. Однако никогда между нами не было полной откровенности. Наши темпераменты не выносили друг друга. Он называл меня сентиментальным идеалистом, и он был прав; я называл его вероломным и скрытным тщеславцем; и я был тоже прав.
В 1848 году наши мнения разделились. И я должен сказать, что правда была гораздо более на его стороне, чем на моей. Он только что основал секцию немецких коммунистов как в Париже, так и в Брюсселе, и в союзе с французскими и несколькими английскими коммунистами, образовал, при поддержке свого друга и неразлучного спутника Энгельса, первое международное товарищество коммунистов различных стран в Лондоне. Там он написал вместе с Энгельсом от имени этого товарищества чрезвычайно значимую работу, известную под названием Коммунистический Манифест.
Я, опьяненный революционным движением в Европе, был гораздо более взволнован отрицательной, чем положительной стороной этой революции, то есть в большей степени свержением того, что было, чем строительством и организацией того, что должно было быть.
Однако, здесь был пункт, где был прав я, а не он. Как славянин, я хотел освобождения революцией славянской расы из-под немецкого ярма, то есть разрушения русской, австрийской, прусской и турецкой империй, и реорганизации народов, снизу доверху, их собственной свободой, на базе полного экономического и общественного равенства, а не силой власти, какой бы революционной она себя ни называла, и какой бы разумной она ни была в действительности.
Уже тогда разница систем, которая нас разделяет сегодня, вырисовалась теперь уже совершенно осмысленным с моей стороны образом. Мои идеи и мои устремления должны были очень не нравиться Марксу, прежде всего потому, что они не были его; затем потому, что они были противоположны его убеждениям авторитарного коммуниста; наконец, потому, что как немецкий патриот, он не допускал тогда, как не допускает и сейчас, права славян освободиться от ярма немцев, думая, сегодня, как и тогда, что немцы призваны их цивилизовать, то есть волей-неволей германизировать.
Чтобы наказать меня за смелость продолжать осуществление идеи, отличной и даже противоположной его собственной, Маркс отомстил тогда в своем духе. Он был редактором "Рейнской газеты", которая публиковалась в Кельне. В одном из ее номеров я прочитал сообщение из Парижа, где говорилось, что госпожа Жорж Санд (с которой я был связан в свое время) будто бы сказала кому-то, что надо остерегаться Бакунина, поскольку возможно он действительно нечто вроде русского агента.
Это обвинение свалилось на меня внезапно, как булыжник на голову, в тот самый момент, когда я был в самом разгаре революционного процесса, и в течение нескольких недель полностью парализовало мои действия. Все мои немецкие и славянские друзья отдалились от меня. Я был тогда первым русским, который активным образом вмешался в революцию. И мне не нужно вам объяснять, какие обычные, традиционные чувства недоверия испытывает на первых порах любой западный ум, когда он слышит о русском революционере. - Тогда я написал вначале госпоже Санд. Она поспешила ответить мне, направив копию письма, которое послала в редакцию "Рейнской газеты", в котором она категорично и сурово уличала ее во лжи. Я находился в Бреслау, и послал одного друга, поляка, в Кельн, чтобы потребовать полного опровержения по всей форме. Маркс отрекся, переложив ошибку на парижского корреспондента, и заявил, что газета опубликовала это сообщение в его отсутствие; что он меня слишком долго знает, чтобы он мог когда-либо и т.д., и т.д., силой комплиментов и заверений в дружбе и уважении - все осталось на своих местах.
Я встретил его несколькими месяцами позже в Берлине. Общие друзья вынудили нас обняться. И тогда, посреди наполовину шутливого, наполовину серьезного разговора, Маркс мне говорит: "Знаешь ли ты, что я нахожусь теперь во главе столь хорошо дисциплинированного тайного коммунистического общества, что, если бы я сказал одному из его членов: "Иди, убей Бакунина, он бы тебя убил". - Я ему ответил, что, если у тайного общества нет других дел, чем убивать людей, которые ему не нравятся, то оно может быть только обществом прислужников или нелепых хвастунов.... "
После этого разговора мы больше не виделись до 1864 года.
