Песни и падежи
По волне скольжу.На одной ноге башмак, на другой баркас.Подо мной салака, надо мной чайка.Море что пол вощеный.Тонул, бывало, от волос и чешуи вал зелен, солон,быстр, и крепко-крепко пето(в армии: мотивчик тот же самый, а падеж другой).Порядком стынул, лгал. Да, зелен, солон, быстр, да.В любом есть чуточку меня,во мне любого пропасть.Порядком пито, ругано.Над бочками ганзейскими без дна сплошная толща.(Там песни не в ходу, и падежи.Нем на немом там.)Который век с тебя не сводят глаз тампарики на берегу, здесь сельди в бухте.И слишком мало пето. Задешеволожились в землю.(Зелен, солон и быстр.)Дон Альфредо прощается с незавершенным трудом
Ах, жить не живши, уж стареем, не спрашивая, видишь сам, как, что ни осень, то быстрее мелькают спицы колеса.Поют, дерутся, плачут семьи (и брат напрасно брата ждет), был год весенний, год осенний, но грянет страшный зимний год.Ни привилегий, ни прощений, ныряет лампочка в патрон, а в круг со стен сигают тени: шут, черт и ветхий Кальдерон.Ай, слышу глазом, вижу кожей, кому вершки, кому горшки; на костылях бредет весть божья и волос валится с башки.Шагами великанов
Часы спешат шагами великанов. И в кучу родословные, минуты в кучу. И в кучу адреса. Пригубливает солнце полный кубок, год в двери ломится, кромсает семя землю… Но пред тем дух вырвется из хляби. Слышишь, дух по кладбищам, по лежбищам, просроченным календарям, конвертам невскрытым мутит воду. А, Фред Кемпе, ты что-то сделал? Да ничего! Подумать только: взять весь мир перетолмачить – ветку, кочку, птицу! Едва успел схватиться – сразу вечер. Что смеет дух? По силам ли ему побить число, смысл, сущность? И ты оправдан ли? И был ли ты любим? (Ведь это я как Санчо трушу тебе вослед?) И где застанет тебя эстонец: в том подъезде? в Валке? у антиквара имярек? в императиве? в комнате пустой? тут на погосте? ну, и в свой черед где я найду эстонца? на остановке трама? в девятнадцатом году? а может в Пятом? трудно и все труднее сойтись, и кучей все адреса, и кучей родословные. Часы спешат шагами великанов (вдали от нефтяных пластов, зато вплотную к стрелкам – шуруй историю), и рвется дух наружу.С журавлями
Эй Фредис ты вернешься с журавлями (пусть филателисты и эсперантисты приходят рыболовы разводят пусть руками свидетельствуя) эй Фредис ты вернешься с журавлями (как странно но ведь так дух прея удобряет землю и если прошлый год был дух силен то следующему году зеленеть) эй Фредис возвращайся с журавлями (дух нищ ему покоя нет он искушаем но идет свидетельствуя) эй Фредис ты вернешься по весне (все фразы пляшут словно кочки под ногами но без костей язык и лив привязывает к твоему колену лодку пробуждайся дух исполнись жажды в декабре бунтуй и жги зарницы) безумный дон Альфредо с журавлями к нам вернись.Беги на улицу
Брат трупный запах идет от скучных ты на улицу беги.(Дон Альфредо Кемпе по небу идет.)Все смотрят в стену в рот все ищут нет ли фиги они и есть те будущие что грядут за нами но ни рук ни ног у них а только туша в туше дырка берегись той прорвы на улицу беги.(Безумный Фредис Кемпе по небу идет.)Не чешутся ни руки ни язык (все к черту! энтропия!) ничем их не уесть молчат угрюмо а ты чего расселся на улицу беги.(Сам Альфред Альберт Юрис Екаб Юлий Павел следом Кристап с ними Август Фрицис Кемпе по небу идет бряцают шпоры.)Средние века
Душа о мыле стонет, скользкий пол смердит, заныла в сапоге нога и хочет пены Ян.Залито пивом платье, немыта рожа, рот мой черен, камнем чешет черт лопатки, медведь об угол трется.Скачет царский сын и просит осьмушку мыла за полцарства Ян, эй Ян.Тонет конюшня в жиже, соль жжет плечи, на каждой балке висну, задыхаюсь Ян.Доспехи рыцарей рублю, рубахи смердов, вши меня заели эй, Ян.Стоит на белых холмах Рига, мухи жужжат, вливается в Двину ручей и в муках дохнет рыба эй, Ян.Прет солнце в небо, уже одиннадцать пробило в немецких землях, в зените встало время, ищет мыло палач.На колесо ведут меня, на дыбу, вошь из бороды сбежала Ян.Весть синицы
Кто за окном стучит сегодня спать хочу.
Заплаканы глаза но солнце лезет в небо пусть скачет меньший брат пусть вьется жеребец.
Смеется воевода: нет.
Вот и остается – тот плащ из тех метелок овса тот шлем из тех цветов гороха много лет пройдет.
Двинский берег
Эпистолярная проза
IЕжели хочешь, Франц, возвращайся в Ригу.Только не в сапогах (сапоги с тебя мертвого стащим).Франц, возвращайся в Ригу. Ясный перец, ты хочешь в Ригу – ведь другой такой нет.Надуйся и приходи.Хвались, сколько влезет, что ты Ригу строил, что ты на шпиль Петру насадил петушка.Потом покажи, на что годен. Ежели на что-то путное, то по рукам.Я знаю, ты хочешь в Ригу. Снова май, нахтигаль распелся.IIФранц, босиком возвращайся в Ригу.Стихотворение об одном немце
Сырой занозой штык влезает в сердце.Хрипом сорвались слова с тевтонских губ на землю сырую сорвался тевтонский лоб моей землею стал.Тевтонская душа идет домой веселым странником мурлычет тихо песню печальным Рейном нам не по пути.Стихотворение о безумной жажде
Год девятнадцатый и за зубами не язык а вот такие пироги мы гадов бьем брань зреет как чирей у Бога в ухе на пруссов Юрис Церс идет задохся шаг нетверд в руках винтовка целит целит а линзы толстые и губы жирные смеются я латыш я вечно любить хочу на землю падает и любит любит Янис Буш идет он каждой бочке затычка целит целит очками оседлан шнобель я латыш я вечно хочу на землю падает и вечно вечно Федька идет Сазонов скользкий как сазан и пышный как фазан идет жиган с форштадта рижский парень я латыш ведом гигантским духом где глаз на лбу там огненный плевок на землю падает ведомый духом встает Сазонов идет и обирает горстью кровь эй мимо черных чаш зеленым долом по снегу талому летят ребята и Францис Упениекс и Улдис Лейнерт парень ты лети и честь копи и желчь чтоб не остаться с носом парень ни хрена копить не надо парень я латыш я вечно драться хочу из прусса душу вытрясу из аксельбантов царских вырву жабры я латыш я вечно тобой ведом я твой не страшно ты осеннее шальное утро я вечно петь хочу остер хмель смерть тупа и жизни не жаль достать бы пруссака и астру красную одну такую астру крик сохнет с астры сходит цвет по животу и по рукам на нет.
Стихи про тюльпаны
В Риге парни мост мостили под забором ели-пили били крепко без обмана в ружьях расцвели тюльпанычмокнул Минну чпокнул жбаны не доплелся до дивана краны ржавы песни странны в ружьях алые тюльпаныих Господь хранит в дороге им земля целует ноги лбы крепки глаза туманны в ружьях синие тюльпаныпарню девка утром рано подарила два тюльпана губы пряны ночи пьяны в ружьях белые тюльпаныкак по тонкому по льду мертвых под руку веду песни ветром в зоб надулочто там за тюльпаны в дулахВ Грузии без языка
Челюсти голы явился не вовремя видно буквы с эмали осыпались язык показали моего «здравствуй» не знают и кукиш.Шпоры звякнули слышу подковы стукнули в бурдючке сусло залопотало ползет по усам в рот не хочет рядом мальчишка все говорит говорит.Кукиш.Черный хряк ощетинился чурбачком на пути дерево не дает тени.Крепость не впустит гора отвернется одно имя записано было попусту роюсь в карманах как руки у вора чешутся десны.Молчит в темноте колокольчик на шее ягненка.Кукиш.Двадцать четвертое июня
IВолнам не ведом Янов день. Рать герцогства, соленый гребень, едкий птичий говор, ай, далеко Двина с ее садами и наречьями (вниз по течению: из тех хрустальных кубков, лишь из тех хрустальных кубков!), у этих вод легко принять и потерять, шар обдуваем ветром, ну, завязь Иисуса, споро лив гребет, вопит на рейде чайка, ой, сколь древн птиц – допрежь земь создал Бог! сойтись недолго, впрочем, в бутылке бульки славные, стаканы дружат – пир в зобу; ну, момент истины здесь, в наилучшем мире.IIВолнам не ведом Янов день, наш Бог по ним не ходит (что скажет унесенный далеко судьбой и кораблями?), не зевай, шмель! жар поднимается от печек и от свечек, от витражей, наречий, ты вправе, герцогство, и суетится шмель.Лето святых
«Ребе в пляс, в пляс, в пляс...»
Ребе в пляс, в пляс, в пляс,Ребе раз, раз, раз.Ребе скок, скок, скок —Стар Адам, да молод Бог.Ребе каплю в оборот —Боженька, что смотришь в рот?Ребе пьет, ребе пьет —Дождь-то льет, а гром-то бьет.Уговор дороже драхм!Небо в крап – и ребе в храп.«Как улочки забавны вновь...»
Как улочки забавны вновь,Как весел весь народец,И денежка из давних сновЗдесь прилавкам бродит.Ах, как легко на сцене тойМои сгорают свечи,И спорят с ОткровениемТам на моем наречье.Хоть просыпаясь, плачу я,Зато смеюсь во сне так,Что полны мои ящичкиПриснившихся монеток.«Суй кутенка в корзину бабка...»
Суй кутенка в корзину бабка,Брось мусолить Коран свой, шапка!Что, какие стихи, не парься,Пенься, штоф, поросенок, жарься!Ты веревочкой мне не вейся,Вечность, прочь! Самобранка, действуй!Ну к чему тут музыка, дочка?Юбка, мнись, отодвинься, кочка!Рассказ о Пасхе
Агнец, чаша, хлеб в вине,Им воздастся, но не мне.Здесь не кровь, а просто мед,Под окном Иуда ждет.Сыр и серп вступают в брак,Остальное сказки, брат?Чаден, сперт пасхальный дух!В третий раз кричит петух.Белые колготки
Раз имам меня спросил, спроситвдруг иван: правда ли, что в вас Мессия,или вы – обман? Но в столбцах заплесневелыхвыдоенные кем-то пущены мы вдело. Выдуманные,что несемся в маскхалатах, как в халатном сне, Пецис,Йецис, Макс&Мориц, веселы, как снег, не на той войне мыстынем, с нами пополам сам не хочешь ли в пустыню, алейкум’-с-салам!но к твоим колготкам белым, выдуманная, карабин несу с прицелом,выдуман и я; Алла’ алим, байты биты белые во мне, с кемза Ригу будем квиты, на какой волне? что в твоем мнеделать свитке, ангел Азраил, обобрав меня до нитки,мой свинец остыл, как же быть? А веселиться,всем нам жестко стлать: «Исполать вам,виселицы!» – «Тебе исполать!»«Я нес глагол давно и подвернул лодыжку...»
Я нес глагол давно и подвернул лодыжку,держал я слово, но подвела одышка,как в финской бане пар, не мóя, нёбо сушит,так мотыльков угар немóе небо тушит,чужой контекст кипитв пустых руках, что стигмы,грамматика вопитбез парадигмы,дрожат губенки, врут: вдруг лопнут;на камне выбит слог,Бог – вот он.Мавр Янис
Веди слонов от Инда, прись табунами из Китая ордой, вот-вот нас одолеет Саладин, мост за мостом, за замком замок тлеют, oh pretre Jean, давай же, с полдня или полночи, форсируй Нил или Тигр и Евфрат, нас Саладин вот-вот. Ты где запропастился, Престер Джон?Умру, не увидав Господня гроба, но Акру удержу, я Акру удержу, давай же, вызволяй крест, что на моем плаще, ты где запропастился? ин шаа’а-л-ЛааИ, ты должен, Престер Джон.Нью-Йорк, и шестьдесят какой-то год. Он в лавке латыша. Впервые со смерти матери. «Янка, здравствуй! Ты где запропастился?» Он берет брошюру из Риги. Тонут страницы в длинных черных пальцах.«Есть особый любовный час...»
Есть особый любовный час: августовская нега, маятники весны молчат перед осенним бегом, занавесившаяся голова удары усталых весел, заневестившаяся трава жар запоздалых чресел, угольки из горна к губам крон золотистых веток – послеобеденная волшба, последнее солнце лета.Лиепая
То жмудский дождь, считаешь? И в нем закаты тают; российские льны стонут, и в них рассветы тонут; пусть улицы углов полны, в конце увидим волны, с лесами мачт над головой, мы – воробьи на мостовой, мы друг для друга пища, один другого ищем.Поле Оярса Вациетиса
День Яна, о: как хлещет дождь, как губы липнут к чаркам. А в знойном Вифлееме ночи жарки, жарки, жарки. Кого-то вверх, кого-то вниз – что движет нами? Дух же! Сияют на небе огни, что видишь там – звезду же. Твой пласт не перепахан, нет – хоть близок, не укушен. И топью цепкою след в след бредут, стеная, души.Янис Рокпелнис
Jānis Rokpelnis
(p. 1945)
Сорок пять лет назад сборником «Звезда, тень птицы и другие стихотворения» буквально взорвал традицию и канон, после чего к местной системе стихосложения оказалось возможным адаптировать все, что угодно.
А пятнадцать лет назад я назвал Ояра Вациетиса понимателем, Берзиньша – историком и Яниса – музыкантом. Сегодня, как ни пошло это звучит, я готов именовать Рокпелниса «певцом». Арионом – в пушкинском смысле. Его необычайно жесткий, жёлчно искрящийся от собственной сухости слог делается вдруг мягким и грациозным, без капли влажной податливости и надрывно-хамоватого интима, то иронично, то литургично певучим.
У моря
конец, начало – раковины створкинам нужно выжить между двух огнейне думая про жемчуг; в нашем мореон, знаешь, не растет; зато янтарьне сын морской, но мокнущее времяползет, ломая сосны под собойнас осень заливает янтаремзима выкусывает равнодушной пастьюи нужно выжить между двух огнейзабыть про жемчуг; борозду своюмеж двух захлопнувшихся створок протянутьне янтарем, не жемчугом – землеюВ Риге
Анатолсу Иммерманису
Моя кровь без ошейника ходитВ переулках, где горличий рай.Я не дам осекаться породе,Ветром каменным врубленный в край.Я булыжником взят на поруки,Кирпичами, что плещут в крови.У нее, как у уличной суки,Есть для всех поцелуй по любви.Ходит кровь без стыда и без чести,Закипая на каждом огне…Не сдаваясь, покамест нас вместеНе поманит к последней стене.«Из болотной руды ковались мои доспехи...»
Из болотной руды ковались мои доспехи,а сверху дата изготовления: сегодня.Кто же копал руду в заветных курземских чащахи, прикинувшись изготовителем канджи —иначе как объяснишь эту мифологическую машинерию —добыл готовую кольчугу, на которойнет фирменного знака «Herzog Jakob», но что-тонечитабельно понятное, как пояс из Лиелварде?.. Да, кстати,обыкновенны эти доспехи: для песен и мотыльков —дверь нараспашку, зато абсолютно надежныпротив пуль и низкопоклонства.«Все труднее зябликов нести...»
все труднее зябликов нестидля продажи на птичий рынокэти зяблики тяжелеютгод от годасловно что-то у них на сердцеэта тяжесть ломает весыэта тяжесть ломает весыдаже те что стоят на бойнях«Когда его проткнула одна из улочек Вецриги...»
когда его проткнула одна из улочек Вецригииз раныхлынули гроздья рябиныкапли рябинына брусчаткулишь умирая он сбросил маскувишневая косточка ему надгробьем«Мой язык уплывает не споря...»
мой язык уплывает не споряот твоей серебристой слюныв час когда унимается мореи видит снынад сосновой болезненной чащейнад волной затирающей следвыпадает все чаще все чащебелый снег белый снег белый снегверно он только отзвук проклятьядруг случайных бессмысленных фразэтот снег оборвавший объятьянаших рук наших губ наших глаз«В дверях...»
в дверях:круглая ночь черное яблококомбинация из тишины и порогачешуей обрастает сердцеи уплываетнебо зябнет. Ведроначинает звонить в колодцеи пальцы горят жидким пламенемв звездной рубленой хвоепуть перелетных птицДетство сетчатки и ветер
Детство сетчатки, ветер,да, очевидно, пронизывающий ветер,земной фундамент сложен из ветра;поцелуй растворен во времени и пространстве,еще не уточненный ничьими губами,жарко горящий спросонок.Да, детство сетчатки, ветер —осушитель слез, шуршащий ресницами;пальцы искрятся, омытые снегом.Детство сетчатки, ветер.«А это значит...»
А это значит (звездный сух песок):Была звезда (а теплый берег рядом,Здесь под ногами, можно даже взглядом…)От гибели всего на волосок.«Всё что могу о смерти знать я...»
всё что могу о смерти знать ярасскажут мне твои объятьяСтикс твои жилы омываетдруг в друге мы не заживаемищу последнюю из лестницс последней лампочкою вместев тебе как в дреме увязаюи никуда не исчезаю«Простыни тот самый мрамор...»
простыни тот самый мрамор в котором застынем мы. сны на подушке с крылом Икара смоленые перья, верь я думал о лампе летящей как белый гусь но мы не в Риме, диван к нашим телам посохом нащупывает дорогу натыкаясь на розу, еще тепла. экспозиция памяток на факультете памяти, ласкаю ушную раковину с дырочкой для ключа.«Так любила что одеяло...»
так любила что одеялоот сигарет забытых сгоралоедким дымом нос забивалотак любила что покрывалонашу любовь огня покрывалоноги пламенем омывалотак любила что забывалато что так нам любить не пристало«Я к тебе приблудился...»
я к тебе приблудилсяа ты не замечаешьсквозь истлевшие листьясквозь крики чаексквозь крики чаексквозь многие лицау всех причаловя лаю хриплоподожди меня слышишьдай к себе приблудитьсяв шуме крови прилившейв истлевших листьях«Тянет дымом вселенных нездешних...»
Тянет дымом вселенных нездешних,В мирозданье зияет дыра.Бьет кометой хозяин кромешный,Я лижу ему руку, как раб.Спину гну перед вечностью крепкой,Годы выводком злобных барчатНа меня налетают и треплют,Только песенки славно звучат.Тянет дымом вселенных бывших,И я помню всех, меня бивших.«Все грустности уже пали...»
все грустности уже палив схватках жестоких с розамиони почиют в гробахколючками звезд перевитыхбольше вояк нетлуну в нагруднике черномдержу в онемевшей рукепо рукописям плывут ароматыя последняя грустностьчей мундирчик пошитиз выдохшегося сена«Своих попутчиков обнюхивает мозг...»
своих попутчиков обнюхивает мозгподобное подобного боитсяпень сторонится пня и птицы птицаи месяц топит страсть свою как воскостер чеснок как эллинские сныи лук душист как сластолюбец старыйчем пахнут черепа после удараножам хозяйственным поет топор войныхотя бы звездочку фиалки безголосойлишь хмеля усик крохотный к усамвновь чует разум как смердит коса безносойприпомнить силясь чем он пахнет сам«Стонут яблоки, кружево...»
стонут яблоки, кружевоткут пауки, натекает за бородуавгусту жир, и принимаютсятени. росу соберешь, сдерешьизумрудную корку, и в омутекапли зреет семя предчувствийохотник в осоке выцеливает отражениеоблака, как дверь проскрипитодинокая ель, и ручка самасобой завалится набок«Зеленой крови рев с коры древесных трупов...»
зеленой крови рев с коры древесных труповкрест-накрест сваленных; заказан путь для насклыком кабаньим; стрелки гонят часпо стежкам леших; ночь сжигает утра;дома совсем завяли; шелушится брус;жнут дождь серпом секирой рубят воздухгде головнями оседают гнездаи за порог ныряет жирный куст;несет чащобник память о жильев зубах прокуренных; выскальзывает вдругиз мышеловки губ свистящий звуки топится в гнилье«Только дождь в небесной лавке...»
только дождь в небесной лавкезвезды бросили прилавкинаступает час болотвоздухом забита тарая всхожу на лунный плотчтобы плыть над тротуаромпереполненный уютосенью мы не бросаемкосяки листвы плывутгуб губами не касаясьлуч в руке сжимая крепчерою воздух отсыревшийлунный плот застыл на местеклеткой ледяной и тесной«Лоб покрылся нотной ряской...»
лоб покрылся нотной ряскойкапли нот под волосамимелодичны твои ласкипусть стекут на землю самис пола песенку поднимемптицы поздние такимигреются когда все ветрыза уши деревья треплют«Там птиц кто-то за море манит...»
Там птиц кто-то за море манит,А кто-то заснежил пути.И три воробья мои саниГрозятся вот-вот разнести.Три серых веселых лошадкиДа писк бубенца под дугой.Им нравятся снежные прятки,А мчит меня кто-то другой.Жар-птица увязла в сугробах,Шипит, выгорая, перо.Хоть упряжь хлипка, и не пробуйТу троицу выпрячь из дрог.Нас на небе ждут не дождутся,Но кони ни тпру и ни ну.Жар-птица промерзла, как цуцик,И воет, что волк на луну.
