Советник королевы - суперагент Кремля

Сам Стрейт признал, что его ответ был очень неопределенным. Скорее, он, как и его собеседник, хотел уклониться от конфронтации. Берджес и Блант из его ответов могли сделать вывод, что Стрейт, не желая продолжать работать на советскую разведку, вместе с тем не намерен выдавать их американским и английским спецслужбам.

Позиция Стрейта объяснялась отнюдь не верностью друзьям, не благородством, он просто опасался возможного наказания и краха своей деятельности и, как человек не очень решительный, предпочел, чтобы события разворачивались без его участия — авось все обойдется. К сожалению, его мемуары, на основе которых мы строим свои суждения, полны умолчаний и недомолвок; его доводы в оправдание своего поведения часто малоубедительны.

Чем объясняет сам Стрейт свое двойственное поведение? Почему он не выдал их тогда же американской разведке?

Тем, что будто бы Берджес и Блант прекратили свою связь с советскими спецслужбами. А откуда он это знает? Они ему об этом не говорили. Тем, что он сам после свидания с Берджесом окончательно отказался от своих советских друзей и сказал им «до свидания». Но это не значит, что он порвал связи с КГБ.

Дальнейшие события развивались так: в марте 1951 года, уже в ходе корейской войны, Стрейт направился в английское посольство в Вашингтоне, чтобы там обсудить с английскими дипломатами свою статью по вопросам экономики, которую он готовил для журнала «Нью рипаблик». Случайно у посольства он встретил Гая Берджеса.

Гай сказал Стрейту, что он работает в Вашингтоне по линии МИД Англии и сфера его деятельности — Дальний Восток.

— Если ты здесь с октября прошлого года, значит, ты знаешь обо всех наших планах? — спросил его Майкл, имея в виду конфликт в Корее.

— Каждый знает о них.

— Включая китайцев?

— Конечно.

Разговор обострился, и Стрейт сказал:

— Слушай, Гай. Мы, США, сейчас находимся в состоянии войны, и если ты не покинешь правительственную службу (а Гай будто бы в свое время обещал это Майклу. — В.Я.), то клянусь, я буду действовать. (Стрейт тем самым хотел сказать, что, будучи дипломатом, Гай продолжает выдавать правительственные секреты «врагу». — В.Я.).

Майкл не объяснил, как он будет действовать. Гай улыбнулся в ответ на слова Майкла и сказал: «Я вскоре возвращаюсь в Англию и подаю в отставку».

М. Стрейт все еще колебался, что делать — выдать кембриджских друзей, признаться в своей шпионской работе или все оставить как есть. Это было в марте 1951 года, но в июне того же года, развернув газету «Вашингтон пост», Стрейт прочитал, что «два британских дипломата — Гай Берджес, 40 лет, и Дональд Маклин, 38 лет, покинули Англию и бежали в Россию».

Предательство

Это известие, конечно, потрясло Стрейта. О том, как он поступил, мы знаем только с его слов. Он будто бы немедленно обратился к одному из английских дипломатов в Вашингтоне, которого хорошо знал и с которым у него были тесные отношения, и сказал ему:

— Я располагаю определенной информацией о Гае Берджесе и хотел бы сообщить ее английскому правительству.

— Вы тоже? — сказал, улыбнувшись, его друг. — Но Вы займете последнее место в этой цепи. — Он дал таким образом понять, что уже многие поторопились рассказать о своем знакомстве и обелить себя, и посоветовал этого не делать. Характерно, что фамилию этого друга-советчика Стрейт не назвал, зато подробно рассказал о своих сомнениях, возникших после этого разговора.

«Как поступить? Ведь мое признание неминуемо приведет к Антони Бланту, но я уверен, что Блант перестал работать на иностранную разведку и вернулся к своей «основной» работе историка искусств, — рассуждал он. — А если о его прошлом уже известно английским властям, то этого вполне достаточно, и мне не нужно ничего сообщать. Все, что связано с Антони Блантом, — это дело давнего прошлого, и он теперь мне не опасен».

И заключил он эти рассуждения словами, которые и занес в свои мемуары: «Со смешанным чувством облегчения и беспокойства я вернулся к своей обычной работе», не предпринимая никаких действий.

Многие мемуаристы пишут свои воспоминания для того, чтобы обелить себя, и Стрейт не является исключением. До тех пор, пока над ним не нависла непосредственная угроза разоблачения, он предпочитал отмалчиваться. Сам Стрейт озаглавил свою книгу «После того, как я так долго молчал» и опубликовал ее, как я писал, только после того, как газета «Дейли мейл» напечатала 26 марта 1981 г. статью своего корреспондента под названием «Американский гражданин в течение 26 лет хранит секрет Бланта». Только после того, как вся страна задалась вопросом, кто этот «тихий американец», он приступил к написанию своей книги, и через год она появилась на книжных полках магазинов Англии и Америки.

«Это, конечно, долгое время для нелегальной деятельности. Почему же я так долго ждал? — задавал сам себе вопрос Стрейт и отвечал на него так: — После окончания войны, и в особенности в 1946–1948 годах, когда Сталин сокрушил независимость Польши и Чехословакии, я начал беспокоиться о судьбе демократии в Польше и Чехословакии, о судьбе демократии на Западе».

Три раза, по его словам, в 1949 и 1951 годах, он направлялся в британское посольство в Вашингтоне с намерением встретиться с сотрудником английской контрразведки и рассказать обо всем, но каждый раз не решался это сделать. Наконец, в четвертый раз он встретился со своим кузеном, который занимал высокий пост в Центральном разведывательном управлении США, чтобы рассказать ему всё. Но, как свидетельствует сам Стрейт, он представил себе все ужасные последствия — суд в Англии, о котором станет известно в Америке. В английском суде придется столкнуться с Блантом, а дальше в США предстать перед Комиссией по расследованию, которую возглавлял Маккарти. Но это означало бы крах благосостояния двух семей — его и Бланта, а не только его собственной карьеры. В условиях маккартизма в Америке последствия для всех участников этого дела могут быть ужасными.

Доводы эти убедили Стрейта, и он отложил признание до лучших времен… до 1963 года.

Казалось, ничто не предвещало осложнений для Стрейта. О Берджесе и Маклине, бежавших в Москву, понемногу стали забывать. Положение Бланта было прочным. Он продолжал служить при королевском дворе. Жизнь Стрейта также текла благополучно. Он шел в гору, и только, может быть, какой-нибудь перебежчик из КГБ, которых много развелось в 50-е и 60-е годы, мог выдать его. Но карьера советских разведчиков, в особенности нелегалов, зависит иногда от нелепых и совершенно непредвиденных случайностей. И если бы их не было, то, возможно, и Стрейт никогда не признался бы в своих связях с советской разведкой, не выдал бы Бланта, и тот продолжал бы свою деятельность разведчика до конца жизни.

А случилось то, что, на первый взгляд, не имело никакого отношения ни к Стрейту, ни к Бланту. В 1961 году на выборах в США одержал победу Джон Кеннеди. На следующий год энергичный молодой президент Америки, вникавший в самые различные стороны жизни страны, обратил особое внимание на развитие культуры и искусства в США. Он решил учредить специальную комиссию по этому вопросу. М. Стрейт как раз в этом году опубликовал два романа. Его имя стало еще более заметным в кругах американской интеллигенции. Именно в это время ему позвонил специальный помощник президента Артур Шлес-синджер и спросил, не возражает ли он занять пост председателя Комитета по делам искусств. Это было в мае 1963 года. Стрейт, будучи занятым подготовкой книги, отказался.

Но затем в следующем месяце Кеннеди учредил совещательный совет при президенте по вопросам искусств, и Белый дом вновь обратился к Стрейту. Так как новая должность, в отличие от первой, не требовала много времени и административной ответственности, Стрейт склонен был дать свое согласие. Колесо завертелось.

Стрейту было сказано, что о его назначении скоро будет объявлено официально. Остались лишь две небольшие формальности: переговорить с лидерами конгресса, да и ФБР должно провести обычную в таких случаях проверку. Последнее замечание, брошенное между прочим, произвело на Стрейта колоссальное впечатление. «Проверка ФБР?!» Но он как-то не задумывался над этим. А ФБР — серьезная организация, она, конечно же, заинтересуется его деятельностью в Кембридже. Правда, один раз при вступлении в армию уже проводилась его проверка, но это было военное время и в стране не было маккартизма.

«Когда мое имя появится в газетах в связи с назначением, — думал он, — кто-то из «кембриджцев» может сказать: «А ведь я его знаю», и расскажет о моих связях с коммунистами. История о моей деятельности в Кембридже появится в газетах, и я не смогу отрицать ее. Хорошо, допустим, я сам расскажу, что был коммунистом. Возможно, президент поймет меня, он сам был студентом, он может учесть, что все прошлое — в прошлом, а сейчас я другой человек. А как быть с остальными?»

И вот тогда у Стрейта возникла мысль, не дожидаясь, пока его уличат органы контрразведки, рассказать обо всем самому, но не президенту, а Артуру Шлессинджеру. Состоялась встреча. Стрейт говорил минут двадцать. Помощник президента слушал его молча, не перебивая. Вошел секретарь.

— Вас ожидает… — и он назвал имя известного деятеля Латинской Америки.

Шлессинджер, понимая особую важность разговора, бросил:

— Пусть подождет.

Закончив свою исповедь, Стрейт сказал, что он намерен рассказать обо всем этом ФБР, и попросил исключить его из числа кандидатов на высокую должность. Шлессинджер сразу согласился, поднял телефонную трубку и позвонил министру юстиции Роберту Кеннеди с просьбой срочно принять Стрейта…

На следующий день Стрейт уже рассказывал свою Одиссею заместителю директора ФБР Уильяму Салливану. Более часа длилась «исповедь». Все сказанное им тщательно стенографировалось. Беседы Салливана со Стрейтом продолжались несколько дней, по словам последнего, 40–50 часов. В ходе «допроса», если можно было так назвать почти дружеские беседы, Стрейту были показаны фотографии, среди которых он без труда узнал Михаила Грина. Ему сказали, что Грин уже отозван Москвой и больше о нем ФБР ничего не знает.

Во время этих допросов Стрейт и рассказал о том, как его завербовал Антони Блант. В конце разговора состоялся такой диалог:

— Что я должен теперь делать, — спросил Стрейт, — если ко мне вновь обратится агент советской спецслужбы?

— Не беспокойтесь, они к Вам не обратятся.

— А если они это сделают?

— Они этого не сделают.

И действительно, представители советской разведки больше к Стрейту не обращались. Сам Стрейт совсем не был уверен, что он так решительно порвал все связи с КГБ, как представил это в своих мемуарах. Встает вопрос: а почему были так уверены американские спецслужбы в том, что Москва не обратится к его, Стрейта, помощи? Об этом можно только догадываться. Вероятно, ЦРУ, связавшись с МИ-5, пришло к выводу, что о Стрейте, о его поведении уже известно советской зарубежной разведке.

Английская разведка попросила американские власти организовать встречу Стрейта с ее представителями. В начале 1964 года такая встреча состоялась, сначала в присутствии Салливана, а затем были беседы Стрейта наедине с Артуром Мартином, одним из руководителей английской разведки. Последний интересовался Берджесом и Блантом, а также другими англичанами, работавшими на советскую разведку. Стрейт назвал имя своего друга Джона Корнфорда, а также высказал предположение о вероятном участии в этой деятельности Лео Лонга.

О том, насколько ценными были для английской службы безопасности признания Стрейта, свидетельствует замечание Мартина в конце их беседы: «Вы мне можете не поверить, но это первые настоящие доказательства разведывательной деятельности Берджеса и Бланта, которые мы получили. Правда, раньше мы знали о некоторых высказываниях самого Берджеса: он проболтался, когда был не совсем трезвым. Ваши показания будут очень ценными для нас. Хотя я опасаюсь, — добавил он, — что Блант будет отрицать всё, даже если мы сообщим ему, что говорили с Вами».

Напуганный всем происходящим, Стрейт сам предложил в случае необходимости пойти на очную ставку с Блантом, даже на участие в открытом суде в качестве свидетеля. Однако именно открытого процесса, шума в прессе сама английская сторона хотела избежать.

В следующий раз, когда Мартин предложил Стрейту встретиться с Блантом, он сам поставил условием, чтобы встреча носила строго секретный характер. Это было и в интересах Стрейта. Блант дал согласие на встречу, но оговорил два условия: первое — встреча будет проходить на его квартире, второе — чтобы за 20–30 минут до встречи, которая будет проходить в присутствии английских контрразведчиков, Блант мог встретиться со Стрейтом один на один. Об этой встрече тет-а-тет мы знаем только от одного Стрейта. По его словам, Блант сказал ему: «Мы удивлялись, что Вы нас так долго не выдавали», и чуть ли не благодарил его за то, что последний признался, «сняв камень с его, Бланта, плеч». «В конце концов, когда-нибудь всё это стало бы известно», — будто бы сказал Блант. Затем по инициативе Антони они заговорили о Сезанне и Пуссене, об отношении первого ко второму, о том, что Сезанн копировал картины Пуссена, и т. д.

У читателя мемуаров справедливо возникнет вопрос: зачем Бланту понадобилось это конфиденциальное свидание со Стрейтом, обязательно в отсутствие представителей контрразведки? Конечно, не для обсуждения проблем, связанных с творчеством Пуссена и Сезанна.

Тогда зачем же? Если читать между строк признания Стрей-та, можно догадаться, что разговором о художниках и прощением Стрейта за предательство Блант хотел расположить к себе Стрейта, может быть, усыпить его бдительность и узнать, что Стрейт рассказал американцам и что утаил. Один из его вопросов был такой: почему Стрейт так долго не признавался, а потом решил признаться в своем участии в деятельности советской разведки?

Блант, вероятно, понял из этой беседы, что не в интересах Стрейта было слишком подробно рассказывать о своей деятельности.

Итак, Стрейт молчал почти два десятилетия. Какое это имело значение для советской разведки? Авторы «Словаря шпионажа» приходят к такому выводу: «Если бы Стрейт признался раньше, это избавило бы Соединенные Штаты и Британию от того вреда, который причинила им сеть советской разведки».

После встречи Бланта со Стрейтом состоялся разговор Бланта с представителями английской разведки, которых прежде всего беспокоило, чтобы вся эта история не стала достоянием прессы.