В 1849 году я был арестован. - Осужденный и приговоренный к смертной казни в Саксонии, я был выдан в Австрию в 1850 году, поскольку, несмотря на то, что мои два товарища (Рокель и Хаубнер) и я, мы втроем отказались просить о пощаде, король Саксонии не захотел казнить никого. Осужденный и приговоренный к смертной казни в Австрии, я был выдан в 1851 году в Россию. Австрия дала обещание королю Саксонии меня не казнить, обещание, которое Россия должна была подтвердить все тому же королю Саксонии, который был страстным ботаником, и который, как видите, вовсе не был злым человеком. В России, я провел 6 лет в крепости. В 1857 году я был выслан в Сибирь, а в 1861 году убежал из Сибири через Японию, Тихий океан, Сан-Франциско, Панамский перешеек, Нью-Йорк. В конце декабря 1861 года я прибыл в Лондон.
Там я встретил моих соотечественников Герцена и Огарева и через них познакомился с Мадзини. И вот что Герцен, Огарев и Мадзини мне рассказали.
В то время как я был далек от развлечений в немецких и русских крепостях и в Сибири, Маркс и компания распространяли сплетни, писали, публиковали против меня как в английских, так и немецких газетах самые гнусные слухи, говоря, что это полная ложь, будто я заключен в какую-то крепость; что напротив, император Николай принял меня с распростертыми объятьями, предлагая мне все удобства, все радости жизни, что я провожу время с женщинами легкого поведения и шампанским и т.д., и т.д.
Это было гнусно, но это было также и глупо... Впрочем, они были достаточно наказаны, и я должен быть вечно признателен Мадзини и его благородному другу поляку Ворцелю [Worcell], главе польской демократии, энергично выступивших на моей стороне в то время, как я отсутствовал и не мог защищаться сам. - Едва я прибыл в Лондон, как английская газета, редактируемая неким Уркартом [Urquhart], полубезумным туркофилом, написала, что русское правительство, очевидно, послало меня, чтобы заниматься шпионажем. Я ответил в газете, требуя от клеветника-анонима назвать себя и обещая ответить ему не с пером в руке, но рукой без пера. - Он принял всерьез сказанное, и меня оставили в покое.
Я оставался весь 1862 год в Лондоне, естественно, не пытаясь встретиться с Марксом. В начале 1863 года я уехал в Швецию для того, чтобы там работать для русской революции, которая должна была прийти на помощь польской революции; я даже принял участие в экспедиции морем, которая должна была перенести нас на берега Польши. Преданные английским капитаном парохода, который должен был нас туда отвезти, мы едва смогли ускользнуть от русского военного корабля, который нас преследовал. В конце 1863 года я возвратился из Швеции в Лондон, и оттуда уехал через Бельгию, Францию и Швейцарию в Италию, снабженный рекомендательными письмами Мадзини и моего предшествующего друга Аурельо Саффи ко всем друзьям. - Был в Капрера, где имел честь познакомиться с генералом Гарибальди. - Я провел зиму и часть лета в Тоскане, и в августе 1864 года возвратился через те же страны в Швецию. В октябре я снова возвратился в Лондон. - Именно тогда я получил от Маркса записку, которая еще хранится у меня, и в которой он спрашивает, могу ли я принять его у себя на следующий день. Я ему ответил, что да, и он пришел. У нас тогда случилось объяснение; он мне поклялся, что никогда ничего не говорил и не делал против меня, что, напротив, он всегда сохранял ко мне большое уважение и искреннюю дружбу. - Я знал, что сказанное было неправдой, но я действительно не таил к нему никакой злобы. Впрочем, возобновление знакомства больше интересовало меня в другом отношении. Я знал, что он мощно способствовал основанию Интернационала. Я прочитал манифест, который он написал от имени временного Генерального Совета, значительный, серьезный и глубокий манифест, как все то, что выходит из-под его пера, когда он не занимается личной полемикой. Наконец, мы расстались внешне очень хорошими друзьями, однако, без того, чтобы я нанес ему ответный визит.
