Дети богов

— Да так, ничего. Моё это, — я быстро убрал это поглубже в мешок, чувствуя, что краснею. — Надень, теплее будет, и от ветра защитит, — я протянул Феру плащ, и, пока он одевался, налил из бутылки половину кружки. — На, выпей, сразу потеплеет.

Фер понюхал жидкость, с недоверием посмотрел на меня, и залпом выпил предложенное. Взглянув на скривившееся лицо мальчика, я с сомнением отхлебнул из горлышка и чуть не закашлялся — вместо слабого вина в бутылке оказалось хороший, крепкий напиток, правда, с тем же запахом и вкусом, что и ожидаемое вино.

— Зараза, перестояла лишка. Закуси, крепковато для тебя, — я протянул Феру кусок хлеба, на который мальчик жадно набросился.

Вернув бутылку на место и крепко завязав мешки, я двинулся было дальше, но Фер вдруг хихикнул. Я удивлённо повернулся к нему. Покачиваясь, Фер подошёл к ослику и снова хихикнув, взял его за верёвку.

— Фер… ты в порядке? — слегка встревожено спросил я.

— Не наю, хозяин, мне хорошо, — Фер опять тихо засмеялся своим мыслям. — Мне весело.

Он слегка покачнулся, сделал несколько шагов, запутался в ногах и упал, не переставая хихикать. Мысленно выругавшись и обозвав себя идиотом, я усадил Фера верхом на ослика. Ослик вздохнул, грустно посмотрел на меня большими тёмными глазами, в которых читался укор, но промолчал. «Готов поспорить, он раньше ни разу не пил, — думал я, ведя ослика в поводу. — А в этом вине крепость хорошая оказалась, хотя всего‑то с середины лета стоит. Надо запомнить рецепт».

— Хозяйн, — Фера всё больше развозило, — а зачем тебе борода в мешке?

Я решил не отвечать. Давно уже понял, что после ответа на один неудобный вопрос, сразу возникает ещё несколько, а потом будешь жалеть о рассказанном. Да и Фер, может, проспится и не вспомнит. Не дождавшись ответа, Фер не стал настаивать, плотнее завернулся в плащ и заснул, обняв ослика за шерстяную шею.

«Зачем борода, зачем борода», — мысленно ворчал я, продолжая вести ослика в поводу. — «А где ты видел магов без бороды?» Я вспомнил несколько деревень и посёлков, где поначалу хотел поселиться. И реакцию жителей — насмешки, снисходительные интонации, многозначительное хмыканье, мол, мы‑то знаем, какой ты за маг, молод ещё для мага. У всех нормальных магов возраст замирает лет в пятьдесят, потом они очень медленно старятся. Я же и тут умудрился отличиться — мало того, что пришёл в Замок совсем не подростком, так ещё и организм упорно не хотел стареть. И борода не росла, как я ни старался.

Целый месяц каждый день с остервенением скоблил лицо тупым лезвием, дабы «волосы, оскорблённые и возмущённые постоянным воздействием бритвы, окрепли и сомкнули свои ряды», как было сказано в трактате о брадобрействе и остригательстве. Но кроме покрасневшей и постоянно зудевшей кожи, я ничего не добился.

Заклинание, что нашёл в библиотеке, взращивало просто невообразимые волосяные рощи на лицах соседей по ученичеству и на мордах кошек, на которых я поначалу тренировался. Даже портретная галерея обзавелась целым рядом бородатых волшебниц. Борода не росла только на мне. Одно утешало — когда я по волоску ощипывал портреты (иначе можно повредить старинные полотна, как мне сказали. Потом уже я узнал, что можно было обойтись парой заклинаний и получасом времени, а не двухнедельным заточением в галерее), я невольно присутствовал на практических занятиях старших учеников и узнал оттуда много полезного. Моим экспериментам обрадовался только библиотекарь — он считал книгу с этим заклинанием давно потерянной.

В самом Замке с возрастом проблемы были только до ученичества. А там уже не до шуток над другими. Зато после выпуска пришлось искать возможность скрыть слишком молодой для мага возраст. После многочисленных и разнообразных попыток, наиболее эффективным методом оказалась старая добрая накладная борода, совместно с капелькой грима, превращающая меня из молодого темноволосого мужчины в пожилого, начавшего седеть человека.

Поэтому маленькая горная деревенька на границе страны оказалась настоящей находкой — жители не смотрели на лицо. Живёшь в башне в лесу, умеешь колдовать, носишь мантию и назвался магом — значит, маг. А как выглядишь — твоё дело. Хоть младенцем ползай. Но только живи в магической башне и носи мантию. А иначе не маг.

Мои воспоминания прервались внезапно открывшимся видом на равнину. Увлёкшись мыслями, я не заметил, как тропа перевалила за хребет и вышла на вершину горы. Хребет слева тянулся на сколько хватало взора, справа плавно загибался к северу, ограждая эту равнину от налёта кочевников. Внизу вольготно расположилась одинокая избушка в окружении неровных пятен чёрной земли. От неё тонкой серой нитью уходила дорога и пропадала в синеватой дымке расстояния. Леса с этой стороны гор оказалось очень мало, он ютился узкими лентами вдоль горных распадков и ручьёв, создавая необычный полосатый пейзаж: рыжая осенняя трава чередовалась с ещё зелёными деревьями.

Полюбовавшись долиной, я пошёл дальше. Ослик смиренно брёл следом, Фер обнимал его тёплую шею и так сладко посапывал, что мне захотелось дать ему кулаком в ухо. Несильно, но чтобы почувствовал. А то совсем уж не то получается — он мирно спит, ещё и пьяный, а я иду, сбивая ноги, чтобы спасти его же. Вот что мне мешало ещё в первый же день отослать его домой? Только проблемы с ним. И от гильдии бы не отказался, и от инквизиции скрываться не пришлось бы. Да и зачем я сам‑то полез в эти горы? Дома мне не сиделось, что ли? Послал бы Фера одного, пусть бы он один и скрывался. Так нет же, перемен захотелось.

Мои мысли опять ускакали в собственные дали, походя наращивая во мне злость и раздражение, что вскоре вылилось в пинок небольшого камня на краю тропы. С виду этот камень казался лёгким, но до вечернего привала я шёл прихрамывая. Фер проспался и, то ли у него голова с непривычки болела, то ли ещё что, но он с плохим настроением сидел у костра нахохленным воробьём.

Ночь мало отличалась от предыдущей, разве что оказалась немного теплее. С этой стороны гор всегда было теплее и суше, чем там, откуда мы вышли. Дожди, снега и холодный ветер с далёкого моря задерживались в горах, редко проходя дальше.

Деревенька, как и ожидалось, оказалась так себе — пяток дворов по обе стороны единственной улицы, огороженные друг от друга покосившимися, еле стоящими заборами. Улица изрыта множеством коровьих и овечьих следов. На одном дворе грустно стояла мелкая, грязная лошадёнка, безуспешно отмахивающая полчища мух облезшим хвостом. Людей не было видно. Даже редкие собаки и те лениво встретили путников взглядом, не соизволив подойти поближе или хотя бы для приличия разок взлайнуть.

Никакого желания задерживаться это унылое поселение не вызывало. Стучаться в хлипкие двери низких домиков я не стал — дорога одна, до следующего жилья дойдём, а там и провизии докупим и путь до города разузнаем.

Мы прошли деревеньку. На выходе из неё дорогу преградила огромная блеющая толпа серых овец. Позади отары вышагивали коровы, подгоняемые мужичком на рыжей лошадке и мальчишкой — подпаском, чуть старше Фера.

— И куда вы идёте? Здесь мало людей ходит, а уж с гор последнее время только переселенцы или разбойники жалуют, — голос у пастуха оказался невнятным, язык слегка заплетающимся. Говорил понятно, но с акцентом — сразу слышно, с другой страны. Язык‑то у всех один был, какой боги по сотворению дали, а вот говор различался.

— Слышал, что здесь где‑то живёт отшельник. К нему и иду, — ответил я, не задумываясь. В таких местах просто обязан жить какой‑нибудь отшельник. Даже если и нет такого, то найдётся в соседних горах, лесах, болотах или пустыне. Чем желание получить мудрый совет, не повод для путешествия? А зачем наврал, я и сам не понял.

— Не знал, что про него у вас тоже знают, — улыбнулся пастух. — К нему не часто приходят, да и он не всем соглашается помочь. Пашко дорогу покажет. Я бы с удовольствием сам проводил вас, но боюсь отару оставлять. Волков развелось в последнее время… Вот, ягнёнка зарезали, съесть, правда не успели.

Он крикнул пастушонка, наказал ему проводить нас до отшельника, а сам вернулся к своим овцам.

Чем ближе подходили к началу водопада, тем тяжелее мне становилось. Что я скажу отшельнику? Здравствуй, дед, я тут пробегом на экскурсии? Какую проблему могу я иметь, чтобы для её решения нужен был совет?

Мы вышли на маленькую площадку перед водопадом. Между деревьями еле втиснулась покосившаяся лачуга с густо поросшей мхом и травой крышей. Рядом с водопадом на земле сидел старик в серой хламиде и смотрел на падающую воду. Я прошёл на вытоптанную площадку перед хижиной в нерешительно остановился. Фер остался стоять на тропе, а проводник, выполнив свою задачу, ушёл. Старик, то ли услышав, то ли почувствовав наше приближение, повернулся и подошел ко мне. Я молчал, не зная, что сказать. Старик молчал, ожидая моих слов. Я почтительно поклонился. Лицо старика просияло, он сел на землю, жестом пригласив меня сесть перед ним. Я сел, поджав ноги и всё также молча смотрел на старика. А он смотрел на меня.

Прошло два или три удара сердца. Мы молча и не шевелясь смотрели друг на друга. Затем старик завёл руку назад и вытащил откуда‑то длинную, толстую свечу. Он протянул свечу мне и, когда я её взял, сделал жест, как бы приглашающий её зажечь. Спичек или огнива у меня с собой не было, но я чувствовал, что они тут совсем не нужны. Мысленно взмолившись богам не дать мне устроить пожар и заранее попросив прощения у деревьев при водопаде, я взял в левую руку свечу и указательным пальцем правой нацелился на её фитиль. Краем глаза заметил, что Фер пригнулся, готовый в любой момент отпрыгнуть в сторону и убежать — мало ли что выйдет. Тщательно сосредоточившись, я выпустил как можно меньше силы. Я всё ещё не чувствовал силу, но по памяти представлял, сколько должно использоваться. На вершине свечи вспыхнуло белое пламя. Свеча почти мгновенно стаяла, оголив фитиль и залив горячим воском руку. Фитиль мгновение одиноко и непонимающе стоял торчком, затем упал, более не поддерживаемый толстым слоем воска, и погас. Воск жег руку, но я терпел, сжав зубы. Старик задумчиво смотрел на остатки свечи и слегка шевелил губами, как бы размышляя про себя. Какое‑то время мы со стариком сидели друг напротив друга в тишине, если можно назвать тишиной шум водопада в десятке шагов. Воск перестал жечь и начал застывать. Старик пришел к решению.

Он встал, жестом пригласил следовать за собой и подошёл к водопаду. Там он протянул мне большую кружку и также жестом, не произнеся ни слова, указал на самую стремнину. Мысленно пожав плечами, я сунул кружку в воду. Потревоженный водопад мгновенно окатил меня множеством холодных брызг. Я инстинктивно отскочил в сторону. В кружке осталось воды немногим больше половины. Старик кивнул, забрал у меня кружку и подошёл к самому краю водопада, где был приспособлен желобок, отводящий маленькую струйку в сторону. Подставив под эту струйку кружку, он наполнил её до краёв, на разу не забрызгавшись. Показал полную кружку, выплеснул воду и вернулся на место у водопада, где сидел до того, как мы пришли. «Приём окончен, спасибо за внимание», — понял я, почтительно поклонился ему в спину и отошёл к ожидавшему Феру.

Фер вопросительно посмотрел на меня. Я согласно кивнул, и пошёл обратно по тропе, на ходу очищая левую руку от уже застывшего воска. Фер оставил большую часть ягнёнка, купленного у того же пастуха, на лавке у входа в лачугу и побежал следом. Отойдя от жилища отшельника на достаточное расстояние, Фер спросил:

— Вы поняли, что он имел в виду?

— Не уверен, — пробормотал я, отдирая кусок воска с руки, и тихо выругался — воск, застывая, прихватил несколько волос, и выдирать их оказалось больно.

— Он что, такой мудрый, что не все понять могут? — глаза Фера блестели от осознания, с каким умом он встретился — даже магу его мудрость оказалась недоступна!

— Тебя я тоже не всегда понимаю… В мудрецы записывать?

Фер, сделал вид, что обиделся, но надолго его не хватило.

— А зачем тогда мясо оставили? — по негласным правилам, если совет таких отшельников не помогал, то можно было не оставлять даров.

— А на кой нам целый ягнёнок? Съесть всё равно не успеем, испортится.

В деревушку возвращаться не стали — слишком уж неприглядная она была, однако мимо пройти пришлось. Дорога, правда, прошла неподалёку, так что видны были тёмные головы и обращённые в нашу сторону лица. Я про себя улыбнулся. Будет теперь разговоров на неделю. Что им ещё делать в такой глухомани? Погода давно да не по одному разу обсуждена, у кого какую овцу волки подрали тоже не особо новость. А вот случайные прохожие с гор, да к отшельнику сходившие… Нет, пожалуй, не неделю, месяц говорить будут. Да ещё и с соседями обсудят.

Крюк до отшельника и обратно внёс свой вклад в усталость, а дорога всё петляла среди деревьев, между огромными камнями, растущими из самой земли, иногда стелилась по склону, прижимаясь к горе. Переночевали в деревне, почти близнеце первой, разве домов в полтора раза больше. Показалась она только в сумерках — верхом, да с утреца выйти, так к обеду и приедешь. Фер уже давно крепко спал, свернувшись калачиком на лежанке у двери, а словоохотливый хозяин полночи трепал языком, что баба в праздный день у колодца. Уставшее тело хотело спать, желудок требовал добавки за ночное бдение, а руки так и тянулись схватить горшок да надеть мужику на голову. Если посильнее сверху кружкой пристукнуть, так может и до утра помолчит. А там уже далеко сбежим с мальчишкой. Нет, пожалуй, не стоит. Ещё задохнётся в горшке ненароком. Я тихо вздохнул и согласно закивал болтуну, жалующемуся на вконец распоясавшихся волков, последнюю скотину режущих, прямо как мытари, приходили две луны назад за князевым оброком, да толку с того оброка, никакой защиты от ярла не дождёшься, пусть кочева с гор всех перережут. Уже не в состоянии следить за монологом и потерявшись в словесной лавине, я опять покосился на горшок.

