1940
ОДИН ИЗ МНОГИХ
(С английского)
Двадцать с лишним лет назад Мальчик вышел из пеленок. Двадцать с лишним лет назад Было мало в нем силенок. Двадцать с лишним лет назад На руках его носили. У него отца убили Двадцать с лишним лет назад. Десять с лишним лет назад В цех пришел — с чумазым рыльцем. Десять с лишним лет назад Стал семьи своей кормильцем. Десять с лишним лет назад У него украли детство. Взял он тяжкий труд в наследство Десять с лишним лет назад. Ровно год тому назад Обнял девушку, счастливый. Восемь месяцев назад Призывают: «Подросли вы!..» Шесть недель тому назад Обучили, снарядили — И под Нарвиком убили Ровно день тому назад. 1940
ОЛОВЯННЫЙ СОЛДАТИК
К игрушкам проникла печальная весть — Игрушки узнали о смерти. А было хозяину от роду шесть… Солдатик сказал им: — Не верьте! — Вернется! — сказал им солдатик. И вот — Совсем как боец настоящий — Которые сутки стоит он и ждет: Когда же придет разводящий? 1940
1941–1945
НАЧАЛО
Девчонки зло и деловито, Чуть раскачав, одним броском Коню швыряли под копыта Мешки, набитые песком. Одна была в команде старшей И взгромоздилась на гранит. А город плыл на крыльях маршей, Прохладным сумраком покрыт. Уже дойдя коню по брюхо И возвышаясь, как гора, Мешки с песком шуршали глухо Почти у самых ног Петра… Сегодня ротный в час побудки, Хоть я о том и не радел, Мне увольнение на сутки Дал для устройства личных дел… Кругом скользили пешеходы. Нева сверкала, как металл. Такой неслыханной свободы Я с детских лет не обретал! Как будто все, чем жил доселе, Чему и был и не был рад, Я, удостоенный шинели, Сдал, с пиджаком своим, на склад. Я знал, что боя отголосок — Не медь, гремящая с утра, А штабеля смолистых досок, Мешки с песком у ног Петра. А над Невою, вырастая На небе цвета янтаря, Пылала грубая, густая, Кроваво-красная заря. Она вполнеба разгоралась Огнем громадного костра. Ее бестрепетно касалась Десница грозного Петра. 1941
МАЛЬЧИКАМ, ДУМАЮЩИМ ПРО ВОЙНУ
Памяти Алексея Лебедева
Черное небо в багровом огне. Пот на глаза накатил пелену. Что я могу рассказать о войне Мальчикам, думающим про войну? Мальчикам, думающим, что война — Это знамен полыхающий шелк, Мальчикам, думающим, что она — Это горнист, подымающий полк, Я говорю, что война — это путь, Путь без привала и ночью и днем, Я говорю, что война — это грудь, Сжатая жестким ружейным ремнем, Я говорю им о том, что война — Это шинели расплавленный жгут, Я говорю им о том, что она — Это лучи, что безжалостно жгут, Это мосты у бойцов на плечах, Это завалы из каменных груд, Это дозоры в бессонных ночах, Это лопаты, грызущие грунт, Это глаза воспаливший песок, Черствой буханки последний кусок, Тинистый пруд, из которого пьют, Я говорю, что война — это труд! Если ж претензии будут ко мне, Цель я преследую только одну: Надо внушить уваженье к войне Мальчикам, думающим про войну. 1941
СТОЛБЫ
В погоне за славой, За счастьем в погоне Я мчался когда-то В бессонном вагоне Сквозь вечер весенний — Совсем как в романе — На твердом пружинном Прохладном диване. По мнению теток — Единственный в мире, Я рукопись вез В Ленинград из Сибири. В ней были стихи — Золотые надежды, Уверенность юности, Гордость невежды. И вот — сочинитель Расхваленных книжек — Я вижу, что просто Чирикал, как чижик. Нас нянчила Щедрая наша эпоха И скидку давала На все, что неплохо… А нынче, С винтовкой шагая по глыбам, По шпалам, Где рельсы поставлены дыбом, Где ночью бесшумно Подходят к платформам Вагоны, Откуда несет йодоформом,— Я снова гляжу На столбы верстовые. Я вижу их снова И вижу впервые. И только сегодня, Быть может, я вправе Сказать, что ведут они К счастью и славе. 1942
ПРОТИВОТАНКОВЫЙ РОВ
Во рву, где закончена стычка, Где ходят по мертвым телам, Из трупов стоит перемычка И делит тот ров пополам. И пули на воздухе резком, Как пчелы, звеня без числа, С глухим ударяются треском В промерзшие за ночь тела… Не встав при ночной перекличке, Врагам после смерти грозя, Лежат в ледяной перемычке Мои боевые друзья. В обнимку лежат они. Вместе. Стучит по телам пулемет… Я тоже прошу этой чести, Когда подойдет мой черед. Чтоб, ночью по рву пробираясь, Ты мог изготовиться в бой. Чтоб ты уцелел, укрываясь За мертвой моею спиной. 1942
«Мне снилась дальняя сторонушка…»
Ирине
Мне снилась дальняя сторонушка, И рокот быстрого ручья, И босоногая Аленушка, По разным признакам — ничья. А сам я был прозрачным призраком, Я изучал ее черты, И вдруг, по тем же самым признакам, Установил, что это ты. Сон шел навстречу этой прихоти, Шептал: «Спеши, проходит срок!» Но, как актер на первом выходе, Я с места сдвинуться не мог. Я понимал, что делать нечего, Я знал, что на исходе дня Ты безрассудно и доверчиво Другого примешь за меня. Я бога звал, и звал я дьявола, И пробудился весь в поту, А надо мной ракета плавала И рассыпалась на лету. 1942
БАЛЛАДА О СТАРОМ СЛЕСАРЕ
Когда, роняя инструмент, Он тихо на пол опустился, Все обернулись на момент, И ни один не удивился. Изголодавшихся людей Смерть удивить могла едва ли. Здесь так безмолвно умирали, Что все давно привыкли к ней. И вот он умер — старичок, И молча врач над ним нагнулся. — Не реагирует зрачок,— Сказал он вслух, — и нету пульса. Сухое тельце отнесли Друзья в холодную конторку, Где окна снегом заросли И смотрят на реку Ижорку. Когда же, грянув, как гроза, Снаряд сугробы к небу вскинул, Старик сперва открыл глаза, Потом ногой тихонько двинул. Потом, вздыхая и бранясь, Привстал на острые коленки, Поднялся, охнул и, держась То за перила, то за стенки, Под своды цеха своего Вошел — и над станком склонился. И все взглянули на него, И ни один не удивился. 1942
БАЛЛАДА О ЧЕРСТВОМ КУСКЕ
По безлюдным проспектам оглушительно звонко Громыхала — на дьявольской смеси — трехтонка. Леденистый брезент прикрывал ее кузов — Драгоценные тонны замечательных грузов. Молчаливый водитель, примерзший к баранке, Вез на фронт концентраты, хлеба вез он буханки, Вез он сало и масло, вез консервы и водку, И махорку он вез, проклиная погодку. Рядом с ним лейтенант прятал нос в рукавицу. Был он худ. Был похож на голодную птицу. И казалось ему, что водителя нету, Что забрел грузовик на другую планету. Вдруг навстречу лучам — синим, трепетным фарам — Дом из мрака шагнул, покорежен пожаром. А сквозь эти лучи снег летел, как сквозь сито. Снег летел, как мука — плавно, медленно, сыто… — Стоп! — сказал лейтенант. — Погодите, водитель. Я, — сказал лейтенант, — здешний все-таки житель.— И шофер осадил перед домом машину, И пронзительный ветер ворвался в кабину. И взбежал лейтенант по знакомым ступеням. И вошел. И сынишка прижался к коленям. Воробьиные ребрышки… Бледные губки… Старичок семилетний в потрепанной шубке… — Как живешь, мальчуган? Отвечай без обмана!..— И достал лейтенант свой паек из кармана. Хлеба черствый кусок дал он сыну: — Пожуй-ка,— И шагнул он туда, где дымила буржуйка. Там, поверх одеяла, распухшие руки. Там жену он увидел после долгой разлуки. Там, боясь разрыдаться, взял за бедные плечи И в глаза заглянул, что мерцали, как свечи. Но не знал лейтенант семилетнего сына. Был мальчишка в отца — настоящий мужчина! И, когда замигал догоревший огарок, Маме в руку вложил он отцовский подарок. А когда лейтенант вновь садился в трехтонку: — Приезжай! — закричал ему мальчик вдогонку. И опять сквозь лучи снег летел, как сквозь сито. Снег летел, как мука, — плавно, медленно, сыто… Грузовик отмахал уже многие версты. Освещали ракеты неба черного купол. Тот же самый кусок — ненадкушенный, черствый — Лейтенант в том же самом кармане нащупал. Потому что жена не могла быть иною И кусок этот снова ему подложила. Потому что была настоящей женою. Потому что ждала. Потому что любила. Грузовик по мостам проносился горбатым, И внимал лейтенант орудийным раскатам, И ворчал, что глаза снегом застит слепящим, Потому что солдатом он был настоящим. 1942
