Драма в конце истории

– Эти, как правило, не вписались в колею. Только причину выдать вам не сможем. Когда мозги набекрень – никогда не узнаешь причин.

Среди самоубийц Вени не оказалось.

– Хорошо, оставьте заявление. Хотя вряд ли. Его же нет среди самоубийц.

Мы вышли, не зная, что предпринять.

Все добровольные порывы, даже прежнее движение добровольчества – искоренены экономически: государство взяло на себя полностью функции обеспечения проживания, помощи больным, детям-сиротам, старикам и бездельникам, обеспечение дорогими лекарствами, поиски пропавших, в том числе убитых педофилами и прочими извергами. Все были поставлены в программу государственной помощи, кроме, конечно, юридических лиц гражданского общества – общественных организаций и мелкого бизнеса.

Мы нашли много добровольцев из числа почитателей Вени, согласившихся искать его, даже за границей.

Разбили город на квадраты, и стали стучаться в квартиры, искать в парках.

7

Вместо прошлых митингов и шествий на площадях теперь вспыхивают тут и там народные телеконференции. И там, и дома, стоит только нажать на кнопку карманного пульта управления, можешь участвовать в интерактивной дискуссии,

Это не похоже на былые тусовки по телевизору политической элиты, которая, как банда пирующих на отбросах идей истории, жадно побивала друг друга высокой моралью, чтобы прикрыть свои интересы.

Партии перестали существовать, поскольку были «party», то есть замкнутые внутренней дисциплиной части, не отражающие всего спектра новых идей. Возобладали полноводные «народные фронты».

В основном их было два – консервативный Национальный фронт, отражающий естественное развитие технологической цивилизации, и независимый Гражданский фронт – «неестественный», бунтующий против странного угнетения духа в результате автоматизации жизни. Как говорил Веня, они ничем не отличаются одна от другой, как "дама просто прекрасная и прекрасная во всех отношениях".

У фронтов были только теоретические споры. Уже не те, что встарь – не об изменении социальной системы, а что делать, чтобы избавить людей от одиночества в тесно сплетенной информационной цивилизации. Тут уже не было смысла ставить вопрос: насильственным или мирным путем? Это уже вопрос изменения сознания, а над сознанием невозможно совершать никакое насилие, кроме хирургического.

Новая власть сильных корпораций по-прежнему использует привычные методы, чтобы реанимировать единство – отдельными вспышками былого патриотизма, в парадах побед, праздниках нации, не давая слишком подниматься выгодным ей силам национализма и религии, чтобы не разрушить установленный порядок. И по-прежнему считает собирание земель главным условием единства, в то время как мир стал делиться на все более мелкие республики, – новая тенденция наиболее оптимального устройства справедливого мира.

Люди охотно откликаются на привычные призывы, но чувствуют, что происходит разрушение всех прошлых ценностей, и на самом деле наши корни, и память, и вся наша славная история – могут исчезнуть.

Я безоговорочно примыкаю к лагерю «бесполезного» протеста. Надо мной витает призрак иной, недостижимой свободы – нечто вроде солнечного облака, в нем не видно монстров, которые вылезут после того, как оно рассеется. И кажутся топорными недоброжелатели – закоренелые консерваторы, которых называем «гимнопевцами», почему-то выворачивающие «анатомию протеста» во что-то безобразно корыстное. Может быть, мои мозги промыты прогрессивными блогами, в которых ощущаю искренность – в них есть что-то для души.

Мы с Веней и Батей вышли из кафе-забегаловки после небольшой выпивки. На площади шла телеконференция для «зоны отчуждения». Где-то сверху, в воздухе без экрана, проявился располагающий к себе человек с извиняющейся улыбкой и округлыми примиряющими манерами – ведущий из Национального фронта,

– Что вы хотите? – ласково усмехался он площади. – Непонятно. Какой-то новой духовной революции?

Батя вытащил свой карманный пульт.

– Это вы когда-то пугали «цветными революциями»?

Хищный профиль Бати отразился на экране. Ведущий укоризненно повернулся к нему.

– Наконец, достигли невероятной свободы. Нам сейчас ничто не мешает. Все видят, какая жизнь настала. Наступил конец истории, которая раньше была кровавой борьбой интересов.

Веня тоже нажал кнопку своего пульта.

– С остановкой истории остановились и мозги!

– Наоборот, родилась новая общность – славянский народ!

Кто-то «бесполезный» влез в экран.

– И новый человек! Вывели породу людей из корней советской гнилой идеи, генетически порченных лицемерием.

– Нет, – дружелюбно сказал округлый, – вернули духовные ценности нации, соборность, удивительную нравственность наших предков. Это чудо!

Я подумал: он привычно представляет усвоенные в своем сермяжном детстве скрижали нравственности, которые надлежало проявлять, ни капли не веря в ее чудо.

– Это не традиция наших предков, – сказал Веня. – Это – от Христа.

Округлый повысил голос в нарочитой убежденности:

– Нет, это русская всеотзывчивость! Любовь к земному миру. Нас объединяет патриотизм. Конечно, не вас, армию бесполезных, кого жизнь отбросила в… зону отчуждения.

Веня язвительно добавил:

– С таким патриотизмом человек стал уродом конца истории.

"Бесполезные" стали влезать в экран.

– Свободны – до полного одиночества.

– Нужно изменить климат потребления! Когда исчезнет черный дым стяжательства, лица людей откроются, станут родными.

Мнения тут навеяны блогами в интернете, загибающимися телевидением, радио, видеогазетами. Позиции быстро меняются на противоположные.

Я был растерян: не сумел найти слов для отпора. Это странно. При всей определенности моей личности, я бы сказал, уникальности – и такие виляния. Это интеллигенции свойственно. Как случается, что, имея твердые убеждения, поражаешься глубине очередной философской статьи, рушащей прежние убеждения (от предыдущей статьи), и открываешь в себе новые, противоположные? Находясь на высоком философском уровне, веришь в то, что внушает интернет, телевидение, написано в книгах и нормативной правде постановлений, веришь в мистику?

Ведущий улыбался улыбкой, о какой говорят "плюнь в глаза, скажет – божья роса". Порождение века – всеотзывчивый и равнодушный.

– Возникла настоящая власть народных корпораций, в высшей степени честная – открыто объявляет о своих доходах и их истоках, на все есть чеки. И работящая, там нет места бездельникам. Все знают о ее порядочности – бережет здоровье всех подданных, они живут обеспеченной жизнью, даже бездельники на велфере, как вы. Запрещены вредные привычки – спиртное, реклама порнографии, ЛГБТ.

– Но почему нет счастья?

Округлый ведущий поднимал вверх ласковые глаза, отвечал с застывшей улыбкой:

– Что такое счастье? Это когда отдаешь себя обществу, без остатка. Служение добру, к чему призывает наша общая власть. Это и есть счастье.

Веня усмехнулся.

– Отдают все – перед смертью. Когда уже ничего не нужно для себя.

Мне противна гладкая физиономия ведущего – не за что зацепиться, и я храбро влез:

– Отдавать может только личность! А она появляется только в самопознании.

– В самокопании, молодой человек! Человека не изменить, в нем есть и доброе, и злое. Только законы могут направить его к служению добру.

Лицо округлого стало жестким.

– Сейчас стало ясно – Сталин предвидел, чем обернется развал Империи. Народы после развала Империи нахватались столько бед, что многие пожалели, что родились. Неадекватность и паника. Страхи и недоверие, безысходность и безнадежность. Оттуда наши фобии. Вы снова этого хотите?

Площадь заволновалась.

– Олигархическая власть должна уйти! – кричали в толпе "бесполезных".

– Уже видно – народ закипает. Установили демократию, свели гастарбайтеров, и оказалось, дело не в них. А в самой сути системы.

– Ничему не научились.

Округлый горестно закончил:

– Вам дан великий дар пост-цивилизации – сидеть сиднем в ваших ячейках и одновременно путешествовать по всему миру, только включите свой карманный пульт управления. Что еще надо?

Мы шли на экономический Форум, все еще задетые телеконференцией на площади. Мне совсем непонятен способ мышления "гимнопевцев", как мы таких называем. Их волнуют отдающие железом "духовные скрепы", звериный инстинкт восстановления империи, собирание славянского мира.

Я не чувствую в себе таких корней. Нас уже не называют национал-предателями, хотя относятся настороженно. Я больше ощущаю себя гражданином мира, мне тесно в несвободе. Может быть, нет наций в чистом виде, в нас намешаны все расы со времени великих переселений, как у меня – русская, украинская, польская, даже бандитов – китайских джурдженей.

Отчего они не принимают обновление? Страх перед бунтом с булыжниками в руках – оружием радикалов? Не желают перейти в меньшинство? Возможно, не верят, что с нами им будет лучше, и тревожно виляют перед решительным выбором. Вялая восторженная масса, в удивлении вбирающая в себя опасные идеи и готовая от страха идти за тем, кто сильнее.

Защитники стабильности, как правило, сытые устроенные люди, на должностях, обладающих тенденцией повышаться, с заботливыми семьями и благоустроенными квартирами, дачами и кое-каким капиталом. Но нищие, даже сытые, не бывают довольными ничем. Чуть не сказал: пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Наши сторонники относительно бедные или со средним достатком – средний креативный класс, тоже слишком серьезные и опасные. Во всеобщем однообразии существования: работа – дом – снова работа – это кипение кажется пеной свободы, не затрагивающей тяжелое дыхание океана.

Вене те и другие представлялись мальчишеской ватагой дерущихся стенка на стенку.

– Люди соскучились по физическим действиям – насилию с мордобоем, страхам преследования. Это атавизм с древнейших времен выживания. Теперь эти желания переместились в толерантные диспуты, где никто никого не слушает, в жестокие спортивные соревнования.

– Через нашу дурость не перепрыгнешь, – самоуверенно воскликнул Батя. – Мы всегда будем бродить во тьме.

Ему чего-то не хватало, чтобы доводить мысль до логического конца.

– Осатаневший фанатизм с обеих сторон. Революционеры не терпят спокойного анализа, что будет дальше. Готовы отождествлять свою правоту с правотой мира, и даже самого Бога. В результате все революции кончаются одним и тем же – восстановлением привычного. Наступает полная толерантность вместе с политкорректностью и мультикультурностью. Протест, никогда не умиравший в истории, так освоен элитами, что стал формой культуры. Сама экономика выдавливает из себя идеалистов. Пока не будет переворота в сознании.

Я снова вообразил округлого депутата с примиряющими манерами, считавшего, что оппозиция – ответвление «всемирного заговора», и во мне взбурлило осатанелое состояние.

Мы шли свободно, не то, что в Нью-сити, где сплошное движение транспорта и нет тротуаров для ходьбы. На площади много праздношатающихся, у многоэтажек на скамьях, как встарь, судачат старушки. Сзади многоэтажек видны хибары, напичканные роботами-уборщиками.

Батя примиряюще говорил:

– Ты что! Это вечно – борьба добра со злом. Разделение человеческих типов на консерваторов и оппозиционеров не зависит от революций и переворотов. Это вечные психологические типы: довольные или упоенные жизнью, или равнодушно-разочарованные, или убегающие из одиночества, как ты. Вам всегда нужно сострадать другим. Я отношусь ко второму типу, всеяден, не чувствую в себе ни гнева, ни восторга, и это мне нравится. Люди всегда будут крутиться в этом чертовом колесе. Выше антропоцентризма не прыгнешь.

Веня озадаченно посмотрел на него.

– И только перед смертью начинают что-то понимать. Надо ставить цели иначе. Писаная история состоит из биографий вождей и героев, изумляющих событий, записанных летописцами: массовых убийств, побед и поражений, чудесных явлений. На самом деле она состоит из любви и близости в семьях, и отчуждений, когда идет охота за пищей, – неписаной истории безвестного человечества. Нужен диагноз любящего или отчужденного сознаний, как они работают в современном мире. Почему не могут найти равновесие? И есть ли пресловутая национальная идея? Надо развивать душу, заняться самопознанием.

Удивительно, насколько мысли Вени совпадают с моими! Это и плохо. Мне хотелось услышать от него что-то новое, поразительное. Люди накладывают схемы технологий на сырую жизнь, а она идет себе непредсказуемо. Может быть, и мы сами еще не понимаем, что цепляемся за традиции старого гуманизма, которые постепенно вымываются новым временем? Мы все еще внутри советского духовного аскетизма. Наша душа – коллективная, «единица – ноль». Сейчас это переходит в ценности корпораций, мы любим корпоративы. Неужели не понимаем, что внутри нас – ад? Если заглянуть в себя по серьезному, то впору повеситься. Вглядываться в себя тяжело, невыносимо. Впрочем, возможно, у поэта Вени там непоколебимо ясно, а у Бати – вообще там ничего нет.

Веня вздохнул:

– И это человек – самое чудесное, уникальное создание во вселенной.

Я понимал его, но все же что-то было неясно.

– Даже подонки?

Веня усмехнулся.

– Вот, смотрю на грешную голову Бати: она все время высасывает знания отовсюду. Что это такое – мозг человека, бессмертно углубляющийся? Как человеческие мозги ежеминутно и бесконечно расширяют и накапливают знания? Что это за непостижимая бездна – разум?

– Надо бы сузить, – заржал Батя. – Только все равно в наших головах бардак.

– Не сузить, а осмыслить, чтобы увидеть единое. Борьба идет потому, что люди что-то ждут, надеются. Значит, человечество – на подъеме, в сотворении из космической пыли своей звезды, а не разрушается на мертвые осколки.

8

Наша некоммерческая организация прорвалась на всероссийский форум по окружающей среде.

Шефу надоели форумы и конференции. Там все старались высказать свое, и никто нас не слышал. И он послал меня – вручить нашу программу министру. Надо было решать, что делать с нашим шатким положением.

– И вручи ему нашу медаль конкурса. Может, обратит на нас внимание.

– Но там же написано «Экологически чистая продукция»!

– Неважно. Другой у нас нет.

Веня и Батя были приглашены в качестве корреспондентов редакции журнала «Спасение». Форум проходил по старинке, вживую, в Президент-отеле, а не через многолюдные «мусорные» телеконференции. После увлечения телеконференциями поняли, что нельзя слишком удаляться от человеческой соразмерности и тактильных ощущений.

На проходной Веня с Батей прошли вперед, но охранники остановили меня, усомнившись в приглашении маргинальной организации из трущобы.

– Ты куда? Выступающий? Такой молодой?

«Тебе какое дело, качок!» – закричал я. Правда, про себя.

Но приглашение было не липовое, и меня пропустили.

Мое настроение испортилось. Ослепительный парадный свет зала, уходящего вниз к зиккурату-президиуму, над ним с проекторным плакатом на экране "Конец XXI века – конец истории!" скрывал пустоту своей торжественностью.

Я нашел в рядах Веню с Батей, и подсел к ним.

Грянул гимн, все встали.

Пожилой благообразный председатель в модной чиновничьей тоге трепетно зачитал приветствия «от верхов», голосом диктора на параде.

– Форсайтные технологии достигли таких высот, что человек погрузился в удобства, убаюканный в чудесах инновационных гаджетов, в которые превратились старые телевизионные ящики, и экраны вспыхивают и порхают вокруг сами собой, даже от взмахов рук, как бы материализуясь из ничего.

Батя шепнул мне:

– Когда стараешься разобраться и освоить их, время не идет, а ухает в бездну.

Веня громко и хмуро сказал:

– Исполнились желания Платона и Христа: реальностью человека стал его дух, а тело – иллюзией.

В зале на него стали оглядываться.

Председатель продолжал читать, вдохновляясь от слов приветствия:

– Ушли страсти, двигавшие человечеством тысячелетиями, войны, убийства ради обладания материальным имуществом, семейные трагедии из-за нехваток, воровство и коррупция, потому что все стали сытыми. Сбылись слова Маркса: от каждого – по способностям, каждому – сытость.

Он остановился, в глубоком удовлетворении.

– Ушло время, когда народы, партии, общественные институты делили шкуру неубитого медведя, отвоевывали друг у друга место под солнцем, считали свою истину сакральной. Сейчас в космосе, в точке равнодействия противоположных тяготений, сосредоточены скопления спутников, изучающих условия на землеподобных планетах, имеющих воду, в космических зонах жизни. Приближается великая эра переселения.

Наверно, световой год до ближайшей планеты казался ему обычным годом.

К трибуне нетерпеливо повернулся почетный приглашенный министр, сидящий в президиуме в тоге благородного патриция, и председатель поспешно дал ему слово. Тот, с усталым уже с утра мятым лицом, мутно озирал зал, не веря ни в какие рекомендательные сборища.

– Как вы знаете, с перемещениями со скоростью света в мире программного обеспечения мы аннулировали пространство. Наши люди-творцы сами создают время, социальные связи, законы, обязательные для всех.

Министр равнодушно сообщал о будущем, как будто оно у него в кармане. За его деловитостью не ощущалось никакого порыва, а только раздражение.

– Значит, так. Мы перешли зону сингулярности – точку ломки прежней эволюции, и выходим на новую стадию постэволюционного развития. Усиливаем мозг человека, активизируя память и когнитивные способности с помощью экзокортекса, размещенного вне организма. Идем в эпоху трансгуманизма – исчезает размытость границ между человеком и киборгом – искусственным телом для достижения практического бессмертия.

Его прервал Веня, так же громко:

– В ваших светлых цехах новой цивилизации, в тихом жужжании компьютеров лишь мелькают виртуальные тени людей. Входишь в них, выходишь, и ничего не происходит. И втягивает желание уютно жить в качестве автомата всемирной корпорации.

В зале послышались редкие хлопки аплодисментов. Батя демонстративно громко захлопал в ладони.

Министр запнулся, как будто забыл, о чем говорить, и пососал удачно пригнанный зубной протез.

– Наша программа «Аватар-2», основанная на НБИКС-технологии [2] , дает возможность продлить жизнь человечества. Наша страна – колыбель танатоборчества, в которой барахтался еще первый великий космист Николай Федоров, мечтавший воскресить людей и воссоединиться в общем деле объединения человечества!

Он раздраженно поискал в планшете. Ему, видно, надоело напрягаться на вершине научной мысли.

– Технологизация жизни превратилась в естественный ход вещей. Не стало схем, которые накладываются на сырую жизнь. Главное, снова не свернуть на путь насильственного вмешательства в природу и развитие общества. Никто не смеет посягать на этот священный путь, о котором мечтало человечество, и отдавали жизнь миллионы людей.

Мне показалось, что он догматизировал даже свою живую мысль.

Веня встал, взял персональный микрофон у кресла.

– Как вы смеете использовать жертв истории, страдавших от, якобы, «естественной» системы разобщения? Ваши технологии АНУБИС становятся проводником умерших в загробный мир.

Взгляд министра ожил, словно он почувствовал интерес к жизни. Зло глянул в зал, не видя прервавшего его речь.

– Мы никого не используем. Более того, ведем непосильную работу по собственному отмиранию. Ведь раньше была вертикальная система управления, но она потеряла свое значение. Отмирает вертикаль и иерархия, но система не отмирает, становится морским прибоем, или полифонической музыкой. Как видите, мы тоже вовлечены в полифонию.

Он был не против, что его ведомство растворяется в полифонической музыке развития, потому что и в ней есть незыблемая иерархия, где он был на вершине.

– Не заплетайте мозги, – сказал Веня. – Как и тысячелетия назад, угнетенное большинство находится в нищете духа, вознесенной на новый уровень развития цивилизации. Пользуется удобствами технологий, но по-прежнему выживает. Как независимые общественные организации, которым нет дела до программ власти. Видимо, людей тьмы и тьмы, на всех не хватает даже пост-цивилизации.