Маленькая Фадетта

— Не думаю, — говорил Сильвинэ, пожимая плечами, — в тростниках есть чудные деревья, каких здесь ты не найдешь, а сено, хотя его не так много, гораздо тоньше и душистее; когда его свозят, остается аромат по всей дороге.

Так спорили они из-за пустяков; Ландри отлично знал, что свое — всегда дороже, а Сильвинэ презирал все из ла-Приша, но в смысле этих вздорных слов вырисовывались оба характера: один, способный ужиться и работать везде, другой — не понимающий, как мог быть счастлив и доволен брат не у себя..

Когда Ландри водил его по саду своих новых хозяев и останавливался, среди разговора, чтобы срезать сухую ветку у прививок, или вырвать дурную траву из овощей, Сильвинэ сердился, что он не следил за каждым его словом и движением, а все наблюдал за порядком у чужих. Он стыдился высказать свою обиду, но, прощаясь, он часто повторял.

— Ну, я с тобой заболтался сегодня, пожалуй, я тебе надоел и ты хочешь от меня скорее избавиться.

Ландри не понимал этих упреков, они его огорчали, он сам упрекал брата, убеждая его объясниться.

Если бедный ребенок ревновал Ландри к предметам, то тем более к людям, к которым Ландри привязался. Он не переносил, что Ландри дружит и веселится с парнями из ла-Приша; а когда Ландри играл с маленькой Соланж, он его укорял в холодности к сестренке Нанетт, которая была в сто раз милее, ласковее и чище этой противной девчонки.

Ревность делала его несправедливым: дома он находил, что Ландри занят только с сестрой, а к нему равнодушен и скучает с ним. Он стал слишком требователен и несносен; его грустное настроение отразилось и на Ландри. Его утомляли постоянные укоры брата за его покорность судьбе, и он старался реже с ним видеться. Сильвинэ предпочел бы видеть его грустным. Ландри отлично это понял и хотел дать ему понять, что дружба бывает в тягость, когда она слишком велика. Сильвинэ не обращал на его намеки никакого внимания и находил, что брат с ним слишком суров. Иногда он на него дулся и целыми неделями не показывался в ла-Приш, сгорая от желания туда побежать, но удерживаясь из ложного стыда.

Сильвинэ перестал слушать умные и честные речи Ландри, хотевшего его вразумить, и постоянно ссорился с ним и дулся. Бедному мальчику иногда казалось, что любовь его к предмету его страсти переходит в ненависть. Он ушел из дому, в воскресенье, чтобы не провести этот день с Ландри, всегда приходившего с утра.

Эта ребячья выходка сильно огорчила Ландри. Он любил шумные забавы, потому что развивался с каждым днем и делался сильнее. Его считали самым проворным и зорким во всех играх. Так что он жертвовал своим удовольствием для брата, оставляя, по воскресеньям, веселых парней из ла-Приша, и проводя с ним весь день. Сильвинэ никогда не соглашался поиграть на площади в ла-Косс или даже пойти погулять. Он был моложе брата по физическому и умственному развитию; его занимал один помысел: любить всецело и быть любимым, а до остального ему и дела не было. Он постоянно хотел повести брата в «их места», как он называл все углы, где они прятались и прежде играли. Эти игры были теперь не по возрасту; они делали тачки из ивы, или мельницы, или сети для ловли птичек, или дома из камешков, или устраивали крошечные поля и делали вид, что их обрабатывают, подражая в миниатюре пахарям, сеятелям, плугарям и жнецам; в час времени они изображали обработку, урожай, словом — все, что принимает и дает земля за целый год. Эти забавы не нравились больше Ландри; он занимался и работал серьезно; ему приятнее было погонять подводу в шесть быков, чем запрягать маленькую плетеную тележку к хвосту собаки. Он предпочитал состязаться с сильными парнями или играть в кегли он умел ловко поднимать тяжелый шар и кидать его на расстоянии 30 шагов. Если Сильвинэ и соглашался его сопровождать, сам он не играл, а забивался в угол, скучая и мучаясь тем, что Ландри играет с большим жаром и увлечением.

Ландри выучился танцевать в ла-Прише; прежде он не решался, потому что Сильвинэ не любил танцы. Он скоро плясал так ловко, будто с самого детства только этим и занимался. Его стали считать одним из лучших танцоров веселых танцев в ла-Прише; он еще не находил удовольствия, целуя девушек после каждого танца, как это у нас принято, но все-таки гордился, считая себя взрослым. Ему бы даже хотелось, чтобы они стыдились его. Но девушки еще не стеснялись и многие обнимали его, смеясь, к его большой досаде. Когда Сильвинэ увидел брата танцующим, он очень рассердился; он даже расплакался от злости, что Ландри целовался с одной из дочерей отца Кайлло, он находил это непристойным.

Итак, каждый раз Ландри жертвовал своим удовольствием для брата и скучал в воскресенье, а все-таки всегда приходил, думая, что Сильвинэ оценит его жертву и охотно скучал, ради него.

Когда же он увидел, что его брат ушел, не желая с ним мириться, он глубоко огорчился и горько заплакал в первый раз с того дня, как он расстался с своими; он спрятался, чтобы не показать свою обиду родителям и не расстроить их еще больше.

Ландри скорее имел право завидовать: Сильвинэ был любимцем матери, и даже отец с ним обращался снисходительнее и осторожнее, хотя в душе предпочитал Ландри. Сильвинэ все боялись огорчать из-за его слабости и хворости. Его участь была лучше, ведь он оставался дома, а его близнец взял на себя и тяжелый труд, и разлуку!

Добрый Ландри впервые все это рассудил и нашел, что брат к нему несправедлив. До сих нор он его не обвинял по свой доброте и постоянно себя порицал за то, что не умел быть таким ласковым и внимательным со всеми, как брат. Но теперь он никакой вины за собой не чувствовал. Он даже отказался от ловли раков, чтобы прийти домой, между тем как парни из ла-Приша, готовившиеся к этому удовольствию целую неделю, соблазняли его ехать, обещая много веселья. Ему это много стоило. Все это представлялось Ландри и он долго плакал, как вдруг он услышал, что кто-то плачет вблизи и сам с собою рассуждает, по привычке деревенских женщин — говорить с собой в горестях. Ландри тотчас узнал мать и побежал к ней.

— Ах, Господи, — причитывала она, рыдая, — этот ребенок меня уморит в конце концов!

— Это я вас огорчаю, матушка? — воскликнул Ландри, кидаясь ей на шею. — Накажите меня хорошенько и не плачьте. Я не знаю, чем вас рассердил, но заранее прошу прощения!

С этой минуты мать узнала, что сердце Ландри не было черствое, как она раньше думала. Она его обняла и сказала сама не понимая, что говорит, что не он виноват, а Сильвинэ; она была к нему иногда несправедлива, но теперь раскаивается; а что Сильвинэ сходил просто с ума и она боится за него, он ушел, не евши, до рассвета. Солнце уже заходило, а его все нет. В полдень он был у реки, и мать Барбо опасалась, что он утонился.

VIII

Предположение матери о самоубийстве Сильвинэ застряло в голове Ландри, как муха в паутине. Он поспешил пойти разыскивать брата. По дороге, он грустно твердил себе: — Кажется, матушка права, я очень равнодушен. Но, вероятно, Сильвинэ очень страдает, что решился огорчить так матушку и меня.

Он бегал во все стороны, звал брата, осведомлялся о нем, все напрасно. Наконец, он приблизился к правой стороне тростников и пошел туда, зная, что там было любимое местечко Сильвинэ. Это был ров, который образовала речка, вырвав с корнем две или три ольхи; они так и лежали в воде, корнями вверх. Отец Барбо не хотел их убрать.

Он оставлял их потому, что они удерживали землю, лежащую большими комьями между их корнями, вода же постоянно опустошала тростники и уносила ежегодно часть лугов, так что деревья лежали весьма кстати. Ландри приблизился ко рву (так они называли эту часть тростников), он прыгнул с самой вышины, чтобы поскорее очутиться в самой глубине, так как на правом берегу было столько веток и травы, и человека не было видно, если не войти туда; Ландри так торопился, что не пошел кругом до угла, где они сами сделали лестницу из дерна, положив его на камни и на большие корни, торчащие из земли в виде отростков.

Он очень волновался; его преследовала мысль матери, что Сильвинэ хотел с собой покончить. Он исходил всюду, через ветки, истоптал траву, звал Сильвинэ и свистел его собаку, она тоже исчезла и не было сомнения, что она последовала за своим хозяином. Как ни искал и ни звал Ландри, он никого во рву не нашел. Он всегда все делал обстоятельно и хорошо; потому он тщательно осмотрел берег, стараясь найти след ноги или обвал земли.

Поиски были печальные и трудные; Ландри больше месяца здесь не было, и хотя это место было ему хорошо знакомо, все же не настолько, чтобы заметить малейшую перемену. Весь правый берег и дно рва были покрыты дерном, тростник и хвощ так густо выросли в песке, что невозможно было увидеть след ноги. Однако, после тщательных поисков, Ландри нашел след собаки на помятой траве, словно Фино или другая собака его роста на ней лежала, свернувшись в клубок.

