Советник королевы - суперагент Кремля

— Мистер Стрейт, газета «Дейли мейл» подготовила серию статей о советской шпионской сети в Британии. Они также будут перепечатаны газетой «Таймс». В завтрашней статье газеты Вы будете фигурировать как человек, выдавший тайну Бланта, но не будете упомянуты по имени. Автор серии сообщил, однако, моим редакторам, что в действительности этим информатором американских и английских спецслужб являетесь Вы.

— Продолжайте.

— Мистер Стрейт, нет ли у Вас каких-либо комментариев по поводу статьи?

— Я не читал статью. И прежде чем говорить о ней, хотел бы видеть ее текст.

— Мистер Стрейт, это дело крайней срочности. Вы знаете сэра Роджера Холлиса?

— Я никогда не слышал о нем.

— Он был главой английской разведки и попал под подозрение в 1963 году (то есть после побега К. Филби. — В.П.). Премьер-министр М. Тэтчер намерена послезавтра сделать заявление о Бланте в палате общин.

— Я бы хотел видеть то, что ваша газета написала.

— Я пошлю телеграмму в лондонский офис газеты, и статья будет у Вас завтра утром.

На следующий день корреспондент явился к Стрейту и передал ему текст статьи, которая уже была опубликована в Лондоне. Повторю, это было в марте 1981 года. Именно тогда миру стало известно, что Стрейт выдал Антони Бланта. Два года спустя он опубликовал мемуары, в которых рассказал подробности этой истории.

Как же случилось, что Стрейт, перед которым были открыты двери и в большую науку, и в политику, оказался связанным с советской разведкой, работал на нее? Когда это произошло? Осенью 1934 года он поступил в Тринити-колледж Кембриджского университета и начал изучать экономику. Его руководителем, или, как в Кембридже и Оксфорде говорят, тьютором, был профессор Морис Добб. Он был известным марксистом, членом Компартии Великобритании и открыто проповедовал коммунистические идеи. Стрейт впоследствии говорил, что на него Добб как экономист не оказал большого влияния. Кумиром кембриджских студентов-экономистов был в то время другой ученый — Джон Кейнс, чьи лекции они слушали с огромным вниманием. По словам одного студента, этого знаменитого экономиста они воспринимали так, будто перед ними выступал Чарльз Дарвин или Исаак Ньютон. Политические взгляды М. Добба и его подход к решению социальных проблем капиталистического общества оказывали огромное влияние на студентов университета. Об этом знали все. Король Георг VI даже возмущался: как это разрешали такому откровенно промарксистски настроенному ученому преподавать в университете? Не меньшее воздействие на первокурсника Майкла Стрейта оказывали и его товарищи, студенты Тринити-колледжа.

Одним из них был Джеймс Клугман, другим — Джон Корн-форд, оба студенты второго курса. Джеймс Клугман происходил из богатой еврейской семьи, но в университете увлекся левыми идеями, стал активным деятелем социалистического общества.

Как уже говорилось, Джон Корнфорд родился в семье ученых, его отец был преподавателем университета, специалистом по греческой филологии, мать, известная поэтесса, женщина прогрессивных взглядов, была внучкой Чарльза Дарвина. Сам Джон Корнфорд, придерживавшийся крайне левых взглядов, тоже был поэтом, и стихи его пользовались успехом среди студентов университета. Знакомство с такими известными студентами было для молодого первокурсника большой честью.

Однажды вечером Клугман и Корнфорд зашли к Стрейту. Они сказали ему, что в университете существует Социалистическое общество, членами которого они являются.

— Не хотели бы Вы присоединиться к нам? — спросили они.

— Да, я с удовольствием сделаю это, — ответил Стрейт.

После вступления в общество Майкл часами проводил время в беседах со своими новыми друзьями, обсуждал вопросы классовой борьбы в Британии, проблемы будущего страны. Очень скоро Майкл понял, что не только его друзья, но и многие другие студенты университета находились под влиянием марксистских идей. Оба его новых друга, как оказалось впоследствии, были членами компартии. «Я любил их и восхищался Джеймсом и Джоном. Я хорошо был знаком с Гарри Поллитом, лидером английской компартии», — писал Майкл и даже признавался, что помогал партии материально.

Что увидел Стрейт в СССР

В следующем, 1935 году студент университета Джон Мадж организовал поездку группы студентов и преподавателей в СССР. Интерес в то время к Советскому Союзу в условиях прихода к власти фашистов в Германии, с одной стороны, и борьбы СССР за коллективную безопасность против агрессии — с другой, значительно возрос среди английской интеллигенции.

В группе, поехавшей в СССР, был, как я писал, и недавний выпускник Кембриджа А. Блант. Кроме уже упоминавшихся ранее в ней были Чарльз Райнкрофт, ставший затем выдающимся психиатром, Майкл Янг, в будущем социолог, член палаты лордов, Брайен Саймон, впоследствии член ЦК Компартии Великобритании. Джон Мадж организовал на борту парохода серию дискуссий, в которых принимали участие Майкл Стрейт и Антони Блант, последний, правда, больше слушал, чем говорил. Советская страна произвела на участников поездки, видимо, различное впечатление. Одни увидели в ней много нового и интересного, отмечая успехи советского народа на пути индустриализации. Другие отнеслись к ней более скептически.

А какое впечатление сложилось у Стрейта? Определенно ответить на этот вопрос трудно. Много лет спустя он писал: «Мы старались не замечать нищеты, запущенности, примитивизма, которые окружали нас в СССР, хотя это было нелегко». Но после возвращения из Москвы Стрейт поехал на север Англии и там увидел такую же, а может быть, и еще более нерадостную картину. Он пришел к выводу о необходимости социальных перемен в стране. Со временем Стрейт все больше сходился со своими друзьями-коммунистами.

Как-то вечером он встретился с Гаем Берджесом и Антони Блантом. Сам Стрейт вспоминал этот вечер как «памятный». Его поразило, насколько знающими и рассудительными были его новые друзья и как внимательно и заинтересованно было их отношение к нему, Стрейту.

«Избрал ли меня Гай в качестве первого студента, которого он хотел вовлечь в свою сеть? — писал Стрейт. — Поручил ли он Бланту стать моим ближайшим другом, чтобы вовлечь меня в их группу?.. Я думаю, что это было именно так. Именно с этого времени Антони Блант стал проявлять интерес ко мне».

Каждый вечер Блант заходил к Майклу и беседовал с ним. Большое внимание уделял Стрейту и Джеймс Клугман, которого, как признавался Майкл, он обожал. По словам английского журналиста Чепмена Пинчера, Клугман был еще больше, чем Антони Блант, настроен прокоммунистически. Именно он, по некоторым утверждениям, содействовал привлечению к участию в группе советских разведчиков-кембриджцев пятого ее члена — Джона Кернкросса.

Майкл Стрейт становится «апостолом»

Следующим этапом вовлечения Стрейта в сферу влияния Берджеса и Бланта было приглашение вступить в Общество «апостолов». Общество сыграло огромную роль в организации сети советских разведчиков в Кембридже, хотя создание его, конечно, не имело ничего общего с этой задачей.

Как-то к Майклу Стрейту пришел его знакомый, выпускник Кембриджского университета, и пригласил вступить в 06-щество «апостолов», сказав, что его членами являются Берджес и Блант. Он назвал Стрейту и других членов общества, о которых я говорил.

— Если Кейнс и Тревельян хотят провести вечер со мной, то я буду только рад встрече с ними, — был ответ Майкла. Он задал при этом один вопрос: — А как Вы определите термин «апостол»?

— Он должен быть исключительно способным и очень славным, — был ответ.

— После этого мы перешли в комнату Кейнса, — закончил свой рассказ Стрейт, — и там я поднял руку вверх и дал страшную клятву: «Моя душа будет корчиться в нестерпимых муках, если когда-нибудь я расскажу что-нибудь об обществе кому-либо, кто не является его членом».

Так Стрейт связал себя тайной клятвой с членами общества; некоторые из них уже пошли или готовы были пойти на службу советской разведке.

Осталось сделать еще один, последний шаг. К нему Стрейта привели неожиданные события. Напомню, что это было время борьбы республиканской Испании против фашистского путча генерала Франко. Добровольцы из числа членов левых партий уезжали в Мадрид, чтобы принять участие в защите демократии. Среди них был и друг Стрейта Джон Корнфорд. Как-то в середине января 1937 года Стрейту позвонил студент Сент-Джон-колледжа и попросил его о срочной встрече. Там же, в колледже, состоялся такой разговор:

— Джон убит.

— Где? — спросил Майкл.

— В Кордове.

— Когда?

— 28 декабря.

— Ты уверен?

— Да, мы дважды звонили в Мадрид, чтобы проверить.

— Кто еще знает об этом?

— Вы первый.

— Ты знаешь, как это случилось?

— Да, он был в ночном патруле.

На долю Майкла выпало рассказать о трагедии отцу Джона, профессору университета. Смерть Джона Корнфорда потрясла Стрейта. Он написал статью о нем в журнале «Лефт ревью»; его невесте он сказал: «Мы теперь вместе и останемся вместе». Майкл разобрал письма Джона, его поэмы. Стрейт переживал, что не он, а именно Джон решительно защищал то дело, которому они оба были верны. На траурном митинге памяти Джона выступили и коммунисты. Так смерть Джона еще больше связала Стрейта с ними, со сторонниками Советского Союза.

Вербовка

Две недели спустя Блант попросил Стрейта зайти к нему в комнату. Между ними произошел такой разговор:

— Что Вы, Майкл, думаете делать после окончания колледжа?

— Я предполагаю остаться здесь, в Англии. Может быть, я попытаюсь стать членом парламента от лейбористской партии или написать книгу о Давиде Рикардо (известном британском экономисте XVIII–XIX веков, крупнейшем представителе классической буржуазной политической экономии, о котором много писал и К. Маркс. — B.П.).

— А у некоторых из ваших друзей иные планы относительно вашего будущего.

— Другие планы?

Блант стал развивать перед Стрейтом мысль о том, что ему будет не так просто осуществить свои идеи; прежде всего потому, что нелегко будет добиться британского подданства, а получив его, будет невозможно сразу включиться в политическую жизнь страны. Кроме того, подчеркивал Блант, Англия находится в состоянии упадка и накануне ужасной войны. Другое дело Америка — огромная страна, которая будет играть все большую роль в мировой политике.

— Но мой дом, моя семья, мои друзья здесь, в Британии, — возражал Стрейт.

— Ваш отец работал на Уолл-стрит. Он был партнером Моргана. С вашим знанием экономики Вас ждет блестящая карьера в международном банковском деле.

— Но я не хочу такого будущего, и меня совершенно не интересует перспектива стать банкиром.

— Ваши друзья очень заинтересованы в вашем будущем. Они сообщили мне, что Вы должны делать.

— Что же я должен делать? И что это за друзья?

— Наши друзья из Коммунистического интернационала74.

— Они поручили Вам мне это сказать? Вы их сотрудник?

Антони Блант кивнул.

— Ваше задание — работать в США и оценивать замыслы Уолл-стрит, планы установления им господства над мировой экономикой.

— Кто думает, что я приму такое предложение? Почему я должен это делать?

— Потому же, почему Джон поехал в Испанию. Я говорю это Вам сейчас, после смерти Джона.

Затем Блант, как будто дело было уже решено, сказал Стрей-ту, что отныне он должен порвать все свои прежние политические связи с коммунистами, так как они могут оказаться помехой в его будущей работе. «Это нужно для успеха вашей деятельности в США», — подчеркнул он.

Когда Стрейт сказал, что к этому отрицательно отнесутся его друзья в Англии, Блант будто бы заметил:

— Вы должны быть лояльны прежде всего в отношении Джона. Конечно, ваши друзья будут поражены, но со временем они смирятся. Не забывайте, что Джон пожертвовал даже собственной жизнью ради общего дела.

