Человек-тело

Он лизнул палец, пролистнул бумаги в папке и вытащил одну.

– Полюбуйтесь, – следователь протянул мне ее через стол.

Я накрыл бумагу ладонью.

– Лучше скажите, я не взял плюсовые очки.

Следователь пожал плечами.

– Пожалуйста. Бледная поганка – это то, что убило ее. Яд ничем нельзя нейтрализовать. Кроме него, в печени присутствовали токсины паутинника триумфального и мухомора вонючего.

– Вонючего? – глупо переспросил я.

– Вонючего, – серьезно сказал следователь, кивая с пальцем, прижатым к дужке очков и тем самым поправляя их. – Это научное название гриба. Каким образом можно так ошибиться, чтобы собрать сразу три ядовитых вида?

Я пожал плечами.

– Не было среди этих грибов ни бледной поганки, ни мухомора вонючего. Я неплохо разбираюсь в грибах.

– Но в организме они тем не менее были найдены.

Меня вдруг прошила простая и страшная мысль.

– Вы не рассматривали вероятности, – сказал я, – что покойная приняла весь этот комплекс ядов сама?

– Рассматривал. Но я не вижу никаких мотивов для самоубийства. Может быть, у тебя есть какие-то соображения?

– Стоп. Я не хочу переходить с вами на ты.

– А я всегда обращаюсь на ты к убийцам.

– Я не убийца. Поэтому давай-ка остаемся на вы, ладно?

Следователь опустил очки на нос и пристально посмотрел на меня поверх титановых колец, уже совсем не похожий на Леннона. Я спросил:

– Состояние ее здоровья на момент смерти известно?

– Разумеется. Никаких смертельных недугов.

– Личная жизнь, какие-нибудь любовники?

– Ее личной жизнью были вы.

– Выходит, как ни крути, я виноват.

– Вы имеете полное право на выводы.

Я пытался сообразить. Ленка была чрезвычайно скрытным человеком. Неизвестно, непонятно, что творилось в ее душе. Может быть, я был всем смыслом и солью ее жизни и, предав ее во имя другой, разрушил всю ее жизнь? И вот, таким китайским способом она решила отомстить. Заставить меня страдать – и сознанием того, что явился невольным убийцей, и даже, может быть, расплачиваться за это тюрьмой… Бессмыслица!

– Одним словом, – сказал Пилипенко, – информация к размышлению. – Мы не можем с точностью утверждать, что яд был именно в той кастрюле, которую вы принесли. Доказать этого не можем. Оснований для того, чтобы обвинить вас, у меня пока что нет.

– Что значит, пока что? Вы что же – уверены в том, что я умышленно отравил эту женщину?

Пилипенко посмотрел на меня выразительно, плотно сжав губы. Сказал:

– Я уверен лишь в том, что рано или поздно разоблачу убийцу.

Нет, мои записи не превратились в мягкий триллер а-ля Тюльпанов. Наверное, так навсегда и останется для меня тайной то, что произошло с бедной моей женщиной.

Мысли из дневника

Мысль № 1

Некрасавицы всегда самые бойкие трахуньи. О, бойкая трахунья моя, какую жалость иногда я испытываю к тебе!

[На полях: «Это он об ком? Опять о ней?»]

Мысль № 2

Есть два типа писательских жен, писательских женщин вообще, о чем говорит мне мой личный опыт, откровения друзей, сама история…

Большинство жен не то чтобы равнодушны к творчеству своего мужчины – они не читали ни строчки из его писаний. Тому есть разные причины: одна вообще не читает никаких книг, поэтому и самого прочитать – для нее труднейшая задача. Другая боится, что ей не понравятся тексты возлюбленного, и она потеряет к нему остатки уважения. Третья попросту думает: да знаю я его как облупленного – чего такого он там напишет?

Мысль № 3

Вторая категория, малочисленная – это женщины-поклонницы, женщины фанатички. Это героические подвижницы своих пишущих мужчин, они помогают им всю жизнь, берегут их рукописи, после их смерти – оставляют воспоминания. Жена Булгакова, Достоевского, Мандельштама… Много их.

Вика принадлежит ко второй категории, к первой принадлежала Аннушка. Той дашь готовую рукопись, честь большую окажешь как первочитателю, а она, глядишь, на третьей странице и заснула. Это несмотря на то, что она, в принципе, читательница, да и закончила Литинститут с дипломом профессиональной переводчицы (с эстонского).

Только вот в чем вопрос: самому писателю (мужчине) какая из двух женщин дороже – та, которой наплевать на твое сочинительство и которая видит в тебе только самца, или та, которая и любит-то тебя именно из-за текстов?

Мысль № 4

В Литинституте было именно так. Мы любили друг друга за тексты. Наверное, потому, что все мы, словоблуды, были некрасавцами и некрасавицами. Кроме, разве что, двух-трех человек, в частности, моей Анечки, но она – бездарность, случайно попавшая в этот круг.

– И почему красивые девушки всегда пишут плохие стихи? – спрашивал меня как-то один знакомый поэт, утверждая тем самым великую и болезненную мысль.

Мысль № 5

Это он об Анечке и говорил, между прочим. Я был тогда ее женихом и должен был дать за такие слова в его выпуклый лоб. Но мне дороже истина, а не Платон.

Справедливости ради замечу, что сам он был и талантливый, и красавец одновременно. Возможно, первое со времен Есенина исключение, подтверждающее правило.

Я уже упоминал этого человека, пред-Ильдуса, которого я чуть не зарубил топором. У него был высокий лоб и гладкий точеный подбородок, профилем он напоминал крейсер «Аврора».

Он был знаменит тем, что сочинил эффектную, искрометную поэму «Хуй», из которой я до сих пор помню некоторые куски.

Что там вроде…

Страстно, быстро отдалась,Насосалась, сука, всласть…Он сует, куда попало,Ненасытный: снова мало!И ебется он, и ссыт.Хуй, как памятник, стоит.– Ближе, писька! Жопа, ближе!Раком! Ставлю в позу сам…И лежит, пиздюлю лижет,Хуем возит по зубам.

Мда…

Вот, вывел сейчас эти строки своей рукой, и что-то не кажутся они мне столь великими, как казались тогда. Рифма хорошая: отдалась – всласть, ближе – лижет. Особенно, составная: позу сам – по зубам. Эта поэма была щедро насыщена подобными рифмами. Аллитерации и ассонансы на месте: намеренное нагромождение согласных в первой строке сверху, тройное открытое «а» – в третьей снизу.

Но что-то в ней все же отвращало, не могу понять, что: может быть, сам размер – четырехстопный хорей, переходящий в раешник, или как раз это чрезмерное употребление звукописи. «Насосалась, сука, всласть…»

Сидел сейчас, смотрел на эти строки, выведенные моим ровным, крупным почерком: буковка к буковке, будто напечатала машина, имитирующая почерк… Где-то в фантазиях Набокова детально описывается конструкция такой машины…

Вот странное графическое созвучие, впервые заметил его, поскольку всегда воспринимал эти стихи с голоса, как музыкальный поток. Два слова в двух смежных строках: «сука» и «сует». Именно чисто графическое решение, поскольку «у» во втором случае безударно и на слух не воспринимается. Интересно, есть ли в этой поэме еще такие места, было ли это авторским методом или вышло случайно?

Чтобы это понять, надо вывести на бумагу всю поэму «Хуй». Но это выше моих сил: зачем затрачивать столько труда, чтобы доказать себе (только себе, поскольку больше некому), что человек, навсегда исчезнувший из моей жизни, никак не проявивший себя в литературе, был гением? С другой стороны, почему этот гений не стал теперь известным на весь мир? Да и жив ли он вообще?

По нашему кругу смерть в эти годы прокатилась с особой тщательностью, словно уплотняя массивным валиком некий человеческий асфальт. Люди, мечтавшие стать профессиональными литераторами, специально для этого учившиеся, в гораздо большей степени, чем простые советские граждане, ощутили свою ничтожность. Поэт когда-то ценился на уровне рок-звезды. Теперь он сошел с орбиты, упал, блеснул метеором… Мда. Болезненная склонность к метафорам.

[На полях: «Намеренное нагромождение согласных, урод! Это ТВОЕ нагромождение! В поэме «Хуй» здесь были совершенно другие слова. Странно, что он даже и не упоминает, О ЧЕМ была эта поэма и ОБ КОМ. Впрочем, его записки не предназначены для читателя, поэтому он и не договаривает того, что для него самого очевидно.»]

Мысль № 6

Несколько дней меня не покидает одна странная мысль. Вот я, гнусный, хоть уже не столь жирный старик, пусть еще только пробующий свою старость, будто входя в какую-то воду, пока лишь кончиком пальца, не прожив внутри нее и полного года…

Вот, этот мерзкий, похотливый старик радуется, что его полюбила некая юность. Так ли это? В точности – так?

По некоторым рассказам Вики я знаю: она всегда тяготела к старшим, причем, именно мужчинам, поскольку с девчонками ей было скучно.

Эта мысль открылась мне внезапно, я отшатнулся от нее, затем снова приник. И точно вылили мне на голову жбан холодной воды. Кто такая моя Вика? Может быть, она просто-напросто геронтофил? И в этом, допустим, ее суть…

Я испытал гадливое чувство брезгливости к моей девочке. Не юная, свежая, влюбленная, а извращенец-геронтофил. Который почему-то любит старость, ее запах, ее слабости, дурные газы старых пердунов нравится ей вдыхать, вот что.

Эта пагубная мысль клюнула меня ночью, я повернулся, посмотрел на спящую. Ее лицо показалось мне совершенно другим. Я подумал, что геронтофилы не менее отвратны, нежели педофилы, только вот не ловят их, не сажают в тюрьму. Почему-то мужчины и женщины, ебущие детей, отвергаются обществом, а дети, ебущие стариков – обществу похую.

Что есть в сущности, геронтофил? Это поклонник и глашатай смерти. Где-то в его постыдной глубине скрывается желание именно наблюдать старость и смерть. Будет она вполне молода, когда я подохну. Будет она владеть всем моим имуществом, которого немало, плюс правами на все мои книги, иные из которых еще только будут написаны. Найдет себе нового мужа, с ним будет кричать и кончать. Вот убийственная истина этой жалкой жизни.

В таком случае, педофил – это отрицание смерти. Гумберт был на двадцать пять лет старше Лолиты. Между прочим, как и Достоевский своей стенографистки. Педофил теоретически не должен пережить предмет своего вожделения. Впрочем, «Лолита» – это не история дяденьки-педофила, а история девочки-геронтофила, вот в чем тайна этой книги. Гумберт всего лишь искал образ своей первой любви. Лолита же сначала отдавалась ему, затем сбежала с другим человеком, который был даже старше Гумберта. Чистый, наивный детский Гумберт. И рядом с ним – уродливый геронтофил Лолита. Надо бы перечитать с этой точки зрения, может быть, найду в тексте какие-то ключи.

Мысль № 7

И все-таки приятнее взаимодействовать с геронтофилом, чем быть объектом некрофилии.

Мысль № 8

Пытаясь поговорить с нею о литературе, я, конечно, не мог обойти «Лолиту». Нет, не читала она книгу – лишь слышала о ней. Вообще, ее познания литературе были довольно скудны. Немного погоняв девочку по содержанию текстов, словно тупой преподаватель, которому непременно надо убедиться, что студент знает, как звали лошадей Вронского и Казбича, я убедился в том, что она не читала ничего, кроме меня. Триллеры и женские романы, конечно, не в счет: я имею в виду прозу. Вот так: открыла в отрочестве этого писателя и оказалось, что он ей полностью достаточен. О том, что я стал для нее каким-то проводником в мировую литеретуруру, соврала для солидности.

И как это только она могла любить ту чернуху, что я писал? Впрочем, вскоре она полюбила не кого-нибудь, а Тюльпанова, прочитав книжку, что завалялась у меня. Надо же, с кем изменить…

Мысль № 9

Вот несколько вопросов, которые, как я ни старался от них избавиться, по-прежнему мучают меня…

Первое. Я так и не нашел никакого разумного толкования образа Вики: сначала ко мне явилась какая-то грязная вульгарная наркоманка, потом я написал на этом материале рассказ, затем эта девушка превратилась в образ, придуманный мной.

Второе. Текст давно утраченный, сожженный, текст, которого не существует нигде, даже в моей собственной голове, был в точности озвучен ею – тем же придуманным и материализованным мною образом.

Третье – тоже в эту папку. Некий Тюльпанов описывает детали моей жизни, генерирует числа, связанные с моей судьбой, проникает даже в мои сны.

И вот, моя старая теория, когда-то разработанная в шутку, надолго забытая… Человек-тело. Она настолько, оказывается, важна, что я открываю титульный лист этой тетради, доселе чистый, и записываю на нем крупно эти слова. Именно так:

ЧЕЛОВЕК-ТЕЛО Роман

Пусть будет роман – уже более пяти листов накатал.

Итак, я имею дело с телом, только вот в чем вопрос: я ли управляю им? Что если это тело послано мне кем-то другим, каким-то иным человеком? Ведь может же быть какой-то другой человек в этом безмерном океане одиночества.

И если он существует, этот человек, еще один, такой же, как я, насколько реальна встреча с ним? Может быть, все наше общение и заключается в этом посыле друг другу тел?

Уж не Тюльпанов ли подослал мне мою Вику, это пусть и несовершенное, но юное тело?

Мысль № 10

Кстати, молодая жена моя, проводя свою первую акцию семейной жизни – уборку в качестве новоиспеченной хозяйки, обнаружила глубоко под кроватью его злополучную книгу, провалялась с нею весь вечер, ежеминутно облизывая палец своим остреньким, кроваво блестящим язычком, а на другой день изумила меня: вернулась с традиционного ежедневного шопинга с пакетом, вывалила пакет на стол и – о ужас! – это были семь разнокалиберных книг Тюльпанова, разноцветных, все книги Тюльпанова, которые ей удалось найти в магазинчике на углу ул. Яблочкова и на окрестных ларьках.

– Не шопинг был у тебя сегодня, – сказал я, тускло глядя на эту кучу дерьма и почесывая затылок. – Не шопинг, а жопинг (тогда и появилось это слово в нашем обиходе).

– Уж не ревнует ли меня мой писатель к Тюльпанову? – весело огрызнулась Вика.

– Это равносильно тому, как если бы красавица ревновала своего мужчину к чудовищу.

– А если чудовище лучше трахается?

– Так и красавицу можно научить. Я же ведь тебя научил. И на удивление быстро…