Нет, при желании и времени я мог разобрать по отдельным ниткам и верёвочкам всю мешанину, что вывалил на меня мужик. Не зря в Замке иной раз и по несколько лет ученикам подобным образом законы мироздания объясняют. Чтобы суть ловили и внимание оттачивали. Мол, так можно замаскировать заклинание, а вы, дражайшие ученички, и не поймёте. Я и не понимал. Все демонстрационные заклинания читал помощник, прячущийся то на балке под крышей, то на карнизе за окном. А то и под мороком глазоотводным среди толпы слушателей. Я всегда чувствовал, откуда волшба идет. Это вроде слуха — и не видишь комара проклятущего, но знаешь — из того угла летит, зараза крылатая. Остальным приходилось пользоваться поисковыми заклинаниями, сторожевыми сферами или сетью, так что этот учительский обман оставался незамеченным из года в год. Я же сначала не ставил известность о своём «слухе», считая, что так и должно быть. А потом, разобравшись, часто пользовался этим преимуществом на практике.

Мужик, наконец, замолчал и перебрался на лавку у дальней стены. Я радостно улёгся на другую и, завернувшись в мантию, почти мгновенно заснул. Спалось плохо. Снилась охота на волков, с лаем волкодавов, рычанием загнанных зверей и руганью загонщиков. Проснулся я от того, что меня потрясли за плечо.

— Хозяин! — шепотом окликнул Фер, заметив, что я приоткрыл глаза. — Там ослика… того…

— Увели что ли? — полусонно спросил я и попытался отвернуться от Фера на другой бок.

— Нет, кажется, волки съели, — продолжал шептать Фер.

Я сел на лавке, и потёр заспанные глаза. С ослика на ночь сняли поклажу и пустили животное пастись в заросшем дворе. Привязывать не стали, забор показался надёжным.

— Волки? Какие волки в деревне в начале осени? — мой голос со сна показался хриплым.

— Голодные, наверно.

— С чего ты взял‑то?

— Сытые не вышли бы к жилью.

В темноте было плохо видно, но мне показалось, что Фер пожал плечами.

— Я до ветру пошёл, а двор пустой. Я глянул, на поле к лесу вроде волки жрут кого.

— Ну и что разбудил? Если жрут, то помогать поздно. Если свели, то ночью всё одно, следов не видно. С утра и посмотрим, что там случилось. Может и показалось тебе.

Я всё‑таки отвернулся к стене и натянул шкуру — одеяло почти на голову, показывая, что разговор окончен. Фер ещё немного постоял рядом, потом всё‑таки отошёл на свою лавку и там затих.

Утром первым делом проверили осла. Вернее, его обгрызенные останки — судя по следам стая ночью пришла не маленькая, но в саму деревню не зашли. Осёл, не привычный к близости диких хищников, сначала побегал по двору, а затем бодро перескочил забор и встретил свою кончину на острых зубах обрадовавшихся волков.

Прикинув по следам численность стаи, я обрадовался, что не вышел ночью. Раз не побоялись выйти к деревне, то и на человека могли кинуться.

Мужик, у которого переночевали, сочувственно рассказал с десяток историй о волках, волках — людоедах, волках — оборотнях и прочей хищной лесной живности, регулярно и, судя по этим историям, невозбранно поедающей селения целиком, начиная от домашней скотины и хозяев и заканчивая домами и сараями. Фер молча, я иногда из вежливости вставляя слово — другое, переложили поклажу. Животных на продажу в деревне не было, а нести всё на себе слишком тяжело, так что часть вещей обменяли на местные деньги — маленькие восьмиугольные монетки с дырочкой посередине.

Прощаясь, мужик подробно рассказал у какого куста сворот на тракт и долго стоял у забора, сожалея об уходе столь благодарного слушателя.

Куст оказался деревом, поворот — развилкой, а тракт — узкой дорогой с настолько глубокой колеёй, что встреться на ней две повозки, одну пришлось бы на руках оттаскивать в сторону. Может, и не мужик то был вовсе?

По тракту идти стало легче. Не приходилось выбирать, с какой стороны обойти камень, гадать, не завязнешь в разлившемся ручье, принявшем обочину за русло. Стали регулярно встречаться деревеньки. Не такие убогие, как пригорные, но и небогатые, какие‑то запустелые, хоть и жилые. Люди тут ленивые живут, что ли? Или наместник налогами задавил, как тут его называют… князь? Нет, он в столице главенствует. На местах вроде бы ярл от его имени командует. Надо было не спать, когда про другие государства Учитель рассказывал, но кто ж знал, что уйду из Империи в малоизвестную страну? Хотя толку с этого, что с коровы под седлом. Роска даже на картах отмечалась только приграничной полосой, а дальше «здесь земли дикие, неизведанные».

После полудня нас неспешно догнал горбатый вол, запряженный в добротную телегу. Телега катилась по колее, не делая попыток свернуть, и возчик, уверенный, что с колеи она не выберется, даже не смотрел на дорогу, увлечённо разговаривая с невидимыми за высокими бортами пассажирами. Узкая дорога не дала нормально разминуться.

— Смотри, куда едешь! — возмущённо крикнул я, еле успев выскочить из‑под копыт вола. Возчик испуганно дёрнул за вожжи, вол встал, а из‑за бортов высунулись две взлохмаченные головы и уставились на нас любопытными глазами.

— Не задавил? — мужик с тревогой смотрел, как я помогал Феру вылезти из кустов. Мальчик шёл с краю и я, отскакивая, столкнул его с дороги.

— Не, живы. А ты чего на дорогу не смотришь?

— Так ездят тут мало, чего смотреть‑то? — оправдывался возчик. — Вы куда идёте?

— В город.

— Садитесь уж, подвезу. Чего ноги бить? А откуда?

Я молча махнул рукой в сторону гор и пристроился спереди телеги рядом с возчиком. Фер закинул вещи и забрался сбоку, к двум пацанам примерно его возраста. Мужик проследил за ним, прикинул содержимое заплечных мешков, куда мы сложили пожитки и спросил:

— На торжище или совсем?

— На пожить, — мой ответ был короткий, но мужик его понял правильно.

— Давно пора оттуда уходить, — одобрительно произнес он, стегнув вола кнутом. — Дальше, — плетёная рукоять кнута указала на дорогу позади, — уже почти никого в горах и не осталось. Только самые упрямые или глупые.

— Здесь вроде многие остаются, — заметил я. Несмотря на пустые дома и неухоженные дворы, деревни не казались брошенными.

— Так здесь и до города ближе. И от кочевы дальше. Не звери, так люди разграбят. А вы чего пешком‑то? — внезапно всполошился возчик, — неужто разбойники появились?

— Волки осла пожрали, — я больше грустил по оставленным вещам, чем по дурной скотине. — Утром встали, а от него только копыта и остались.

Возчик сочувственно покачал головой.

— Совсем озверели. Как неурожаи пошли, так и житья от них не стало.

Мы проехали ещё через одну деревеньку, и тремя пассажирами на телеге стало больше — мужик регулярно ездил в город и брал попутчиков.

Разговор плавно перешёл к обычным крестьянским проблемам — про зверьё дикое, что скот портит, про очередной неурожай, про поднятые налоги. Я это уже слышал с вечера до почти утра, и обречённо слушал по второму разу, только в другом исполнении.

Вторым ухом я прислушивался к разговорам сзади. Фер быстро сознакомился с людьми и теперь травили байки. Прямо сейчас Фер рассказывал, как он единолично на гнутый гвоздь поймал огромного осетра. Я даже обернулся посмотреть, какие размеры он показывал. Осётр в его исполнении еле помещался поперёк телеги. Остальные тоже впечатлились и слушали его раскрыв рты.

— Эй, хвост рыбине поотрежь, — улыбаясь, я предложил Феру, — а то скажу, что в вашей реке осетры испокон не водились.

Фер смутился всего на мгновение, мальчишки уже было обрадовавшиеся возможности его подразнить, не успели придумать слова, а он уже нашёлся:

— Так я не в своей ловил. То ж когда с дедом в город ездили, там и словил.

Я собрался поведать ему, что осётр — рыба донная и на удочку не пойдёт, но возчик предугадал меня.

— Пусть его, складно брешет.

Я мысленно махнул на Фера рукой и вернулся к созерцанию дороги. Полностью, правда, отвлечься от его трёпа не удавалось и я периодически беззвучно всмеивался, услышав особо невероятные или нелепые россказни. Фер замечал мои трясущиеся плечи и быстро исправлялся.

До города доехали быстро. Мои опасения, что городом здесь, на окраине, называют большую деревню, развеялись при первом же взгляде. За высокими стенами, хоть и деревянными, поднимались крыши двух, а то и трёхэтажных домов. Деревья рядом с городом безжалостно повырубали и повыкорчевали и освободившуюся землю незамедлительно заняли поля и жалкие лачуги тех, кто не смог накопить на жизнь в городе, но и не хотел далеко уходить от безопасных ворот.

Стража на воротах стояла больше для виду и лениво проводила взглядом проезжающую телегу, высадившую нас на въезде торговой площади. Я выспросил у прохожих расположение лавок и первым делом обменял у ювелира один из самоцветных камешков, захваченных из башни. Только получив на руки несколько ниток с нанизанными дырявыми монетками, я отправился в едальню. Фер шёл следом и крутил головой так, что я всерьёз забеспокоился, что она открутится и покатится по деревянной мостовой, не прекращая удивлённо пялиться по сторонам.

Через час после сытного ужина я снял две смежные комнаты на втором этаже в тихом удобном районе. И от рынка недалеко и стража часто по улице ходит, и дешевле постоялых дворов. Хозяйка, высокая, худая женщина, взяла оплату на месяц вперёд и только тогда отдала ключи от комнат, презрительно поджав губы, видя малое количество багажа.

С наслаждением приняв ванну (и когда только Фер успел затащить в комнату бадью и натаскать воды?) я повалился на мягкую кровать. Разглядывая трещинки в побеленном потолке, я пытался придумать, что делать дальше. В голову ничего не приходило, и я заснул, оставив решение этого вопроса на утро.

Утро началось в районе обеда. После четырёхдневного перехода и ночёвок как попало и где попало, чистая тёплая постель показалась верхом блаженства и долго не выпускала из своих недр. Но всё хорошее должно кончаться и я решил прогуляться по городу.

— Доброе утро! — приветствовал я хозяйку, Ефросинью Матвеевну, проходя мимо.

Её лицо скривилось, будто я угостил лимоном.

— День уже на дворе! Какое утро?

— Когда встал, тогда и утро, — я выскочил на улицу, не дожидаясь ответа.

Осень уже окончательно прогнала лето и серые тучи намекали о скорой необходимости не расставаться с плащом. Я побродил по улочкам, зашёл на торговую площадь, где между возами приехавших на торги крестьян сновали лоточники вперемешку с карманниками. С одной стороны громко торговались, с другой — громко ругались и разобрать, что где орут, с непривычки оказалось сложно.

— Пирожки горячие! С мясом — рыбой — картошкой — травой! Подходи, налетай, с пылу — жару разбирай! — почти в ухо заорал толстый, не очень опрятный тип. Из чуть приоткрытой сумки на шее заманчиво пахнуло жареными пирогами. Следом за типом стайкой следовали не внушающие доверия мальчишки.

— И почём товар? — и почему на рынке всегда тянет купить и съесть всякую гадость?

— Два медька травка, три медька шавка! — крикнул ближний пацанёнок и сразу отбежал назад к смеющимся товарищам.

— Брысь, босота! — с виду грозно, но беззлобно и привычно продавец махнул на них кулаком.

— А что за трава? Лебеда и белена что ли? — поинтересовался я. В тех городах, где я бывал, пирожки обычно начиняли капустой или щавелем, но уточнить никогда не мешало.

— Найдём и с беленой, — усмехнулся тип. — Часок погодь, бабе скажу, спечёт.