КРУЖКА
Александру Гитовичу
Все в ней — старой — побывало. Все лилось, друзья, сюда: И анисовая водка. И болотная вода. Молоко, что покупали Мы с комроты пополам, Дикий мед, когда бродили Мы у немцев по тылам. И горячая, густая Кровь убитого коня, Что под станцией Батецкой Пьяным сделала меня!.. Вот уж год она со мною: То внизу — у ремешка. То у самого затылка — У заплечного мешка. А вчера в нее стучала, Словно крупный красный град, Замороженная клюква — Ленинградский виноград!.. Может быть, мои вещички Ты получишь в эти дни. Все выбрасывай! Но кружку Ты для сына сохрани. Ну, а если жив я буду И минувшие дела Помянуть мы соберемся Вкруг богатого стола, Средь сияющих бокалов — Неприглядна и бедна — Пусть на скатерти камчатной Поприсутствует она, Пусть, в соседстве молодежи, Как ефрейтор-инвалид, Постоит себе в сторонке — На веселье поглядит. 1943
«Меня на фронт не провожали…»
Меня на фронт не провожали, Не говорили слов прощальных, И, как другие, на вокзале Не целовал я губ печальных. И чье-то сердце бьется мерно — Оно не назначало срока. И потому-то я, наверно, Тоскую редко… и жестоко. 1943
«В укрытье!..»
«В укрытье! Прекратить работы!» А лес горел. И по траншеям нашей роты Враг вел обстрел. У блиндажа, У самой дверцы, Взревел металл. …Вошел бойцу Осколок в сердце И в нем застрял. Как прежде, Кружится планета, Как прежде, снег, Как прежде, Ждут кого-то где-то…Двадцатый век. Но вот — Латунный свет палаты, И в тишине Склонились белые халаты, Как при луне. И у хирурга на ладони Живой комок Все гонит, гонит, гонит, гонит Горячий ток. Спокоен был Хирург ученый. Он не спешил. Он ниткой тонкою крученой Его зашил. Под маской прошептал: — Готово… Счастливый путь!..— И соскользнуло сердце снова С ладони — в грудь. Он жив! Он снова ходит где-то — Тот человек. Еще одна твоя примета, Двадцатый век. 1943
МОРО3
Вдруг стала речь какой-то очень звонкою И очень близким дальний косогор, И кто-то под застывшей пятитонкою Из трех дощечек разложил костер. Скрипят ремни на белозубом ратнике. Блестит штыка обледенелый нож. А сам он — ладный — в валенках и ватнике На медвежонка бурого похож. Движенья стали плавными, небыстрыми, И розовым походной кухни дым, И круглые винтовочные выстрелы Подобны детским мячикам тугим. 1943
«Из тылов к передовой…»
Из тылов к передовой Конь бежит по первопутку. Конопатый ездовой Важно крутит самокрутку. Конь везет запас гранат. На груди, под красным бантом, У него висит плакат: «Смерть немецким оккупантам!» 1943
МАЙ
Один сказал, что это бьет Гвардейский миномет. Другой — что рявкают опять Калибры двести пять. — Форты, наверно, говорят,— Поправил я ребят. А недобрившийся комбат Сказал, что нас бомбят. Потом на воздух всей гурьбой Мы вышли вчетвером И услыхали над собой Чудесный майский гром. 1943
САД
Здесь каждая былинка и сучок Исполнены военного значенья: Улитка тащит бронеколпачок; Ползут кроты по ходу сообщенья; Резиновым вращая хоботком, Что мы в стихах отметим, как в приказе, Кузнечик под коричневым грибком, Как часовой, стоит в противогазе. И если сын попросит: расскажи! — Я расскажу, что вот — пока не сбиты, Как «юнкерсы», пикируют стрижи, И комары звенят, как «мессершмитты»; Что тянет провод желтый паучок, Что, как связист, он не лишен сноровки И что напрасно ночью светлячок Не соблюдает светомаскировки. 1943
ЦАРСКОСЕЛЬСКАЯ СТАТУЯ
«Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила». Косоприцельным огнем бил из дворца пулемет. Мы, отступая последними, в пушкинском парке Деву, под звяканье пуль, в землю успели зарыть. Время настанет — придем. И безмолвно под липой столетней Десять саперных лопат в рыхлую землю вонзим. «Чудо! Не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой» — Льется, смывая следы крови, костров и копыт. 1943
ПАРТИЗАН
Он стоит на лесной прогалинке, Неприметен и невысок. На ногах — самокатки-валенки, Шапка — с лентой наискосок. Прислонясь к косолапой елочке, За спиною он чует лес. И глаза у него как щелочки, Пугачевский у них разрез. Под шатром ветвей, как у притолки, Он с заплечным стоит мешком, С автоматом немецкой выделки, С пистолетом за ремешком. И качается-расступается И шумит молодой лесок, И заря над ним занимается Красной лентой — наискосок. 1944
ПОЛЯРНАЯ ЗВЕЗДА
Средь ночи тронулась ударная, И танки движутся, бряцая, А над плечом звезда Полярная Горит, колеблясь и мерцая. Не весь металл, видать, расплавила, Когда, сверканье в волны сея, К отчизне долгожданной правила Крылатый парус Одиссея. С тех пор легенда перекроена: Забыла прялку Пенелопа И перевязывает воина На дне глубокого окопа… Средь ночи тронулась ударная, И, нас на битву посылая. Взошла, взошла звезда Полярная, Холодным пламенем пылая! Своим лучом неиссякающим, Как луч ацетилена — белым, Она сопутствует шагающим И покровительствует смелым. 1944
РОЩА
По этой роще смерть бродила. Ее обуглила война. Тоскливым запахом тротила Она еще напоена. Безмолвно движутся обозы. И не до песен больше нам, Когда безрукие березы Плывут, плывут по сторонам. 1944
«Мимо дымных застав…»
Мимо дымных застав Шел товарный состав И ревел на последнем своем перегоне, И, привыкший к боям, Заливался баян В полутемном, карболкой пропахшем вагоне. Там под песни и свист Спал усталый радист, Разметав на соломе разутые ноги, И ворочался он, Сквозь томительный сон Волоча за собой груз вчерашней тревоги. Он под грохот колес Околесицу нес И твердил, выводя весь вагон из терпенья: «Говорит Ленинград, Назовите квадрат, Назовите квадрат своего нахожденья!..» Шел состав с ветерком, Дым летел кувырком, И щемило в груди от зеленой махорки. Я молчал, как сурок, И сырой ветерок Пробивался за ворот моей гимнастерки. А внизу скрежетал Разогретый металл. Было шумно в вагоне, и жарко, и тесно, А потом — темнота, И витала в ней та, Что еще далека и совсем неизвестна. То ли явь, то ли сон, Звезды шли колесом, И привык с той норы повторять каждый день я «Говорит Ленинград, Назовите квадрат, Назовите квадрат своего нахожденья!..» 1944
«Огнем озарился ночной Ленинград…»
Огнем озарился ночной Ленинград, Ты шапку сними и замри: На Невском горят, на Литейном горят, Горят по ночам фонари! Пускай еще тускло мерцают они, Но твердо я знаю одно: Что если горят в Ленинграде огни, То, значит, в Берлине темно! 1944
КОРАБЛИК НАД ГОРОДОМ
Нет команды на нем. Он нигде якорей не бросает. В полдень — солнце над ним, В полночь — месяца копаный серп. Он бушпритом, как шпагой, Недобрые тучи пронзает, Вознесен над Невой, Словно города нашего герб. И когда на границе Свершилось ночное злодейство И на лоб Ленинграда Был тяжкий надвинут шелом, Ты поспешно прошла Коридорами Адмиралтейства, Поднялась по игле И накрыла кораблик чехлом. Но и там, В темноте, Золотой и крылатый, как птица, Он покоя не знал — Он летел, разрывая кольцо. Он в блокадную ночь Так сумел ленинградцу присниться, Словно глянул боец Лучезарной победе в лицо… По граненой игле, Вознесенной мечтою Захарова, Ты сегодня опять Поднялась на заре в небеса. Сброшен серый чехол!.. Вновь над нами, из золота ярого, Расправляет кораблик Литые свои паруса! 1945
