Операция «Багратион». «Сталинский блицкриг» в Белоруссии

«По ходу обсуждения замысла уточнялся состав ударных группировок фронтов, решались вопросы усиления их подвижными войсками. Была, в частности, удовлетворена и наша просьба об использовании на главном направлении 3-го Белорусского фронта одной танковой армии: туда перебрасывалась 5-я гвардейская. Глубину и темп операции предполагалось увеличить также за счет ввода в действие общевойсковых армий из резерва Ставки. Начинать наступление решили 15–20 июня».

Так «Багратион» получил танковую армию, первоначально не запланированную. В итоге к операции привлекалось 118 стрелковых дивизий, 8 танковых и механизированных корпусов и два кавалерийских корпуса[126]. Совещания в Ставке были достаточно динамичными, некоторые их аспекты будут обсуждаться ниже. По итогам совещаний было принято решение возложить на Г. К. Жукова координацию деятельности 1-го и 2-го Белорусских фронтов, а на А. М. Василевского – 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов.

Директивы Ставки ВГК командованию фронтов на проведение наступательных операций датированы одним и тем же числом – 31 мая 1944 г. При этом любопытно отметить, что они нумеровались не по географическому принципу. Порядок директив не соответствовал ни перечислению четырех фронтов с севера на юг, ни с юга на север. Можно было бы, конечно, предположить организованный хаос, когда пачке единообразных директив присваивается номер случайным образом сообразно тому, как они были сложены у офицера, готовившего их к отправке. Однако если посмотреть на порядок номеров внимательнее, то видна их недвусмысленная очередность. Первые две директивы адресованы фронтам под патронажем Г. К. Жукова – именно его назначили координировать действия 1-го и 2-го Белорусских фронтов. Причем порядок внутри этой пары вполне канонический – с севера на юг, с правого фланга на левый. Сначала следует директива 2-му Белорусскому фронту, потом 1-му Белорусскому. Далее точно такая же пара с перечислением с севера на юг – сначала 1-й Прибалтийский, потом 3-й Белорусский. Это были фронты, действия которых было поручено координировать А. М. Василевскому.

Однако в описании планов советской стороны целесообразнее придерживаться порядка с севера на юг, поэтому начнем с затерявшейся в середине (№ 220114) директивы 1-му Прибалтийскому фронту:

«Подготовить и провести операцию с целью во взаимодействии с 3-м Белорусским фронтом разгромить витебско-лепельскую группировку противника и выйти на южный берег р. Западная Двина в район Чашники, Лепель, для чего силами 6-й гв. и 43-й армий прорвать оборону противника в районе юго-западнее Городка, нанося один общий удар в направлении на Бешенковичи, Чашники.

Ближайшая задача – форсировать р. Западная Двина и овладеть районом Бешенковичей. Частью сил во взаимодействии с правым крылом 3-го Белорусского фронта разгромить витебскую группировку противника и овладеть городом Витебск. В дальнейшем развивать наступление в общем направлении на Лепель, прочно обеспечивая главную группировку фронта с полоцкого направления».

Таким образом, в директиве Ставки вполне определенно формулировалась задача на окружение и разгром витебской группировки немцев. С другой стороны, фронт получал задачу на наступление на запад, на Лепель, в противоположном от Витебска направлении.

Хотелось бы сразу заметить, что адресатам директивы изначально не задавался конкретный участок прорыва. Фразой «юго-западнее Городка» обозначалось достаточно широкое пространство к западу от дороги Городок – Витебск. По итогам зимних боев в немецкую оборону к северо-западу и юго-востоку от Витебска были вбиты два дугообразных выступа, в результате чего Витебск находился в полуокружении. Тем не менее немцы держались за этот важный узел дорог, хотя перед началом летней кампании зазвучали и другие голоса (об этом ниже). Для советского командования вопросом из вопросов стал: «Где прорывать оборону противника?»

С одной стороны, логичным выглядел вариант с продолжением наступления на направлении, где велись боевые действия зимой. То есть ударить с верхушки вбитого в построение немецкой 3-й танковой армии выступа. С другой стороны, такой удар ожидался противником, и оборона наиболее близких к окружению Витебска участков была сильнейшей. В случае с 1-м Прибалтийским фронтом таким участком был район к югу и юго-востоку от озера Зароновское. Здесь расстояние между позициями 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов было наименьшим, это была «шея», на которой держалась «голова» немецкой группировки в районе Витебска.

Проблема выбора участка прорыва не была единственной. Командующий фронтом И. Х. Баграмян позднее вспоминал:

«Много бессонных ночей просидели мы с начальником штаба генералом В. В. Курасовым над планом операции, ломая голову над различными проблемами. Не только оборона гитлеровцев, но и сама местность, невыгодная для наступающих, доставляла немало забот. Особенно тревожила Западная Двина, которую войска фронта должны были форсировать в ходе наступления, а также район между Полоцком и Лепелем, сильно пересеченный, с обширными лесисто-болотистыми массивами, многочисленными дефиле и весьма ограниченной сетью дорог»[127].

Если несколько конкретизировать слова комфронта, то советское командование небезосновательно опасалось, что противник находящейся в резерве в районе Лепеля (по данным советской разведки) 95-й пехотной дивизией займет оборону на южном берегу р. Западная Двина. В этом случае форсирование реки становилось непростой задачей и на него командованием отводилось целых два дня. В этих условиях искушение пробиваться с макушки вбитого зимой в немецкую оборону выступа становилось еще сильнее – от района южнее озера Зароновское до излучины Западной Двины было рукой подать. Заветного рубежа реки можно было, казалось, достигнуть одним сильным броском. Еще одной головной болью был район между Полоцком и Лепелем, дать закрепиться в котором обещало возвращение к опротивевшим за зиму позиционным боям в сложной местности. Каждое из возможных решений имело свои плюсы и минусы.

Командующий 1-м Прибалтийским фронтом И. Х. Баграмян и начальник штаба фронта В. В. Курасов

Итогом бессонных ночей стал план, который можно назвать обходным маневром с дальним прицелом. Штаб И. Х. Баграмяна принял решение пробиваться к Западной Двине и навстречу ударной группировке соседнего фронта не по кратчайшему расстоянию, а по едва ли не самому длинному из возможных маршрутов. Оборону немцев было решено прорывать на западном фасе образованной зимними боями дуги. С другой стороны, прорыв на западном фасе выступа у оз. Зароновское давал хорошие стартовые позиции для 6-й гв. армии – она могла быстрее наступать к району между Полоцком и Лепелем в надежде преодолеть его до формирования позиционного фронта. Две предназначенные для наступления в разных направлениях армии наносили удар смежными флангами и повышали шанс на успех друг друга. Тем самым советское командование уходило от недостатков узкого фронта прорыва и в полной мере пользовалось преимуществами сосредоточения сил и средств с высокой плотностью.

Для наступления в обход Витебска с запада была выбрана 43-я армия А. П. Белобородова в составе восьми стрелковых дивизий (306, 179, 357, 334, 235, 156, 204 и 145-я) со средствами усиления. Армия должна была прорвать оборону противника на 7-километровом фронте на участке Нов. Игуменщина, Тошник, нанести удар своим правым флангом в общем направлении на Шумилино и в первый день прорвать главную оборонительную полосу противника. На второй день наступления предполагалось прорвать второй оборонительный рубеж и захватить плацдармы на южном берегу Западной Двины. Причем планировалось захватить именно «плацдармы» во множественном числе, в двух излучинах реки.

Для управления имеющимися дивизиями в 43-й армии было три управления корпусов: 1-го – генерал-лейтенанта Н. А. Васильева, 60-го – генерал-майора А. С. Люхтикова и 92-го – генерал-майора Н. Б. Ибянского. Соответственно прорыв обороны противника поручался 1-му (306, 179, 357-я сд) и 60-му (334, 235 и 156-я сд) стрелковым корпусам. 92-й стрелковый корпус (204-я, 145-я сд и 155-й укрепрайон) получал вспомогательную задачу – удержания пассивного участка фронта 43-й армии.

По плану операции в первом эшелоне ударной группировки 43-й армии находились четыре стрелковые дивизии. По приказу А. П. Белобородова 1-му стрелковому корпусу предписывалось «построить боевой порядок в два эшелона. В первом эшелоне иметь пять полков», а 60-му стрелковому корпусу «боевой порядок корпуса – в один эшелон. В первой линии иметь пять полков». Разница в формулировках объяснялась тем, что 156-я стрелковая дивизия корпуса А. С. Люхтикова выводилась в армейский резерв. Соответственно на флангах ударной группировки армии дивизии строились в два эшелона с одним полком в резерве, а в центре ударной группировки – все три полка в линию с выделением в резерв одного батальона. Полки же строились в три, реже – в два эшелона.

По состоянию на 1 июня 1944 г. укомплектованность 43-й армии личным составом еще оставляла желать лучшего. По штату она должна была насчитывать 108 575 человек, а по списку насчитывала едва ли не вдвое меньше – 64 920 человек[128]. Входившая в состав 1-го стрелкового корпуса 179-я стрелковая дивизия насчитывала на 1 июня 4247 человек, а 306-я стрелковая дивизия – 4250 человек[129]. Соответственно входившие в состав 60-го стрелкового корпуса 235-я стрелковая дивизия – 4977 человек, 334-я стрелковая дивизия – 3999 человек[130].

Артиллерийская группировка 1-го Прибалтийского фронта характеризовалась нижеследующими цифрами (см. таблицу).

Численность и распределение артиллерии 1-го Прибалтийского фронта на 1 июня 1944 г[131].

Танковые части и соединения предполагалось задействовать как танки непосредственной поддержки пехоты[132]. В 43-й армии обе отдельные танковые бригады подчинялись 1-му и 60-му стрелковым корпусам, а 377-й тяжелый и 1203-й самоходные артполки в свою очередь придавались бригадам. Всего в этой группировке насчитывалось 88 танков и 46 САУ, итого 134 бронеединицы.

Для развития прорыва и действий в глубине обороны противника в составе 1-го Прибалтийского фронта была создана подвижная группа в составе 1-го танкового корпуса, 46-й отдельной мехбригады и 272-го ОМБОН (амфибий). Любопытно отметить, что танковый корпус был полностью укомплектован новейшими Т-34—85. Небезосновательно считалось, что эшелон развития успеха может столкнуться в глубине обороны противника с резервами, включающими «тигры» и «пантеры», в том числе силами передовых отрядов. В такой обстановке паритет хотя бы по вооружению давал шанс не упускать крупный успех и не останавливаться перед сравнительно слабыми заслонами.

В перечне задач подчиненной 1-му Прибалтийскому фронту 3-й воздушной армии в предстоящей операции первым пунктом шло:

«Штурмовыми и бомбардировочными ударами в полосе действий 6 гв. А и 43 армий подавить артиллерийские и минометные батареи и облегчить пехоте захват переднего края обороны противника»[133].

Командовал 3-й воздушной армией 41-летний генерал-лейтенант авиации Н. Ф. Папивин. Он был уже достаточно опытным авиационным командиром, будучи еще в конце 1930-х гг. сначала помощником командира, а затем командиром авиабригады. В 1942 г. он командовал авиадивизией штурмовиков, а с весны 1943 г. – воздушной армией.

Истребитель Р-39 «Аэрокобра» в полете. Эти истребители составляли большинство истребительного авиапарка 3-й воздушной армии

Оценивая авиационную группировку, призванную поддерживать наступление 1-го Прибалтийского фронта, невольно обращаешь внимание на ее насыщенность ленд-лизовскими самолетами. По состоянию на 1 июня 1944 г. 3-я воздушная армия имела следующий качественный и количественный состав авиапарка[134]:

истребителей «Аэрокобра» – 238 самолетов;

истребителей Ла-5 и Як-7—101 самолет;

штурмовиков Ил-2—312 самолетов;

разведчиков Пе-2—9 самолетов;

корректировщиков Ил-2—48 самолетов.

Итого 823 самолета.

То есть ленд-лизовские самолеты преобладали в истребительном авиапарке армии. Причем «кобры» были плотно собраны в гвардейской истребительной авиадивизии и обычной авиадивизии. По состоянию на 1 июня 1944 г. это выглядело так:

5-я гв. иад – 122 истребителя «Аэрокобра»;

190-я иад – 116 истребителей «Аэрокобра»;

259-я иад – 35 истребителей Ла-5 и 66 Як-7.

В течение трех недель июня 3-я воздушная армия была пополнена как россыпью, так и авиасоединениями. Так, 10 июня на аэродромы Усть-Долыссы, Сомино, Копачево прибыла 332-я штурмовая авиадивизия (ШАД) в составе трех полков – 120 Ил-2. В итоге к началу операции воздушная армия в своем составе имела[135]:

бомбардировщиков – 73 (ночные По-2);

штурмовиков – 368;

истребителей – 403;

разведчиков – 20;

корректировщиков – 32;

транспортных и связи – 198.

Всего 1094 самолета.

Несмотря на свою многочисленность (тысяча боевых машин), ВВС 1-го Прибалтийского фронта были все же слабее других фронтов и количественно, и, главное, качественно. 3-я воздушная армия не располагала бомбардировщиками Пе-2, а тем более Ту-2 или Ил-4, что снижало ее ударные возможности.

Неудивительно, что в докладе И. В. Сталину от 21 июня 1944 г. А. М. Василевский хлопотал об авиадивизии новейших Ту-2 именно для 3-й воздушной армии:

«Неясен вопрос с авиадивизией Ту-2, по сообщению тов. Новикова[136], она прибудет лишь 23.6, причем по прибытии поступит в распоряжение Новикова, тогда как я, согласно Вашим указаниям, на первые дни планировал ее у себя и главным образом для помощи Батурину[137], который не имеет ни одного бомбардировщика».

Ударные возможности для воздушной армии генерал-лейтенанта Н. Ф. Папивина действительно были жизненно необходимы. Однако, забегая вперед, нужно сказать, что бомбардировщики, в том числе туполевские машины, 3-я воздушная армия получила только во второй половине июля 1944 г.

Оценивая план наступления 1-го Прибалтийского фронта, нельзя не отметить того факта, что окружение Витебска было запланировано без использования самостоятельных механизированных соединений. Ни на 1-м Прибалтийском, ни на 3-м Белорусском (см. ниже) наносить удары навстречу друг другу танковыми корпусами не планировали. Переданные в состав фронтов подвижные соединения предполагалось использовать для развития наступления в западном направлении. Объясняется это тем, что расстояние, которое должны были пройти войска навстречу друг другу, было небольшим. 60-му стрелковому корпусу 43-й армии нужно было пройти 18 км, а 5-му гв. стрелковому корпусу 39-й армии – 22 км. Тем не менее в этом заключался определенный риск: в случае подбрасывания противником резервов можно было не успеть сомкнуть «клещи».

В свою очередь удар на запад 6-й гв. армии мог застрять в череде межозерных дефиле. Поэтому беспокойство И. Х. Баграмяна и его начальника штаба минимум объяснимо.

3-й Белорусский фронт. По сути своей 3-й Белорусский фронт являлся наследником и, если можно так выразиться, «правопреемником» Западного фронта. Причем новый командующий фронтом, генерал-полковник Иван Данилович Черняховский, успел ненадолго занять должность командующего Западным фронтом 15 апреля 1944 г., а с 24 апреля 1944 г. официально стал командующим 3-м Белорусским фронтом. Надо сказать, что до этого 38-летний И. Д. Черняховский не имел опыта командования фронтом, войну он начал всего лишь полковником и командиром танковой дивизии. До апреля 1944 г. он длительное время командовал 60-й армией. Теперь ему предстояло руководить крупной массой войск против опытного и сильного противника. Однако следует заметить, что Черняховскому достался крепкий и сильный штаб во главе с генерал-лейтенантом А. П. Покровским, что существенно облегчало молодому генералу его дебют в качестве комфронта. Генерал Покровский, вопреки собственным ожиданиям, не был отстранен по итогам работы комиссии ГКО и сохранил свою должность до самого конца войны. Черняховский опирался на свой штаб и, как отметил А. П. Покровский, «был чужд порочной практики, когда перемещаемое руководящее лицо перетягивает к новому месту службы некоторых своих сослуживцев»[138].

Это будет уже скоро. А. М. Василевский и командующий 3-м Белорусским фронтом И. Д. Черняховский за допросом немецкого генерала Хиттера

Директива Ставки ВГК в адрес 3-го Белорусского фронта была последней в ряду директив, в которых определялись задачи фронтов в операции «Багратион». Задача фронта в ней формулировалась следующим образом:

«1. Подготовить и провести операцию с целью во взаимодействии с левым крылом 1-го Прибалтийского фронта и 2-м Белорусским фронтом разгромить витебско-оршанскую группировку противника и выйти на р. Березина, для чего прорвать оборону противника, нанося два удара:

а) один удар силами 39-й и 5-й армий из района западнее Лиозно в общем направлении на Богушевское, Сенно; частью сил этой группировки наступать в северо-западном направлении, обходя Витебск с юго-запада, с целью во взаимодействии с левым крылом 1-го Прибалтийского фронта разгромить витебскую группировку противника и овладеть городом Витебск;

б) другой удар силами 11-й гв. и 31-й армий вдоль минской автострады в общем направлении на Борисов; частью сил этой группировки ударом с севера овладеть городом Орша.

2. Ближайшая задача войск фронта – овладеть рубежом Сенно, Орша.

В дальнейшем развивать наступление на Борисов с задачей во взаимодействии со 2-м Белорусским фронтом разгромить борисовскую группировку противника и выйти на западный берег р. Березина в районе Борисова»[139].

Как мы видим, несмотря на негативный опыт наступлений вдоль минской автострады осенью 1943 г. и в начале 1944 г., советским войскам вновь была поставлена задача наступать на Оршу по оси шоссе и железной дороги. На этот раз было решено попытаться пробиться вдоль автострады силами элитной 11-й гвардейской армии. Она передавалась из 1-го Прибалтийского фронта в составе 8, 16 и 36-го гвардейских стрелковых корпусов. Помимо этого, 3-й Белорусский фронт получил из резерва Ставки 5-ю гвардейскую танковую армию, 3-й гвардейский механизированный корпус, 3-й гвардейский кавалерийский корпус. Вернулся в состав фронта после доукомплектования 2-й гв. танковый корпус А. С. Бурдейного. Поскольку 3-й Белорусский фронт был наследником Западного фронта, правильнее будет сказать именно «вернулся», т. к. корпус Бурдейного уже участвовал в боях на Западном направлении зимой 1943/44 г.