Это до того его озадачило, что он вторично осмотрел крутой берег. След показался ему совсем свежим, точно оставленным ногой человека, который прыгнул или скатился. Впрочем, яму могли вырыть большие водяные крысы, опустошающие и грызущие все, но все-таки это предположение так огорчило Ландри, что он упал с молитвой на колени.

Недолго он оставался в нерешимости, ему скорее хотелось пойти и поделиться своей тревогой с кем-нибудь. Он смотрел на реку полными слез глазами, как бы спрашивая у неё, что она сделала с его братом? А речка текла спокойно, бурлила около веток, висящих вдоль воды, и уходила дальше, словно насмехаясь тайно над Ландри.

Мысль о несчастий удручающе подействовала на бедного Ландри и он совсем потерял способность соображать.

— Не вернет мне брата эта злая безмолвная речка, думал он, напрасно я плачу; он попал в самую яму, где накопилось столько веток, и теперь не может оттуда выбраться. Господи, когда я подумаю, что мой бедный близнец, может быть, лежит в двух шагах от меня на дне, а я не могу его найти в этих ветках и кустах, даже если бы спустился туда.

И он стал горько оплакивать брата. Это было его первое тяжелое горе. Наконец, его осенила мысль, посоветоваться с теткой Фадэ, старой вдовой, она жила на самом конце Жонсьеры, на дороге, спускающейся к броду. Эта женщина имела небольшой садик и дом, но никогда не нуждалась: она отлично лечила от разных болезней и невзгод, и к ней со всех сторон приходили за советами. Она помогала им тайными средствами, вылечивала раны, вывихи и увечья. Иногда она рассказывала небылицы, выдумывала несуществующие болезни, как, например, отцепление желудка или отпадение ткани живота и тому подобное. Я сам не верил таким случаям, то же сомневаюсь в её способности переводить молоко из молодой коровы в старую и тощую. Но все-таки она трудом зарабатывала деньги, потому что исцеляла многих больных своими лекарствами, и знала отличные средства от простуды, приготавливала пластыри для порезов или ожогов и давала пить настойки от лихорадки.

В деревне трудно знахарке не прослыть колдуньей, многие уверяли, что тетка Фадэ не выказывает всех своих познаний, а что она может находить потерянные вещи и даже пропавших людей. Такое заключение выводили из её способности помогать в беде и приписывали ей невозможное.

Дети всегда слушают очень внимательно такие рассказы. Ландри слышал от своих хозяев, людей более суеверных и простых, чем его родные, что тетка Фадэ легко находит тело утопленника при помощи зернышка, которое она бросает в воду, приговаривая. Зерно всплывает по течению и останавливается там, где лежит бедное тело. Многие думают, что и священный хлеб имеет ту же силу, во многих мельницах есть всегда приготовленный хлеб. Но у Ландри его не было с собою, а тетка Фадэ жила так близко. Он долго не размышлял и побежал к ней.

Он торопился поделиться с ней своей тревогой и попросить ее дать ему её тайное средство, которое поможет найти брата, живого или мертвого.

Но тетка Фадэ дорожила своей репутацией, потом она не любила выказывать свой талант даром; она только посмеялась над ним и прогнала его довольно грубо. Она не могла простить его семье, что они пригласили для родов мать Сажетту, а не ее.

Ландри был очень самолюбив и, наверно, в другое время он бы рассердился, но теперь ему было не до того! Он вернулся обратно ко рву, думая броситься в воду, хотя не умел ни плавать, ни нырять. Он шел с опущенной головой и глядя в землю, как вдруг его кто-то хлопнул по плечу. Ландри обернулся и увидел маленькую Фадетту, внучку тетки Фадэ; ее так называли не только по фамилии, но потому что и ее считали колдуньей?[3] Вы, конечно, знаете, что Фадэ (fadet) называют иногда домового, а фадеттами — фей. Всякий бы принял эту девочку за фею или духа, такая она была маленькая, худая, взъерошенная и смелая. Она охотно болтала, над всем смеялась, была подвижна, как бабочка, все ее занимало, эту черненькую, как сверчок, девочку.

Когда я представляю Фадетту в виде сверчка, я этим хочу показать, что она была некрасива; ведь этот бедный полевой сверчок еще уродливее комнатного. Но вы наверно не забыли, как играли с ним в дедуси, заставляя его трещать в коробочке или любовались его смешным рыльцем. Дети из ла-Косс были умные и наблюдательные, они хорошо подбирали сходства и сравнения, и Фадетту они назвали сверчком, не желая ее обидеть, а скорее по дружбе. Хотя они и побаивались её колдовства, но ее любили, она умела забавлять их интересными сказками, придумывала разные игры.

Настоящее её имя было Фаншон, так называла ее её бабушка, не любившая всякие прозвища. Вследствие ссоры тетки Фадэ с обитателями Бессонньеры, и близнецы не говорили с маленькой Фадеттой, даже чуждались её и избегали её и её маленького брата-скакуна. Этот мальчик был еще меньше, вертлявее и худее, чем она; он не отпускал ее ни на шаг, сердился и кидал в нее камнями, если она убегала от него. Иногда она сама раздражалась, но это случалось очень редко, всегда она была готова посмеяться и пошалить. Предубеждение против этих детей было так велико, что многие думали, что знакомство с ними не приведет к добру, отец Барбо сам был того же мнения. А все-таки дети постоянно говорили с маленькой Фадеттой. Она особенно весело приветствовала близнецов из Бессоньеры, говоря им издали всякую чепуху и вздор, как только она видела их.

IX

Бедный Ландри обернулся и увидел маленькую Фадетту, а позади Жанэ, скакуна, который шел за ней следом, прихрамывая (бедный мальчик хромал от рождения). Сначала Ландри не обратил ни них внимания и продолжал свой путь, ему было не до шуток, но Фадетта ему сказала, ударяя его по другому плечу:

— Волк! волк бежит! Противный двойняшка, половина мальчика, куда девал ты вторую половину?

Ландри рассердился на её брань и придирки, он обернулся и хотел ударить маленькую Фадетту кулаком, но она ловко улизнула, к своему счастью! Ведь близнецу было около пятнадцати лет и рука у него была тяжелая, а Фадетта, хотя и была только годом моложе, но на вид ей нельзя было дать больше двенадцати, до того она была тоненькая и хилая, того и гляди разломается, если ее тронуть. Но она ловко и проворно отклоняла удары, и ее часто спасали её ловкость и хитрость. Так и теперь: она так метко скакнула в сторону, что Ландри едва не стукнулся протянутой рукой и носом о дерево, за которое она спряталась.

— Злая стрекоза, — сказал бедный близнец в сердце, — ты видишь, как я огорчен, зачем же ты дразнишь меня? — У тебя вовсе нет сердца! Уже давно ты хочешь меня рассердить, называя меня не цельным мальчиком, а половиной. Сегодня мне очень хочется разбить вас на четыре части, тебя и твоего противного скакуна! Посмотрел бы я, составите-ли вы вдвоем хоть четвертушку чего-нибудь порядочного!

— Ох, прекрасный близнец из Бессоньеры, властелин ла-Жонсьеры, — отвечала Фадетта, посмеиваясь, — как вы глупы, что со мной ссоритесь! я ведь могу сказать вам, где ваш близнец.

— Это другой вопрос, — сказал Ландри, успокаиваясь, — скажи мне, Фадетта, где он, ты меня успокоишь и обрадуешь.

— Ни Фадетта, ни сверчок, не хотят вовсе вас радовать, — отвечала девочка. — Вы мне наговорили много дерзостей и меня бы побили, не будь вы таким неповоротливым и разиней. Ищите его сами, вашего близнеца, вы так умны, что не нуждаетесь ни в чьей помощи.

— Охота мне тебя слушать, злая девчонка, — сказал Ландри, отворачиваясь от неё и пошел дальше. — Ты сама не знаешь, где мой брат, ты не умнее твоей старой колдуньи-бабушки.

Но маленькая Фадетта не отставала от него и уверяла его, что только она может найти близнеца; её скакун догнал ее и прицепился к её грязной юбке.

Ландри увидел, что нет возможности избавиться от неё, ему казалось, что она, при помощи колдовства, вместе с водяным, мешала ему найти Сильвинэ. Поэтому он решил пойти домой.

Маленькая Фадетта довела его до перекрестка и уселась на изгородь, как сорока. Оттуда она закричала ему вслед:

— Прощай, прекрасный, но бессердечный близнец! твой брат остался далеко от тебя! Напрасно будешь ты его поджидать сегодня к ужину! Ты его не увидишь ни сегодня, ни завтра; ведь он не сдвинется с своего места, а вот и гроза приближается. Несколько деревьев упадут снова в реку, а течение унесет Сильвинэ далеко, далеко, ты его никогда не найдешь!

Невольно холодный пот выступил у Ландри, когда он услышал эти слова. Все были так уверены, что семья Фадэ находилась в сношениях с нечистой силой, что верили их словам.

— Послушай, Фадетта, — сказал, останавливаясь, Ландри, — оставишь-ли ты меня в покое? Скажи правду, где брат?

— А что ты мне дашь, если я тебе его найду, до дождя, — спросила Фадетта, выпрямляясь на изгороди и махая руками, точно она собиралась улететь.

Ландри не знал, что ей обещать, он начинал бояться, что она хитрит, желая получить с него денег. А ветер шумел и гнул деревья, раздавались удары грома, приближалась гроза. Он не боялся грозы, но сегодня она наступила так неожиданно и скоро. Невольно его пробирала дрожь. Было очень вероятно, что Ландри не заметил за деревьями, как она надвигалась, он более двух часов не выходил из дна долины, где не виднелось небо. Он обратил на нее внимания, когда Фадетта ему показала свинцовые тучи, вдруг её юбка поднялась и вздулась от ветра, черные, длинные волосы выбились из чепца, вечно слетавшего с её головы, и рассеялись на её уши, как конская грива, у скакуна картуз слетел, и сам Ландри с трудом удержал шляпу.

Небо почернело в две минуты и Фадетта, казалось, выросла вдвое на своей изгороди. Ландри, надо сознаться, испугался.

— Фаншон, я сдаюсь, — сказал он;— верни мне брата, если ты знаешь, где он. Будь доброй девочкой. Не понимаю, что за охота тебе радоваться моему горю. Покажи свое доброе сердце, я поверю, что ты лучше, чем кажешься на словах.

— А почему я буду добра в тебе, — возразила она, — ты меня считаешь злой, а я тебе никогда не сделала ничего дурного. Зачем буду я добра к близнецам, которые гордятся, как петухи, и чуждаются меня?

— Полно, Фадетта, — продолжал Ландри, — ты хочешь от меня выманить что-нибудь. Говори скорее, что, я исполню все, что могу. — Хочешь мой ножик?

— Покажи-ка, — сказала Фадетта, спрыгивая к нему, как лягушка. Она чуть было не поддалась соблазну, увидев ножик, за который крестный Ландри заплатил на последней ярмарке десять су. Но потом она нашла, что это слишком мало, и попросила подарить ей белую курочку, похожую на голубя, и всю мохнатую.

— Не могу тебе это обещать, курочка не моя, а мамина, но попрошу ее для тебя и почти уверен, что мама не откажет. Ей так хочется видеть Сильвинэ.

— Вот прекрасно! — воскликнула маленькая Фадетта, — а даст-ли мне твоя мать черноносого козленка?

— Ах, Господи, какая ты несговорчивая, Фаншон. Слушай, если моему брату грозит опасность и ты меня сведешь к нему, нет в нашем доме курицы или цыпленка, козы или козленка, которым бы тебе ни подарили мои родители, я вполне убежден в этом.

— Ладно, по рукам, — сказала Фадетта, протягивая близнецу свою худенькую ручонку; он положил в нее свою, с невольной дрожью, потому, что её глаза в эту минуту блестели, как у настоящего чертенка. — Я еще не скажу тебе, что я от тебя потребую, я сама еще знаю, но помни твое обещание, если ты не исполнишь его, я всем расскажу, что ты не держишь слова. А теперь — прощай, не забудь, когда бы я ни потребовала от тебя, ты должен беспрекословно повиноваться немедленно.

— Слава Богу, Фадетта, значит, решено и подписано, — сказал Ландри, пожимая её руку.

— Пойдем, — продолжала она гордо и самодовольно, — возвращайся поскорее к реке, спускайся, пока не услышишь блеяние; посмотри, где ты увидишь коричневатого ягненка, там и твой брат. Если его там нет, освобождаю тебя от твоего слова.

С этими словами стрекозка схватила на руки скакуна, вырывавшегося из её рук и извивавшегося, как угорь, прыгнула в кусты и исчезла, как виденье. Ландри и в голову не пришло, что она могла над ним посмеяться. Не переводя дыханья, он добежал до низа речки, дошел до рва и хотел пройти мимо, не спускаясь, как вдруг услышал блеяние ягненка.

— Боже праведный! а ведь девочка не ошиблась;— подумал он, — слышу ягненка, значит и брат здесь. Что-то с ним? Он прыгнул в ров и вышел в кустарники, там брата не было. Но, слыша блеяние ягненка, Ландри поднял голову и увидел, в десяти шагах, по ту сторону реки, Сильвинэ, державшего в блузе ягненка коричневатого цвета.

Видя, что он цел и невредим, Ландри радостно поблагодарил Бога от всего сердца; он и забыл попросить у Него прощения за то, что прибегал к колдовству. Ему захотелось окликнуть брата, но Сильвинэ его не видел и не слышал его приближения из-за шума журчащей воды. Он сидел неподвижно под большими деревьями, которые гнулись от бешеного ветра; Ландри поразился верному предсказанию маленькой Фадетты.

Всем известно, что опасно сидеть на берегу реки во время сильного ветра. Каждый берег подкопан снизу, и постоянно гроза вырывает с корнем несколько ольх, если они не очень старые и не толстые, деревья падают совсем неожиданно. Сильвинэ же, казалось, не подозревал опасности, хотя вообще был осторожен. Он сидел так спокойно, будто находился не на берегу, а в крытом гумне. Он утомился бродить весь день; если он и не утонул буквально в реке, можно сказать, что он потонул в своем гневе и горе. Теперь он сидел бледный, как лилия, неподвижный, как столб, с полуоткрытым ртом, как рыбка, зевающая на солнце, с спутанными от ветра волосами и устремился на течение реки, не глядя на ягненка. Он его нашел заблудившегося в полях и взял его из жалости. Он хотел отнести его в блузе домой, но по дороге забыл спросить, чей был пропавший ягненок? Сильвинэ держал его на руках, не слыша его жалобного крика; бедный ягненок озирался своими большими светлыми глазами, как бы удивляясь, что нет здесь ему подобных, он не узнавал ни поля, ни стойла, не было его матери в этом тенистом, заросшем травой, месте, где протекала быстрая река, наводящая на него страх.

X

Ландри хотел броситься на шею брата; но их разделяла река, которая местами была глубока и широка, хотя и текла в протяжении четырех или пяти метров. Ландри оставалось придумать способ пробудить Сильвинэ от задумчивости и уговорить его вернуться домой, но надо было сделать все осторожно, иначе разобиженный мальчик мог убежать в другую сторону, пока Ландри не нашел бы брод или мостик, чтобы к нему переправиться.

Ландри поставил на свое место отца и задал себе вопрос, как бы поступил в подобном случае осторожный и сообразительный отец Барбо? Он умно сообразил, что отец принялся бы за дело потихоньку, не придавая выходке Сильвинэ большего значения, чтобы его не побудить повторить подобную проделку в минуту гнева и чтобы его не огорчить своим беспокойством.

Он начал свистеть, будто призывая дроздов; их всегда заставляют отвечать на зов и ловят таким образом, когда они перебираются с ветки на ветку в сумерки. Сильвинэ насторожился и увидел брата; он сильно сконфузился и хотел незаметно ускользнуть, но Ландри представился, что только что узнал его, и сказал не очень громко, потому что река не мешала ему говорить и он не хотел пугать брата криком.

— Ты здесь, мой Сильвинэ? Я тебя прождал все утро, а теперь прошел прогуляться до ужина, надеясь тебя дома застать, когда вернусь. Пойдем вместе, до конца реки нам придется идти по разным берегам, а у брода де-Рулетт мы сойдемся. (Этот брод находился как раз против дома тетки Фадэ).

— Хорошо, — ответил Сильвинэ, — и они отправились. Сильвинэ пришлось взять на руки ягненка, так как он к нему не привык и не шел за ним. Так шли они, не решаясь взглянуть друг на друга и скрывая один свою обиду, а другой радость встречи. Иногда Ландри перекидывался несколькими словами с братом, желая показать ему, что не замечает их размолвку. Он его спросил, где он нашел ягненка, но Сильвинэ не мог ответить на этот вопрос, ему было стыдно сознаться, где он был и сам он не знал названия мест, через которые проходил. Ландри заметил его смущение и сказал ему:

— Впрочем, после ты мне все расскажешь, а теперь поторопимся домой; ветер поднялся очень сильный и не надо оставаться под деревьями; к счастью, пошел дождик, значит, буря утихнет.

А мысленно он говорил себе: «а ведь сверчок верно сказал, — что я найду брата до дождя. Она все знает!»

Ему и в голову не приходило, что маленькая Фадетта могла видеть Сильвинэ во время его разговора с её бабушкой, ведь они говорили с добрых четверть часа, а она не входила в комнату и встретился он с ней, когда вышел из их дома. Наконец он это сообразил, но он не мог понять, как знала она его горе, раз она не присутствовала при объяснении с старухой? Он и забыл, что у многих спрашивал, не видал-ли кто Сильвинэ, могли свободно проговориться при Фадетте, или она просто все подслушала, притаившись, как она это часто делала из любопытства.

А Сильвинэ думал о том, как он оправдает свое дурное поведение перед матерью и братом. Он не знал, что придумать, потому что никогда еще не лгал и ничего не скрывал от своего близнеца.

Его смущение увеличилось, когда он перешел через брод и очутился рядом с братом, на одном берегу, он еще ничего не выдумал. Ландри поцеловал его крепче обыкновенного, но не расспрашивал его. Они пришли домой, беседуя о вещах совсем посторонних. Когда они проходили мимо дома тетки Фадэ, Ландри оглянулся, надеясь увидеть Фадетту и поблагодарить ее. Но дверь была заперта и только раздавался рев скакуна; он орал, потому что бабушка его высекла, это наказание повторялось каждый вечер, заслуживал-ли он его или нет, все равно.

Плач ребенка огорчил Сильвинэ и он обратился к брату:

— В этом противном доме постоянно слышатся крики и удары. Что может быть отвратительнее скакуна и стрекозы? они и медного гроша не стоят. А все-таки их жалко, ведь у них нет ни отца, ни матери, а старая колдунья бабушка им ничего не спускает.

— Да, они нам не чета, — ответил Ландри. — Нас никто пальцем не тронул, все детские шалости сходили с рук, нас бранили так тихо, что даже соседи не знали. Обыкновенно такие счастливые не сознают своей удачи. А маленькая Фадетта никогда не жалуется и всегда довольна, а ведь жизнь её не сладка.

Сильвинэ понял намек и почувствовал угрызение совести. Двадцать раз с утра он упрекал себя и хотел вернуться, но стыд его удерживал. Теперь он молча заплакал, Ландри взял его за руку и сказал:

— Поспешим домой, а то дождь усилился, мой Сильвинэ.

Они побежали и Ландри всячески старался развлечь брата, который притворялся веселым.

Но когда настала минута войти домой, Сильвинэ захотелось подальше спрятаться от упреков отца. Но отец Барбо только подшутил над ним, он не принимал выходку сына так близко к сердцу, как его жена. Мать Барбо скрыла тоже свою тревогу, повинуясь разумному совету мужа. Сильвинэ отлично заметил её заплаканные глаза и встревоженный вид, когда она помогала им греться и кормила их ужином. Тотчас, после ужина, ему пришлось лечь в постель, без дальнейших разговоров, потому что отец терпеть не мог нежностей. Сильвинэ покорился, не возражая, усталость взяла верх над всеми остальными чувствами. С утра у него маковой росинки во рту не было, он все бродил с места на место; от этого после ужина он шатался как пьяный; Ландри его раздел, уложил и сидел с ним на постели, пока он не заснул, держа его руку в своих.

Потом Ландри простился с родителями и вернулся к своим хозяевам; мать поцеловала его нежнее, чем всегда, но он этого не заметил. Ландри всегда думал, что Сильвинэ любимец матери и находил это вполне заслуженным; он не завидовал, упрекая себя в том, что сам гораздо холоднее брата! Да и притом он никогда не позволял себе осуждать свою мать и радовался за брата.

На следующее утро, Сильвинэ побежал на постель своей матери, пока она еще не встала, и признался ей чистосердечно во всем. Он рассказал ей, как тяжело ему было с некоторых пор, потому что ему казалось, что брат его разлюбил. Мать его спросила, почему он пришел к такому несправедливому заключению? Но Сильвинэ стыдился объяснить причины своей болезненной ревности. Материнское сердце понимало страдания сына, она была восприимчива, как женщина, да и притом она сама часто прежде страдала при виде твердости, с какой Ландри исполнял свой долг. Но теперь она убедилась, что ревность к добру не приводит, что она вредит даже любви, заповеданной нам Богом. Мать Барбо постаралась успокоить и вразумить Сильвинэ: она ему указала на горе Ландри из-за него, на его доброту, что он все простил и не обиделся. Сильвинэ соглашался и сознался, что брат поступил лучше, чем он. Он дал слово исправиться, его желание было самое искреннее.

Но все-таки, на глубине его души, осталось немного горечи: он казался довольным и утешенным и признавал доводы матери, он даже старался быть прямым и справедливым с братом, но невольно думал:

— Матушка говорит правду, что брат лучше и благочестивее меня, но он не любит меня, как я его, а то он бы не покорился своей участи так скоро и легко.

И он припоминал, как свистел Ландри дроздов, и как равнодушно посмотрел на него, когда увидел его на берегу реки; а он в это время хотел топиться от отчаяния. Желание покончить с собой у него явилось не дома, а к вечеру, при мысли о том, что брат не простит ему его дутья и выходки:

— Если бы он так обидел меня, я никогда бы не утешился. Я очень рад, что он не сердится, но не ожидал такого легкого прощения.

И бедный ребенок тяжело вздыхал, стараясь побороть свою ревность.

Бог всегда помогает нашим добрым намерениям. Сильвинэ стал благоразумнее к концу года, перестал ссориться и дуться, и полюбил брата спокойнее. Это благотворно повлияло на его здоровье, страдавшее прежде от всех его волнений. Отец давал ему более трудную работу; он заметил, что чем больше он отвлекался от своих мыслей, тем лучше он себя чувствовал. Но, все-таки, работа дома легче, чем у чужих. Поэтому Ландри сделался сильнее и выше ростом, чем его близнец.

Разница между ними стала значительнее, физически и умственно они не так походили друг на друга. Ландри в пятнадцать лет выглядел красивым и здоровым молодцом, а Сильвинэ оставался всегда хорошеньким, тонким и бледным мальчиком. Их уже не смешивали; они походили один на другого, как родные братья, а не как близнецы. Ландри казался старше на год, или на два, хотя его и считали младшим, потому что он родился часом позже Сильвинэ.

Это увеличивало предпочтение отца Барбо к Ландри, он прежде всего ценил силу и рост, как почти все деревенские жители.

XI

Первое время после приключения Ландри с маленькой Фадеттой его немного беспокоило данное обещание. Когда она избавила его от тревоги, он готов был поручиться, что родители отдадут ей все лучшее в Бессонньере. Но отец посмотрел сквозь пальцы на выходку Сильвинэ, и Ландри испугался, что он выгонит маленькую Фадетту, когда она придет за наградой, и вышутит её чудные познанья.

Эта мысль смущала Ландри, теперь, когда его страх прошел, он упрекал себя в легкомыслии, с каким он поверил вмешательству волшебной силы в столь обыкновенном происшествии. Он не был уверен, смеялась-ли над его простой маленькая Фадетта, и не знал, какими причинами оправдать перед отцом свой поступок и свое обещание; а с другой стороны, невозможно было ему отказаться от данного слова.

К его изумлению, о Фадетте не было ни слуху, ни духу: напрасно ждал он её появления на следующее утро, целый месяц она не показывалась ни в ла-Прише, ни в Бессонньере. Она не явилась в отцу Кайлло с просьбой вызвать ей Ландри, у отца Барбо тоже не предъявляла своих требований. Что было удивительнее всего, что и к Ландри она не шла на встречу, когда видела его в поле, даже представлялась, что его не замечает; а прежде она всегда гонялась за всеми, шутила с веселыми и дразнила сердитых. Все-таки Ландри часто приходилось видеться с маленькой Фадеттой, потому что дом её бабушки находился одинаково близко от ла-Приш и ла-Косс, а дорога была так узка, что трудно было не столкнуться и не обменяться словечком.

Однажды вечером они встретились на маленькой дорожке, которая спускается от перекрестка близнецов вплоть до брода де-Рулетт и так тесно расположена между двумя берегами, что невозможно разойтись. Ландри ходил за кобылами на луг и возвращался с ними, не торопясь, в ла-Приш, а Фадетта, с своим маленьким братом, загоняла гусей. Ландри вспыхнул от страха, что она потребует выполнения данного обещания и прыгнул скорее на кобылу, желая проехать мимо, и избежать разговора с ней. Он пришпорил лошадь своими деревянными сапогами, но она не прибавила шагу. Когда Ландри очутился рядом с маленькой Фадеттой, он не смел поднять глаз и обернулся, словно желая посмотреть, идут-ли жеребята за табуном. Фадетта уже прошла мимо, когда он взглянул, наконец, она не сказала с ним ни слова, он даже не знал, видела-ли она его и хотела-ли с ним поздороваться. Он только видел злого и несносного скакуна, норовившего попасть камнем в его кобылу. Ландри захотелось стегнуть его кнутом, но он не решился остановиться, чтобы не говорить с сестрой. Он притворился, что ничего не замечает и прошел мимо, не оглядываясь. Приблизительно так случалось всякий раз, когда Ландри встречался с маленькой Фадеттой. Постепенно он отважился на нее взглядывать, он был теперь старше и умнее. Но напрасно он ждал, что она заговорит с ним; встретив его упорный взгляд, девочка от него отвернулась. Это окончательно подбодрило его; он справедливо решил поблагодарить ее за оказанную услугу, была-ли она случайная, все равно. Он хотел с ней поговорить и пошел ей на встречу, когда увидел ее, но она приняла такой надменный и гордый вид и так презрительно поглядела на него, что он смутился и промолчал.