Помоги проекту - поделись книгой:
Чтобы решать эту задачу, все наши проблемы нужно ставить в международный контекст. Мы вообще склонны к эгоцентризму, или, лучше, национальной ограниченности. И порой не замечаем, что нам интересны только мы сами. В Давосе, на Всемирном экономическом форуме, я заметил, что при огромном разнообразии интересной политической, экономической, профессиональной проблематики дискуссий русских можно встретить только там, где разговор идет о России.
Между тем пока мы варимся в котле собственных забот, мир не стоит на месте. Напротив, именно в последние годы он ускорил темпы развития.
Еще лет назад СССР числился второй сверхдержавой с ядерными и ракетными технологиями, бывшими символом передовых рубежей. Производство вооружений и среднего, так скажем, качества оборудования было обеспечено рынками сбыта в сфере своего военно-политического влияния. Мы все старались делать сами и почти все, какое-никакое, у нас было свое. Индустриальная машина как была запущена в 30-х годах на принципах фордизма (узкая специализация, массовое производство, экономия на масштабе), так и катилась по накатанной колее. То, что питало наше самоуважение и внушало страх другим, был огромной силы, неповоротливый и заносчивый динозавр, зажившийся в быстро меняющейся среде. А в ней критерием развитости взамен миллионов тонн стали и числа ядерных боеголовок становились протяженность телекоммуникационных сетей и число абонентов Интернета. А по этим критериям мы — пас.
Труднее всего расставаться с иллюзиями былого величия. Хочется найти виноватого, кому-то дать в морду. Но подобные эмоции только мешают сделать трезвые выводы и выстроить реалистичную политику. Выводы же таковы.
1. Динозавр, как и следовало ожидать, помер. Колоссальные ресурсы нации были брошены в свое время на его «бодибилдинг», на наращивание груды мускулов, создававших видимость силы, и, стало быть, растрачены впустую. В это время другие страны, пользуясь преимуществами свободной рыночной экономики, вкладывали в реальное развитие. Результат — наше отставание, недостаток внутренней энергии, деловой активности и воли. Не нужно излишнего самоуничижения, которое тоже нам свойственно, —
2. Мы — страна среднего или ниже развития, очень большая, редконаселенная и плохо управляемая. Повышение уровня развития, учитывая дороговизну транспорта, слабость инфраструктуры, унаследованные диспропорции, требует колоссальных вложений. Между тем в мировом развитии, в процессах глобализации мы пока участвуем крайне мало. Стороной проходят основные потоки капитала, так как не находят нас достаточно привлекательными. Российский рынок, казавшийся столь завидным, на деле сжался, причем характеризуется такими диковинными обычаями, которые отпугивают нормальный бизнес.
Еще недавно один из центров двухполюсного мира,
3. Выход один:
Заметим, что корректировка по России наиболее значительная. При этом надо учесть, что оценка относится к кризисному периоду. Чтобы снова занять то место, которое мы занимали в мире до революции, надо утроить объем ВВП и обогнать такие страны, как Франция и Германия (см.: Русская мысль. 2000. № 4331. С. 10). момент — тупик, еще большее отставание. Мы вырвались из западни, встали на рельсы рыночной экономики и демократии — это огромный успех для России, но, еще раз, это не гарантия дальнейшего прогресса. Это только
И чтобы уйти в этой гонке с незавидных мест, надо научиться гораздо больше делать руками и головой, расстаться с привычной расхлябанностью, «с авось, да небось, да как-нибудь» ради поощрения инициативы и бережливости, высокой организованности и обязательности. Пока же наш экспорт — дары природы, чем менее обработанные, тем лучше. И еще оружие: автомат Калашникова, зенитные комплексы С-300, истребители МиГи да СУшки — основные бренды русских изделий на мировых рынках. А что еще?
Надо найти свои ниши на рынках готовой продукции, будь то самолеты средней дальности, тяжелые станки, энергетическое оборудование или программные продукты. Надо бросаться в конкурентную борьбу, проигрывать, продаваться, опять проигрывать, чтобы научиться побеждать конкурентов и закрепляться на рынках.
4. Запад вежливо соглашается с тем, что Россия — великая страна, что кризис пройдет и она снова займет достойное место. Но эйфория победы над коммунизмом прошла, и мы плохо использовали медовый месяц в наших отношениях с богатыми странами. Россия для них все больше уходит на второй план. В газетах о нас пишут только в связи со скандалами.
И все же настоятельная для нас необходимость интеграции делает установление дружественных отношений с развитыми странами приоритетом.
• открытие рынков, в том числе первая задача — вступление в ВТО;
• привлечение инвестиций;
• всеобъемлющая реструктуризация внешнего долга, чтобы в ближайшее десятилетие создать лучшие условия для концентрации ресурсов на модернизации экономики.
Ради этого можно поступиться многим.
Но и Запад стратегически заинтересован в том, чтобы в потенциальных конфликтах XXI века иметь на своей стороне сильную Россию, не требующую помощи, а способную помогать другим, нести свою долю бремени свободного мира. И этот интерес надо использовать, находясь теперь, к сожалению, на не очень сильных позициях.
Есть на Западе и иные настроения: держать Россию в узде, не дать ей подняться, что бы не вырастить конкурента; идти ей навстречу, например в вопросе урегулирования долга, только в обмен на политические уступки. Это близорукая позиция, и задача нашей дипломатии неустанно это разъяснять, убеждать, если нужно, с упорством и неуступчивостью, но при сохранении предсказуемости и доверия.
Безусловно, все последние годы ущемленное национальное достоинство горько ощущалось гражданами России и нередко влияло на внешнюю политику. Восстановить престиж и величие страны, добиться того, чтобы нас снова уважали, хотя бы за военную силу, за ракеты и ядерные боеголовки; чтобы нас принимали на равных в клубе богатых, хотя в штанах прорехи, — эти мотивы во многом просматриваются в наших позициях на международной арене. Образ канцлера Горчакова витает над нашей дипломатией. Он после Крымской войны, в период временной слабости России, старался сохранять статус великой державы, имеющей интересы по всему миру, ожидая, пока кризис закончится и страна сможет снова заявить о себе с позиции силы. Тогда надежды не оправдались. Где гарантия, что они оправдаются сейчас?
Я не хотел бы подвергать сомнению основы нашей внешней политики. Но глубоко убежден в том, что она должна быть подчинена прежде всего задачам развития российской экономики, преодоления кризиса на основе максимальной интеграции в мировое хозяйство, устранения угрозы изоляции. Без надувания щек.
2.10
Кто за что. Новая конфигурация сил и интересов
Таковы объективные обстоятельства. Причем далеко не все из тех, что способны вызвать напряжения в социальной и политической жизни.
В этих обстоятельствах президенту предстоит осуществлять свою миссию. На какие силы он может опереться? Кто за что будет выступать, против кого дружить?
Описанный выше расклад сил — это итог ельцинского правления, достаточно устойчивая социальная структура постсоветской России. Но с первых стремительных шагов Путина становится ясно, что фигуры на политической доске в новых условиях сильно перемешаются.
Правда, текущая ситуация столь благоприятна для власти, что она практически ни с какими силами может не считаться. Мандат доверия, высокие рейтинги позволяют действовать решительно, без оглядки на чьи-то групповые интересы. Но так будет не всегда. Стоит понизиться ценам на нефть или всерьез заняться непопулярными преобразованиями, как доверие начнет подтаивать. И тогда поддержка со стороны тех или иных элит, социально-политических сил может понадобиться.
Казалось бы, итог парламентских и президентских выборов был в пользу новой номенклатуры, особенно тех ее групп, которые пользовались преференциями при Ельцине. Ради этого ими и предпринята операция «Путин» — чтобы обеспечить преемственность курса и, главное, сохранить позиции. Она упредила победу Примакова, который определенно поменял бы курс, а преференции получили бы другие группы, впрочем, из той же новой номенклатуры.
Но Путин еще в ходе избирательной кампании высказался за либеральные реформы в экономике. Свою деятельность в качестве президента он начал с того, что наступил на интересы региональных элит, крупного бизнеса, а заодно задел и СМИ. Эти силы, между прочим, образуют новую номенклатуру, включая группы, поддержавшие Путина или лояльные ему.
Что происходит? Неужели либеральная фразеология отражает смещение приоритетов власти к формированию свободной рыночной экономики, к среднему классу, к равным конкурентным условиям с ликвидацией особых отношений со «своим» бизнесом, что равносильно ликвидации олигархов? Или популистские лозунги и хождения в народ, нападки на богатых должны привлечь поддержку обездоленных? Или все же, как и ожидалось, в рамках правящей коалиции бюрократии и «своего» бизнеса просто совершаются определенные перемещения слоев — новые актеры выходят на те же роли в старых спектаклях? И, стало быть, подтверждается предложенный выше диагноз главного конфликта нынешнего этапа в развитии страны: между олигархическим капитализмом и новой номенклатурой по одну сторону и свободной рыночной экономикой и средним классом — по другую? Или речь идет о вульгарном утверждении личной власти?
Думается, что все эти «или» присущи ныне политике Путина, несмотря на свою противоречивость. Это потенции его эволюции.
Какие потенции и как они будут реализоваться, зависит прежде всего от выбора самого Путина.
От того, что он предпочтет — свою миссию или свою власть.
Можно, конечно, сказать, что власть нужна для исполнения миссии. Отчасти — да. Но очень близка опасная грань, за которой целью начинают оправдывать средства.
От выбора президента будет зависеть и база его поддержки, ее состав, отношение ведущих социально-политических сил. Определим поле политического выбора Путина, оттолкнувшись от его программы из двух пунктов:
• сильное государство;
• либеральные экономические реформы.
Строительство сильного государства — болевая точка, ибо оно может пониматься в двух вариантах:
• сильное государство с равной властью закона для всех;
• сильное государством котором власть ради государственных интересов, «ради дела» позволяет себе манипулировать законом. Есть «вертикаль» власти, и в ней указания сверху важней закона.
Хотя сейчас заявлен либеральный курс экономической политики, с точки зрения интересов потенциальных сил поддержки, их отношения к Путину и к возможным сдвигам в его политике мы обязаны предусмотреть вариант политики усиления государственного вмешательства в экономику.
Кроме того, либеральная политика будет выглядеть по-разному в зависимости от того, насколько решительно и последовательно осуществлять меры по реструктуризации нерыночного сектора, изживанию теневой экономики, укреплению банковской системы.
Определенное нами таким образом поле политического выбора, схематически представлено на рисунке 3.
На этом поле должны будут определяться основные социально-политические силы посткоммунистической России, добиваясь влияния не президента, оказывая на него давление в процессе реализации конкретной политики.
И здесь оказывается важным то, что эти силы неоднородны.
Праволиберальные силы внутри разделены на две группы, которые можно назвать «реформаторами» и «правозащитниками». Реформаторы наиболее важным делом считают либеральные экономические реформы и готовы сотрудничать с властью, если она реально будет их проводить, пусть даже придется закрыть глаза на отдельные проявления произвола, нарушения гражданских прав и т. п. Г. Н. Селезнев сказал, что программа Грефа — та же программа Гайдара. Тут он не ошибся. И в этой части поддержка Путина правыми лишь продолжение их поддержки Ельцина в надежде, что он станет проводить реформы. Их главный довод: без свободной рыночной экономики демократия лишена собственной социально-экономической базы.
Рисунок 3. ПОЛЕ ПОЛИТИЧЕСКОГО ВЫБОРА В. ПУТИНА
Бизнес, который сам большей частью составляет социальную базу правых, скорее на стороне реформаторов. Среди реформаторов тоже два направления — умеренные и радикалы. Последние готовы даже признать, что опыт Пиночета как отца либеральных экономических реформ подходит и нам.
Правозащитники отдают предпочтение правам и свободам человека, нетерпимо относятся к их нарушениям, полагая, что эффективная рыночная экономика в конце концов зиждется на гражданских свободах.
Но противоречия между ними не стоит преувеличивать. Серьезные нарушения прав человека и демократических норм или отказ от реформ объединят праволиберальные силы, за исключением тех, кто, занимая посты во власти, предпочтет переход на более спокойную стезю новой номенклатуры.
Таким образом, бизнес, средний класс, праволиберальные силы будут поддерживать усиление государства в рамках закона и выступать категорически против любых форм произвола власти. Особенно против стиля КГБ, который порой просматривается в действиях правоохранительных органов. Они, естественно, против вмешательства государства в экономику и за продолжение либеральных реформ, за социальные реформы, но скорее, если говорить об умеренных реформаторах и правозащитниках, за осторожность при ликвидации нерыночного сектора и теневой экономики.
Стоит отметить, что теневая экономика сегодня — это во многом способ существования среднего класса, большей части российского бизнеса. Резкие телодвижения в борьбе с нелегальной деятельностью они будут воспринимать с опаской, если не враждебно, зная манеру власти «ломать дрова». И правым придется с этим считаться: лозунг «чистого листа», амнистии за деяния в эпоху дикого капитализма рано или поздно появится в их повестке дня.
Новую номенклатуру можно разделить (достаточно условно) на следующие отряды.
Силовые структуры играют особую роль, полагая, что снова пришло их время. В этой среде сильны националистические и имперские настроения, отрицательное отношение к реформам и к частному бизнесу. Генерал Шаманов, который сказал, что хочет помочь президенту восстановить порядок, порушенный в 1985 году, выразил эти настроения достаточно четко.
Здесь ценятся субординация и личная преданность. Поэтому, хотя либеральные реформы не вызывают симпатии, будем их проводить, как умеем, если хочет босс.
Теневая экономика, коррупция, в глазах федералов, — это признаки разрушения государства, и к ним относятся враждебно, как и к частному бизнесу, который считается источником заразы. Есть, однако, немало людей в этой среде, которые сами замешаны, срослись с капиталом и действуют в интересах определенных групп. Последние стремятся проводить на видные посты своих людей. Поэтому отношения складываются сложные.
Но не стоит переоценивать оппозиционные настроения в этой среде. Традиции централизованного государства не забыты. И при царе можно урвать свое, сохранить бы позиции во власти. Реформы, сокращение нерыночного сектора и теневой экономики здесь имеют мало сторонников. Более того, среди регионалов, которые теснее соприкасаются с негативными последствиями преобразований, они будут вызывать скорее сопротивление.
Все же крупный бизнес, если его развести с властью, будет, вероятнее сего, поддерживать реформы и укрепление законности, хотя вчера ни усиление конкуренции, ни прекращение льгот и субсидий ему были ни к чему. Коррупция служила орудием его влияния на власть. Ситуация изменится в одном случае: если придется платить налоги вместо взяток.
Внутри новой номенклатуры противоречия довольно острые. Федералы, особенно силовики, враждебно относятся к олигархическому капиталу, да и к регионалам. Не случайно первые шаги Путина, явно поддержанные силовиками, были направлены против них. Чувства эти взаимны в силу различия интересов.
Поэтому есть почва для конфликта внутри новой номенклатуры, но его серьезное проявление возможно только при ощутимом ослаблении власти.
Она решительно против либеральных реформ, против ликвидации нерыночного сектора, за государственный протекционизм и повышение роли государства в экономике, за имперские амбиции. Во многих отношениях она близка федералам.
В таблице 2 сведены оценки отношения выделенных групп к основным компонентам политики В. Путина.
Таблица 2. ОТНОШЕНИЕ ОСНОВНЫХ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ СИЛ К ПОЛИТИКЕ ПРЕЗИДЕНТА
Результаты анализа таковы. Если Путин нацелен на исполнение своей миссии, его опорой и полноценными союзниками могут быть только правые, либералы. Но только на них Путин опираться не может — их избирательная база пока узка. С них еще не снята вина за тяготы кризиса. Поэтому выстраивание более широкой и идеологически размытой коалиции, которая заодно выглядела бы умеренной, центристской, — это для Путина не только вопрос личной склонности или убеждений. Это необходимое условие политической стабильности. Но при этом исполнение миссии Путина будет усложняться компромиссами, без которых коалицию не построишь, даже если поначалу мандат доверия позволяет лидеру действовать без оглядки.
Исполнение миссии может быть поддержано бюрократией, если над нею установить контроль. Новая номенклатура — слабая опора, а порой и оппозиция.
Вместе с тем можно сделать важный вывод: победа Путина сделала возможным продолжение коалиции либеральных реформаторов и новой номенклатуры. В случае победы Примакова это было бы невозможно. Либералы пришлось бы полностью уйти в оппозицию, а на реформах можно было бы надолго поставить крест.
Если упор будет сделан не на миссию, а на власть, на усиление государства любыми методами, то Путин сможет опереться на новую и на старую номенклатуру. Это облегчит укрепление электоральной базы. Либералы же и правые вынуждены будут уйти в оппозицию. Разница между Путиным и Примаковым в роли президента сведется к нулю.
Сегодня власть, имея массовую поддержку, в том числе распространяемую на программу реформ, может действовать силовыми методами, поигрывая мускулами, не считаясь с сопротивлением и подчеркивая: важно достичь цели, а методы надо выбирать наиболее эффективные. Однако уже сегодня, в благоприятной ситуации, закрадывается сомнение в справедливости подобных суждений.
Главный момент выбора наступит, если ситуация ухудшится. Тогда придется по-настоящему выбирать между миссией и властью: либо соблюдение духа демократической законности и самоограничение в отношении методов осуществления политики и борьбы за власть — либо силовой вариант, использование административного ресурса, смена политики ради удержания власти. Оппозиция только со стороны правых. И снова тревога: будут ли у них нормальные условия для ведения политической борьбы, для будущей победы на демократических выборах?
3
Третья корзина
3.1
Есть ли что отстаивать?
Не так давно исполнилось двадцать пять лет с момента подписания Хельсинкского заключительного акта по безопасности и сотрудничеству в Европе. Это был триумф Л. И. Брежнева: ему удалось подтвердить международное признание неприкосновенности послевоенных границ. Как потом выяснилось, ненадолго. Нов Заключительном акте была так называемая «третья корзина» — обязательства стран-участниц по защите прав и свобод человека. Тем самым вопрос прав человека был выведен из разряда внутренних дел, в которые нельзя вмешиваться на международном уровне. Третью корзину использовали советские диссиденты, чтобы попытаться принудить советское руководство под международным давлением соблюдать собственную Конституцию, уважать гражданские права и свободы. Конечно, они не могли принудить власти ни к чему, но краху тоталитарного режима поспособствовали.
28–29 июля 2000 года в Москве состоялась Конференция, посвященная 25-летию Хельсинкского акта. От правительства и администрации президента никого не было. Но в президиуме рядом с правозащитниками сидели дипломаты — Дубинин, Кашлев и другие, которые тогда работали над «третьей корзиной». Боюсь, значимость события оценили лишь его участники. А ведь «третья корзина» вновь в повестке дня.
Можно сказать, что в сложившейся ситуации события в России развиваются наиболее естественным для нее образом. После революционных изменений наступил период стабилизации в экономике. Слабость государства, неизбежная во время потрясений и смены государственного устройства, вызывает реакцию со стороны общества: наведение порядка, повышение действенности институтов государственной власти становятся общим требованием и объективной необходимостью.
Но в этой естественности таится угроза. Снова развилка: скатится ли Россия вновь к бюрократическому управлению с привычной вертикалью власти, понимаемой как иерархия подчиненности сверху донизу; произойдет ли еще одна модернизация сверху, в прошлом всякий раз приводившая к новым потрясениям? Или же ей удастся удержаться на пути демократизации, развития гражданского общества и выстроить в конечном счете более гибкую и динамичную социальную систему, способную ответить на вызовы глобализации? Как бы ни оценивать итоги последних десяти лет, факт остается фактом: Россия вышла из нижней точки равновесия, из состояния перманентного упадка и поднялась на какую-то высоту, в точку пока неустойчивого равновесия, из которой физически можно двигаться в сторону свободного демократического открытого общества. Уникальный шанс!
Опасность в том, что историческая инерция, традиционные институты, имеющие массу сторонников, толкают нас на первый путь, в нижнюю точку равновесия, над которой нас подняли события последнего десятилетия. А также в том, что новая власть, вместо того чтобы и в этой области стать мотором движения вперед, проявляет определенную склонность поддаться этой силе тяготения. Это еще одна угроза, равная по значимости упомянутым выше.
Но есть ли что отстаивать? Почти поголовное убеждение состоит в том, что в России нет демократии, нет гражданского общества и правового государства, что воспитующая и направляющая десница государства необходима его неразумным и вороватым подданным. Прежде всего сильное государство, и если демократия мешает, пусть подождет. Свои аргументы приводят и радикальные реформаторы: подведите экономический базис под демократию, а то пока она больше вредит строительству либеральной экономики.
В недавней беседе мой французский коллега спросил: а вы уверены, что свобода и демократия действительно способствуют экономическому процветанию? Я хочу верить в это, но я бы хотел более убедительных доказательств. Ведь есть Тайвань, Сингапур, Корея — отнюдь не образцы демократии. Есть Китай — немой вызов всем демократам, подъем, организованный коммунистами. Демократия после реформ или для реформ — это вопрос мировоззрения.
И я думаю, он во многом прав: однозначного ответа нет. Однако мое мнение относительно современной России, здесь и сейчас, таково. Во-первых, я убежден, что демократия в России есть, во всяком случае если судить по минимальному набору формальных признаков. Ее уже ценят. Она еще не имеет твердой опоры в экономике, в институтах гражданского общества, но для ее развития и укоренения есть один путь — постоянное и длительное соблюдение гражданских прав и свобод, применение демократических правил и процедур, их улучшение в ходе решения практических проблем. Потом надо только стричь газон, не перепахивая его каждый раз. А желание перепахать у правителей появляется непременно (поскольку демократия вообще несовершенна и во многих практических ситуациях бывает крайне неудобной) — иногда для решения стратегических задач страны, иногда просто для сохранения власти, чему тоже всегда можно дать стратегические обоснования.
В наших же условиях, когда вчера еще демократии вовсе не было, соблазн велик: ну, в последний раз подправим для пользы дела, а потом — никогда.
Во-вторых, с точки зрения благосостояния населения Россия всегда была отстающей страной, завидующей соседям на Западе. Время от времени она пыталась преодолеть комплексы, «догнать и перегнать» за счет организованной сверху модернизации, в топку которой бросались не только старые уклады, не только бороды бояр, но и сотни тысяч, миллионы человеческих жертв. И как сорняки, на удобренном этими жертвами поле неминуемо произрастали рабство и воровство, неуважение к человеческому достоинству, произвол и насилие.
А тем временем другие страны уже доказали, что процветание на собственной основе, не подталкиваемое царями и зиждущееся на взаимном доверии и уважении, возможно только при всеобщем признании прав и свобод человека, при всеобщем соблюдении демократических правил. При этом условии сорняков становится настолько меньше, что они уже не сводят на нет плоды предприимчивости и труда, не портят жизнь. У России, повторяю, сегодня есть уникальный шанс. Он лежит именно в «третьей корзине».
3.2
Недавняя история
3.2.1
Реформы или демократия — первый выбор
Напомним новейшую историю российской демократии.
Первый этап — 1989–1993 годы, демократия носит стихийный, хаотичный, необузданный характер. Выборы дают результаты, неожиданные для властей. Вздох свободы после десятилетий жизни в «зоне» и острейшие конфликты, грозящие распадом государства. Этот период заканчивается «расстрелом парламента» и принятием ельцинской Конституции.
Даже многие демократы позволяют себе клеймить события 1993 года. Но, на мой взгляд, это было неизбежное разрешение конституционного кризиса. Кризис возник потому, что в советскую Конституцию легко было вносить многочисленные поправки, без исключения, однако, из нее ключевого тезиса о всевластии советов. У представительных органов советской власти оставалось право решать любые вопросы внутренней и внешней политики, включая лишение всех полномочий демократически избранного президента. Президент намерен был проводить реформы — парламент этому противился. Нужно было выбирать в первый раз: демократия или реформы. Тогда выбор в пользу демократии, а точнее, в пользу тех ее процедур, которые достались от советской власти, был бы губителен и для реформ, и для демократии. Б. Н. Ельцин сделал правильный выбор, это сегодня совершенно очевидно. Октябрь 1993 года — его великая заслуга. Он просто подвел черту под революционным хаосом. Конец советской власти должен был наступить и наступил.
Говорят, Ельцин это сделал ради сохранения личной власти. Может быть. Но это не значит, что объективный результат оказался менее значимым. Кризис был разрешен в пользу политической стабильности и не в ущерб свободе и демократии. Это очень быстро показал успех Жириновского в декабре 1993 года и Зюганова — в декабре 1995-го: результаты демократических выборов отражали волеизъявление народа, нравилось оно или не нравилось властям предержащим.
Поделиться книгой: