Помоги проекту - поделись книгой:
Чистые листы пергамента пронумерованы в полном согласии с римскими уложениями — правители Империи за минувшее тысячелетие создали удобнейшую схему ведения и сохранения документов, от императорских указов до отчётов самых неприметных мытарей из отдалённых провинций, будь то египетская Птолемаида или Лондиний в Британии. Порядок, точность и аккуратность — вот три основных правила, которых обязан придерживаться любой человек, занимающийся важнейшим делом — служением Империи. Как же иначе донести до потомков правду о событиях времени настоящего?
Времена, когда хронисты пренебрегали истиной в пользу красивого вымысла
Малость прибавил от себя, конечно — к примеру, вложил в уста епископа Ремигия вполне достойную фразу, обращённую к Хловису:
Получилось хорошо: сжато, ясно и назидательно. Тем не менее Северин понимал, что хроника отнюдь не полная — Юлий Цезарь, не только великий полководец, но и замечательный сочинитель, копнул бы гораздо глубже, коснувшись как истории франков, так и алеманов, дал бы описание земель, на которых обитают эти племена, непременно изложил характер и привычки их правителей — хватило бы на порядочную книгу…
— Я действительно ничего не знаю, — в сердцах воскликнул Северин, отбросив стило. На пергамент упала капля чернил, замарав ровную строку. — Чтоб они провалились, эти варвары!
«Понять и полюбить», — говорил Ремигий. Но как можно понять народ с традициями, абсолютно не укладывающимися в сознании римлянина? Если родился ребёнок, то брат матери считается для младенца более близким родственником, чем отец.
Родство исчисляется до седьмого колена — семиюродные братья почитаются родными — потому семьи у варваров весьма обширны. Если женщина изменила мужу, приговор будет один — смерть, поскольку на свет может появиться «чужое» дитя и с ним (а значит, и с его родственниками) придётся делиться имуществом семьи.
Изменниц обычно приносят в жертву, говоря проще — незамысловато топят в болоте. В это же болото, между прочим, выбрасывают часть военной добычи — дары богам.
Никто не спорит, возведённое в культ почитание семьи есть благо, но, кажется, германцы слегка перестарались! Ремигий, впрочем, уверяет, будто в том есть основы для христианских добродетелей, однако предпочитает не упоминать о наложницах — любой мужчина, способный прокормить не только жену, детей и родителей, вправе взять себе ещё одну или нескольких женщин из числа пленниц. А таковых немало — война для франков является естественным и угодным богам образом жизни, врагов же бессчётно.
Северин не переставал изумляться многообразию варварского Универсума — в одних только Суасоне и Реймсе кроме франков жили везиготы и остроготы, две вандальские семьи, ещё какие-то гепиды, совершенно непонятные фризы и даны, пришедшие откуда-то с северо-востока и покорившиеся могучему Хловису.
Можно вспомнить и про оставшихся в живых галлов, незнамо какими ветрами занесённых на левобережье Рейна антов и вроде бы навсегда сгинувших аланов — эти почти совсем растворились среди сикамбров, о сгинувшем аланском величии нынче помнят одни седые старцы.
Королевство Суасонское являлось огромным тиглем, в котором сплавлялись представители почти двух десятков племён, для Северина почти неотличимых — варвары все до одного высокие, сильнющие, светлоглазые, рыжие или соломенноволосые, говорят на языке одного корня, пусть и с небольшими различиями. В любом случае гот всегда сможет понять речь франка или вандала.
Ремигий достаточно просветил племянника в недавней истории Лугдунской Галлии — весьма безрадостной истории, надо заметить. Если Суасон времён Сиагрия оставался последним непрочным островом Империи среди безбрежья варваров, то на прочих землях некогда процветавшей провинции Рима бушевал настоящий шторм — бесконечные вторжения приходящих из-за Рейна варваров выжгли эту благодатную землю и лишь с приходом франков, надумавших остаться здесь всерьёз и надолго, Галлия и Бельгика замирились.
Девяносто лет назад Галлию по очереди атаковали вандалы, свевы и аланы — о последних остались наиболее жуткие воспоминания. Именно они выжгли Августу Треверов, Богакум и Лютецию, вырезав всё римско-галльское население.
В 440 году насмерть перепуганное правительство Рима попыталось остановить непрекращавшиеся погромы и грабежи, отдав аланам земли на побережье Гесперийского моря, но, пожалуй, тут впервые в политику вмешалась кафолическая церковь в лице святого Германа из Оксерра,[10] предшественника Ремигия.
Герман встретил вождя аланов Эохара на пути к Луаре. Безоружный епископ остановил лошадь Эохара и объявил обалдевшему от такой наглости язычнику, что вперёд ему дороги нет. Изумлённый вождь подчинился, и поселение аланов было отсрочено на шесть лет — до смерти святого Германа. После того аланы утвердились на галльских землях, уступленных им римским правительством, уничтожив и изгнав при этом часть населения.
А через двенадцать лет аланов наголову разгромили иные варвары — везиготы почти полностью истребили некогда могучее племя и навсегда вычеркнули его из истории Галлии.[11] Г
Эта земля не видела мира долгие десятилетия, и только когда Хловис Меровинг объявил северную Галлию и Бельгику своей вотчиной, стало поспокойнее — неукротимая энергия короля отныне была направлена на расширение владений сикамбров, чему, между прочим, весьма способствовал епископ Ремигий. Мудрый Князь Церкви понимал, что обращение франков (пусть и не всех) в христианство лишь дело времени, а королевство Суасонское набрало достаточно силы, чтобы противостоять Бургундии и Толозской Готии во главе с риксом Аларихом II.
Но прежде всего опасаться приходилось нашествий из-за Рейна и Арденнских гор — достаточно вспомнить о разгромленных нынешним днём алеманах, и это не говоря о сотнях племён и десятках племенных союзов, готовых нескончаемым потоком хлынуть на зелёные равнины Галлии. Мрачные германские леса, раскинувшиеся за серебристо-седой лентой Рейна, таили нешуточную угрозу. Причём далеко не всегда исходящую от смертных людей…
…Античный мир навсегда уходил в прошлое, изменялся быстро и непредсказуемо, а главным символом этих изменений являлись наводнившие некогда полусонные и благополучные владения Рима белобрысые верзилы с длинными клинками и расписанными таинственными рунами круглыми щитами.
Варвары. Варвары, которые примут под свою руку земли Империи, основав на её обломках благородную Францию, могучую Германию, утончённую Италию и величественную Британию.
Великий Рим оставил наследство достойным преемникам, но варварам ещё предстояло осознать, какие сокровища оказались в их руках…
— Угар, что ли? — поморщился Северин, посмотрев на огонь. Внезапно начала болеть голова, стало тяжело в затылке, и кровь застучала в висках.
Нет, не угар — очаги в домах сикамбров устроены очень просто: выложенное камнем окружье, дым уходит сквозь широкое отверстие в крыше. Если огонь достаточно силён то дождевые капли и снежинки превращаются в пар ещё не проникнув в помещение. Причём дым от поленьев не скапливается под крышей, дом «дышит» благодаря узким прорезям в бревенчатой кладке. Каменные здания сикамбры не любили, всё строили из дерева — верили, что в древесине есть «душа» и будто бы в сосне и ели сохраняется жизнь, даже когда спиленные брёвна превратились в тёплое и удобное жилище.
Снаружи метель и мороз, а возле священного огня — что под солнцем. Домашний очаг хранит от нечисти и злых духов, защищает дом, в оранжевом пламени есть отсвет молний Доннара — старые люди рассказывают, будто именно Доннар своим огнемечущим молотом воспламенил самый первый очаг в мире людей…
Надо выйти прогуляться, вот что. Как по своим надобностям, так и просто чистым воздухом подышать. Судя по всему, на дворе изрядный морозец, придётся как следует одеться — выросший в Италии Северин плохо переносил холод и часто простужался.
Одеться — это настоящий подвиг. На солнечном берегу Средиземного моря Северин не носил ничего сложнее туники и сандалий. Если дождь — войлочный плащ. В Галлии всё по-другому.
Сначала штаны — о, варварское одеяние, которое вдобавок с непривычки может сильно натереть в нежных местах! Поверх нижних, льняных, натягиваются верхние, из тонкой коричневой кожи. Затянуть ремешком на поясе. Потом обмотать ступни и голени шерстяной тканью, надеть туфлю из воловьей кожи, закрепить ремешками. Верхняя тёплая рубаха, безрукавка, широкий пояс, плащ-сагум. Круглая меховая шапка.
Варвар-варваром. Увидела бы матушка, госпожа Корнелия Альбина — лишилась бы чувств. А если вернее, выгнала бы с глаз долой этакое уродище!
Меч оставим, ни к чему он сейчас, вполне хватит ножа. Этим ножом Северин гордился — с рукоятью из кости морского зверя и золотыми накладками, не иначе работы искусных мастеров Равенны или других италийских городов. Одна беда, лезвие попорчено: всегда готовые к разнообразным паскудствам варвары выцарапали на клинке несколько языческих рун.
Ремигий взял себе нож из военной добычи Хловиса года три назад, он так и валялся в доме епископа, пока не обрёл нового хозяина. Носить обязательно: во-первых, подарок дяди, во-вторых, каждый сикамбр посчитает человека без оружия рабом — ещё один дурацкий варварский предрассудок!
…Крепость Стэнэ, как и несколько других укреплений в Арденнах, прикрывала королевство Суасонское с востока. Назвать этот небольшой форт латинским словом urbis, город, у Северина язык не поворачивался. Куда больше подходило германское понятие «бург», обозначавшее укреплённый посёлок любой величины, будь то обнесённая тыном крошечная деревенька или Суасон, в котором постоянно жили почти восемь тысяч человек — огромное количество людей по здешним меркам.
Стэнэ могла похвастаться лишь двумя сотнями воинов дружины Гунтрамна, небольшим количеством рабов, трудившихся по хозяйству, да несколькими семействами рипурианских франков, прибившихся к дуксу сикамбров — всё надёжнее жить под покровительством приближённого самого короля!
Крепостишка на холме формой отчасти напоминала римский военный лагерь: бревенчатый частокол обносил прямоугольное пространство сто сорок на восемьдесят шагов, по углам башенки. Внутри — полтора десятка длинных домов, конюшни, амбары с припасами. Тесновато.
В случае серьёзного нападения Стэнэ не выстоит, в военном отношении крепость не представляет никакой ценности, это понятно любому, кто знаком с основами римской фортификации. Впрочем, этот бург прежде всего является символом власти Гунтрамна над окрестными землями (деревень в округе предостаточно) и сторожевым постом на границе — за лихими людьми, приходящими с востока, нужен пригляд. Если что случится, гонцы будут немедленно отправлены в Суасон, к Хловису, чтобы король успел собрать войско. В этот раз успели, хвала Иисусу…
Ночь оказалась очень холодной. Небо чистое, луна ещё не взошла, зато более чем хватает света от бесчисленных звёзд. Такого красивого ночного неба Северин не видел даже в родной Италии — широкая полоса Млечного Пути, изредка чиркающие по чёрному бархату полоски падающих звёзд и несчитанное множество ярких точек, то белоснежных, то голубых, то чуть красноватых. Снег казался светящимся, отражая звёздные лучи.
Северин покачал головой, отгоняя наваждение — небо словно пыталось поглотить всматривающегося в него человека, — и зашагал по утоптанной тропинке к нужнику: сикамбры могут быть стократно варварами, но отхожие места строят так, что дадут фору даже привыкшим к чистоте ромеям — сруб, внутри жаровня с углями, чтоб тепло было, гладко обструганные деревянные сиденья. И не поймёшь, переняли это франки у римлян или сами додумались.
На обратном пути Северина окликнули — в Арденнах неспокойно, Гунтрамн выставил двойную стражу. Алеманов хоть и побили, но отдельные отряды германцев, горя жаждой мести, могут рыскать по окрестным лесам из одной варварской страсти разрушения выискивая маленькие посёлки — дома спалить, забрать еду, мужчин вырезать, с женщинами позабавиться… Бр-р… Уж чего-чего, а жестокости варварам не занимать, причём они даже само понятие «жестокость» не воспринимают: случись Хловису напасть на самих алеманов, франки творили бы то же самое — повелось так спокон веку, и точка.
— Не ходил бы один, — проворчал дружинный, опознав родственника христианского годьи и друга короля. — Недобрая ночь.
— Почему вдруг?
— Не чувствуешь? — Бородатый сикамбр повёл носом, будто лисица на охоте. — Ветра нет. Совсем.
«Опять, — усмехнулся про себя Северин. — Они видят недобрые знамения на каждом шагу. У стола ножка подломилась — к голоду. Роса в день Солнцеворота слишком быстро высохла — к засухе. Впрочем…»
Епископальный картулярий на мгновение замер и, следуя совету епископа «присматриваться тщательнее», внезапно понял — бородач с копьём прав. Никакого движения воздуха, если не считать появляющихся при дыхании клочьев пара.
Ремигий как-то рассказывал, что чувства у варваров обострены до предела, они способны заметить то, на что цивилизованный римлянин никогда не обратит внимания. Северин, как и следовало ожидать, тогда пропустил эту фразу мимо ушей, а теперь вдруг вспомнил.
Природа беспокойна, это признак жизни. Когда ты находишься в лесу, всегда слышен шорох павшей хвои, пощёлкивание сухих веток, где-то стрекочет незаметная пичуга, даже самый лёгкий ветерок порождает шум в кронах деревьев. А сейчас — абсолютная тишина. Не слышно ничего, кроме сопения угрюмого франка и лёгкого скрипа утоптанного снега под подошвами. Скверная тишина, опасная.
— Колдовство? — невольно понизив голос до шёпота, спросил Северин.
— Мне-то откуда знать, — буркнул в ответ сикамбр. — Люди говорят, будто лес замирает, когда чует нежить. Духов, ночами выползающих из болот и бурелома. Ubilsaiwala…[12]
— Что за ubilsaiwala такая? Расскажи.
— Да ну тебя, ромей, — шикнул бородатый и отмахнул правой рукой охранный знак. — Не поминай лишний раз, накличешь. Топай в дом да огонь поярче раздуй. Мало ли пригодится…
Настаивать Северин не решился, франк выглядел слишком уж настороженно.
Нежить, говорите? Защита от неё проста и действенна — молитва да святой крест. Однако по возвращении Северин предпочёл развести в очаге настоящее пожарище, едва не половинный запас поленьев извёл. Епископ пока не возвращался.
Откровенно говоря, боязно. Северин не мог понять, что именно его так напугало — слова безграмотного франка или собственные ощущения: прислушиваясь, картулярий не слышал ничего, кроме угрожающей тишины. И угроза была явной, реальной, такой, что в животе нехорошо сводило. Успокаивало лишь громкое потрескивание ярко пылающих дров и тепло, волнами исходящее от огня.
«Всё в порядке, — убеждал себя Северин. — Мы в крепости, тут полно воинов, здесь сам король, вроде бы обладающий какими-то магическими способностями, и епископ кафолической церкви, которому дарована власть от Всевышнего. Ничего не случится!»
Посидев некоторое время возле очага, картулярий забрался на высокую лавку и выглянул в отдушину под самым потолком. Ничего особенного — поднимается над холмами ущербная луна, чернеют ели на склонах, перевалило за полночь.
— Пойду к Хловису, — громко сказал сам себе Северин. Очень не хотелось оставаться в одиночестве. — Не выгонят. Знаю я, какой там серьёзный разговор — пиво хлещут!
Отчасти племянник епископа был прав — Ремигий полагал, будто чревоугодие есмь грех далеко не самый погибельный, и разделял трапезы с риксом франков, едва появлялась возможность. Хловис по пьяному делу становился добрым и тщательнее внимал поучениям епископа, хотя наутро забывал половину сказанного, а к полудню — и половину оставшейся половины.
Вот беда — опять возиться с обмотками и ремешками, но босиком же на снег не выйдешь? Зиму следует запретить особым императорским эдиктом! Навсегда!
Северин вздрогнул, когда со стороны конюшни донёсся неприятный звук — злое повизгивание лошади. Породистые скакуны из Иберии или Аравии в стране Хловиса были исключительной редкостью, такую роскошь мог позволить себе только король или кто-нибудь из очень богатых дуксов. Франки использовали невысоких, но очень выносливых мохнатых лошадок, непонятно почему именуемых «гуннскими», хотя у гуннов кони крупные и длинноногие.
Обычная «гуннская» коняшка была существом флегматичным, скверным норовом не отличалась, кусалась или лягалась крайне редко, а уж чтобы заставить её визжать от ярости, надо приложить безмерные усилия. Однако сейчас лошадей что-то всерьёз растревожило — стенают, всхрапывают, бьют копытами.
И ещё: собак не слышно. Окажись в крепости кто чужой, псы подняли бы лай на всю округу, а тут — молчок. Собаки у франков свирепые, могут один на один с волками сражаться. В Суасонском королевстве распространены и галльские волкодавы, и потомки мордатых итальянских молоссов, боевых псов имперских легионов, охранявших границу по лимесу от Кастра Регина до Агрипповой колонии.[13] Серьёзные зверюги, не дадут в обиду ни себя, ни хозяев.
— Есть тут кто? — подал голос Северин, вглядываясь в темноту. — Эй?!
На призыв никто не откликнулся, давешний бородач, похоже, ушёл. Негромко выругавшись, картулярий направился в сторону дома Гунтрамна, стоявшего отдельно, возле южной стены. На пятом шагу Северин вдруг оскользнулся, не удержал равновесие и ухнул в снег.
Повезло несказанно. Северин ощутил движение, и спустя один миг над его головой промелькнула чёрная тень — огромная тварь, остро пахнущая мокрой шерстью, сбила бы картулярия с ног и моментально подмяла под себя как… как…
Сикамбр, с которым племянник епископа только что разговаривал, валялся рядом, между сугробами. Кровь не успела застыть, на ней Северин и заскользил — крови же было много. Снег в капельках, на тропке здоровенная, ещё дымящаяся чёрная лужа. Горло разорвано.
Картулярий на четвереньках отполз к дому, левой рукой вцепился в холодные брёвна, помог себе встать, а правой ухватился за рукоять кинжала, который никак не хотел вылезать из ножен. Конечно, надо дёрнуть за тонкий ремешок, удерживающий лезвие — по законам сикамбров, в бурге оружие следует носить именно так, показывая мирные намерения.
— Пресвятая Дева, убереги, — выдохнул Северин. — Что это такое?
Очень хотелось заорать в голос, но сил не хватило.
Оно стояло неподалёку, в десятке шагов, под лучами убывающей луны. Силуэт похож на пёсий или волчий, однако картулярий точно знал — страшилище не является ни волком, ни собакой.
Тварь была здоровенной, с телка, и непроглядно-чёрной, будто оживший сгусток первородной тьмы. Лишь мерцали холодным синевато-белым огнём пятна неживых глаз.
Призрак, морок? Не может быть, призраки не оставляют следов на снегу и не воняют псиной! У бестелесных тварей не валит пар из пасти! Оно живое. Или наполовину живое…
Ubilsaiwala — злой дух арденнских лесов.
Онемевшими пальцами Северин полез в пояс, добыл серебряную монетку с лупоглазым изображением константинопольского цезаря Феодосия II и не раздумывая запустил ею в зверя — ещё в дохристианские времена серебро почиталось действенным средством против любой нечисти. Попал.
Чёрный монстр не тронулся с места, только обнюхал лапу, которой коснулась монета, а затем и сам кругляш, упавший на тропинку. Между прочим, кроме Феодосия Флавия на сестерции отчеканен христианский крест, должно было подействовать! На Pater Noster, прочитанный дрожащим голосом, тварь вовсе не отреагировала, просто стояла напротив, будто издеваясь. Смотрела с явным интересом — что ещё нового человек придумает?
Есть такое готское слово — riqis, тьма, означающее вовсе не отсутствие света, а некое иное, скверное и недоброе состояние духа и материи. Дурачка или просто неумного человека варвары с усмешкой назовут dwals, «дурак», но для сумасшедших они используют иное обозначение — riqizeins, «объятый тьмой». Недаром Ремигий утверждал, будто франки чувствуют мир гораздо глубже и тоньше римлян, для них «тьма» не является чем-то абстрактным, она живая, одушевлённая. Такая, как чудище, забравшееся среди ночи в крепость дукса Гунтрамна.
— Уходи, — едва слышно прошептал Северин, обращаясь к ubilsaiwala. — Ты не принадлежишь нашему миру, возвращайся… возвращайся к себе, в трясины.
Зверь не послушался. Наоборот, он издал низкий звук, похожий на бульканье кипящего котла, и к нему мигом присоединились ещё два монстра — один вынырнул из-за конюшни, второй примчался со стороны крепостных ворот.
Северин понял, что на этом его служба в Реймсском диоцезе бесславно закончена. Сожрут и не подавятся.
Нападать ubilsaiwalas не спешили, топтались на месте, хотя могли расправиться с человеком в один прыжок — сбить с ног, завалить, пустить в ход громадные клыки… Нет ничего проще, добыча загнана в угол — позади и справа стены дома и сарая, вперёд и левее не пройдёшь, дорога перекрыта.
Взгляд скользнул вниз, на кинжал, зажатый в руке, — почудилось, будто искорка пробежала. Грубо процарапанные на гладком лезвии руны словно бы отражали неведомо откуда взявшийся золотой солнечный лучик; моргнёт и снова погаснет.
В магии рун (и германском руническом алфавите вообще) Северин не разбирался, полагая, что языческие суеверия недостойны его просвещённого внимания. Варвары рисуют руны на щитах, амулетах, иногда (перед битвой) и на собственных физиономиях, украшают ими «волшебные» камни. Никакой практической пользы в германских значках картулярий не видел — значительно удобнее пользоваться латинской письменностью, которую с удивительной быстротой переняли осевшие в Италии готы и лангобарды.
Ввиду удалённости своих владений, сикамбры приобщались к цивилизации с большим трудом, и потому руны здесь встречались повсеместно. Северин, однако, запомнил лишь несколько знаков. Вот этот, похожий на латинскую литеру «Т» с опущенными вниз под углом палочками «перекладины», кажется, «тюр». Или «тейваз»?
Господи, да какая разница! Работает ведь!
Северин очень медленно вытянул нож вперёд — зверюги отступили на шаг. Повёл рукой в сторону, и ubilsaiwalas недовольно заворчали, пока не решаясь на более активные действия.
Путь к бегству был один, налево, вдоль дома. Затем придётся пробежать едва ли не через весь бург, чтобы добраться до дома Гунтрамна, где находятся король и Ремигий. Никакой лесной призрак к этим двоим и близко не подойдёт!
Легко сказать, но трудно сделать. Мысли Северина текли с быстротой горного потока — так, так, если звери свободно разгуливают по бургу, значит выставленные на стражу воины оказались перебиты и не успели поднять тревогу. Чёрные бестии невероятно быстры, передвигаются бесшумно…
Их отпугивает нож, скорее всего ubilsaiwalas будут держаться на расстоянии. Может, стоит закричать? Нет уж, кто знает, сколько людей они смогут убить?.. Успокоился, глубокий вдох, пошли… Только медленно…
Страшилища разделились, не иначе, решили начать правильную охоту — двое исчезли за конюшней. Остался только самый первый волк, продолжавший неотступно следить за Северином. Близко он не подходил — шажок-другой, потом снова…
— Чтоб ты сдох, скотина. — Картулярий пытался держаться, но колени постыдно дрожали. Вдобавок приходилось непрерывно оглядываться — твари могли обойти со спины.
Руны на клинке уже не мерцали, а горели ровным золотым светом. Рукоять ножа стала тёплой, почти горячей. Северин не задумывался, было ли это чудо, волшебство или нечто иное — не до того, ноги бы унести!
Заставить себя оторваться от стены картулярий сумел лишь пятикратно прочитав Pater. Теперь остаётся пройти вдоль тына в южную сторону.
С крыши дома внезапно упало несколько снежных хлопьев, Северин поднял взгляд, и тут нервы окончательно сдали: два чудовища каким-то образом забрались наверх и изготовились к прыжку, рассчитывая напасть со спины.
Мир полон чудес, причём случаются они гораздо чаще, чем принято думать. Будь севериновский кинжал хоть тысячу раз волшебным, он не сумел бы спасти хозяина от стремительной атаки ubilsaiwalas — Северин запаниковал, пискнул будто мышонок, ринулся к тыну, опять поскользнулся и всей грудью налетел на сколоченную из тонких брёвнышек вертикальную лестницу, ведущую на угловую башенку.
Дыхание сбилось, но тонко взвывший от страха картулярий белкой взлетел по перекладинам, умудрившись при этом отмахнуть ножом в сторону самого быстрого волка и срезать клочок его шкуры.
Никто не сумел бы повторить этот потрясающий трюк. Зубы чудища клацнули в полупальце от загривка Северина, а когти передней лапы пропороли сагум, безрукавку и обе рубахи. Как это случилось — непонятно, но картулярий не получил даже единой царапины, чёрному зверю не хватило одного волоска, чтобы дотянуться до близкой и слабой добычи!
Поделиться книгой: