Я сделаю с тобой все, что захочу

– Обязательно сообщу об этом своему страховому агенту!

Дура! Самая настоящая дура!

Посмотреть на него я больше не решилась. Из его пальцев я вытащила ручку, которую он уже какое-то время теребил, на мгновение ощутила его тепло и написала на салфетке, заляпанной кофе: «Если бы ты мог слышать биение моего сердца, то принял бы его за барабаны рокера-металлиста!!! Мой номер…» После этого я смылась с такой скоростью, как будто за мной гнался рой разъяренных ос.

Дома я уселась рядом с телефоном и стала ждать, вскакивая при каждом звонке. Время от времени я поднимала трубку, чтобы проверить гудок, и прочищала горло, тихонько покашливая. Чувствовала я себя круглой идиоткой – легкомысленной, недалекой, взбалмошной, беспутной.

На рассвете, 5:30

В коридоре я увидела Карло, вернее то, что от него осталось. Он всем телом привалился к стене, как будто иначе она бы рухнула. Если понадобится, он не тронется с этого места, пока Луче не выздоровеет, – в этом я была уверена.

Он смотрел на меня без всякого выражения, как на пустое место. Я подумала: увижу ли я еще когда-нибудь, как он смеется? Или вероятность пересечения плоскостей, на которых мы теперь находимся, столь же невелика, как риск столкновения Земли с астероидом?

Я подошла к нему и попыталась заговорить:

– Карло, я…

– Уходи, Виола. Исчезни, пока я тебя не придушил. Я держусь только потому, что ее жизнь все еще зависит от твоей.

– Мне так жаль, Карло… Я…

– Хоть сейчас помолчи! – прорычал он. – Хоть раз не оскорбляй меня своим враньем!

Он протянул ко мне руку, но тут же отдернул ее. Он вдыхал, потом с силой выталкивал воздух и пытался подобрать слова, чтобы объяснить себе нечто непостижимое, словно, проснувшись, очутился в незнакомом месте и не знал, как вернуться домой.

– Что же мне теперь делать? – чуть слышно произнес он.

Я не решилась ответить.

– Мне что, уйти? Притвориться, что вас никогда не было? Она не моя, и, значит, ты тоже не моя? Или я ошибаюсь? – Он помолчал, глядя на меня сузившимися от ярости глазами, и продолжал: – Знаешь что? Я сейчас выйду отсюда, соберу свои вещи и перееду на другую квартиру. Сброшу с плеч двадцать лет – будто проснусь. Как тебе это, а? Ты, Виола, в таких вещах мастер, может, поможешь советом? Как грамотно вычеркнуть кого-то из своей жизни? Как избавиться от кого-то, кого любишь больше жизни?

От страха у меня стучали зубы, мне хотелось остановить его, но я не знала как. Я была виновна, и мне хотелось только одного – раствориться в пустоте.

Правда, только этого.

– Как тебе объяснить, Виола? Как тебе объяснить, что ради нее я научился себя любить, что именно она привязывает меня к жизни, к дому? Я знаю, что ей нравится, а что нет. Знаю, с кем она впервые поцеловалась, потому что я едва не умер, когда она мне об этом рассказала. Что именно я ее поймал, когда она падала, пытаясь сделать первый шаг? – От волнения у него срывался голос, но гнев пересилил, и он продолжал: – Это я боролся с высокой температурой, с ее тошнотой в машине, обмазывал ее тальком с мятой, чтобы не осталось следов от ветрянки. Это я тайком шел за ней, когда она впервые отправилась в школу одна. Я прикусил язык и едва сдержал себя, когда она вернулась из школы в слезах, потому что кто-то разбил ей сердце. Я знаю, что у нее аллергия на клубнику, что кеды она носит тридцать шестого размера, а балетки ей нужны на размер меньше. Я знаю, что она ненавидит огурцы, даже запаха их не переносит, знаю, что она собиралась сделать на спине татуировку «Где кончаешься ты, начинаюсь я», но, к счастью, слишком боится иголок.

Весь в слезах, он сел, поставив локти на колени и обхватив голову руками. Я тоже ужасно боялась, но не знала, как сказать ему об этом.

– Я три раза читал главу об истории Древнего Рима и затвердил Данте почти наизусть, только чтобы она тоже все это выучила. Я целыми вечерами повторял с ней таблицу умножения, а пару лет спустя обсуждал с ней, насколько важна девственность и что такое секс. Я пытался объяснить ей, кто такие мужчины, моля Бога, чтобы ей никогда не пришлось с ними столкнуться.

Он то кусал губы, то мучительно кривился: его одолевали тягостные мысли.

– Ты знаешь, что Луче комплексует из-за того, что у нее якобы кривые ноги? И поэтому никогда

не носит юбки? Я считаю, что ноги у нее прекрасные, но счастлив, что она не ходит в юбке. Знаешь, как я за это себя корю? Я не говорю ей правду только лишь из своего дурацкого отцовского эгоизма – боюсь, что эти ноги понравятся другим, что она обнаружит, насколько привлекательна и соблазнительна. Но я-то знаю мужчин и лгу ей, только чтобы защитить.

Он встал и подошел к окну. Уже рассвело, и помещение наполнилось новорожденным светом.

– Ты хоть что-нибудь понимаешь из того, что я тебе говорю, Виола? Скажи мне правду – хоть раз в жизни. Ты думаешь, что я полный кретин, не так ли? Считаешь меня жалким. Всегда считала.

Он повернулся ко мне и, будто на исповеди, заявил:

– Только из-за нее я до сих пор не ушел, терпел все твои измены. И только из-за нее я не жалею об этом.

Я поднесла руки ко рту и разрыдалась. Слезы текли по пальцам, и впервые в жизни Карло ничего не сделал: не подошел, не обнял меня, не утешил, а главное – не решил проблему одним махом.

– Что мне делать, Карло?

– Найди того человека. Или найди ей печень. Пусть она даже будет твоей – мне все равно: найди ее и верни мне мою Луче.

Много лет назад…

Он позвонил мне спустя пару дней – не страховой агент, а он сам.

– Я сижу дома, обрабатываю видео со свадьбы друзей. Если хочешь – приезжай на кофе.

Я опустила глаза, сжала трубку обеими руками, залилась краской и прошептала:

– Хорошо. Я скоро приеду.

– Супер. Мой адрес…

– Я знаю, где ты живешь.

– Откуда?

– Я пыталась разбить твой мотоцикл только ради того, чтобы узнать твой адрес.

Он расхохотался, а я представила себе, как блеснули его зубы.

– Пока, – сказала я.

Вот так, на пустом месте, вдребезги разбиваются чувства.

Я позвонила Анджеле и сказала, что не приду в галерею.

Думаю, она меня возненавидела. На тот день мы уже давно запланировали полную перестановку, решив сменить оформление галереи.

Мы собирались обратиться к мастеру, владевшему техническим приемом обманки – чтобы он расписал четыре угла помещения, изобразив по нашим эскизам темно-синие гардины с ламбрекенами и позолоченными кистями. Анджеле казалось, что так картины будут смотреться выигрышнее.

Преисподняя уже была готова разверзнуться под моими ногами, и я чувствовала себя так, будто сидела на бочке с динамитом.

Мой палец уткнулся в кнопку домофона. Все, что нужно сделать, когда пытаешься что-то скрыть, было уже сделано. Я придумала правдоподобную отговорку, спрятала туфли на каблуках под сиденьем автомобиля, накрасила губы только после того, как припарковалась. В чисто вымытом подъезде пахло хлоркой. Поднимаясь по лестнице, я высматривала приоткрытую дверь.

Он был в джинсах, а зеленую майку держал в руке.

– Проходи, – пригласил он с улыбкой, а я тут же смущенно протянула ему упаковку мороженого, пока оно не растаяло. – Не стоило.

– В гости с пустыми руками не ходят! Особенно домой к незнакомцам.

– К незнакомцам домой вообще ходить не стоит, разве нет? – уточнил он свое мнение обо мне.

Я постаралась сделать вид, будто не оскорбилась до глубины души: моя гордость как будто отключилась под воздействием нахлынувших эмоций.

Видимо, я вела так себя потому, что не могла с ним не согласиться. Что я забыла у него дома, так разодетая? И чему я улыбалась?

Я села на табурет и поставила локти на перегородку, которая делила комнату на две половины. Он стал расспрашивать меня обо мне, о моей жизни, и я рассказала ему, где я работаю, об Анджеле, о возможности устроить выставку его фотографий. О Карло я ни разу не упомянула. Слова вырывались у меня изо рта вместе с дурацким хихиканьем, а он говорил ровно и размеренно.

Внезапно меня накрыло волной. Я прислонилась спиной к его груди, твердой, как камень. Толща воды погребла меня под собой. Его руки заскользили по моим бедрам. Волна вытолкнула меня на поверхность, а затем вновь увлекла на глубину. Его губы прикоснулись к моей шее. Я в оцепенении ползла по дну. Он заключил меня в объятия, а я завладела его губами и языком. Я ощущала его запах, трогала его тело, его руки. Вода вновь выплюнула на поверхность мое безвольное, ошеломленное тело с раздробленными костями, и меня понесло течением.

Я молчала.

Глаза я не открывала, чтобы не смотреть на него. Чтобы не видеть этих стен, этих простыней, не видеть – и точка.

Я чувствовала себя так, как будто только что вырвала сумку из рук у старушки и удирала со всех ног, и теперь каждая клеточка моего изможденного тела болела.

В кулаке я сжимала край простыни, будто ручку той самой сумки.

– Я знаю, что ты не спишь, – тихо проговорил он, поворачиваясь ко мне.

Внутри у меня все сжалось.

Я открыла глаза и улыбнулась, пытаясь сделать вид, будто у меня все отлично. Он чмокнул меня в уголок рта и поинтересовался, не хочу ли я есть или пить.

– Нет, спасибо, – ответила я и потянулась к его запястью, чтобы узнать, который час. Я ни минуты не должна была там находиться, но почему-то мне казалось очень важным знать, который час.

Все было гораздо проще, когда не было мобильных телефонов, Луче.

Массимо поцеловал меня, и это было как теплый ливень в середине ноября.

Я не двинулась с места и наплевала на время, забыв об угрызениях совести.

После этого он не давал о себе знать три дня. Я металась по дому, как дикий зверь в клетке, билась в четырех стенах, которые вдруг стали казаться мне чужими.

От телефона я далеко не отходила.

На третий день, когда он снова не позвонил, я разрыдалась прямо при Анджеле. Она в недоумении обняла меня, пытаясь понять, в чем дело – что может доставлять мне такие страдания.

– Дорогая моя, да что с тобой? – принялась она расспрашивать, пока я билась в истерике. – Виола, милая, ну не надо так. Что-то с Карло? Проблемы с его мамой? Успокойся, пожалуйста! Выход всегда найдется.

Но все обстояло совсем не так. В некоторых случаях о выходе даже упоминать нельзя. О нем надо молчать и вспоминать, как о невозвратном чуде.

Я рассказала о нем, захлебываясь от сожаления.

Я говорила не останавливаясь, покинутая даже своей гордостью.

Я рассказала ей о том, как меня, точно осенний лист, подхватило и понесло теплым ветром, сопротивляться которому я была не в силах.

Я каждый день почти безостановочно плакала с девяти утра до шести вечера, а потом пыталась прийти в себя, чтобы предстать перед Карло.

В конце концов в самый обычный четверг в пятнадцать минут шестого его голос в телефонной трубке обжег меня, как ледяное мороженое.

– Как поживаешь? Встретимся сегодня? – поинтересовался он, даже не подозревая о том, что я к тому времени уже покрылась ржавчиной, как металлическая труба в воде.

Я выдавила из себя нечто похожее на «да». Наверное, мне хотелось казаться сердитой или недовольной, но вскоре я заметила, что просто счастлива.

Все началось заново: Анджела прочитала это у меня на лице, когда я повесила трубку и повернулась к ней.

– Виола, может, ты все-таки еще подумаешь над тем, что ты делаешь?

– Да не переживай, это всего лишь игра! Только секс и больше ничего.

Одна и та же ложь звучит по-разному – для того, кто лжет, и для всех остальных.

Только тут я наконец поняла, как это бывает, когда ввязываешься в историю, которую не можешь контролировать. Лишь только осознав, какой вред ты нанесла любимым людям, начинаешь по-настоящему себя винить.

В тот день я продала картину на джутовом холсте, написанную акриловыми красками в смешанной технике. На ней был изображен город, залитый водой, как Венеция, проникнутый атмосферой покоя и ожидания. На первом плане из узкой улочки на площадь вырывался луч света, заставляя играть красками окрестные здания.

Мастерство автора читалось в умелой работе со светом, с полутонами, создававшими объем, с прорисовкой отражения на воде.

Мне понравилась фотографическая точность этого рисунка и его тональность – все оттенки голубого, от сероватого до лазурного, и белый.

Я стояла и любовалась этой работой. Ко мне подошла низенькая, пухленькая синьора в очках, которые делали ее глаза неправдоподобно огромными, и спросила:

– Что здесь изображено?