Английские спецслужбы были инициаторами и второй встречи двух советских разведчиков. Она понадобилась им, так как они обнаружили противоречия между показаниями Стрейта и Бланта. Интересно, что от англичан на ней присутствовал уже не Мартин, а другой представитель контрразведки. Мартин был освобожден от ведения дела Бланта, будто бы за «пристрастное отношение к советским спецслужбам».

Английская разведка еще долго продолжала держать Стрейта в поле зрения и, по его собственным словам, в течение более десяти лет после 1964 года проводила с ним беседы.

В своем заявлении 21 ноября 1979 г. Тэтчер сказала, что информация о деле Бланта поступила еще в 1964 году. Тэтчер добавила, что она не вправе сообщать имя человека, который информировал англичан об этом. Сам Стрейт не без гордости заявил: «Этим информатором был, конечно, я».

Бланта начинают допрашивать

Признания Бланта открыли английским спецслужбам путь к началу следствия по его делу. В 1964 году состоялись первые «допросы» Бланта, если их можно так назвать. В январе того года следователь Артур Мартин, который в свое время участвовал в изучении обстоятельств бегства Берджеса и Маклина и с этой целью встречался с американскими контрразведывательными органами, приступил к расследованию дела. Начал он со встречи со Стрейтом, который рассказал об активности Бланта в Кембридже, о том, как тот завербовал его и позднее по приказу Москвы направил для работы на Лубянку в Вашингтон. Он назвал имена и других студентов, которых завербовал Блант, в том числе Лео Лонга.

К тому времени Мартин только что закончил допросы Джона Кернкросса. Последний отрицал, что его завербовал Блант, и приписывал эту роль Клугману, который был известным коммунистом, впоследствии даже участвовал в руководстве Британской компартии75.

Букингэмский дворец сразу же был поставлен в известность о намерении английских спецслужб начать расследование. Майкл Эйден, личный секретарь королевы, впоследствии признал, что королева была полностью информирована о деле Бланта. Один вопрос при этом она категорически отказалась обсуждать — о поручениях, которые он получал, когда в конце войны был направлен в Германию с «тайной миссией». Как утверждали английские газеты, по сведениям «из заслуживающих доверия источников», стало известно, что Холлис, который в то время возглавлял МИ-5, заранее получил одобрение на ведение дела от личного секретаря королевы, ведь следствие возбуждалось против ее придворного, постоянно присутствовавшего в Букингэмском и Виндзорском дворцах. Холлис беспокоился, чтобы монархия ни в коем случае не была втянута в это дело. Он считал, что следствие должно вестись в полной тайне. В противном случае, если бы дело дошло до суда, скандал стал бы неминуем.

Впрочем, вокруг вопроса об осведомленности королевы много противоречивого и туманного. Когда в ноябре 1979 года дело Бланта было предано огласке, представитель Двора заявил, что королева в свое время была информирована о нем. Затем ее личный секретарь (в то время им был Майкл Ши) опубликовал опровержение. В нем говорилось, что первое заявление было лишь «личной интерпретацией» сотрудника пресс-офиса королевы. Но от вопроса, который был ему задан журналистами: была ли осведомлена королева о деле Бланта, — Майкл Ши предпочел уклониться, сославшись на конфиденциальный характер бесед с королевой.

Мартин беседовал с Блантом на его квартире в Куртолдз-институте один на один, хотя по существующим английским и американским правилам при такого рода допросах предполагается присутствие по крайней мере двух офицеров. Мартин умело повел следствие. Сначала он сообщил о том, в чем признался Стрейт, и таким образом дал понять Бланту, что следствие располагает достоверными фактами, уличающими его, затем передал решение генерального прокурора: если Блант признается в своей работе на русскую разведку и даст показания, то ему будет предоставлен полный иммунитет от судебного преследования, дело обнародовано не будет и его, Бланта, положение никак не изменится.

Блант задумался, затем поднялся со своего кресла, прошелся по комнате, подошел к окну и, повернувшись к Мартину, сказал: «Я согласен».

Блант признал, что не только он, но и Лео Лонг, и Джон Кернкросс были советскими агентами. О Лео Лонге у англичан уже были соответствующие материалы. Блант сам посоветовал Лонгу сознаться; так как предоставленный Бланту иммунитет автоматически распространялся и на его «агентов», которых он назовет, то Лонг последовал его совету. В отношении Лонга не было предпринято никаких судебных действий, и его имя не было обнародовано. Только в 1981 году, когда английские журналисты напали на след еще одного члена «кембриджской группы», он публично признался в своей работе на советскую разведку. Лонг сообщил при этом, что его служба в «лубянской конторе» давно уже была известна английским спецслужбам.

Что касается Кернкросса, который давно работал в Министерстве финансов, то, как я уже упоминал, все кончилось тем, что ему еще в 1967 году разрешили уйти в отставку, он переехал в Италию и там работал в одной из организаций ООН.

Мартин беседовал с обоими, и Лонгом, и Кернкроссом, и подтвердил им, что иммунитет Бланта распространяется и на них. Так что признание Бланта не нанесло ущерба его коллегам по разведке.

Всего одиннадцать раз встречались английские следователи с Блантом. Первая встреча, которая длилась 25 минут, по признанию Мартина, была самой важной и продуктивной. Остальные же мало что добавили к ней.

Докладывая парламенту о деле Бланта, М. Тэтчер признала, что его работа на Москву долго тревожила английские спецслужбы и они вновь и вновь возвращались к его деятельности под эгидой Лубянки — в 1973, 1974 и 1979 годах. Бывший заместитель генерального директора МИ-5 Джордж Янг сообщил, что семь или восемь человек попали в связи с делом Бланта под подозрение, но не было обнаружено достаточных доказательств, и их оставили в покое.

И еще один вопрос, который представляет интерес. В какой степени Блант был искренен на следствии? Конечно, в его задачу не входила помощь английским спецслужбам. И следователь Мартин отмечал, что Блант никогда не говорил всей правды. Он подробно останавливался на своих отношениях с Берджесом, который скончался за полгода до этого, в августе 1963 года, в Москве, и о других своих коллегах, но только о тех, кто по тем или другим причинам был вне досягаемости английского правосудия.

В то же время беседы следователей с ним, как признал Джордж Янг, показали, что он знал о многих тайнах: об английских методах контрразведки, о персонале МИ-5, об английских тайных агентах в Компартии Великобритании. Он мог на основании своих сведений предупредить Москву о предпринимаемых Англией мерах безопасности. «Я думаю, что русским, — говорил Джордж Янг, — данные Бланта были в высшей степени полезными для их разведывательных операций в Британии после войны».

На основании допросов Бланта Янг высказал предположение, что он мог передать огромную информацию на Лубянку, так как между различными подразделениями английских служб безопасности существовали тесные связи и сведения, получаемые им, далеко выходили за рамки его конкретного участка. В интервью «Таймс» в 1979 году он сказал: «Информация Бланта открыла после войны новую страницу русской разведки в наступлении против Британии».

Насколько после допросов 1963–1964 годов удалось скрыть от общественности, от политических деятелей и журналистов факт службы Бланта Лубянке? Имя Бланта как четвертого стало упоминаться на Флит-стрит уже в конце 60-х годов. Возможно, просочились сведения о том, что некоторые журналисты начали расследовать эту тему и в числе других советских разведчиков называли и имя сэра Антони. Английский специалист по разведке Филипп Найтли утверждал, что он и его соавтор по одной из книг Брюс Пейдж слышали уже в 1968 году, что четвертым является Блант. Тогда же оба журналиста попытались взять у Бланта интервью, но он категорически отказался встретиться с ними.

Появились и ложные слухи, назывались и другие фамилии четвертого.

Так, за два года до выхода книги Бойла, в 1979 году, газета «Таймс» выступила с утверждением, что четвертым «кембриджцем» был некто Дональд Бивес, профессор Кембриджского университета, который скончался еще до бегства Филби, в 1961 году. Тогда поток писем его коллег-профессоров и бывших студентов обрушился на редакцию газеты. Авторы их опровергали сообщение «Таймс», и ее редактору сэру Уильяму Рису Моггу пришлось принести извинения читателям. Он заявил, что подозрения в отношении Бивеса были ошибочными (хотя он был убежден, что Бивес связан с КГБ). Но сама эта история не прошла незамеченной. В стране оживилось внимание к четвертому, и два английских автора (одним из них был Дональд Маккормик, ветеран шпионажа, офицер разведки во время войны) подготовили книгу, в которой утверждали, что четвертым был Блант, но, опасаясь судебного преследования, отказались от своей версии.

Глава XIV. СКАНДАЛ, ЕЩЕ СКАНДАЛ

Казалось, дело Бланта затихло, всё о нем и его соратниках уже было сказано, и английский парламент, обсудив его, поставил на нем точку. Но случилось невероятное. Возникли подозрения, что Блант имел влиятельного покровителя в самой разведке, и такого высокого ранга, что даже дух захватывало при одном упоминании его имени.

В начале 1980 года к премьеру Маргарет Тэтчер пришел со срочным сообщением министр внутренних дел Уильям Уайтлоу.

У него были очень тесные отношения с премьером. Они были давно знакомы друг с другом. Уайтлоу — не совсем обычный политический деятель. Я хорошо знал его, не раз встречался с ним, в том числе у него дома. Это был очень богатый человек, крупный землевладелец, со своими самостоятельными взглядами. Он пользовался большим уважением в партии и вполне мог претендовать на пост премьера, но, не будучи честолюбивым, не предъявлял своих претензий на эту должность. Тэтчер всегда прислушивалась к его мнению, сделав впоследствии заместителем премьер-министра.

По характеру очень спокойный, Уайтлоу был на этот раз явно взволнован. Можно предположить, что премьер, увидев возбужденного Уайтлоу и услышав первые слова его доклада, сразу поняла, какая неприятность ожидает ее кабинет. Уайтлоу, который обычно докладывал Тэтчер один на один, на этот раз пригласил с собой и генерального прокурора, что еще больше подчеркивало экстраординарность и важность предстоящего сообщения. Он сказал Тэтчер, что еще в 1973–1974 годах (тогда она была лишь рядовым членом парламента, а не лидером партии) Б. Тренду76, в то время секретарю кабинета министров, а затем вице-канцлеру Оксфордского университета, было поручено одно очень важное, сверхсекретное и щекотливое дело.

Еще раз о главе английской разведки

Относительно генерального директора Службы безопасности Англии, главы всей английской разведки сэра Роджера Холлиса, занимавшего этот пост много лет, возникло серьезное подозрение, может быть, самое серьезное в отношении столь важной персоны. Предполагали, что он сотрудничал с советской разведкой и делал это уже на протяжении почти 30 лет. Но теперь, в 1973–1974 годах, были найдены новые данные о Холлисе. Появились даже утверждения, что в английской разведке был и еще один советский шпион, подлинное имя которого не называлось, и условно его стали именовать «Петерс».

Лорд Тренд работал в течение нескольких месяцев над материалами разведки, допрашивая свидетелей. Холлис скончался незадолго до начала расследования. «Петерс» был жив, продолжал работать, возможно, в том числе и на советскую разведку. Как возникли подозрения относительно Холлиса, кому в кабинете министров докладывали тогда о них? Гарольд Вильсон, бывший в 1974–1976 годах премьер-министром страны, говорил впоследствии, что ему докладывали о возможных сомнениях относительно преданности руководства Службы безопасности, но имя Холлиса будто бы не упоминали. Однако и бывший министр внутренних дел, и секретарь кабинета утверждали, что Вильсон был полностью информирован о Холлисе. Конечно, выглядело странным, что Вильсон мог забыть имя руководителя секретной организации. Впоследствии вскрылись и другие факты об отношениях Службы безопасности с Г. Вильсоном. Утверждали, что она и служба контрразведки следили за самим Вильсоном и даже устанавливали в его помещениях «жучки».

Может быть, они не доверяли ему из-за его отношения к Советскому Союзу? Вильсон впервые посетил СССР еще в 1946 году, и с тех пор бывал в Советском Союзе более 20 раз, то есть чаще, чем любой другой английский премьер и вообще английский политический деятель. В разговорах со мной он сам упоминал об этом и гордился своим вниманием к советской стране. Не потому ли лорд Тренд и другие не информировали Вильсона сколько-нибудь подробно о деле Холлиса? Во всем этом деле, как мы видим, было много странностей.

В 1978 году английский журналист Чепмен Пинчер в своей книге «Секретная история» впервые публично высказал собственные подозрения относительно Холлиса и в доказательство привел ряд фактов. Правительство предпочло проигнорировать его сообщение и никак публично не отреагировало. В это время премьером был лейборист Джеймс Каллагэн, сменивший Гарольда Вильсона на этом посту. Знал ли он о книге Пинчера, докладывали ли ему об этом деле и о результатах предыдущего расследования? Всё указывает на то, что он располагал достаточной информацией. Но так как провалы английских спецслужб имели место как при консервативном, так и при лейбористском правительствах, руководители обеих партий предпочитали до поры до времени умалчивать о них.

Когда и как возникли подозрения о деятельности Холлиса в пользу советской разведки? Первые сомнения появились у его коллег по секретной службе еще в середине 60-х годов. В то время положение Холлиса было очень прочным, он шел от успеха к успеху, доверие к нему в правительстве было абсолютным. Спустя год после его отставки, в канун 1967 года, его имя появилось в списке награжденных королевой Елизаветой высшими орденами страны. Ему был пожалован орден Британской империи, которым награждают за выдающиеся заслуги перед страной. Он был возведен в дворянство и стал именоваться сэром Роджером. Один из английских исследователей беседовал с ответственными лицами в правительстве, которые рекомендовали королеве присвоить Холлису дворянство. Они уверяли, что, разумеется, ничего не знали о возникших подозрениях относительно него, и потому никаких мер, чтобы отменить награждение, конечно, предпринято не было. Так второй после Бланта возможный тайный агент КГБ был возведен королевой в дворянское звание. Но даже это награждение не уменьшило тайных подозрений относительно сэра Роджера. Слишком много было провалов английской Секретной службы, за которую отвечал Холлис. Бегство Берджеса, Маклина, затем Филби и, наконец, дело Бланта заставили некоторых задуматься: а не было ли в самой Секретной службе важных и могущественных покровителей «кембриджцев», что позволяло им так долго и успешно работать на КГБ? И не было ли само награждение Роджера Холлиса попыткой прикрыть его дело, заглушить слухи о его возможном сотрудничестве с КГБ? Если это так, то оно не достигло цели.

В 1970 году Холлис, к тому времени уже пять лет как вышедший в отставку, был приглашен в штаб-квартиру Службы безопасности в Лондоне. Ему было предъявлено обвинение. В чем? Источники об этом умалчивают. Вероятнее всего, в пренебрежении своими обязанностями, что практически содействовало проникновению в службу агентов советской разведки. Первая беседа состоялась с сэром Мартином Фернавалом Джоунсом, его преемником по службе. Сэр Мартин вел не допрос, а скорее полуофициальную беседу: «Возникли некоторые подозрения относительно вашей деятельности, и они должны быть сняты».

Затем он был приглашен в другой кабинет, где в течение двух дней велось уже официальное дознание.

Результаты этого расследования официально опубликованы не были, и, казалось, дело закрыли окончательно. Но прошел лишь год после его смерти, и в 1974 году его имя вновь привлекло к себе внимание. Каковы были причины этого, можно только догадываться, но, вероятнее всего, после бегства Лялина в августе 1971 года, его разоблачений и высылки 105 советских сотрудников из Лондона были вновь пересмотрены все досье английских спецслужб, допрошены многие английские разведчики. Некоторые из них обвиняли Холлиса в предательстве, и тогда его деятельность привлекла внимание. Делом занялся лорд Тренд. Он просмотрел некоторые документы, встретился по меньшей мере с двумя офицерами, обвинявшими Холлиса. Его заключение было достаточно определенным: «Нет доказательств, что Холлис был советским агентом».

Но вот одно странное обстоятельство. Когда премьер ознакомился с материалами против Холлиса, он был ошеломлен. Он начал опасаться, что расследование — это попытка скомпрометировать и самого Вильсона. Он не надеялся на объективность дознания и обратился через своего друга, сенатора Хэмфри, к Дж. Бушу, который в то время был директором ЦРУ, с просьбой провести расследование деятельности отдельных офицеров английской Секретной службы и даже назвал имена некоторых из них. Буш весьма серьезно отнесся к этой просьбе и приехал в Лондон для встречи с Г. Вильсоном. Правда, тот к этому времени уже ушел в отставку. Буш мог сказать Вильсону только одно: ко всей этой истории ЦРУ отношения не имеет. Может быть, это недоверие к службам безопасности со стороны премьера помогло свертыванию расследования и дела Холлиса?

Шесть лет спустя, в 1981 году, в Англии была опубликована книга Чепмена Пинчера о которой я уже говорил. Книга называлась коротко: «Их ремесло — предательство». Автор был известным журналистом, специалистом по разведке, солидным писателем. От его труда, к тому же сенсационного, нелегко было отмахнуться. Книга произвела фурор в стране. Все газеты дали рецензии на нее. «Дейли мейл», поместив о ней статью на первой странице, озаглавила ее так: «Подозревается, что руководитель МИ-5 был русским шпионом».

Отдельные главы и отрывки книги были опубликованы в газетах еще до ее выхода в свет. Издатель позвонил на Даунинг-стрит, 10, и поинтересовался, не собирается ли премьер-министр сделать соответствующее заявление в парламенте относительно некоторых утверждений автора, в частности о Холлисе. У Тэтчер все это дело вызвало беспокойство. Она позвонила бывшему премьеру консервативного правительства Гарольду Макмиллану, при котором разразился скандал с делом Про-фьюмо, когда Холлис был одним из руководителей английской разведки. Тэтчер сказала Макмиллану, что его имя упоминается в книге. Она явно ожидала поддержки от своего старшего коллеги и, наверное, надеялась, что он, хорошо знавший Холлиса, выступит с опровержением обвинения в его адрес. Но Макмиллан уклонился от этого предложения, сказав Тэтчер, что у него «трудности с глазами» (ему было в то время 87 лет) и в свободное время он предпочитает «читать Вальтера Скотта и Диккенса». Это было косвенным свидетельством того, что Макмиллан не был уверен в невиновности Холлиса и не желал связывать свое имя с этим делом.

Другой бывший премьер страны, Гарольд Вильсон, занимал примерно такую же позицию. Политический секретарь Вильсона леди Фольклендер вспоминала, что он как-то сказал ей: «Мне говорили, что Холлис может сбежать в Россию», то есть он не исключал, что Холлис был как-то связан с КГБ.

Издатель, опасаясь последствий, спросил также секретаря кабинета, кто даст ему гарантию, что публикация книги, когда она будет направлена премьеру, не будет запрещена, и получил от него письменную гарантию.

Главная мысль книги — сэр Роджер Холлис серьезно подозревается в том, что он был агентом КГБ и что именно поэтому он был отправлен в отставку. Автор писал, что большинство офицеров МИ-5 и МИ-6, которые знакомились с его делом, настаивали: «соображения, что он был шпионом, перевешивают другие, утверждающие обратное».

В этих условиях 26 августа 1981 г. Тэтчер сделала заявление в парламенте, что обвинение Холлиса — это спекуляция и что оно исходит от частных (а не официальных. — В. Л.) источников. Нельзя не отметить, что ее ответ был несколько уклончивым: нельзя доказать противоположное (то есть что Холлис не был шпионом. — В.Л.), но «мне доложили, — говорила она, — что Холлис це являлся шпионом». Пожалуй, еще более странным было ее письмо дочери Холлиса: «Мне жаль, что книга Пинчера принесла Вам столько огорчений. Я шокирована обвинением в адрес того (вашего отца. — В.П.), кто скончался и уже не может защитить себя».

Читатель, наверное, заметил, что Тэтчер ни разу не сказала от себя, что Холлис не шпионил в пользу русских. Она или ссылалась на мнение других, или выражала сожаление, что против него выдвигаются обвинения.

Еще более серьезные обвинения в адрес сэра Роджера были выдвинуты несколько лет спустя, и на этот раз не журналистами, а прежним руководителем контрразведывательной службы страны Питером Райтом, находившимся в отставке. Как я уже писал, в 1987 году он опубликовал свои мемуары под названием «Охотник за шпионом». И хотя дело касалось событий двадцатилетней давности, английское правительство было обеспокоено и попыталось предотвратить публикацию мемуаров. Оно опасалось также, что их появление создаст прецедент и для других английских разведчиков, которые также начнут разглашать нежелательные для правительства материалы.

Кабинет направил судам Австралии, Шотландии, Северной Ирландии, Уэльса, Новой Зеландии и Гонконга соответствующие предостережения, но австралийские власти с ними не посчитались. Тогда в следующем году парламент Британии принял новый закон о Секретной службе, который запрещал любым агентам, в том числе находящимся в отставке, публикацию каких-либо материалов об этой службе без предварительного официального разрешения и даже предусматривал наказание за перепечатку в Англии подобного рода материалов, ранее опубликованных в других странах.

Какие же дополнительные данные и аргументы открылись в 1987 году в пользу того, что Холлис — возможный агент КГБ?

Выяснилось, что утверждения Пинчера, сделанные им в 1981 году, базировались на серьезных источниках. Сведения о Холлисе как агенте КГБ ему сообщил консерватор, член парламента Джонатан Айткен, а тот, в свою очередь, получил их от офицера МИ-5, знакомившегося с делом Холлиса. Знал об этом, но до последнего времени молчал Питер Райт, сотрудник английских спецслужб. Появились и новые косвенные свидетельства о странных связях Холлиса с коммунистами и агентами КГБ, о которых раньше не знали или не придавали им значения.

Так, в 20-30-х годах Холлис был знаком с Агнессой Смедли, американской коммунисткой, а также, что более важно, с Рут Урсулой Кучински. Она была дочерью профессора экономики Оксфордского университета, который получал обширную информацию от английского посла в Москве сэра Стаффорда Криппса, от видных экономистов, лейбористских политиков, включая Эрнста Бевина, тогда министра труда. Ее брат Юрген также был советским агентом, дававшим Рут важную информацию для передачи в Москву.

Рут Кучински была завербована Рихардом Зорге, он же устроил ее поездку в Москву для обучения работе на радиопередатчиках. Действовала она в Англии под псевдонимом «Соня». Никто из ее круга информаторов, кроме отца и брата, не знал, кто были ее агенты и какие материалы она передавала в Москву.

«Никто из моих агентов не требовал денег, — впоследствии говорила «Соня». — Они симпатизировали Советскому Союзу… Никто из моих британских агентов не чувствовал себя шпионом. Они помогали союзной стране и в тяжелейшем сражении, которое требовало величайшего самопожертвования». Был ли среди них Холлис? Во время ее пребывания в Шанхае там же находился и Холлис. Про белых в Шанхае тамошние жители говорили, что в городе все европейцы знали друг друга. Вероятнее всего, знал ее и Холлис. Но еще более удивительным является то, что после Шанхая Холлис уехал в Швейцарию на «лечение», где в то время была и Рут, а затем, когда в 1938 году Холлис переехал в Англию, Рут было приказано Лубянкой тоже переехать в Англию. Холлис жил в Англии в небольшом городке Вудсток (Холлис учился несколько лет в Оксфорде, и там среди его друзей были коммунисты, в частности известный ирландский коммунист Клод Кокберн). Он находится на расстоянии всего нескольких миль от Оксфорда, и одна из главных улиц Оксфорда так и называется: Вудсток-роуд. Она и связывала два этих города. (Я это хорошо знаю, так как, будучи в 1957–1958 гг. в Оксфорде, жил на этой улице.) И Рут из всех городов Англии поселилась именно в этом. Не правда ли, удивительная случайность? Из тысячи английских городков выбрать именно Вудсток?