Примерно в таких словах описал Стрейт впоследствии свой разговор с Блантом, когда он согласился работать на советскую разведку. Насколько он был точен, сказать трудно. Некоторые детали вызывают сомнения. Маловероятно, что это был первый и единственный разговор на эту тему. Сомнительно, что Стрейт сразу согласился на отведенную ему Москвой роль разведчика. Возможно, что 50 лет спустя, рассказывая об этих событиях, Стрейт хотел как-то реабилитировать себя в глазах американского читателя. Но главное заключается в том, что он согласился на сотрудничество с Москвой без энтузиазма и без большого желания переехал в США.

Кстати сказать, по словам Стрейта, это была не единственная в те годы попытка со стороны Бланта завербовать «кембриджцев». Один из друзей Стрейта рассказал ему, что аналогичное предложение связать себя с советской разведкой сделал Блант и ему, но он отказался, сославшись на то, что «он не пригоден для нелегальной работы». Стрейт выслушал эту исповедь друга, но сказал, что он «не понимает сути разговора».

Стрейт оставил Кембридж и, не окончив университет, отправился в Соединенные Штаты. Как раз в это время в Америку ехал по своим делам его отчим, и они отправились вместе. Стрейт поехал туда, так сказать, сначала на рекогносцировку.

За день-два до отъезда он заглянул в университет, с которым уже до этого распрощался. Цель посещения — еще раз встретиться со своей девушкой-американкой и Блантом. Последний уже начал опекать его. Так, он договорился с казначеем колледжа (в английских колледжах казначей играет роль наших проректоров по административно-хозяйственной части), чтобы Стрейту отвели те же апартаменты, которые он занимал раньше, когда вернется из США, и вообще «присматривал за ним». Вероятно, он чувствовал некоторую непрочность этой вербовки. В последний момент Стрейт обратился к Бланту с просьбой «отпустить его на волю», не связывать никакими обязательствами, и во время этой последней встречи Блант, по словам Стрей-та, будто бы сказал, что его просьба рассматривалась «самим Сталиным» и была отклонена.

Так это было или нет, мы, может быть, никогда не узнаем, но в любом случае Стрейт поехал в Америку на постоянное жительство уже с заданием от КГБ.

Блант предупредил Стрейта, что некоторое время в США он будет предоставлен сам себе, а потом спросил:

— Нет ли у Вас, Майкл, при себе какого-нибудь личного документа, которым Вы могли бы пожертвовать?

Майкл порылся в карманах пиджака и достал небольшой рисунок, сделанный кем-то для него. Блант, разорвав его пополам, одну половину взял себе, а другую отдал Майклу, сказав:

— Вторая половина будет Вам вручена в недалеком будущем в США человеком, который сам найдет Вас.

Прошло немного времени, и апрельским вечером 1938 года в квартире Стрейта в Вашингтоне раздался телефонный звонок. Он услышал голос человека явно не с американским, а скорее с европейским акцентом.

— Мистер Стрейт? Я привез Вам привет от ваших товарищей из Кембриджа, от ваших университетских друзей. Я здесь недалеко от Вас, в ресторане. Не могли бы мы встретиться?

— Я готов.

Когда Стрейт пришел в ресторан, незнакомец уже сидел за столиком на двоих. Видно, он узнал Майкла по фотографии. Он встал, улыбнулся и крепко пожал ему руку.

— Меня зовут Михаил, так же как Вас. — И, подождав немного, с улыбкой добавил: — Михаил Грин.

Узнав в ходе беседы, что Стрейт работает в Госдепартаменте США, Грин сказал:

— Я полагаю, что, когда Вам попадутся интересные документы, Вы возьмете их «для изучения».

— Но мне не дают никаких документов, я работаю в качестве добровольного и неоплачиваемого советника.

— Не обязательно сейчас, но со временем.

При прощании Грин сказал, что встретится со Стрейтом примерно через месяц, назвал имя «своего друга» в Бруклине и дал номер его телефона, по которому Стрейт может позвонить в случае необходимости.

Сам Стрейт уверял впоследствии, что он сразу забыл и имя, и номер телефона: «Я знал, что они мне никогда не понадобятся».

Летом 1938 года Стрейт подготовил для руководства Госдепартамента справку о положении в Европе, которая была очень высоко оценена госсекретарем К. Хеллом. Как раз в это время М. Грин дважды побывал в США и виделся со Стрейтом. Последний передал Грину этот документ, а также доклад о состоянии торговли США, который Стрейт к этому времени подготовил. Грин удалился с этими материалами на час-другой, наверное, для фотографирования документов, а по возвращении вернул ему взятые бумаги. Грин выразил надежду на то, что госдеп в будущем даст Стрейту и другие задания, представляющие интерес для Москвы. Стрейт на это сказал:

— Но я собираюсь вскоре покинуть госдеп.

— Покинуть Госдепартамент? И куда же Вы собираетесь перейти?

— В департамент внутренних дел. Я буду работать у госсекретаря Гарольда Айкеса. А он будет назначен вскоре военным министром. Когда он перейдет в Военное министерство, я буду его сопровождать.

— Айкес будет назначен военным министром? — с удивлением спросил Грин.

— Да, но об этом еще никто, кроме него, не знает.

В 1939 году Стрейт вручил Грину меморандум о советскогерманском пакте, подготовленный для госдепа, а также некоторые материалы Министерства внутренних дел, куда он перешел работать. Некоторое время спустя Стрейт вновь возвратился на работу в Госдепартамент, и интерес к нему Грина значительно увеличился. Однако этот период длился недолго. Стрейт ушел рядовым в американские военно-воздушные силы, начал тренировки, чтобы стать военным пилотом. К тому же, и Грин покинул США, возвратившись в Москву.

Дальнейшие связи его с советской разведкой не известны. Сам он о них ничего не говорит. Оставила ли Москва его в покое, или он сам порвал все связи с ней? Второе маловероятно, ибо тогда он с гордостью заявил бы об этом американцам в своей книге. Представить себя в выгодном свете он умеет. Да и последующие события скорее заставляют предположить, что если он и хотел прекратить разведывательную деятельность и свои прежние связи с английскими коллегами, то делал это робко. Доказательства? В 1946 году он приезжает в Лондон, встречается там со своей бывшей подружкой Маргот Кейнеман, которая не осталась рядовой коммунисткой, а поднялась выше по ступеням партийной иерархии. Именно по ее инициативе состоялась встреча Майкла с Гарри Поллитом, но Майкл, по его словам, постарался избежать свидания с Берджесом и Блантом. Однако в следующем, 1947 году он несколько раз встречался с Берджесом. Во время первой встречи, которая была будто бы случайной, Гай пригласил его на ежегодный обед членов Общества «апостолов». За столом Стрейт резко поспорил со своим соседом, английским историком-коммунистом Эриком Хоб-сборном. Стрейт осуждал СССР, который «захватил Чехословакию» (речь шла о событиях в Чехословакии 1948 г.). В ответ Хобсборн стал утверждать, что «в США сейчас больше политических заключенных, чем в Чехословакии». «Это ложь!» — громко воскликнул Стрейт. Назревал скандал, необычный для Общества «апостолов». «Апостолики» так себя не вели. Однако Берджесу удалось утихомирить страсти, а в конце обеда Блант сказал Майклу: «Мы, Гай и я, хотели бы поговорить с тобой».

На следующее утро они встретились. Когда зашла речь о политике, выяснилось глубокое расхождение между собеседниками. Стрейт упрекал СССР в том, что он не принял американского «плана Баруха» об атомной энергии и «план Маршалла». Но Гай и Антони явно не хотели ссориться и перевели разговор на другую тему.

— Вопрос состоит в том, — сказал Антони, — способны ли мы к интеллектуальному сотрудничеству.

— Конечно.

— Значит, Вы по-прежнему с нами?

— Вы знаете, что нет.

— Означает ли это, что Вы полностью настроены недружественно в отношении нас?

— Если бы это было так, разве я был бы здесь с Вами?