Использование перечисленных подвижных соединений предполагалось после прорыва обороны противника. Кошмара ввода механизированных соединений в бой с допрорывом с большими потерями обороны противника хотели всеми силами избежать. Соответственно конно-механизированную группу (КМГ) в составе 3-го гв. механизированного и 3-го гв. кавалерийского корпусов намечалось ввести в общем направлении Богушевское, Сенно, Лукомль, Моисеевщина, Плещеницы, а 5-ю гв. танковую армию – в полосе минской автострады на Борисов. Вспомогательную задачу по плану получал 2-й гв. танковый корпус. С выходом южной группировки войск фронта (11-я гв. А и 31-я А) в район Орши 2-й гв. танковый корпус предполагалось направить на Староселье для последующих действий в направлении Крутое, Ухвала, Чернявка с целью обеспечения войск фронта, действующих вдоль минской автострады, от удара с юга.

Задачей танковой армии и конно-механизированной группы (КМГ) являлось (как это сформулировано в обзоре операции, составленном по горячим следам событий), «взломать оборону противника на всю ее оперативную глубину, уничтожить встречные оперативные резервы и создать этим условия для быстрого развития операции, т. е. вывести главные силы фронта на р. Березина севернее и южнее Борисов не позже десятого дня с начала наступления»[140].

Как подвижным соединениям КМГ, так и танковой армии предписывалось выйти на западный берег р. Березина. Соответственно КМГ – в район Волоки, Плещеницы, Зембин, а 5-й гв. танковой армии – в район лесов непосредственно западнее Борисова. К исходу шестого дня операции они должны были обеспечить плацдармы для развертывания главных сил фронта на западном берегу р. Березина с целью последующего развития операции на Минск. То есть главной задачей КМГ и танковой армии был быстрый прорыв к Березине с целью не допустить формирования на ее рубеже нового фронта сопротивления противником и захватить плацдарм для дальнейшего наступления.

Выполнение поставленной задачи 5-й гв. танковой армии в зависимости от успеха прорыва обороны противника намечалось по двум вариантам:

1) на оршанском направлении вдоль автострады Москва – Минск на Борисов;

2) на богушевском направлении с выходом на автостраду в районе Озерцы (5 км восточнее Толочин) в дальнейшем вдоль автострады на Борисов.

Обращаю внимание, что оршанское направление числится в качестве первого варианта. В советских исторических работах вопрос о том, какое направление считалось главным (оршанское или богушевское), а какое вспомогательным, не то чтобы скрывался, но обходился стороной. Оба направления позиционировались как равноценные. Тем не менее даже в период закрытости документов звучали достаточно авторитетные голоса, расставлявшие точки над «ё». Так, бывший начальник штаба фронта А. П. Покровский вполне определенно высказался по этому поводу: «Основным вариантом являлся первый»[141].

В отчетных документах 1-й воздушной армии фронта (которая не была прямо заинтересована в лакировке действительности и проекции планов на реальность наземных сражений) прямо указывалось:

«Из двух ударных направлений – Богушевского и Оршанского – решающим, по замыслу командования, являлось Оршанское направление, предоставлявшее крупные затруднения для преодоления сильно развитой оборонительной системы противника, но вместе с тем позволявшее более широко развить действия крупных соединений в оперативном тылу противника»[142].

Обычно же утверждается, что в плане использования танковой армии П. А. Ротмистрова было два варианта ее ввода в прорыв, без уточнения того, какой из них является основным. Кстати говоря, сам Ротмистров в интервью «Военно-историческому журналу» в 1964 г. в ответ на вопрос о планах ввода в сражение его армии это совершенно определенно отрицал. Павел Алексеевич тогда высказался вполне определенным образом: «Решением командующего войсками 3-го Белорусского фронта 5-ю гвардейскую танковую армию предусматривалось ввести в сражение в полосе 11-й гвардейской»[143].

Далее Павел Алексеевич позиционировал второй вариант действий своей армии как проработанный в инициативном порядке:

«Несмотря на то что до начала наступления фронта наша армия не была ориентирована на ввод в сражение в полосе 5-й армии, я по своей инициативе с небольшой группой офицеров (после того, как было закончено планирование и проведены все рекогносцировки для ввода в сражение в полосе 11-й гвардейской армии) на всякий случай произвел рекогносцировку и в ее полосы»[144].

Более того, П. А. Ротмистров взял на себя смелость утверждать, что «второй вариант ввода в сражение 5-й гвардейской танковой армии фронтом не предусматривался»[145].

Однако по отчетным документам 5-й гв. танковой армии и 3-го Белорусского фронта эта версия не прослеживается. Дискуссия и утверждения об отсутствии второго варианта могли возникнуть только в годы, когда независимые исследователи не имели доступа к оперативным документам войны. Армию П. А. Ротмистрова изначально предполагалось использовать для развития успеха фронта в общем направлении на г. Борисов по двум вариантам. Дискутировать здесь можно о том, какой из двух был приоритетным и основным. В пользу того, что именно основным, а не одним из двух равноценных, являлось оршанское направление, также свидетельствуют события последних часов перед началом операции. Командующий 5-й гв. танковой армией в статье 1970 г. описал ситуацию следующим образом:

«Армия получила приказ в ночь с 22 на 23 июня выдвинуться вперед в полосе Минского шоссе на 25 км, имея в виду ввести ее в прорыв в полосе 11-й гвардейской армии, т. е. как планировалось по первому варианту»[146].

Эти его слова подтверждаются другими источниками. П. А. Ротмистров называет заблаговременное выдвижение «торопливостью», однако есть более простое объяснение – его армию действительно изначально хотели ввести в прорыв на шоссе. Второй же вариант, хотя и прорабатывался, пусть и не в инициативном порядке, считался запасным. Учитывая неудачи зимних наступлений, нужно было быть готовым к любым неожиданностям, и мощное средство борьбы (каковым являлась 5-я гв. танковая армия) прорабатывали использовать в разных вариантах, чтобы меньше зависеть от успехов и провалов конкретного направления.

Также оршанское направление получило в плане операции приоритет в использовании авиации. За первые три дня наступления намечалось выполнить 10 785 самолето-вылетов, из которых на оршанское направление нацеливалось 8540 и на витебское – 2245[147]. Таким образом, на оршанское направление нацеливалось почти 80 % самолето-вылетов. Град авиабомб и РСов должен был проложить дорогу танкам армии Ротмистрова.

Красноречивее же всего о том, какое значение придавалось каждому из направлений наступления 3-го Белорусского фронта, свидетельствует распределение сил и средств между подчиненными фронту И. Д. Черняховского армиями.

Численный состав армий и подчиненных фронту частей 3-го Белорусского фронта на 20 июня 1944 г[148].

Хотелось бы отметить, что в приведенных данных об общей численности армий (графа «Всего») не учтены вольнонаемный персонал и раненые в госпиталях. Разночтения в приводимых в разных изданиях цифрах объясняются учетом или, наоборот, недоучетом разных категорий военнослужащих. Численность раненых в госпиталях по состоянию на 20 июня 1944 г. характеризовалась следующими цифрами[149]:

5-я армия – 2543 человека;

11-я гв. армия – 1356 человек;

31-я армия – 1489 человек;

39-я армия – 2000 человек.

Части, подчиненные фронту, – 17 959 человек.

По приведенным данным хорошо видно, каким многочисленным и хорошо вооруженным объединением являлась к началу операции 11-я гв. армия генерал-лейтенанта К. Н. Галицкого. Сомнений в том, на каком направлении наносился по плану главный удар 3-го Белорусского фронта, после этих цифр не остается.

Всего в составе 3-го Белорусского фронта на 20 июня 1944 г. из 679 614 человек по штату насчитывалось 564 097 человек по списку, а также 13 546 человек вольнонаемных[150]. Вольнонаемные в основном концентрировались в тыловых частях, в боевых войсках их числились считаные единицы.

Новый командующий 39-й армией Иван Ильич Людников