Помоги проекту - поделись книгой:
«Маневры там производили тягостное впечатление. Солдаты были прекрасно обмундированы, но ими командовали офицеры, не имевшие ни малейшего представления о тактике. Штабы часто теряли собственные подразделения, организовывали решительные атаки на собственные позиции. Командиры, заявив, что все эти проклятые маневры — пустая трата времени», могли внезапно забрать солдат. «Это не армия, а сброд», — заметил как-то раздраженно один из артиллерийских офицеров.
А через несколько месяцев под восторженные крики полной надежд на скорую победу публики эта армия отправилась на войну».{407}
Первоначально планировалась, что бригада войдет в 1-ю дивизию кузена королевы Виктории, генерал-лейтенанта герцога Кембриджского. Но генерал Раглан решил, что лучше иметь две вполне сильные дивизии, чем одну очень сильную. Хотя, на мой взгляд, опытный штабной офицер Раглан был не самого лучшего мнения о военных дарованиях герцога Кембриджского и решил не отдавать ему все лучшие батальоны. Он прекрасно понимал, что если кто и не подведет в самой отчаянной ситуации, насколько трудной бы она ни оказалась, то это Браун. Организатор он был никудышный, но исполнитель идеальный.
В результате, кроме фузилеров, Легкую дивизию дополнили 19-й, 77-й, 88-й полки и 2-й батальон Стрелковой бригады.{408} Боевая ценность распределялась неравномерно. 77-й полк был едва ли не самым слабым в британской армии, не многим лучше был и 88-й.[129] Если на кого можно было положиться в бою, так на традиционно стойкий 19-й полк («Зеленые Говарда»).
Генерал Браун столь рьяно взялся за работу по формированию дивизии, что вскоре умудрился запугать всех своими непрекращающимися придирками. Кстати, в определенной степени самодурство Брауна было оправдано: ему нужно было сделать что-то боеспособное из бригады, большую часть солдат которой составляли отбросы Ирландии, загнанные голодом под знамена Ее величества.
Проще было с шотландцами.[130] Они прибыли в Варну уже сведенными в сформированную в Скутари 29 мая горскую бригаду.{409}
В Болгарии соединили в единое целое и артиллерию, выделенную для экспедиции в Россию. Как и французская, она равномерно распределилась среди дивизий.
Бригадный генерал Т. Фокс Стренгвейс (командующий), капитан Дж.М. Эдью (адъютант командующего), капитан Хон (бригад-майор), капитан Филд (адъютант квартирмейстера), капитан Хемли (офицер штаба), полковник Дюпуи (командир конной артиллерии).
Конная артиллерия (2 батареи), капитанов Мода и Томаса.
Полковник Дакрес, начальник артиллерии.
Батареи (2) капитанов Вудхауса и Пейнтнера.
Полковник Фитцмайер, начальник артиллерии.
Батареи (2) капитанов Тернера и Франклина (Джатса).
Полковник Нидхем, начальник артиллерии.
Батареи (2) капитанов Суинтона и Баркера.
Полковник Вуд, начальник артиллерии.
Батарея (1) майора Тоунседа.
Полковник Лейк, начальник артиллерии.
Батареи (2) капитанов Андерсона и Морриса.
ПРОБЛЕМЫ ПЕРЕВООРУЖЕНИЯ
Если мы начинаем говорить о Крымской войне, то никак не можем обойти вопрос вооружения сторон. Уж слишком много мифов, вымыслов и совсем мало истины в этом вопросе бродит сегодня по трудам разношёрстных историков. В полном объеме говорить об этом рано. Когда в следующей книге мы затронем само сражение, то коснемся этой темы детально. Но сейчас начнем предысторию проблемы.
В ходе подготовки к кампании шло перевооружение батальонов, по тем или иным причинам не получивших новое стрелковое оружие в Англии. Таких было много. 44-й Истэссекский полк только в Варне начал осваивать ружья Энфилд, использовавшие пулю системы Минье.{411} Даже гвардия (в частности, гренадеры) получили новые ружья лишь во время стоянки на промежуточной базе на Мальте.{412} Но полностью перевооружить армию англичане не успели. По утверждениям некоторых современных исследователей даже при высадке в Крыму некоторые солдаты продолжали быть с «Браун Бесс».{413}
Большая часть полков выходила на войну с надежными, но безнадежно устаревшими ружьями Браун Бесс,[131] некоторые из которых стреляли еще по французской пехоте при Ватерлоо. Не были полностью перевооружены не только армейские, но и некоторые гвардейские части. Офицер гвардейских гренадер Хиггинсон вспоминал, что его полк получал новое оружие по пути в Турцию. Вплоть до Болгарии его было ровно столько, сколько нужно для обучения. Англичане должны сказать спасибо своему сержантскому корпусу. Опытные методисты, они могли организовать подготовку рядовых в любых условиях.