Я возвратился во Флоренцию, где провел целую зиму; оттуда весной 1865 года я уехал в Неаполь и остался там до сентября 1867 года - эпохи первого Конгресса Лиги Мира и Свободы, в Женеве.
Мы обменялись несколькими письмами с Марксом. Затем мы снова потеряли друг друга из виду.
Как раз во время этого Конгресса Мира в Женеве, старый коммунист Филипп Беккер, как и он, один из основателей Интернационала, и его друг, хотя на немецкий фасон, то есть не желающий лучшего, чем сказать худшее, и готовый повесить, если он может это сделать, не компрометируя себя, вручил мне от имени Маркса первый том, единственный, появившийся до настоящего времени, труда чрезвычайно важного, ученого, глубокого, хотя и очень абстрактного, озаглавленного "Капитал"
В этом случае я совершил огромную ошибку: я забыл написать Марксу, чтобы его поблагодарить. Несколькими месяцами позже...
Товарищам Федерации секций
интернационала Юры
Братья и друзья!
Как вам небезызвестно, уже более двух лет, начиная с последнего конгресса Интернационала, состоявшегося в Базеле в сентябре 1869 года, я стал объектом самой глупой и самой гнусной клеветы со стороны части социалистической печати Германии, равно как со стороны органа женевской Федерации, "Равенства" ("l'Egalité"), газеты, которая, будучи серьезным представителем серьезного социализма, кончила тем, что попала в руки русского еврейчика, наглого лгуна и бесстыдного интригана, если только стыд у него вообще есть.
Это нечто вроде оголтелого заговора, и если называть вещи своими именами, грязный заговор немецких и русских евреев против меня.
Что я сделал, чтобы заслужить эту честь? Я до сих пор спрашиваю себя об этом, и признаю, что был бы сильно затруднен ответом на этот вопрос. Вам, кто меня знает, известно, что я никогда не занимался чем-либо иным, и без какого-то умысла, амбиции, интереса или личного тщеславия полностью отдавал себя, все мои возможности и силы триумфу идей и делу, которое мы считаем святым. Это было мое право и одновременно мой долг.
Я никогда не атаковал людей. Но я энергично боролся с идеями, которые мне кажутся вредными и ложными; и среди этих идей, та, которую я отвергаю и сегодня со всей страстью, инстинктивной и в то же время продуманной, на которую я способен, - эта злополучная идея авторитета и политической власти, которую наши противники, несомненно, искренне убежденные, но, на мой взгляд, весьма дурно намеренные, стараются переселить в программу и организацию Интернационала.
Таково мое преступление, преступление, инициатором которого, как об этом говорят, я вовсе не являюсь, но выступаю как сообщник вместе с вами. Таким образом, таково преступление нас всех. И если бы наши противники довольствовались тем, что обрушились бы на нас за наши анархические идеи, мы, безусловно, не могли бы ни в чем их упрекнуть. Это было бы их право, как и наше - защищать и распространять наши идеи.
К несчастью для Интернационала и для них самих, они не захотели, не смогли удовлетвориться той умеренностью, которая была им предписана как интересами их собственного достоинства и справедливости, так и высшими интересами нашего великого Товарищества, от которого они ожидают, так же как и мы сами, окончательного освобождения пролетариата. Сфера идей показалась им слишком безличной, слишком чистой; и как говорит пословица: гони природу в дверь, она влетит в окно. Им нужна была грязь. Грязь, кто этого не знает, - главная составляющая жидо-тевтонской полемики.
Поделиться книгой: