Касабланка

Часы марки Accutron были подарены его родной компанией Iowa Mutual Life, когда он выходил на пенсию.

Со стороны набережных послышался нестройный гул, крики, стук метала о металл. Шум нарастал, и появилась голова процессии в лохмотьях, поднимавшейся по бульвару. Фред опустил жалюзи и продолжал наблюдать сквозь щели.

— Они что-то жгут, — сказал он жене. — Иди, глянь.

— Не хочу на это смотреть.

— Какая-то статуя, или чучело. Не пойму, кого оно представляет. Кого-то, кажется, в ковбойской шляпе. Бьюсь об заклад, это местные коммунары.

Достигнув площади, на которую выходил фасадом их Бельмонт, толпа повернула налево, туда, где располагались большие отели класса люкс Мархаба и Эль Мансур. Оборванцы били в барабаны, колотили жестяными мисками, дули в инструменты, напоминающие звучанием волынки. Вместо того чтобы идти стройными рядами, они выполняли какие-то танцевальные движения, подпрыгивали и кружились. Они свернули за угол, и Фред потерял их из виду.

— Держу пари, вся городская голытьба вышла дудеть в свои дудки, — произнес Фред язвительно. — Все уличные торговцы часами и все чистильщики обуви Касабланки.

— Кажется, они счастливы, — сказала миссис Ричмонд. Она снова начала плакать.

Этой ночью Ричмонды спали в одной постели, впервые за последние несколько месяцев. Шум манифестации продолжался — то громче, то тише, то ближе, то дальше — в течение нескольких часов. Это сильно отличало нынешнюю ночь от предыдущих. На удивление в Касабланке обычно было очень тихо и спокойно после десяти часов вечера.

Американское консульство выглядело, как после обстрела. Входная дверь болталась на одной петле. Слегка поколебавшись, Фред вошел. В комнатах нижнего этажа царил разгром, мебель исчезла, равно как оторванные напольные покрытия и содранная накладная лепнина. Шкафы с картотеками консульства были опустошены, их содержимое сожжено посреди самой большой комнаты. С оголенных стен с угрозой смотрели намалеванные сажей какие-то лозунги на арабском.

Выходя из консульства, он заметил лист бумаги, приколотый кнопками к двери. Напечатанный на машинке текст гласил:

«Всем американцам, туристам и резидентам, настоятельно рекомендуется покинуть Марокко до окончания нынешнего кризиса. Консул не может гарантировать безопасность тем, кто решит остаться».

Юный чистильщик обуви, шерстяной берет которого плохо скрывал болячки на коже головы, попытался подсунуть свой ящик под ногу Фреда.

— Пошел! Убирайся отсюда! Я знаю, что происходило вчера вечером. Это ты и типы, подобные тебе, все тут разграбили. Жулье коммунистическое!

Мальчик неуверенно улыбнулся и попытался поставить ногу Фреда на ящик.

— Monsieur, monsieur, — сипел он. Или, может быть, — merci, merci.[5]

К полудню центр города наполнился американцами. Фред очень удивился, увидев их столько в Касабланке. Что они здесь делали? Где прятались? Большинство направлялось в аэропорт на машинах, перегруженных багажом. Некоторые летели в Англию, другие в Германию. Испания, утверждал кто-то, не очень надежна, но, конечно же, не идет ни в какое сравнение с Марокко. Они разговаривали с Фредом резко, почти грубо.

Он вернулся в отель, где его ожидала миссис Ричмонд. Они решили, что кто-нибудь из них должен все время оставаться в номере. Он ступил на лестницу. Директор попробовал всунуть ему в руку другой счет.

— Я вызову полицию, — погрозил он.

Фред был чересчур взбешен, чтобы отвечать. Ему очень хотелось дать ему кулаком по морде, а затем растоптать его дурацкие очки. Будь он лет на пять моложе, непременно бы это сделал.

— Они отключили воду, — объявила миссис Ричмонд, впуская его. — И человек в красной феске пытался проникнуть в номер, но я, слава Богу, накинула цепочку. Теперь мы не можем ни умыться, ни воспользоваться биде. Я не знаю, что будет. Я боюсь.

Она не захотела слушать того, что Фред рассказывал о консульстве.

— Нам надо отправляться на самолете, — настаивал он. — В Англию. Все американцы летят туда. На двери была бумага, где консул…

— Нет, Фред. Нет. Только не самолет. Ты не заставишь меня подняться в него. Двадцать лет я обходилась без них. И не собираюсь начинать заново.

— Но это форс-мажорные обстоятельства. Мы вынуждены. Дорогая, будь же благоразумной.

— Я отказываюсь об этом говорить. Не кричи, Фред Ричмонд. Мы сядем на наш корабль, когда он будет готов к отплытию, и точка. А сейчас нам нужна минеральная вода. Возьми четыре бутылки, и хлеб, и… Но нет, ты половину забудешь. Я составлю тебе список.

Вернувшийся четырьмя часами позже, уже вечером, Фред принес бутылку содовой, черствый батон хлеба и коробку плавленого сыра.

— Это были все деньги, которые у меня оставались. Они не хотят моих дорожных чеков. Ни в банке, ни в Мархабе. Нигде.

На его красном и грязном лице проступили фиолетовые пятна. Голос был сиплым. Он кричал несколько часов.

Половину воды из бутылки миссис Ричмонд потратила на то, чтобы умыть лицо себе и Фреду. Затем сделала сэндвичи с сыром и клубничным джемом, все время продолжая говорить на отвлеченные темы. Она боялась, что у мужа начнется приступ.

В четверг, двенадцатого, за день до ожидаемого отплытия, Фред отправился в транспортное агентство, чтобы узнать, у какого причала находится их корабль. Ему сообщили, что рейс отменен окончательно. Корабль, югославский сухогруз, отбыл в Норфолк еще 4-го декабря. Очень вежливо работник агентства вернул ему стоимость билетов… американскими долларами.

— Не могли бы вы выдать мне их в дирхемах?

— Вы оплачивали билеты в долларах, мистер Ричмонд. — Служащий говорил на английском чересчур изысканно и точно, и это раздражало Фреда больше, чем откровенный французский акцент. — Вы оплачивали дорожными чеками Америкэн Экспресс.

— Я бы предпочел иметь дирхемы.

— Боюсь, это невозможно.

— А если один к одному? Что скажете? Один дирхем за один доллар.

Он даже не злился, предлагая такой вопиюще несправедливый обмен. Он уже пытался его провести, много раз… в банках, магазинах, просто на улице.

— Правительство запретило нам обменивать американские доллары, мистер Ричмонд. Я искренне огорчен тем, что не сумел вам помочь. Однако в качестве оплаты билетов на самолет, я мог бы принять ваши деньги. Если у вас их достаточное количество.

— Вы не оставляете мне выбора. — (Он подумал: «Она закатит истерику».) — Во сколько обойдутся два билета до Лондона?

Работник агентства назвал цену.

Фред взорвался.

— Это неприкрытый грабеж! Дороже, чем первый класс до Нью-Йорка!

Служащий улыбнулся:

— Рейсов до Нью-Йорка больше не предвидится, мистер Ричмонд.

Волей-неволей, Фред подписал дорожные чеки. Ему пришлось отдать все чеки и почти все наличные, которые вернули за неиспользованные билеты на корабль. Оставалось лишь пятьдесят долларов. Но у миссис Ричмонд имелись свои дорожные чеки Америкэн Экспресс, к которым они еще не притрагивались. Он посмотрел на билеты, отпечатанные на французском.

— Что тут написано? Когда вылет?

— Четырнадцатого. В субботу. В двадцать часов.

— А на завтра ничего нет?

— Сожалею. Вы должны быть довольны тем, что мы продали вам эти билеты. Наш головной офис находится в Париже, и мы получили оттуда указание зарезервировать билеты для американцев на все рейсы Пан-Америкэн. Иначе мы ничего не смогли бы для вас сделать.

— Понимаю. Дело в том, что нигде, даже в банках, не хотят принимать американскую валюту. Сегодня наш последний оплаченный день в отеле, а если придется провести там еще и пятницу…

— Вы можете перебраться в зал ожидания аэропорта.

Фред снял с руки свой Accutron.

— В Америке эти часы стоят сто двадцать долларов, если без торговой наценки. Не интересуетесь?..

— Сожалею, мистер Ричмонд. У меня уже есть часы.

Вложив билеты в паспорт, Фред вышел. Он с удовольствием купил бы мороженого в кафе напротив, но было не на что. У него не имелось даже того, что можно продать, за исключением часов. Они прожили всю неделю на те деньги, что принесла продажа будильника и электробритвы. Но эти дирхемы закончились.

Уже на углу улицы он услышал, как кто-то зовет его по имени.

— Мистер Ричмонд! Мистер Ричмонд!

Это был служащий транспортного агентства. С застенчивым видом он вынул одну купюру в десять дирхемов и три по пять. Фред взял деньги и отдал часы. Человек надел Accutron вместо своих старых часов. Он улыбнулся и протянул руку. Фред повернулся к нему спиной.

«Пять долларов, — думал он, — пять долларов».

Ему было чересчур стыдно, чтобы сразу возвращаться в отель.

Миссис Ричмонд в номере не оказалось. Человек в красной феске укладывал их одежду и туалетные принадлежности в чемоданы.

— Эй, — крикнул Фред. — Чем это вы тут занимаетесь? А ну, прекратите!

— Оплатите свой счет, — завопил директор, прятавшийся в глубине коридора. — Оплатите счет или съезжайте.

Фред хотел помешать человеку упаковывать их чемоданы. Он злился на жену, которая, очевидно, отправилась в туалет, бросив номер без присмотра.

— Где моя жена? — спросил он у директора. — Это нарушение неприкосновенности жилища!

Он начал браниться. Человек в красной феске продолжил упаковку чемоданов.

Фред сделал над собой усилие, чтобы успокоиться. Он не может позволить себе приступ. В конце концов, одна или две ночи в зале ожидания аэропорта мало что изменят. Он выпроводил человека и сам уложил чемоданы. Потом позвонил портье. Человек в красной феске вернулся и помог ему спустить багаж вниз. Усевшись на самый большой чемодан в темном холле отеля, Фред принялся ожидать возвращения жены. Она, вероятно, пошла в «их» ресторан, где им все еще позволяли пользоваться туалетом. Владелец не понимал, почему они перестали у него обедать, но не хотел выглядеть негостеприимным, надеясь, что посетители вернутся.

Чтобы убить время, Фред пытался вспомнить фамилию того англичанина, которого они как-то приглашали в свой дом во Флориде три года назад. Какая-то очень забавная фамилия, произносившаяся совсем не так, как пишется. Время от времени он выходил на улицу посмотреть, не идет ли жена. Каждый раз, когда он пробовал спрашивать у директора, куда она пошла, тот возобновлял свои стенания визгливым голосом. Постепенно Фред приходил в отчаяние. Она давно бы уже успела вернуться. Он позвонил в ресторан. Владелец знал английский в достаточной степени, чтобы ответить, что сегодня она ни разу за день не наносила визитов в их туалеты.

Через час после захода солнца Фред отправился в полицейский комиссариат. Здание комиссариата, отделанное под мрамор, располагалось в бывшей мусульманской части города, куда американцам в консульстве советовали не заходить с наступлением темноты.

— Моя жена пропала, — заявил он одному из людей в серой форме. — Думаю, она могла стать жертвой похищения.

Полицейский что-то ответил по-французски резким тоном.

— Моя жена, — повторил Фред громко, сопровождая слова неопределенными жестами.

Полицейский взялся о чем-то болтать со своими коллегами. Хамство явно было демонстративным.

Фред достал паспорт и потряс им перед носом полицейского.

— Вот мой паспорт, — сорвался он на крик. — Моя жена пропала. Кто-нибудь понимает меня? Наверняка, кто-то знает английский. Анг-лий-ский!

Полицейский пожал плечами и вернул паспорт обратно.

— Моя жена! — кричал Фред в истерике. — Послушайте, моя жена, моя жена, моя жена!

Полицейский, худой и усатый, схватил Фреда за воротник костюма и, силой протащив по длинному темному коридору, воняющему мочой, втолкнул в какую-то комнату. Она оказалась камерой. Дверь, закрывшаяся за ним, была сделана не из металлических прутьев, а из дерева, обитого листами цинка. Освещение отсутствовало, воздух тоже. Он ревел медведем, пинал дверь, барабанил в нее кулаками, пока не почувствовал, что сильно поранил руку. Он остановился, чтобы высосать кровь из боязни заражения.

После того, как глаза привыкли к темноте, ему удалось немного осмотреться. Камера была не просторнее их номера 216 в Бельмонте, но содержала в себе народу намного больше, чем Фред мог предположить. Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, вдоль стен: притихшая смутная масса в отрепье и грязи, молодые и старые. Ассамблея оборванцев.

Все собравшиеся с изумлением взирали на мистера американца.

Фреда выпустили из полиции на следующее утро. Не сказав ни слова, он направился в отель. Он был взбешен, но еще больше напуган.

Его жена в отель не возвращалась. Три чемодана каким-то чудом стояли там, где он их оставил. Директор требовал, чтобы он покинул холл. Фред не стал протестовать. Время его проживания закончилось, а денег, чтобы просить о продлении еще на день, не хватало даже по старому тарифу.

Выйдя наружу, он остановился на тротуаре, не зная, что делать. Его брюки были измятыми, и он боялся (хотя сам и не ощущал), что они пахнут тюрьмой.

Полицейский, регулировавший движение на площади, бросал на него косые взгляды. Фред испугался, что его опять заберут в тюрьму. Он подозвал такси и велел ехать в аэропорт.

— Oú?[6] — переспросил водитель.

— Аэропорт, аэропорт, — повторил он с раздражением. Таксисты могли бы, по крайней мере, понимать английский.

Где его жена? Где Бетти?

Когда они добрались до аэропорта, водитель потребовал пятнадцать дирхемов, совершенно баснословную сумму для Касабланки, где такси обходились в сущую мелочь. Поскольку он не подумал обговорить цену заранее, пришлось платить.

Зал ожидания кишел пассажирами, но американцев почти не наблюдалось. Воздух был таким же спертым, как в камере. Ни одного носильщика. Через толпу не протолкнешься. Он поставил чемоданы у входа и уселся на самый большой из них.

Человек в серо-зеленой форме и черном берете попросил по-французски показать ему паспорт.

— Votre passeport[7], — повторял он терпеливо, пока Фред не понял.

Он изучил каждую страницу, демонстрируя сильное недоверие, но, в конце концов, все-таки вернул паспорт.

— Вы говорите по-английски? — спросил Фред.

Поскольку человек носил другую форму, он подумал, что, может, охрана аэропорта не относится к городской полиции.

Человек ответил потоком хриплых арабских слов.

«Возможно, — сказал себе Фред, — ей придет в голову мысль поискать меня здесь. Но с чего ей это делать? Она скорее останется ждать перед отелем».