Дети богов

— Не, столько ждать не буду, с капустой есть?

— Два медька.

Я расстегнул нитку — браслет и снял с неё две рыжих монетки и обменял их на большой в ладонь пирог. Лоточник закрыл сумку и двинулся дальше по площади, мальчишки следовали за ним, как цыплята за курицей. Застёгивать одной рукой браслет я посчитал неудобным занятием и сунул нить с деньгами в карман. Через несколько шагов незаметным движением схватил подобравшегося вплотную к моему карману мальчишку — цыплёнка и схватил его за ухо. Мальчишка громко ойкнул, но звать на помощь, ругаться или просить отпустить не стал. Я плавно развернулся, не выпуская ухо, заставляя его обладателя пробежаться вокруг меня, и отпустил, придав лёгким пинком ускорение в сторону ожидавших его товарищей. Те встретили неудачливого воришку смехом, жестами показали мне, что оценили ловкость и скрылись в толпе, догоняя лоточника.

Можно было обойтись и без этого, все мои карманы я ещё давно оснастил охранными заклинаниями, и воришка вместо их содержимого получал неприятный, будто крысиный, укус. Но заклинания после нескольких срабатываний нужно обновлять, а я совсем не уверен в том, что сейчас получу охранную «крысу», а не голодного тигра или зверь — рыбу с южных островов, по слухам обгладывающую корову до костей за несколько минут. Я побродил по городу ещё немного и вернулся домой.

Месяц долго тянулся, как старый мёд из тонкого горлышка, а потом разом кончился. Выпавший снег больше не таял, дворники расчищали только дороги и подходы к домам, оставляя настолько высокие сугробы по сторонам, что стоило всерьёз опасаться весенней талой воды. Оставив последнюю нитку хозяйке дома в оплату следующего месяца, я пошёл уже знакомой дорогой к ювелиру, менять очередной камень. На площади кивнул, как старым знакомым, мальчишкам — карманникам. Они ответили белоснежными улыбками и неизменной попыткой забраться мне в карман. С первого дня у нас установилось негласное соревнование, и пока я вёл со счётом двенадцать — ноль. За уши, правда, больше не хватал, но за руки мальчишки попадались постоянно, даже не успевали дотронуться до заветного кармана.

Стоял последний день третьей десяты месяца и на площади, как обычно в такие дни, шли торги. Многие приезжали в город регулярно, и я знал, что во втором ряду на третьем возке можно недорого взять хорошую вырезку у молоденькой крестьянки, приехавшей в сопровождении двух дюжих молодцев, по всей видимости, братьев. И иной раз создавалось впечатление, что подвернись достойная пара, они с радостью отдадут и сестру, подзадержавшуюся в девках. А ещё через четыре возка всего за большую медьку я обычно осчастливливал Фера полным кульком медовых тянучек. Что он нашел в этих приторно сладких и намертво склеивающих зубы конфетах, я не понимал, но брать их не прекращал.

Сегодня на краю неровного строя крестьянских телег и повозок разъездных торговцев появился новый элемент. Большой фургон, запряженный парой чёрных до синевы коней, остановился возле самого проезда. В отличие от других, его хозяин не опустил борта и не повесил торбы с зерном на морды лошадей, как будто собирался сорваться с места в момент. Фургон и сам по себе привлекал немало внимания — такой же чёрный, как и лошади, он был густо усеян жёлтыми и белыми звёздами на синих разводах. Над торговым окном в торце на ярко синем фоне красовалась не менее яркая надпись. Буквы из до блеска начищенной меди до боли резали глаза и сливались в плохо читаемое пятно. Я с большим трудом разобрал надпись «Фсё для кадлвства, видаства и прочая».

— Иди отсюда, дубина горская, — повелительно махнул рукой владелец фургона, будто отгоняя назойливую муху. — Не про тебя товар, неуч.

На горца я не обиделся. Нас с Фером в городе постоянно за них принимали — темноглазые и темноволосые мы походили на местных жителей гор, и незнание некоторых обычаев также легко объяснялось горским происхождением. Но вот неуча я ему простить не мог.

— Сам ты неуч, собака брехливая!

— Кто собака?! Да ты знаешь, с кем разговариваешь? Я — великий Колос!

— Ну да, великий — так велик, что за раз и не обхватишь! — на самом деле торговец был не настолько толстым, но почему бы не обидеть нехорошего человека, если он сам подставляется?

— Да ни одна волшба на сто ден окрёст не проходит без моих товаров!

— То‑то ни одного колдуна и не видно, небось, у тебя закупились.

Вокруг потихоньку собиралась толпа. Близко не подходили, но издалека зубоскалили.

— Да я тебя, нахала!.. — Колос вытащил из‑за пазухи короткий предмет, похожий на рукоять ножа и направил на меня. — Беги отсель, а не то встретишься с… в кого вы там верите?

Толпа поспешно растеклась по обе стороны от меня, стараясь не попасть на прямую между мной и торговцем.

— Да в тех же и верю, — я не только остался на месте, но и демонстративно принял расслабленную позу. — Убери игрушку, народ осерчает.

Народ в самом деле недовольно гудел. Одно дело — ругаться при торге или когда товар некачественный, подрались бы и то, народ понял. Но вот угрожать при этом смертоубийством, да ещё и колдунственным — не по людски. Колос злобно сверкнул глазами, но артефакт убрал и сразу же переключился на мальчишек, которые, воспользовавшись моментом, уже вовсю тёрли его вороных снегом. Кони недовольно фыркали и рыжели на глазах. Я облегчённо перевёл дыхание. На таком расстоянии даже будучи в форме, я мог не успеть отразить или поглотить удар из пушечки. Хоть я и не увидел на её торце камень — огневик, без которой она была просто куском палки, камень мог быть спрятан внутри для обмана таких глазастых и сведущих.

Я поспешил отойти подальше от фургона, мне совсем не хотелось продолжения ругани со столь нервным торговцем, да и не люблю я, когда в меня оружием тычут. Позади свидетели происшедшего осуждали торговца и разносили слухи и сплетни по базару, рассказывая, пересказывая и уже досочиняя подробности. Судя по всему, Колоса здесь не любили, но и не связывались.

Меня кто‑то несильно толкнул, обгоняя и почти скрылся за возками. Спохватившись, я хлопнул рукой по карману. Так и есть, карманники воспользовались моментом и открыли счёт. Привычно поискав глазами, я нашел их компанию. Улыбаясь мне во все зубы, один из них радостно потрясал кульком вытащенных у меня тянучек. Я развёл руками, мол, ну, что поделаешь, ваша взяла. Они дружески махнули руками и разбежались дальше промышлять в толпе.

Немного успокоившись после перебранки с торговцем, я прокрутил в голове разговор. Не так уж и был неправ этот Колос, предположив мою неграмотность. Там, где в лучшем случае один из десяти знает буквы, сложно представить, что человек из ещё более глухого места, умеет читать. На моей улице, например, кроме меня только двое дружили с азбукой. Один из них — служитель Единого, второй — ростовщик. Ростовщик даже писать умел. Что очень даже удобно при повальной неграмотности клиентов — запишешь в долговую книгу другую сумму, а никто и не заметит. Хотя, умей наш Красный писать, так и знать не знали бы про инквизицию на нашу голову. Фер тоже читать не умеет и считает это вполне нормальным. Фер… Мысль ещё не успела оформиться, а ноги уже привели к книжной лавке. Деньги её владелец делал на сувенирах и безделушках и книги для него были чем‑то вроде забавного увлечения и задела на будущее — недавно изобретённое книгопечатание обещало сделать книги доступными каждому.

Фер новости о своём обучении грамоте воспринял слишком уж радостно. Похоже, он понял это как начало обучения магии и ревностно принялся учить буквы, как будто от этого зависела его жизнь. Я не стал его разочаровывать и сообщать, что магии уж точно его учить не собираюсь. Во первых, на это нужно потратить много лет и ещё больше месяцев, не говоря уж об усилиях, а я рассчитывал расстаться с мальчишкой как только минет угроза от инквизиции. Во вторых, называя кого‑то учеником, учитель берёт на себя ответственность за все его действия. А мне это надо? Мало ли что он натворить может. В третьих я никого никогда и ничему ещё не учил и не знал, с какой стороны начать и как вообще проверить способность Фера к магии.

Зима перешла от бесснежных трескучих морозов к пронзительным метелям.

— Проснитесь, пожалуйста, — кто‑то осторожно, но требовательно потряс меня за плечо. Голос был женским и знакомым. Наверное, мне это приснилось — у меня нет настолько знакомых женщин, которые стали бы меня будить среди ночи.

— Пожалуйста, проснитесь.

Какой всё‑таки настойчивый сон. Так нагло мешает спать! Я нехотя перевернулся на спину и открыл глаза. Вроде сон должен был исчезнуть, однако фигура в белой ночной рубашке и накинутой поверх пуховой шали осталась на месте.

— Простите, пожалуйста, что разбудила, — произнесла фигура, заметив, что я смотрю на неё. — Мне кажется, что внизу забрались воры, а в доме других мужчин нет.

Я, наконец, признал Ефросинью Матвеевну, хозяйку дома, где снимал комнаты. Обычно наше общение ограничивалось короткими приветствиями " — Доброе утро. — И вам хорошего дня. — Десята заканчивается. — Завтра принесу оплату». Тишина затянулась. Я пытался убедить себя, что уже не сплю (верилось с трудом), женщина, кутаясь в платок, ждала ответа. Со вздохом я сел и быстро вскочил в штаны, брошенные вечером у постели. В темноте и спросони чуть не перепутал правый сапог с левым и, стараясь не шуметь, спустился на первый этаж, на ходу застёгивая автоматически захваченную рубаху. Я мог и отказаться. Когда Ефросинья Матвеевна выдавала мне ключи, она сообщила довольно большой список с моими правами и обязанностями, вроде «не водить в дом девиц, если с ними не помолвлен» или «оплата раз в десяту, тогда же смена белья» даже «не мочиться в окно, тем паче если под ним кто‑либо есть». Видимо, были уже прецеденты. Но вот пункта о ночном поиске вора я что‑то не припомнил. К сожалению, нас с Фером считали горцами, то есть храбрыми, сильными и крепкими людьми, которые не испугаются ночного вора и не поленятся проверить дом, особенно, если этого просит женщина. Ну почему я не похож на обычного крестьянина, у которого верхом героизма было сложить за спиной неприличный жест сборщику налогов, пока тот не видит? Спал бы себе спокойно, а хозяйка за стражей позвала.

Я спустился на первый этаж уже окончательно проснувшимся. В доме было темно — ставни плотно закрыты, чтобы не пропустить зимнюю стужу, а свечи по ночному времени погашены. Может, постоять у лестницы, а потом сказать, что всё в порядке и вор только показался? Я оглянулся. Наверху, на краю лестницы слабо выделялся вслушивающейся в ночную темноту силуэт хозяйки дома, подсвеченный тусклым огоньком свечного огарка. Нет, она поймёт, что я ничего не сделал.

Медленно, ощупывая руками встречающуюся на пути мебель, я обошел гостиную. Вроде пусто. Оглянулся на лестницу. Стоит ещё. Для очистки совести заглянул в столовую. По дальней стене скакнул желтый лучик света. Зараза! Я, как идиот, даже свечу не взял, в потёмках стулья считаю, а он с потайным фонарём пришёл!

— А ну, кто таков и чего надо? — мой окрик заставил лучик вздрогнуть и метнуться в мою сторону. Яркий свет прыгнул мне на лицо и резанул по глазам. Я успел только поднять руку, закрывая глаза от ослепления. Почти сразу же меня грубо оттолкнули в сторону и, судя по звуку шагов, вор, уже не таясь, побежал к двери на улицу.

— Собака серая, — сквозь зубы прошипел я и рванул за ним следом. Слабая позёмка старательно заметала следы, но вор не успел убежать далеко. Зимняя одежда мешала ему и я постепенно догонял. Несколько раз вор оглядывался, но, видя не отстающую погоню, запаниковал и пропустил сворот в переулок, где мог бы легко скрыться от меня. Мы пробежали мимо городской стражи, чрезвычайно оживившейся при нашем появлении.

— А ну стой! — погоня завела в тупик. С двух сторон — глухие стены домов, с третьей — высокий забор. Я стоял в нескольких шагах от вора, уперев руки в колени и переводил дыхание ледяным воздухом. Пока бежал, не обращал внимания на такие мелочи, как лёгкие штаны и отсутствие тёплой куртки, но теперь не отказался пробежаться назад до дому. Вор стоял в похожей позе, мешок с награбленным опустил на землю и придерживал одной рукой.

— Сдавайся, — слова облаком пара вырывались в холодный воздух.

— Неа, — вор отрицательно мотнул головой и без предупреждения бросил в меня мешок. От неожиданности я повалился ничком в снег, обеими руками схватившись за мешок. Пока я поднимался, вор успел вскарабкаться на забор и спрыгнуть по другую его сторону. В азарте погони я бросился за ним, но грубый оклик заставил остановиться. В тупик забежала стражеская тройка, привлечённая нашим бегом.

— Стоять! Медленно развернись, без фокусов! — на меня наставили один арбалет и два коротких меча. — Что тут у нас? — один мечник поднял мешок и заглянул внутрь.

— Гля, да мы вора поймали!

— Я не вор!

— Не вор, — протянул стражник, запуская руку в мешок, — а что на это скажешь? — из мешка на свет одинокого факела, принесённого стражей, появилась позолоченная статуя Деборы, богини покровительницы домашнего очага, плодородия и женщин в целом. Ещё вечером она стояла на каминной полке в столовой.

— Статуя это. Богини. Взята из дома Ефросиньи Матвеевны, — я отвечал короткими предложениями, как идиоту. — Живу я там. За вором гнался. Он сбежал.

— За вором, — снисходительно ответил стражник, возвращая статую в мешок. — А я вот что тебе скажу: сам украл, а теперь сказки лепишь! — он завязал мешок и подошел ко мне вплотную. Второй мечник встал с другой стороны.

— Стал бы я красть в таком виде!

— А почему и нет? — стражник достал из кармана веревку и, связывая, заломил мне руки назад. — Разделся не шуметь, да с подельником не поделили что. Ну что, в подвал пока посадим, а утром разберемся?

— Да вы сейчас сходите, хозяйка подтвердит! — идти куда‑то по морозу мне совсем не хотелось.

— Чего честных людей будить? Вот с утра и спросим, — меня грубо подтолкнули в спину, принуждая идти с конвойными.

— Хоть куртку какую дайте, холодно же! — остатки набеганного тепла уже давно унёс с собой ветер и рубаха с налипшим при падении снегом совсем не бодрила. Набирающая силу метель прижимала холодную одежду к телу.

— Нечего было по чужим домам шариться! — чувствительный удар кулаком в поясницу чуть не опрокинул меня в сугроб.

— Да не вор я!

— Вот завтра и узнаем, — ещё один удар, но уже с другой стороны, выбил желание продолжать разговор.

К счастью, сторожевой участок оказался совсем недалеко, но мне казалось, что между тремя стражниками иду не я, а кусок мороженого мяса. Даже пар дыхания почти исчез. Меня провели по короткой лестнице в полуподвал, поделённый каменными стенами на небольшие камеры, отделявшиеся от коридора толстой решёткой. Мне развязали руки и грубо втолкнули в одну из этих камер. Низкое и широкое окно, почти под самым потолком, забранное толстыми железными прутьями, и закрытое на зиму ставнями, скрывалось высоким сугробом, пропускающим лишь слабый ветерок из уличной метели.

Оставшись один, я растёр холодными руками лицо и ноги. Вроде обошлось без обморожения, но пальцы всё равно плохо слушались. В камере было холодно. Пушистая изморозь белым треугольником заняла верхний угол. Я принялся ходить по камере, разгоняя кровь и стараясь согреться движением. Через часа полтора я почувствовал, что очень устал и совсем не согрелся. Голова стала тяжёлой, сильно хотелось спать. Я сгрёб кучу соломы, изображавшую лежанку, подальше от окна, свернулся на ней в плотный клубок и забылся.

Мне показалось, что я только закрыл глаза, а открыл — уже день. Но от ночи оно отличалось только чуть более светлой полоской в заваленном снегом окне. Было холодно, болела голова и я никак не мог собрать мысли в кучу. Где‑то скрипнула дверь, по полу проскочил нежданный сквозняк, по телу пробежала дрожь и не захотела уходить, перебегая от мышцы к мышце. Я попробовал встать, но тело отозвалось такой слабостью, что не удалось даже поднять голову.

— Ах ты, господи, боже ж мой! — раздался знакомый голос Ефросиньи Матвеевны. Брежу, наверно, уже в лихорадке. Что ей делать в стражевом подвале?

— Да вы не волнуйтесь, — одновременно с голосом стражника где‑то рядом зазвенел металл. Ключи что ли?

— Господин Ирвин, вы это, как там? — стражник склонился надо мной. Свет фонаря слепил глаза и я их закрыл. — Мы же это… по службе всё.

Кто‑то поспешно укутывал меня в тёплое и мягкое. Силы вконец оставили и, уже прощаясь с реальностью, я услышал будто издалека «несите наверх, там извозчик ждёт». Я закачался, как на волнах и фонарь погас.

* * *

— А я не могу такое позволить! — говорящий был где‑то позади меня, но повернуться и вообще двинуться я не мог. — Нельзя так, нехорошо.

— Ты забыл, мы уже это делали. И ты сам в этом участвовал, — стоявшая у огромного распахнутого окна женщина укоризненно поглядела сквозь меня. Я поёжился — взгляд зелёных глаз пронзал холодом.

— Тогда я был молод и глуп!

— А сейчас что, стар и умён? Не смеши, ты и тогда знал, — в разговор вступил массивный, почти квадратный мужчина. Золотистая ткань его тоги переливалась в свете рассветного солнца.

— Знать и понимать — разные понятия! — не сдавался невидимый мне человек.

— И что же ты понял? — мужчина взял со стола бокал и налил из высокой амфоры янтарного цвета напиток. — Мы же для них и делаем, улучшаем, так сказать, породу. Совсем, как коров разводят.

— Коров не вырезают всё стадо из‑за не понравившегося цвета!

— Почему только цвета? Если коровы бодливые, глупые и ни одна не доится, то им один путь — под нож.

— Глупые? Не доятся? Да стоит им только чего‑то начать постигать самостоятельно, как вы вмешиваетесь!

Мужчина недовольно поморщился, будто напиток оказался слишком кислым.

— Да что ты в них нашёл‑то? — брезгливая гримаса не помешала женщине выглядеть идеально. Хотя, спроси кто меня о её красоте, я бы ответил, что это как статуя в саду. Красивая, но неживая и без окружения сада, создававшегося вокруг неё, окажется холодным куском мрамора. То ли дело вторая, до сих пор молчавшая. Вот уж кого и можно бы назвать «леди», так именно её, даже несмотря на простое платье, с запачканными мукой рукавами и близкий к почтенному возраст.

— А то и нашёл, что вы не видите! И я не могу позволить вам снова сделать это! Пусть даже не смогу вернуться.

— Ты не посмеешь! — мужчина стукнул кулаком по столу так, что амфора слегка подпрыгнула.

— Может, ты ещё подумаешь? — подала голос леди. Он был тихий, слегка усталый, но добрый и с ним так хотелось согласиться и оставить этот спор. Но человек позади меня был другого мнения.

— Подумать? Чтобы вы заперли меня, как в прошлый раз? — в его голосе слышалась грусть и обида. — А потом уже будет поздно что‑то делать. Нет. В этот раз всё будет по другому. До свидания. Или, быть может, прощайте!

— Нет! Ты не посмеешь! — кажется, одновременно кричали статуйная женщина и квадратный мужчина. Но бунтарь уже выпрыгнул в окно, захватив с собой и меня, всё так же остававшегося только безвольным наблюдателем. Я успел удивиться, как же высоко окно находится над землёй. Наверно даже птицы так высоко не залетают, а вслед нёсся мужской крик:

— Я заставлю тебя вернуться! — то был молодой, ещё недавно обзаведшийся редкой бородкой юноша. Весь разговор он просидел на подоконнике, а теперь свесился с него и кричал нам вслед.

* * *

«Повернулся тогда он к друзям своим и сказал речь победную да призывную. «Раскройте же очи свои, узрите ту бездну, на дне коей стоите. Я же в силах избавить вас от участи горькой, дать свет подорожный да вывести со дна под солнце яркое, небо чистое. И то — залог мой, зачин мой». И пронзил он рукой безоружной грудь супротивника. И вырвал сердце его. И потекла кровь алая по руке, и залила она платье его. Упал тогда поверженный бог на землю чёрную и попрал тело его ногой. «Да будет то со всеми богами древними, слабы они пред силой единою. Несите благую весть каждому встречному! Гласите о начале нового времени ибо един муж сильнее горсти старцев!». Затмило светило небесное в горести, да без пастуха — хозяина, да подхватил Единый его за лучи и вернул на небо. И поверили свидетели, кто не верил ещё, что сила божия в руках его и Солнце ясное служит ему. И окрасили друзя его одежы свои в цвет алый в знак победы над богом старым, и пошли по весям да по городам, и несли они слово его».

Я в полудрёме слушал негромкий размеренный голос Фера. Сначала он звучал просто фоном, но я начал вслушиваться в слова и заставил себя открыть глаза. Я лежал в своей кровати, накрытый тёплым пуховым одеялом. Рядом сидел Фер и вслух читал какую‑то книгу. «Неплохой у него прогресс», — подумал я, отметив, что мальчик запинался только на длинных сложных словах и не помогал чтению пальцем. — Что за чушь ты читаешь? — спросил я, неожиданно слабым тихим голосом.

— Сказания о Едином, — спокойно ответил Фер и перевернул страницу.

— То‑то мне всякий бред снится, — проворчал я.

— Хозяин! Вы очнулись! — Фер как‑то слишком радостно захлопнул книгу. Думать мне было ещё сложно, кое‑что я вспомнил, но решил уточнить.

— Что произошло? Долго я болел?

— Да вторая десята пошла. А уж как Красный руками развёл, так мы уж думали, что всё, можно обмерщика звать да домовину мастерить.

— Красный? У нас же денег нет… — про не совсем дружеские отношения с магами служителей Единого я не стал упоминать. Раз дело до Красного дошло, значит, совсем серьёзно дело было.

— Ну, так ему Ефросинья Матвеевна заплатить обещала. Вы ж статую спасли, она у ей в поколения передаётся, очень ценная вещь оказалась. Красный что‑то колдовал, травы жёг, свеч извёл прорву. И всё одно — «не могу хворь выгнать» и всё тут. Даже плату не взял и книжку оставил, значимо, проникнуться и уверовать.

— И как, уверовал?

— Да ну, скажете ещё. В него верить — себя не уважать! — Фер, похоже, хорошо прочитал книгу и запомнил содержание. — Он же смертоубийство не по праву и не по чести свершил. Со спины схватил, когда тот на землю спустился. Да ведь каждый младенец знает, что боги на земле тело людское принимают, чтобы не погибла земля от силы ихней. Попробовал бы где в другом месте, так сразу показали…

Разговор меня утомил, я снова заснул, так и не услышав, кто и что показали бы Единому, сцепись он с богом в каком другом месте.

На этот раз спалось без сновидений. В комнате было светло от окна и тихо. Только посапывал спавший в ногах поверх одеяла верный мальчишка. Небось, почти не отходил всё это время. Спать не хотелось, голова не болела, тело ломило и отдавало сильной слабостью, но болезнь, судя по всему, отступила, хотя окончательно выздоравливать ещё долго. Я сел, чем невольно разбудил Фера.

— Хозян, не вставайте, вам ещё нельзя. Вот, выпейте лекарство, — сразу засуетился мальчик, подавая кружку с чем‑то вонючим и, кажется, зелёным. Пробовать это на вкус совсем не хотелось, но я заставил себя поднести кружку к губам. Я провёл в жару и бреду целую десяту, так что могут сделать плохого несколько глотков лечебной гадости? Вкус оправдал запах сполна, однако питьё назад не запросилось. Хороший признак.

— Фер, — я держал кружку обеими руками. Даже столь малое усилие мне сейчас оказалось тяжелым. — Скажи, тогда, в подвале, мне показалось или взаправду стражник назвал меня Ирвином?

Фер кивнул.

— Вы же своё имя не называете, а без имени как жить в городе? Вот и того, пришлось придумать, а то кто знает, что люди подумают.

— А почему Ирвин? Не то, чтобы я против, но мало ли имен на свете.

— Понимаете… — Фер замялся и залился краской. — Я, когда совсем мальцом был, часто бедокурил, ну и прятался то от тётки, то от Красного, то ещё от кого. У деда пёс был… — на этих словах я напрягся, предчувствуя неладное. — Безродный какой‑то. С виду и не скажешь, что серьёзный, даром, что крупный. Я у него в будке и крылся. — Фер замолчал, не уверенный, что стоит продолжать. Я ждал, уже догадываясь, какое будет завершение рассказа и сжал посильнее кружку. — Его Ирвином звали…

Угадал. Фер ловко увернулся от брошенной кружки и выпрыгнул за дверь. Я не стал гоняться за ним, всё равно не поймаю. Фер с опаской смотрел на меня с верхних ступенек лестницы, готовый и дальше дать дёру при первой же опасности.

— Скотина ты неблагодарная, — я погрозил ему кулаком. — Я из‑за тебя дом покинул, лишениям подвергаюсь, а ты… Сгинь с глаз моих!

Я демонстративно отвернулся к стене и натянул одеяло почти на голову. За открытой дверью стояла нерешительная тишина. Затем дверные петли слегка скрипнули и звук спускающихся по лестнице шагов донёсся уже через закрытую дверь. Я немного полежал, пытаясь рассердиться или хотя бы расстроиться, но потерпел неудачу и, мысленно махнув рукой, заснул.

Болеть было с одной стороны приятно, с другой — ужасно скучно. Лежи себе спокойно, хочешь — спи, хочешь — сиди у окна. Можешь даже книгу прочитать. В двадцатый раз… Да ещё и с Фером я не разговаривал. Мальчик молча приносил еду, молча убирал посуду, но я видел, что его тоже тяготит такое положение, однако достойного повода для разговора всё никак не подворачивалось. К восьмому дню, ближе к обеду, я решил, что болеть надо прекращать, тем более, что чувствовал я себя хотя и слабым, но в остальном вполне здоровым.

Я оделся и спустился вниз, столкнувшись на лестнице с хозяйкой дома.