Занятия, в том числе и боевые стрельбы, шли на палубах кораблей. Одним из первых, кто нарисовал мишени для практических стрельб из Энфилдов, был офицер гвардии Джордж Кадоган.[132] В историю Крымской войны он вошел в том числе и как художник, автор интересных своеобразных акварельных рисунков, по которым современные исследователи изучают униформу участников. В душе этот творческий человек был противником любых войн. Для читателя напомню его слова, которыми он охарактеризовал происходившее в 1854–1856 гг.: «Если все вооруженные конфликты рассматривать как бессмысленное кровопролитие, то Крымская война имеет все шансы возглавить список».
Спешное освоение нового оружия было не лучшим, хотя и вынужденным занятием. Труднее всего оказалось не научить стрелять из него, а поменять психологию стрелка, т. е. английского солдата. Даже гвардейцы считали, что новое оружие ничуть не лучше, чем «старая подружка Браун Бесс», а лучшая тактика для английского пехотинца — это короткая дистанция и верный штык.{414}
Ситуация усугублялась и тем, что не только в офицерской консервативной части военной среды было множество сторонников оружейной рутины. Генералитет тоже далеко не весь был сторонником нововведений. Генерал Бургойн писал, что многие считали, что новое совершенное оружие приведет к бессмысленному расходованию боеприпасов, нарушит основы старой доброй линейной тактики: «Винтовки никогда не будут соответствовать линейному строю».{415}
Ситуация с Энфилдами была неудовлетворительной не только в гвардии, но и у горцев. Офицер Шотландской бригады Энтони Стирлинг 28 мая пишет, что новые винтовки остаются незнакомыми большинству личного состава.{416}
Для тех, кто утверждает, что английская армия была поголовно вооружена Энфилдами, рекомендую почитать воспоминания сержанта 17-го пехотного полка Томаса Фэгнана. Его полк прибыл осенью 1854 г. в Крым и воевал до весны 1855 г. с устаревшими Браун Бесс.{417} И он был не единственным. 63-й полк прибыл в Крым с кремнёвыми ружьями.{418} Конечно, таких полков было значительно больше, но я называю лишь те, о которых имею достоверную информацию. Вполне уверенно можно заявить, что первое сражение в Крыму, когда англичане были поголовно перевооружены на Энфилды, стал летний штурм Севастополя 1855 г.
Будущий английский фельдмаршал Джозеф Весли[133] вспоминал, что до перевооружения его батальон имел надежные Браун Бесс, существенным недостатком которых была сильная отдача, отбивавшая солдату плечо при неплотно прижатом прикладе. Когда в начале весны 1854 г. началось переучивание на новые ружья, то служившие при Веллингтоне офицеры и солдаты смотрели на них как на нечто бессмысленное. Армия не придавала никакого серьезного значения новому оружию, офицерам были незнакомы тактика и другие основы военной науки. Все солдаты знали, что Веллингтон противился нововведениям, в том числе смене стрелкового оружия, считая вредным и не нужным всё, что не служило его победе над французами во время войны с Наполеоном. А так как покойный к тому времени герцог был популярен в солдатских и офицерских массах, естественно, никто не хотел ничего знать о всяких новшествах.
Считалось, что регулярно основательно тренировавшаяся в стрельбе британская пехота залповым огнем с дистанции 100 ярдов способна остановить любого самого опорного противника, а потом довершит дело штыком, во владении которым англичане не имели себе равных. Военная история и многочисленные мифы со времени герцога Мальборо приучили солдат верить в «Смуглянку Бесс»,[134] как в фетиш. Таким способом, было одержано много побед, и менять ее английские военачальники не стремились. Никто не предвидел, что новая винтовка совсем скоро изменит все каноны войны и тактики боя.{419} А через два месяца, во время Альминского сражения, уже все британские солдаты просто влюбятся в свои «Минни» и «Полосатые Энфилды».
Не хватало не только ружей, но и патронов к ним. В Болгарии все почувствовали приближение угрожающего армии патронного голода.{420} За исключением выделенных для практических стрельб во многих батальонах не было ничего. То, что поступало из Англии, было первое время плохого качества.
СОЮЗНИКИ: БЫВШИЕ ВРАГИ ТЕПЕРЬ ВМЕСТЕ
Кстати, об организации английской армии. Точнее, о ее проблемах. Перед Крымской войной она перешла на так называемую систему 1854 г. С этого времени в два раза увеличивалось жалование для всех офицеров полкового звена. Но, как оценивали нововведения сами британцы, это было единственной полезной мерой.[135] В остальном все строилось на устаревших принципах мирного времени. Катастрофически не хватало подготовленных офицеров. Из 291 принятых на службу в 1854 г. только 2 прошли курс обучения в военной академии Сандхерст. Из 216 офицеров, прошедших курс обучения в этой академии с 1838 по 1854 гг., всего 7 служили в штабе армии к началу Крымской войны. Те командные кадры, которые занимали должности в полках, считали образование излишним и верили, что суть профессионализма офицера — исключительно личная храбрость.
В военной среде Великобритании трезвые головы считали, что система 1854 г. была хороша для периода революционных войн конца прошлого века, но в середине XIX в. она стала анахронизмом.{421}
Но другого нельзя было ожидать от армии, в которой должности были предметом банальной официально утвержденной торговли. Английская армия XIX в. унаследовала все традиции дремучего средневековья. «Существовал прейскурант на офицерские должности в армии. Например, чин подполковника в пехотном полку стоил 4500 фунтов стерлингов, в кавалерийском — 6175, в гвардейском пехотном — 9 тысяч. В то же время все офицеры прекрасно знали, что реальная стоимость командных должностей намного превышала официальную. Ходили слухи, что некоторые полки переходили из рук в руки за 40 тысяч фунтов стерлингов, а однажды эта сумма составила даже 57 тысяч фунтов. И конечно же, заплатив огромную сумму за право командовать полком, офицер совсем не был расположен к тому, чтобы кто-то докучал ему, вмешиваясь в командование. В конце концов, сама королева, официально подтвердив его полномочия, развязала ему руки.
Многие командиры пытались уклониться от участия в маневрах, которые к тому же проводились весьма редко. Они умели муштровать своих солдат, умели построить их для парада. А если они чего-то не знали, то что ж… На это есть подчиненные, которые обязаны знать все. Ну а если случится война, то их парни самые смелые, а страна до сих пор войн не проигрывала».{422}
Как только союзники оказались рядом, стало видно, что это совершенно разные армии. Различие было не только в униформе и языке, на котором отдавались команды. Оно было в качестве снаряжения, в котором английское отстало от французского на целую эпоху.
В отличие от русского (исключая Отдельный Кавказский корпус) и британского военного мундира, обмундирование французской армии среди всех участниц Крымской войны, пожалуй, наиболее было приспособлено к военным действиям, в чем несомненно следует рассматривать плодотворное влияние опыта многолетних кампаний в Алжире. Кроме того, французы (вероятно, своевременно припомнив морозы во время войны 1812 г.) неплохо подготовились к кампании, не только организовав адекватную обстановке медицинскую службу, но и снабдив войска палатками и зимним обмундированием.{423}
Вместо тяжелого и неудобного кивера образца 1844 г., глумившегося над головой британского пехотинца, солдаты Наполеона III носили легкое кепи. Консервативные английские офицеры сначала считали, что подобные фривольные головные уборы являются свидетельством падения дисциплины в союзных войсках. Старшие начальники вообще считали, что с подобными вольностями французам никогда не добиться победы в Крыму. А чтобы в собственных войсках никто не вздумал перенимать парижский стиль, строжайше потребовали от всех командиров неукоснительно и в полном объеме придерживаться установленных для армии инструкций.{424} Единственным нововведением стали белые тканевые чехлы для головных уборов, которые получили английские солдаты в июне-июле 1854 г.{425}
Дисциплину же английские командиры поддерживали от падения традиционным в английской армии способом — солдат пороли. Причем регулярно, иногда за дело, иногда ради профилактики. Правда, в армии от этого рядовые страдали меньше, но на флоте пощады не было. Будущий адмирал Роберт Вильям Кеннеди (в Крымскую войну 17-летний гардемарин фрегата «Родней») утверждал, что на его корабле практически не оставалось матроса, который бы не отведал плетки.{426}
Для французской армии, где достоинство и тело солдата были неприкосновенны, это казалось дикостью. В конце концов, французы стали открыто смеяться над снаряжением своих английских союзников. Для них это было свидетельством неуважения страны к собственному солдату. Однажды офицер Колдстримской гвардии спросил у французского капрала пеших егерей, как он оценивает английский ранец. Ответ обескуражил британца. По мнению егеря, вся система ремней годится лишь для того, чтобы задушить солдата.{427} К сожалению для англичан, скоро они получили возможность убедиться в правоте капрала.
Французский ранец был гораздо удобнее и обладал по тем временам, наверное, лучшей эргономикой.
Прямоугольный ранец крыли рыжеватым опойком, шерстью наружу, на подкладке из небеленого льняного полотна. Размеры: длина 370 мм, высота 310 мм. Два плечевых Y-образных ремня ранца крепились к задней части поясного ремня солдата, а спереди цеплялись за подвижные кольца. С апреля 1848 г. эти ремни были заменены новыми, состоявшими из трех частей. Первый, шириной 52 мм, заканчивался тремя фестонами. Второй проходил в железную пряжку с простым шпеньком, расположенную под ранцем. Третий состоял из ремешка, присоединенного к отверстию в верхней части медного подвижного кольца (на поясном ремне) крючком с пуговицей. Таким образом, грудь остается совершенно свободной — и нынешний солдат уже нисколько не похож на того несчастного солдата, который был затянут ремнями и заключен по старой системе в своего рода кожаную кирасу. На верху ранца крепился чехол полукафтана или шинели, из сине-белого тика, т. н. «с тысячью полосок», с деревянными кругами на концах, обшитыми шинельным сукном.{428}
Свободные от консервативных предрассудков французы традиционно приспосабливали не солдата к униформе и снаряжению, а униформу и снаряжение к солдату, действовавшему в тех или иных климатических условиях. То, что британским офицерам казалось нелепым, очень скоро оказалось лучшим. Так вышло с униформой зуавов, наиболее, по мнению выдающегося медика Люсьена Бодена, приспособленной к условиям театра военных действий.{429}
Хотя уже в ходе войны англичане и переняли у французов более удобную куртку, но в целом они так и остались консервативными. В то же время несколько нововведений британцев, на взгляд Бодена, были выдающимися. К таким врач отнес в первую очередь шлем-балаклаву.{430}
Кроме различия в снаряжении, бросалось в глаза психологическое отличие. Английские офицеры увидели, что их французские коллеги более сдержанны в эмоциях по отношению к высшим командирам. Когда кто-то из генералов проезжал по лагерю, британские солдаты высыпали из палаток и громкими криками приветствовали начальника. При этом им было все равно: француз это англичанин. Уровень эмоций соответствовал степени уважения: лучше всех приветствовали наиболее любимых в солдатской среде за профессионализм и заботу о личном составе генералов Леси Эванса и Колина Кемпбела.{431}
Французский солдат обычно ограничивался уставным приветствием, после чего продолжал заниматься своим делом. Да ему и некогда было тратить время на формальности, уж слишком он был загружен.
«Кроме того, маршал, чтобы занять войска и не оставлять их в бездействии, предписал начать строевые занятия гарнизона во всех полках и таким образом целую неделю мы ежедневно производим, как во Франции, взводные, батальонные и линейные учения».{432}
Но кроме того, что французский солдат был загружен, он был еще и в достаточной мере обеспечен всем необходимым, в первую очередь деньгами и питанием, что лучшим образом сказывалось на его моральном состоянии.
«Жалованье платится очень аккуратно и в установленные сроки золотой или серебряной французской монетой. Благодаря заботам ротных командиров об улучшении пищи солдат, расходы на продовольствие увеличены. Все эти распоряжения, доказывающие людям попечение об их здоровье и хорошем положении, поддерживают в них нравственный дух и довольство, войско же хорошей нравственности нелегко поддается растройству болезнями или нападениям неприятеля».{433}
НАРАЩИВАНИЕ СИЛ
Одновременно готовятся поддержать экспедицию силой не менее 15–20 тыс. человек и виновники всей общеевропейской суматохи — турки.{434} Они усилили не только сухопутную, но и военно-морскую составляющую экспедиционных сил. Ахмет-паша привел в Варну 9 турецких линейных кораблей, в том числе три новых: «Пейки-Зафер», «Махмудие» и «Шериф».{435}
К осени 1854 года у французов из крупных кораблей добавились долгожданные: Парусно-винтовые линейные корабли (3): «Montebello» (120/140 л.с.), «Napoleon» (100/900 л.с.), «Jean Bart» (80/450 л.с.).
Парусные линейные корабли (3): «Suffren», «Alger», «Ville de Marseille».
Парусно-винтовой фрегат (1): «Pomone» (40/220 л.с.).
В портах Турции, Болгарии, Греции и других государств Южной Европы сосредотачивалось около 300 транспортов. Подписывались договора с судовладельцами об их аренде. Деньги предлагались хорошие, потому проблем с этим не было. Например, компания Robert Steele Co. выделила в распоряжение военного министерства 27 судов. Это была не единственная коммерческая структура, решившая подзаработать на государственном заказе. Из наиболее значительных стоит, пожалуй, упомянуть и такую известную, как Royal West Indian mail (транспорты «Avon», «Great Western», «Magdalena», «Medway», «Orinoco», «Parana»,[136] «Severn», «Tamar», «Thames», «Trent» и др.).
Итак, собрав мощную качественно и количественно военно-морскую группировку, проведя переброску сухопутных войск из Турции в Болгарию, союзники решили стратегическую задачу из двух составляющих: нейтрализовав Черноморский флот и сосредоточив огромную по тем временам военную группировку почти у подбрюшья России. С этого времени шансы на морскую победу для русских стали сомнительными.
Адмирал Буа-Вильомез считал, что исключительно благодаря рейдам на Одессу англичане и французы добились полной пассивности Черноморского флота.{436} Кроме того, сконцентрировав достаточное число больших паровых кораблей, союзники окончательно разрушили планы русского военно-морского командования. Кстати, англичане тоже так думают.
«Ход войны быстро привел к сбрасыванию парусников со счетов. Как русские, располагавшие несколькими колесными пароходами и ни одним большим винтовым кораблем, оценивали мощь флота союзников, видно из того, что они оставили свои многочисленные парусные корабли в безопасных гаванях. В результате основной задачей союзников стали не морские сражения, а обеспечение морских путей сообщения, по которым перевозились и снабжались их армии. В итоге самым опасным для них врагом стала погода, противостоять которой парусным кораблям, как это продемонстрировал ряд инцидентов, было не так-то просто».{437}
Но это лишь слова. Даже если французские и английские адмиралы демонстрировали после нападений на Одессу уверенность в успехе, полной гарантии безнаказанности нападения не было. Русский флот был в целости и готовым к бою.
Союзники были вынуждены постоянно считаться с проблемой, которую для них создавало наличие русских кораблей в акватории Черного моря, пусть даже и закупоренного в Севастополе. Опыт переброски войск в Варну и Балчик подсказывал, что им неизбежно придется выманивать Черноморскую эскадру из севастопольских бухт и навязывать ей морское сражение.
Если же это не получится, то попытаться дезинформировать Меншикова и провести переброску войск в Крым скрытно. Это было очень сложно. Огромное количество транспортов с войсками — не только не иголка в стоге сена, но и заманчивая цель для атаки. Достаточных сил для блокады Севастополя теперь нет — все, что можно, задействовано в конвое. Конечно, можно было снова направить боевые корабли к Севастополю и заблокировать его. Но в этом случае уменьшалось необходимое число кораблей, способных принять на борт войска и кораблей, необходимых для непосредственной охраны конвоя.
А ведь нужны еще корабли и для обеспечения прикрытия высадки войск. Важнейшим стратегическим условием морской экспедиции была возможность десанта на неприятельский берег только в том случае, когда предварительно не нужно было бороться с флотом противника.{438} Значит, не очистив акваторию Черного моря от русских кораблей, нечего было думать о десанте в Крым.
А вот тут снова вернемся назад, к событиям 10 апреля. Но причем тут мирная «красавица-Одесса»? Все просто. Скрыть перемещение огромного числа транспортных судов и боевых кораблей для союзников, знавших о четкой организации разведочной службы русских, сложно. Наилучшее средство проверить готовность неприятельского флота к ответным действиям — провести разведку боем, напав на один из крупных, но слабо защищенных портов, находящихся в районе будущего движения конвоя, спровоцировав русских на ответные действия.
Вероятно, атака Одессы и была такой разведкой. В этом случае отсутствие противодействия со стороны русского флота, не рванувшегося спасать свой город, не кинувшегося мстить, убедило союзников в возможном успехе операции и в достижении ими господства на Черном море. Волею судьбы и своего стратегического положения во время Крымской войны Одесса еще раз стала объектом ложных действий, скрывавших истинные намерения союзников: «Чтобы отвлечь внимание русских от настоящей цели союзников, 8 октября 1855 г. была предпринята фиктивная атака Одессы, после чего весь флот направился к Кинбурну».{439}
Нужно сказать, что противник еще раз прибегнул к такой тактике. В 1855 г. при подготовке к штурму Севастополя союзный флот начал сравнимые по жестокости с Одессой действия в Азовском море, варварски атакуя приморские города и сокрушая базы снабжения русской армии.
ПОДГОТОВКА К ВТОРЖЕНИЮ
Устроив террор прибрежным городам Российской империи, убедившись по результатам в отсутствии какой-либо ответной активности со стороны Черноморского флота, союзники приступили к практическому выполнению следующей части операции — десантной. Мы помним, что под прикрытием пиратских акций десантные силы союзных войск были сосредоточены к тому времени в двух промежуточных пунктах базирования Варне и Балчике с прекрасными возможностями этих мест для подготовки и проведения посадочной части кампании. «На болгарском побережье, к западу от мыса Калиакрия, расположен обширный залив, имеющий глубину около 9–10 сажен, удобный для стоянки большого флота, особенно имеющиеся здесь рейды Балчик и Коварна… Далее к югу — отличный рейд Варна, защищенный приморской крепостью».{440}
Поправим — Варна имела отличный рейд, но инфраструктура порта не была приспособлена для организации быстрой погрузки на корабли и транспорты большого числа войск с артиллерией и тыловыми службами.{441} Их число увеличивалось с каждым днем. Последствия не заставили себя ждать. Скученность складских помещений и определенная безалаберность тыловых служб, как английского, так и французского контингентов привели к тому, что «…10 (22) августа вечером в Варне вспыхнул пожар неизвестного происхождения. Пламя охватило торговую часть города.
Население не тушило страшный пожар. Верные принципу «как угодно всевышнему» турки и мусульманизированные болгары спокойно созерцали на пожирающее запасы пламя, надеясь после пожара поживиться остатками.
Сент-Арно приказал своей армии пустить в ход все средства укрощения ужасающей беды: бушующее пламя быстро приближалось к пороховым складам и к огромным депо боеприпасов французской и английской армий, где в тот момент находилось 8 миллионов снарядов».{442} Складские помещения были большей частью или полностью деревянные, или обшиты деревом, потому вспыхивали одно за другим. К 7-ми часам утра положение казалось безнадежным. Хотя были задействованы все имевшиеся насосы, а крыши зданий покрывали мокрыми одеялами, чтобы гасить искры, сил для борьбы с разбушевавшейся огненной стихией явно не хватало.{443} Капитан Фей вспоминал о пожаре, как бессонной ночи, когда все ждали, что вот-вот Сент-Арно даст команду «Спасайся кто может!».
Но упорство было вознаграждено. Ценой титанического напряжения пожар был ликвидирован. 20-й полк легкой пехоты 15 часов боролся с огнем, проявляя «мужество, самоотверженность и сверхчеловеческие усилия».{444} Но одного героизма его солдат было мало.
Ситуацию спас сменивший направление ветер.{445} Город был изувечен огнем. Сгорели мечеть, 180 зданий (почти седьмая часть городских строений). Когда дым рассеялся, вместе с ним исчезли гигантские запасы имущества, в том числе порох и боеприпасы. Больше всего пострадали запасы французского интендантства. Одних только солдатских ботинок беспощадное пламя сожрало 19 тыс. пар. Французские зуавы на всякий случай прикончили штыками нескольких первых попавшихся под руку греков, объявив несчастных поджигателями.
Маршал Сент-Арно в ужасе писал жене: «Бог не жалеет нас…» и всерьез думал о своей отставке.{446} Маловероятно, что такие эмоции главнокомандующего были вызваны изменением сроков операции. Вероятно, что для него большей виной была ответственность перед Францией, вложившей невиданные в своей истории деньги в организацию экспедиции.
Для войны не столько нужны солдаты, снаряды и порох, сколько средства, на которые все это можно купить. Знаменитая аксиома Джан-Джакопо Тривульцио «Для войны нужны три вещи: деньги, деньги и еще раз деньги»[137] не теряла своей актуальности. Для Сент-Арно пожар стал таким эмоциональным ударом, что инициировал проблемы со здоровьем. С этого времени он уже не был тем жизнерадостным и активным человеком, каким его привыкла видеть армия. Маршал похудел, у него была постоянно опущена голова, редко кому удавалось застать его в приподнятом настроении.{447}
Впервые в мире осуществлялась гигантская по масштабам операция, где на гигантские расстояния приходилось перебрасывать тысячи людей, лошадей и тонн грузов. Все это стоило сумасшедших денег. Те же транспорты были не военными кораблями, а гражданскими судами, капитанам или компаниям-собственникам которых приходилось платить за каждого перевезенного солдата, за каждый килограмм имущества. Была даже разработана тарифная сетка для оплаты человеко-места. Только в 1854 г. финансовые затраты на морские перевозки составили 31 535 465 франков.{448} Цифра в истории невиданная. Каждый день ожидания высадки стоил денег. Каждый заболевший солдат стоил денег. Каждый новый привезенный ботинок — тоже стоил денег. Но риск поражения был страшнее. Сент-Арно понимал это и потому не мог отправить войска в Крым, не обеспечив их всем, что было нужно для победы. В случае поражения ему припомнили бы все, в том числе и то, что сгорело в пламени Варны. В случае победы — все было бы списано на войну.
Никто не хотел лезть в пасть к русским, не имея всего, что было для этого нужно. Это подтверждает адъютант генерала Брауна, подполковник Дениэл Лайсонс: «без пополнения магазинов нечего было и думать о начале экспедиции».{449}
Хотя Е. Тарле говорит, что бедствие ускорило отправку десанта в Крым, но у того же Фея мы можем увидеть обратное: союзники вынуждены были ждать несколько дней восполнения запасов до минимально необходимого.{450} Здесь, пожалуй, можем согласиться с Н.Ф. Дубровиным, считавшим, что после пожара, когда о его последствиях донесли князю Меншикову, тот убедился в своих прогнозах, что с высадкой у союзников проблемы, и они могут усугубиться.
«Известия о пожаре в Варне и свирепствовавшей там холере еще более убеждали, что высадка должна замедлиться. Князь Меншиков пошел в этом отношении еще далее. Он не только не колебался, но сам верил безусловно и убеждал других в том, что высадка не состоится. Недели за две до появления неприятеля у крымских берегов булганакский помещик, отставной генерал-майор Т., знакомый князя, беспокоясь тревожными слухами о готовящейся высадке, приехал к Меншикову, чтобы узнать, может ли он с семейством оставаться безопасно в своем имении на р. Булганак или благоразумно будет выбраться из него заблаговременно.
Предпринять высадку, — отвечал кн. Меншиков на сделанный ему вопрос, — менее чем с 40 тыс. человек неприятелям нашим невозможно, а 40 тыс. человек им поднять не на чем».{451}
Таким образом, кроме убытков, пожар принес союзникам пользу — информация о нем, дошедшая до русского командования, стала, по сути своей, дезинформацией.
Положение союзников усугублялось административных хаосом, царившим в первые дни после принятия решения об экспедиции. Командир егерского батальона подполковник Монтадон был в ужасе, понимая, что война уже началась, флот воюет, но армия совершенно не готова. Тыловики отставали от планирования. Это было оборотной стороной скорости.
«…в последней ничего не предусмотрено, не организовано; союзники должны активно заниматься приготовлениями, чтобы иметь возможность вступить в кампанию в срочном порядке. Приказы относительно транспорта, войск и материальной части, будь то во Франции или в Африке, были отданы с лихорадочной поспешностью».{452}
Если у французов с их достаточно совершенной системой снабжения возникли проблемы, то об англичанах и говорить нечего. Там проблема обгоняла проблему. Никогда еще британская армия не вступала в столь масштабную войну до такой степени не подготовленной: «У нас было много малочисленных батальонов пехоты, комплектованных хорошими солдатами, у нас были малочисленные кавалерийские полки, годные только для показных смотров».{453} Для того, чтобы отправить на восток тридцать батальонов гвардии армейской пехоты, пришлось перерыть все склады, но и это не помогло укомплектовать их всем необходимым.
Поделиться книгой: