Берега дождя: Современная поэзия латышей

Сонеты

1распаренных часов там запах таети циферблата влажное лицонам говорило: резвых беглецови лошадей Бог хромотой караетне миг трепещущий но тягостная властьдней скошенных гниет в корытах нашихи месяц к спинам оводом припавшийкровавой влаги насосется всластьнам царственные грезились кобылыконюшен избранных, да ветер прямо в лобно жеребята бегали вполсилыа мы неслись не разбирая троптак что нам вслед часы ползли унылохоть старым клячам не пристал галоп2там в коридоре завывает ветерзвенит топор сколачивая клетья встал в дверях но никого не встретиллишь паучок уныло штопал сетьвсе узелки давно прогнили в домев нем мыши отмечают рождестводетей в нем крестят мертвецов хороняти стали вэли забывать родствотам паутина оплетает плитыдавно прогнили в доме узелкино в тех ячейках наши вздохи скрытыих ободрать не сыщется рукина паутинках повисают душикак только в очагах огонь потушат3сколь тучен август каждый в нем богачбегом бегут из перезревших комнатмой стол скуднее август так горяча я себя в другое время помнюс таким достатком нечего начатькогда в плоды перерастают брызгия звездный свет сбираю по ночампокуда пахотой осенней лоб не выжгловновь по дорогам запахи идути воздух пересыщен пряным сокомв опавших яблоках слова жирея ждути ветер гонит развивая коконменя с жалейкой-посохом в рукедо самых зимних кленов налегке4столь унавоженные слезыдолжно быть примутся вот-воттвой колос силу наберети с наслаждением возьметпривесок сытный и серьезныйвесельем высушенный ротдешевое веселье трачуа этот хлеб не по плечуя неоплатный долг плачухрустальными слезами плачудавно указан мне наделземли печалями обильнойгде вместо пота слезы лилии оставались не у дел5нас связывают вместе хутораи рассекают как ботву дома-колодцытот сеятель их сеял не вчерано вот посев его нас видно не дождетсяза домом дом в глазницы вставлен крествновь ветры шастают и обирают ветвии лампочки под потолком прощальный тресктак одиночество на мне затянет петлюгде всходы вытоптаны одиночество цветети в щели заползает понемногуеще на кухне мне балладу мышь поетей отвечают доски у порогаих скрипы знаю я наперечети разбредаются дома по всем дорогам6сверкать мечу короткой клятве длитьсяи грому грохотать еще не разно росчерк молнии забыть стремится глазво имя капель на зеленых листьяхнеразличим на мокрых облакахтебе подписан приговор короткийчернила цвета молнии поблекнути дни печатают гусиный шагодно мгновенье для тебя мерцает текстс прикосновеньями усталыми борясьи снова в небесах грохочет клятвав пологости часов секунды всплескхоть древней клятвы неизбывна властьее значенье никому не внятно7летят зеленые секирыпора начать веревки витьчтобы ромашек наловитьв гарем владыки полумираи лист дрожавший на ветрутеперь сердца разит отважноа птичьи голоса столь влажнычто рыбки мечут в них икрувсе будет продолжаться дольшечем мне глаза залепит снегкто там следы сумеет волчьиспугнуть с оледенелых векгде я сосульку со стенышлифую на бруске луны

«Осень...»

осеньглаза мои кто-то заводит в хлеви доитосеньалой дробью рябинацелит парню пониже спиныа тот вспархивает птицам вдогонунося лук и стрелыосеньпод каждым деревом в продаже грустьза красные жетончики листьеви вдруг продавцы косякомснимаются с местаосень осеньвот мое времякогда ангелы сватают бабу-ягуи их черно-белые детикупаются в первом снегу

Соприсутствие

«Плачет над гнездом кукушка...»

плачет над гнездом кукушкапрячет селезень иглусвежих облаков ватрушкибудут каждый день к столуиз осоки прошлогоднейжаба лает как свиньязакажи междугороднийдозвонись до бытия

«На кухне жарится роза...»

на кухне жарится розаи жарится виртуознонатерта аттической сольюприправлена чистою больюи пахнет она столь сытночто имя ее забытоодин кондитер-невежамечтает о розе свежей

«Сладкая медуница...»

сладкая медуницав красных рубашках полов белом мне слаще спитсяя лучше лягу голымбез символикисоло

«Шкура хрипит на ладан...»

шкура хрипит на ладанвот доношу и ладноБоженька дал такуюв ней по себе тоскуюв августовском банзаея как часть урожаяшкура с меня слезаетзамысел обнажая

«Тогда садами фавны плыли...»

тогда садами фавны плылитогда венеры шли прудамитогда мы рысаками слылитеперь отходим поездамик тем станциям где жизнь корочечем рельсы звездных многоточий

Иван Купала

травы кузнечик сотыфакелы пиво и сырвышел мир на охотуссора зашла в трактиркаменных рун узормертвой волны позорвновь поникает взорвставшей со мной в дозорнекому мне помочьмгла Иоанн и прочьнад Иорданом ночьточь-в-точь точь-в-точь точь-в-точь

«Над Вентспилсским молом где волны...»

над Вентспилсским молом где волнывстречаются с вечностью голойгде облачные бастионычервями источены молнийсосущие ветра уколытам мерой отпущены полнойза Вентспилсским молом где чаеккак бомжей похмельных качалокороста бетонных ячеекдвоих одиноких встречалаи будущих жизней причалымы в небе легко различалина Вентспилсский мол где мы будемгде есть или былиневажнодевятый навалится грудьюи лапой ощупает влажнойслеза пополам нас рассудиткак хлеб как последняя жажда

Юрис Куннос

Juris Kunnoss

(1948–1999)

Великолепный поэт, уникальный, как Алмаз раджи. Сгусток вербальной энергии, кристаллически самодостаточен и – даже когда не слишком жантильно огранен – чист и первозданен. Если бы он писал на языке, который понимают не полтора миллиона человек, а хоть на полпорядка больше, его известность была бы европейской. Третий брат в обойме Берзиньш-Рокпелнис-Кунносс. Идеально подходил на рольхранителя-домового в почти, по балтийским понятиям, мегаполисе – и на отдаленном хуторе. Совершенный лингвистический слух позволял смешивать английскую лексику с русским матом, чистый лиризм с детальным повествованием.

Песня большой Латгальской дороги

там лето все в репейнике с дорогами молочнымив пузатых жбанах пенится и нам усы щекочетвплетает ленты в волосы распятьям панских вотчинвздыхает на три голоса и о душе хлопочетцыганской скачет бричкою звенит ключом лабазникав Прейли едет в Резекне на ярмарки и праздникиморгает старый чертов черт играет кнутовищеммол в Силаянях вам почет а здесь ты как посвищешьпослушай эй я твой свояк ах как горят глазищатри головы смотри чудак и вон еще почищено лето красное само на жеребце проказникепускает рысью в Даугавпилс на ярмарки и праздникизамурзанные мордочки блестят коленки голыеи хочется и колется мы пешие вы конныеа под землею бродит сок колосьям кружит головыи осень тащит туесок колоды краски полныевезет дожди за пазухой бегут лошадки в яблокахв Лудзу едет в Краславу на праздники и ярмарки

Контрабанда

* * *

это не Висагалс. Еще только Висикумсэстляндский ветер во лбу, и у всех пятерых жеребцов звездаошиваясь у винокурни, спрашивал, спрашивал, спрашивало хозяевах здешних мест (упомянуты в летописи), королях контрабандыкороли: гнали плоты и стада кнутами, шестами, весламиберестяную дуду к губам – аж на Толобском озере слышночто до Риги и Пскова, то «пошлиFна» всегда наготовепривыкли к иным путям, срезая угол покручеу эстов лен в цене, спирт, почитай, что даромотрыжка с похмелья будит ИльюFпророкау колесницы его, глянь, колесо отвалилось – вот она, контрабанда!падает на границе – половина эстам, другая леттамв реку катится. Сбегает река с горы жемчужиной – и тут катарсисСарканите, Акавиня и Виргулите, зернистые спины форелейвенец короля контрабанды потокуносит. В следующий раз Висагалс: глазаFозера, могилы и Айвиексте

* * *

Лаптава. Вслушайся в имя: Лаптава…Как лопата в руках землекопа, мужицкая лапа, как рыжее лыко на лапти,как… черт знает что.Здесь муж жил, славнейший из всех,что водили плоты по Педедзе, Болупе, всей плотогонной дружины.Им и нынче стращают детей, шепчут вечером сказки.Очка из Лаптавы, картежник, пройдоха,чей папашка рожден был весной на плоту очкиной бабкой,кончиком ногтя подчищал плотогонов последние латытак, что многие шли потом без сапог от корчмы до дому.Лошадиные дуги, полозья саней, колес тележных ободьяОчка гнул на пяти распялках, вон лез из кожи, в ржавом поту купался.И вот уж лет пять или десять, как он на новых угодьях,у вечных источников, с острогою в рыбьей стае, небось не попался.Должно быть, спустил уже ключ от ворот Петра-бедолаги, крылья ангелов,пропил, должно быть, у чертовой бабки последнюю щепку,вот и замерз, плюется Очка, дрожит в пыли на дороге,того и гляди, встрепенется, как ворон, вернется обратно на землю,туда, где древнее Очеле топорщит, как зубья пил, свои крыши,и где имена волхвов мелом на каждой двери, пусть помнят,кожи киснущей смрад, распаренных дуба и вяза запах,и музыкантов окрестных звуки, что твой туман, наплывают.Да, водился с крустпилской шпаной, в корчме базарил,бревна багром тибрил с прибрежных складов,промокший насквозь, вшей выбирал из-за ворота, вечно жаждал,и, перелистывая страницы, заскорузлый палец слюнявил,повторял тихо: Лаптава, Лаптава…

Путь масла. Пятьдесят лет назад

до света на рынокв набитой горбом телегезвенеть туесками, горшкамибочонками, крынками, банкамисвой подымать достатокцепляя взглядом как спицейсвой путь от синего лесак ячменным граненым колосьямно корни столетних сосенкак змеи, в сумраке вьютсягремит, спотыкаясь, телегаи сливки становятся масломот прибыли пшик лишь тольколошадка рабочая в мылеи ты на Гулбенском рынкесадишься, приятель, в лужупуть этот слишком ухабисти вот, поплевав на ладонихозяин подрубит корнии срежет крупные кочкиспугнет воронью семейкуи сгонит с дерева дятлаа раз привезет из Гулбенедобро и четыре молитвыкогда земля набухаети вязнут в лугах колесатак вот, весной этот путьзовут еще по-другомусначала хлебным путеммуки ни ложки, а листьяклена в печи от позораскручиваются и тлеюти только потом путь маслапоскольку в Гулбене славныйспрос, и склоняют имярубившего корни-крючьяи конь не трясет мосламиа шагом и медленной рысьюкогда уже поздно молитьсяи на пути к погосту

Курземский берег

Якоб усталый рассвистал свои лодки по светумедь столетий горчит в кисетах пора и подымитьсвить лоскутик того табачка снять стружечку этогояблочка выцепить какого-нить под дверьмино Дарте неймется мозоли да зуд постигличто кара небесная пальцы гребут по рядамднем базарныма в деснах беззубых что в тиглеплавится стран заморских звонкая даньтих Иов после фильтрациимается человечевидно в башке этой что-нибудь стало дугойвдеть бы бычье кольцо в ноздрю да коромысла на плечивздетьпусть миры кружась не лезут один на другойкак там наш Янкеле обрящет свои горизонтына крылышках тех восковых белым соколом вследслепящему ветруслепому от ярости солнцуно взгляд исподлобьямолочно-сед

«Забыть о курземском сплине...»

забыть о курземском сплине о Земгале своенравнойкрепленых портовых винах крапиве кусавшей ногизаехать за Балвы в чащу и сделаться месяцем славноили пыхтеть и дуться кипящим котлом на треногесанями полными скрипа проехать вспученным лугомстать лошадиным бегом на пасеке вдоль опушкикогда дороги под снегом а с мая солнце по кругугде пчелы требуют выкуп когда кукует кукушкагде горла коса не щекочет притом стена за спиноюни места ни срока точно туман нависает стеноюправый берег в осоке стена за спиною

Гербовое стихотворение

Ояру Вациетису

Один разорившийся аристократс лицом напоминающим морду шпицапродавал в коробках изFпод монпансьевинных улиток на базарчике в Торнякалнсепреимущественно гостям столицыи свой небольшой доходкопейки что бились в карманах как мышки в пастион честно нес в свой холостяцкий home и грустили делил на три равные частипервую треть он посвящал винукоторое красной струей лилось горяча желудок и глоткувторую треть выбрасывал в Марупе и сплевывал через плечонадеясь вернуться к своим коробкама третья часть что делать с ней он не зналон думал заказать свой родовой гербприбить над маркизойи так привлекать клиентовта третья часть что делать с ней он не зналхоть она и росла не отходя от кассыуже скопился приличный гербовый капитали он отдал все на будущий мостчто должен вести через Торнякалнс к Юрмальской трассетеперь аристократа нетулитки плодятся в дворцовых парках и Бог с нимиисчез и базарчик воздух от нашествия автоулиток пухнетно если в каждую опору моста не вмуруют герббоюсь он рухнет

Танцы по средам и субботам

Что делать? Снег, слякоть, дождик, бодяга,горблюсь, как чага, как береста сырая;чих, кашель, и с чесночком-трудягойвнезапный привет из Болдераи.Автобус? Точно, бежит, погода проклятая косит,ветер точит, режет; на деснах тянучка преет,болтается флаг, фонарь, прицеп на колесах,пират с дешевой обложки (подвязан к рее).Сезонный жду пароходик. С лесоповаларев сирен – фейрам! – и часы обмирают.Сезон отменяется. Но из объятий причалавыскальзывает маршрутка Волери-Сурабайя.Но стоп! Прачкам сказать «Бог в помощь» там, у сарая.Кто их нарисует? Кто сочинит романсы?Я? Вряд ли выйдет – нужно попасть в Болдераю.Другим еще хуже – гранки, пасьянс, а в среду вечером танцы

«Как нам нравился запах бензина...»

как нам нравился запах бензиначерный кипящий асфальт в радужной масляной пленкеотблески окон в лужахпривкус олова тонкийи покупать цветы за деньги казалось – бредпорой выпадало счастье за пуговицу взять трубочистасвидетели наших встреч – жестяные навесыи у тебя на щеке в мокром туманекопоть оставила следв ночных садах мы скиталисьмесяц хранил нас надежно все двери закрытыи после гудков паровозовлишь наша усталость скажеткак прохладенобещающий все что хочешь рассвети звезды что падали в сумкуиз породы ночных фиалоки так тяжело просыпаться вновь на скамейке в паркев Золитудегде на воротах снаружи надпись «выхода нет»

«Улица Гертруды...»

улица Гертруды К. Маркса в просторечии Карлушатропка коммуникация она же тоннель в оврагеиз-под курятника «Пилсетпроекта»в обход церкви в тени победителя змея через улицу Ленинапока булыжник дробится в газах выхлопах сдвигах фаз нету большедюжих мостильщиков владевших секретомкак выложить арочный свод на двух водостокахулица с зеленой калиткой в стене но вот не могу найтис которой дворами за сквозняком пойдешь и выйдешь к соседуеще дальше к вокзалу на берег Двины еще дальшеулица чью сердцевину дырявят трамваи как легкоес заезжим двором для извозчиков но об этом послегде на углу улицы Авоту видел вытекший мозг человекагрузовик же промчался мимо не тормозя (а можетмне так показалосьгде во дни мальчишеских игр смеялись лавки как бабочкиторговля в подвалах березовые кругляши и торф-брикетыбельевой каток погромыхивал артели спартак прометейулица чьи створы как губы а красные зенки башмачниковтаращились на покрытые каплями пота жирныетуши швей булочниц и сок из бочек капустыпо улице Курбада улице Админюа Ирбе спрошенный чего ходит босыми ногамиобычно сплевывал «чтоб уши не мерзли»)теперь упирается в хрящ железной дорогипоезда не стучат но странно свистят по-птичьии лишь подозрительно склизким туннелем можнопопасть на улицу Даугавпилс

«Один резерват в центре города все-таки сохранился...»

один резерват в центре города все-таки сохранился

там цветы и гречиха растут и пчелы сбирают взяток

там вздымают ковали молот и храму ворота куют с чугунными

листьями колокол

и юнгфрау Эрнестине золотое колечко

один резерват в центре города неизвестно как сохранился

там Смильгис театр играет там подручные катят бочонки с рынка

там органы ревут в тени древес там в песке купаются воробьи

и дурацкая башня шарится на месяц с крылечка

один резерват в центре города пока еще сохранился

там разбить палаточный лагерь там запрячь рысаков в кареты

править в Вентспилс Ауце Лиепаю через неделю вернуться

и с волком-гонцом восточным царям отправить сердечко

Улица Александра Чака

IКогда твердеет мгла селитрой,глаза домов янтарно-четки.Их крышам снится сон нехитрый,когда твердеет мгла селитройи мужики несут пол-литраво двор, где сгрудились пролетки.Когда твердеет мгла селитрой,глаза домов – янтарь на четки.II…и вывески, красивейшие и разнообразнейшие вывески,повествующие обо всем, что здесь не продается:лаковые лодочки, салями, перстни с брильянтами, водка,газеты, что врут, и попугаи, что, возможно, правдивы,любовь к апельсинам, лимонам, грейпфрутами три апельсина безо всякой любви,мороженое,зеркала фантазии,цветочные сны,и того всплеска от соприкосновения в полете с прозрачными крыльями,и того дерева, вышедшего постоять в лунном свете,непроизнесенного слова, несочиненных стихов —ты тоже не купишь.

«Искал улицу Розена самую узкую в Риге...»

искал улицу Розена самую узкую в Ригеее подвалы затопленные засыпанные хочу облазить при светефонаря как расстаться с утопией о государстве соединенныхбаров подземной сети где неделю позволено будетбез просыпу глушить с детьми подземельяискал улицу Девственниц самую короткую в Ригесо стороны Малой (что характерно) Монетной улицыглухую улицу Девственниц с выходом через милициюгиды не знают о ней одна пожилая дамочка даже обиделасьпутеводителей нет и планов а сержант так и не понял лишьруку четко к фуражке решил приложитьна Барахольной улице споткнулся о старый чайник паянный восемьраз ветерана Парижской выставки жестяных изделий попалк кроту за подкладку спасибо спаслида на Амбарной улице инструменты из цеха каменщиковплющили меня мордой об стену я вспомнил ту песенкуо распродаже инвентаря в связи с наступлением войни кариатиды корчились рядом и лилии отцвелиоазис этого города археологический парадизгде на городище ливском РозенFдомовладелецсам себе кажется Руозеном круглее звучитно сержант так и не понял лишь руку четко к фуражкерешил приложить молдаванин или азербайджанецон знает только «Алиготе» и «Саперави» и «Агдам»

«После очередной театральной премьеры...»

после очередной театральной премьерыаплодисментов цветов вина и елеямы оказались в подвальчике мастерскойнасквозь пропитанной казеиновым клеембыло чем полакомиться взглядуиконы вперемежку с ню и порномодели на шпильках разносили кофеподрагивая ресницами и покачивая бедрамимы рассуждали о том как заработать деньгина некоей улице восстановить церковкупосасывая разбавленное импортным тоникоммолочко от бешеной коровкиодна из икон уставясь на насвыражала неодобрение очень бурнопрохожие деловито сплевывали в водостокв порядке очереди минуя урныдух святой оказался крепоки мастер выплескивал скипидар в окномы каждую каплю пили за предковв тот раз нам не было больше дано

Пять семь

«Я вернулся в свой город исхудавший как гончий пес...»

я вернулся в свой город исхудавший как гончий песчто пропал и вновь объявился принюхиваясь к родному столбуадреса полустертые перемигиваются как лампочки над тем перекресткоми с усищами монстра нажравшийся электричества везет меня трамвайбуспо местам где счастливы были где каждая вещь считает владельцаминас однихгде до сих пор скрип в парадном как гамма как додекафонический джазбудто в состоянии невесомости выплывает из дымкичерепичная крыша или лепной карнизи я ощущаю их как слова «тогда» и «сейчас»словно мода капризны так же изменчивы все с той же тягой к властив кровифиолетовые сирени тигриные полосы облачное оперенье драконаи раскраска домов веселей год от года и напоминает бисквиттак что взял бы и надкусил хоть один да я уж не тот сластенамне хлеб-соли достаточно как при коммуне а пью я водуоднако законы еще не отменены и гульфик на шее не всем по вкусуточь-в-точь как в тот раз по Парижу брожу с Бедекером 1912 годабез су в кармане в Латинском квартале живу собирая мусорздесь не легче но все-таки Рига обволакивает мантией нежнокогда дождь моросит прикалывает к груди золотую булавочку ибонужно чтобы сменилась мода и чтобы прошло время прежде чемсине-стальные молча зайдут за мной и вспыхнет словечко «выбыл»

«Если давно не случалось в Курземе быть...»

если давно не случалось в Курземе бытьв переулках Задвинья поймай перекличку шарманщиковводопад на улице Ивандес и звон у речного устьяедва лишь клин журавлей под тем же угломпроспиртованный воздух нюхни за Брамбергес над бывшею монополькойи чтоб пожарные на каланче у Шампетра дудели и били в бубнына площади Рысаков мотор закряхтел закашлялпо улице Апузес откуда автобус бывало на Руцаву к озеру Папескогда с плантаций тюльпанов восстанет Ева словно из чрева материпокажет точно стрелка часов где стопроцентного видземцаОяра Вациетиса встретитьв имении Кандавской улочки метит рак широкой клешней золотую рыбкупатримониальный округ Риги платит налогиза то что давно не случалось в Курземе бытьда кто же мешает

Почти дневник. 1989

26.01

по рельсам мчит дрезина среди рифм и ритмнепростно дважды преломляясь между тучпо закоулкам и промоинам горитдрезина как последний лучс которым баню истопить и покурить ольхойи травы освятить и упросить чердаки сердце сердце прятать глубокоедва заплещет грусть пусть будет такторит дрезина путь и можно петьздесь где-то зона караваны у ручьяи птица бьется пойманная в сетьеще ничья

25.01

кризис одоленвпереди круизогни маяков обещают призпо морю носятся как пиратыофицеры лекари адвокатывырвемся из удушливой эрывослед крысам и осьминогамих интеллект в недоступных сферахдолжен вести по иным дорогамгде можно все на что нет запретатам где глаза даны чтобы видетьтак где уши даны чтобы слышатьгде мы не мерзнем совсем раздеты

22.01

и голубь посланный им через шесть недель путиназад к ковчегу возвращается покорногонца пока он бездною летитскупая совесть иудеев кормитдадим же вестнику отборного зернапусть облако воронье дышит жаромне многих испугают временаобжалованию не подлежащей карыно голубь посланный им через шесть недель путиназад к ковчегу возвращается покорнои никого не может здесь найтикак опоздавший почтальон в измятой форме

23.01

когда ты стынешь схваченный ненастьемза крест церковный зацепившись шпоройеще купить весь город в твоей властис осенним рынком речкой и соборомкто дорожит пропахшею болезньюи грязным трюмом денежной бумажкой?уж лучше скрыться где-нибудь в подъездеиль к мачехе податься в замарашкиах золотая пленка на которойдрожит весь мир серебряной луноюеще ты можешь сторговать весь городи Бога не пустить в окно ночное

23.01

в раннем средневековье мы обитаемв памяти остывает плебейский мирс запахом мяса из римских квартирпока мы людские потоки считаемнаденет кольчугу степная стаявсе отчетливей тянет лапу пустыняк грядущему тысячелетию как раненый барсв ребрах дыханий хлопки холостыеи борозда багровеет как Марси бьются у пояса ножны пустыеопределенно линейны время и фрескито что избыточно сдавлено прессом

25.01

я одевался в то что мне соткал паукв петлице веточка мышиного горохаа пуговицы нет поскольку вдругнить порваласьсбежала рыбка-крошкаона одна с ума меня свелакак в омут Гауи я был затянут в безднукому я угрожал дурак и бездарькогда туннель мембрана и стрелавонзилась в глаз и там на дне заселавсе всё равно примчатся пить ликери что поэзия наворожить успелана повороте вывалил шофер

25.01

когда останется лишь пять минути пять последних дней уже не в счетмолись тебе помогут и намнутснежков хоть полный короб и ещек сухому словно кашель чет-нечетчасы свое добавят тики-таки к белому листу опять влечети жить не надоест пусть даже такЛетучие Голландцы среди тьмыдраконы в небесах и звоны в вышинемолись помогут и повалит снегточь-в-точь в перформансе «Среда и мы»

26.01

уже пора сказать «labrīt»извечно Сущему всем тварям всем предметамтри времени для нас как три горысоединили отраженным светомна гроб Господень сбрось ярмо нуждыи ненависть и зависть канут в Летутут нужен новый сруб а у водыпосланец-голубь с пальмовою ветвьюкрылатый гость спустившийся так низкоявленьем —Жизни формула & Coмы будем счастливы и будущее близконо кажется что очень далеко

Три стихотворения на малознакомую тему

* * *

ругался глушитель полуторки, перекатывал шарики дробивыхлопы, чад, со жнивья сорвалось черное облачко птичьепрошили насквозь: дымился походный котел в заботах о хлебе насущномхмель повисал на заборах – гигантский, барочный августбыл вечер воскресный, проехали мимо заброшенной фермы, тамвыбиты окнастояли в проеме дверном цыганята: сестрица и братец? за руки взявшисьбыть может, местные греки – так же безумно и яркоблестели глазенки на личиках смуглыхкогда-то – теперь потухли, запали (так слушают сказку)не шел гномик Румцайс, не мог сквозь колонну пробитьсяперли и перли, глушитель ругался, дробью палил по задам, разрываянейлоновый воздухшныряли лахудрики в сумерках, вдруг слышим: ну, бедолаги, сотрув порошоки сразу майор в пилотке, чтоб снайпер не брал на мушкуа рядом на площади будки и арка зверинца, афишами хлопал ветерфонтан-амазонка с одною отбитою грудьюпили воду – отравленную, так нам сказалиа переспросить было негде: местечко лежало в пылимолчали домишки, на стенах звезда и свастика рядомна башне пробило четверть, по серым мышиным шинелямударили капли дождя. Цыганята: сестрица и братец? босые, за рукивзявшись, быть может, местные грекиуспели проплыть по локальным морям-океанам, снова встали в дверяхпрошили насквозь. А дальше кончалась неделя

* * *

тут мы из гранитных карьеров, где крошки – бери, сколько хочешьили же так – сколько положит Румцайс. На северных склонахеще снег: здесь начинаются чудесные птичьи перелеты(вот и ночью, когда в карауле: вдруг красные угольки изчерного бункера локомотива, но нет тех янтарныхгруш, что прошлой осеньюс полными кузовами домой мы ехали, да) брод сохранилсяи странно: весну сменила зима, обложила озерахрупким богемским стеклом, под которым рыбы – колами глуши,накидывай петлии юные кряквы по зеркальному льду туда-сюда, как в Венециипотом поседели вязы, буки вмерзли в апрельскую грязьна платане (так далеко?) гномик грызет морковкуоткуда же, черт возьми, столько проклятой крошки!вороньи стаи окрест на языке попугаев, и пестрой сойки комоктрассирующийв помещении дежурной смены несу караульную службуа местечко живет: чужие омнибусы, «Таежный блюз»Марты Кубышевой и на ветру пеленкикакая-то парочка, нежно воркуя, медленно двинулась к нам – подошлии начали обниматься, короткая юбочка сразу полезла кверхутак надо. Ты можешь всю землю глазами вспахать, засеятьучаствовать в праздниках хмеля, печатать коробки к спидометрам «Татр»в бинокль наблюдать эротику, шмыгать носом. Так надо. Те двоестарались, чтоб все было видно, еще, кажется, Румцайс подсвечивали палец на предохранителе, и древние тексты вспомнилисьдесять шагов, а ближе не смели не пяди. Озерав них били живые ключи, и юные кряквысверкали, переливаясь, как боулинг-аппараты. Эффект сетчатки

* * *

Гайзиню родственник – Радагайс, Радегаст…мир знакомый и маленький – все мы спускаемся с гор, выходя на равнинудаже море забыто, здесь небо в тысячу разближе. И огоньки во тьме…стою в карауле, в зеленом хэбэшнике, разбитые кирзачи хлюпнулинемой калашников через плечо, папиросу прячу в ладонистою в карауле: ночь, темнота, трясина молчитплеск крыльев в воздухе: скалится деревянный божокмноголикий идол славян, предводитель кельтов,чело на монете, гроза Великого Римаи усталый, небритый ходок через Альпыздесь мы встретились – в спрессованных тысячелетияхдревнее первоплемя на коленях Европы: я на восток отправлюсь обратно,бойи-богемцы (собиратели скальпов) останутся тут:другие уйдут еще дальшена стене надпись: до смерти два шагаположим, враки, и до Москвы помене 2000 километровмесяц совсем близко – неужели до дембеля не дотопаю – нашли дуракахватит стоять, присядем-ка на дорожкугорный воздух бодрит: Радагайс, зеленый подол Европыурановая руда и гномик Румцайс с горняцкой лампойвылез из книжки с картинками, прошел сквозь облако(горы, как опиоманы?) о тайным тропамна лыже одной, получил золотую медаль, сияетбогема праджеров. Стою в карауле, полон интернационализмазвезда просвистела мимо ушей, в пустоты проваловна другой стене надпись: парень, иди домой, Федя твою Наташузаболело колено, кругом чернота – скоро сменятьсяседьмое вступление. Утомительно. Рестораны внизу ни на часкрыши особняков острые, как пирамиды (в Риге знаю, кто этойночью не спит)вдруг полыхнуло, и в ритме ча-ча-чавонзилась еще звезда, попала. В яблочко. Гаснет. В сердце

Напевы после лиго

* * *

«в клетку все, ах все мои платьянебо в клеточку над моей головой»доисторический товарняк под вечер приволок нас в Ригусельдями в набитой бочке; гудок стоп«в аду назрела социальная революцияпотекут по жилам красное вино и сладкий ром»джины, банданы, бабочки на голое телоуголь, шлак, искры; ветер не в бровь, а в глаз«шел снежок буланому под ногидальнею дорогой поспешал мустангеро»на подножках сквозного тамбура, на одной ногеполучившими свое журавлями; мустанги прерий ржут«глаза твои черней и влажней солдатской портянкиноги твои пушистей цыплячьей грудки»колеса стучат, буксы скворчат, пенят вечернее пиво, и в дебряхпапоротниковМарианна, что за блестючий цветок засел у тебя волосах