Поляна №4 (6), ноябрь 2013

– Кого?

– Саранчу!..

– Кого? – забеспокоился Иван. – Откуда у тебя саранча? В окно залетела?

– Да нет же! Это не то… Она ночью светится! – вращая глазами, объяснил колдун. – Огромная… как телевизор… И крыльями, знаешь, стрекочет…

Иван похолодел и попятился к двери, но колдун крепко сжал его руку.

– Вот что!.. Жди меня здесь, – велел он и скрылся в комнате.

Иван остался один в полутемной прихожей. По углам с потолка свисали гирлянды причудливых колокольчиков, пахло горелой травой от развешенных повсюду курильниц, жуткие африканские рожи косились со стен.

Внезапно послышался грохот, что-то опрокинулось, звякнуло стекло, наконец дверь распахнулась и показался колдун со свежей царапиной на щеке и целой кипой замусоленных книг.

– Так-то, брат, – проговорил он, хмуря брови. – У меня не пострекочешь… На вот, читай пока это, а там посмотрим… Главное не унывать. Испугать они, конечно, могут, а вот, чтоб чего больше, так это вряд ли…

«А больше ничего и не надо», – с трепетом подумал Иван.

3

Следующие несколько дней Иван спал при электрическом свете, а перед сном истово молился и крестил углы и стены по всей квартире. Жуткую книгу, после долгих раздумий, сунул-таки на полку, боясь даже прикасаться к ней. Кроме прочего, он приобрел в церковной лавке иконку Спасителя, а заодно и оберег в магическом бутике. Из книжек, всученных ему колдуном, Иван выведал, что всякий человек непременно обладает не одним, а сразу несколькими телами и вдобавок ко всему у каждого гражданина, вне зависимости от его желания, имеется еще некий неведомый двойник, за чьи шкодливые проказы вообще неизвестно кто должен отвечать…

И вот однажды в его квартире раздался телефонный звонок.

– Собирайся, – приказал колдун. – Бери палатку, надувной матрац, консервы и одеяло.

– Зачем? – испугался Иван.

– Мы едем на слет духовных направлений. Там все поймешь.

Электричка выбросила их в Яхроме, а старый дребезжащий автобус довез до Ильинского. Дальше шли пешком через село и поле, затем сквозь рощу, пока не вышли к широкой поляне, где рассыпалась мозаика разноцветных палаток.

– Ты устраивайся, а я скоро, – кивнул колдун. – Да и, кстати, вечером меня не жди…

«Ловко!» – позавидовал Иван.

Неподалеку он увидел огороженный веревкой участок, размером с волейбольную площадку, где первозданно голые мосластые мужики сосредоточенно рубили сучья для костра, а две решительно обнаженных особы противоположного пола со знанием дела помешивали что-то в закопченном котелке. Ни малейшего стеснения они, судя по всему, не испытывали, несмотря на весьма уже зрелый возраст и некоторую нескладность в анатомии. Неловкость, и то весьма незначительную, испытывали лишь окружающие. На воткнутой в землю сучковатой палке висела деревянная табличка с надписью: «П-В-Б».

– Простите… А что означают эти буквы? – скромно поинтересовался Иван у бородатого белозадого мужика, терзавшего топором сырую осиновую ветку.

– Пошел вон, болван, – ответил тот обиженно.

Иван поспешил дальше.

Кого тут только не было: колдуны, похожие на хиппи 60-х, романтические белые братья – длинноволосые, в длинных до пят белых рубахах, улыбающиеся всем и каждому безо всякой причины, – бритоголовые кришнаиты в оранжевых балахонах, голубоглазые русские марьюшки с бинди на лбу и в сари, адепты альтернативной христианской церкви с массивными деревянными крестами на шеях и даже таинственные и мрачные, похожие на готов, сатанисты… Все это пестрое общество кипело и существовало вполне безобидно…

Чуть поодаль одна энергичная пышногрудая дама с хитрыми глазками хлопнула в ладоши, созывая всех в общий круг. Когда круг собрался, она предложила провести совместную медитацию для спасения Земли. Тотчас из толпы к ней подскочил бойкий черноволосый молодец в клетчатой рубахе, назвался Аполлинарием Подземным и заявил, что гораздо важнее провести коллективный молебен во славу Солнца, а сама Земля без жизни на ней абсолютно никого не интересует.

Дама покраснела и, натянуто улыбаясь, процедила сквозь зубы:

– Ты еще слишком молод, сынок, чтобы давать советы. В особенности тем, кто старше и умнее тебя…

Аполлинарий хотелось было возразить, но, махнув рукой, пробубнил что-то и отступил.

4

С наступлением сумерек разжигали костры. Собирались компании. Что-то дымилось в котелках, потрескивали поленья.

– У нас в деревне живет одна старуха, так ее все боятся как огня, – рассказывала девица со вздернутым носиком, таким, что Иван сразу окрестил ее уродинкой. – Режут скотину – лучший кусок ей. Соберут урожай – мешок ей. Кому что прислали – ей подарок несут. Заходит она в любую хату и говорит, чего ей надо. Хлеб, яйца, молоко – все дают. А не дашь, так прямо на глазах мясо тухнет, молоко киснет, а то и скотина дохнет… Дойную корову мало кто держит, а у кого есть, у того вся деревня молоко покупает… Как-то раз, старуха пришла к молочнице. А та уж все продала. Старуха разозлилась. А на следующий день корова молочницу боднула и руку ей порвала.

– Ну, это почти в каждой деревне такие старухи есть, – сказала пышногрудая активистка спасения Земли. – Простой фокус.

– Еще случай был, – не сдавалась уродинка. – Мимо старухи шла девочка и язык ей показала. Глупая, совсем еще ребенок. Пришла домой, а язык аж во рту не помещается. Распух весь. Хорошо, что бабка у нее умная была. Расспросила, вызнала все, собрала мед, яйца и к старухе. И только она за порог вышла, как опухоль спадать начала… А еще пришла эта старуха раз в один дом и села у печки, а хозяйка возьми да ухват переверни; та сидела-сидела, только привстанет, а уйти не может, опять сядет, потом глянула на хозяйку нечеловечески и говорит: «Переверни ухват». Да так глядит, что мороз по коже до самых пяток. Та ухват перевернула и старуха ушла, а женщина и года после того не прожила, сморило ее…

– Деточка, это все детские игры, – махнув рукой, покровительственно зевнула пышногрудая дама. – Кто следующий?

Рябая нескладная девица, по фамилии Несмачная, тревожно поглядев вокруг, заговорила тихо:

– Я родилась в Гомельской области. Мама умерла рано, а мачеха была ведьмой. Она этого и не скрывала, сама всем говорила, что она – ведьма. Чтобы боялись. Она три раза была замужем, и от каждого мужа у нее было по сыну. Старший сын пил, средний был ненормальный от рождения, а у младшего падучая была. Мачеха заставляла меня им прислуживать. Я боялась и слушалась. Она же все мне твердила, что она ведьма. «Первый, – говорит, – мой муж сильно пил и жилось мне с ним очень тяжело. Уходя от него, я встала на пороге, и крикнула ему через левое плечо: “Чтоб ты так кровью умылся, как я рядом с тобою слезами умывалась!” И он вскоре попал под комбайн. Тряхнуло его пьяного и скинуло под ножи. Второй, – говорит, – мне изменял. Так я плюнула и сказала ему: “Чтоб ты так ослеп, как меня рядом с собой не видел!” Месяца не прошло, как он ослеп. Говорили, отравился чем-то, оттого, мол, и зрение потерял. А третий муж, – говорит, – меня бил. Так я сказала ему: “Чтоб ты так выболел, как мне было больно рядом с тобой!”» Этого третьего я сама еще живого видела. Губы синюшные, опух весь, одышка, мешки под глазами. А отцу она сказала: «Бросишь меня, так я тебе глаза серной кислотой выжгу!» А когда у ее младшего сына припадок случился, она позвала меня в комнату, – волосы распущены, глаза горят, – и говорит мне: «Снимай портки и сядь ему на лицо!» А он на полу в судорогах бьется, изо рта пена идет. Я перепугалась и, как была босиком, зимой, по морозу бросилась из дома к тетке. Та жила неподалеку. Прибежала еле живая. Отцу потом рассказала. Он говорит: «Уезжай, дочка, от беды куда хочешь, хоть в Москву». Мне тогда пятнадцать было. Я и поехала… А отец все бросил и с одним чемоданчиком убежал аж в Ростовскую область. Дом оставил, хозяйство, все. Но Бог ее наказал. Год спустя зимой поскользнулась и спину сломала. После лежала три года, словно бы за трех мужей отбывала…

– Да… – вздохнула пышногрудая. – Что-то вы все больно страшно рассказываете. Вотя вам веселое расскажу… Нынче-то меня матушкой Евдокией кличут, хе-хе… а когда я помоложе была, кавалеров имела предостаточно, – она улыбнулась. – Фигурка у меня была – прелесть! Ножки, губки, все как полагается. Мужики вокруг падали, шеи скручивали!.. И вот однажды мы с мужем поехали отдыхать на море. Пришли на пляж. Муж побежал купаться, а я легла загорать. А позади нас, чуть левее, сидел симпатичный такой молодой человек и все смотрел на меня. Я сама его не видела, но чувствовала – смотрит. Глаза у него были серые, я это, как только мы пришли, сразу приметила. На солнце все щурятся или в очках, глаз не видно, а у этого – видно. Или может это у него они так раскрылись, когда он меня увидал – не знаю… Лежу я, вдруг, бам! Сердце стукнуло. Вам! Еще раз! Да, так сильно, аж в виски отдает. Я села скорей, думаю: «Неужели от солнца?» А сердце стучит, из груди рвется! Я перепугалась, горло сдавило, крикнуть не могу. Вдруг спину мне словно обожгло, и жар такой по позвоночнику пошел, что аж до судорог… Щеки пылают, чувство такое, будто я… с мужчиной!.. Но ничего похожего! Я одна! Что за новости? Еще чуть-чуть и все… стонать начну… Слава Богу, муж вернулся, видит, со мной что-то не то, взял меня на руки и в воду… Тут только я и очнулась. А того сероглазого уж и след простыл.

В костер подбросили дров и он запылал с новой силой.

– Можно я расскажу? – вытянув руку, спросила необыкновенно милая молодая женщина. – Случай из биографии… Я актриса. И часто возвращаюсь домой поздно ночью. От метро мне надо идти пешком вдоль пруда по безлюдному пустырю. Ночь, темнота, тусклые фонари, черные кусты вдоль дороги… Я иногда так боюсь, что уже не чувствую страха. Иду просто… И вот однажды у самого дома меня вдруг кто-то хватает за руку. Я оборачиваюсь и вижу незнакомого парня, который мне и говорит: «Не бойтесь, я вас не изнасилую. Я – убийца. Я вас убью…». А мне почему-то все равно. Смотрю ему в глаза и жду. А он начал мне рассказывать про свою жизнь, объяснять, почему он меня убьет, как, зачем и достает из кармана огромный нож. Подносит его к моим глазам и спрашивает: нравится?.. На меня словно столбняк напал. Я уже не слышу, чего он там лопочет, только думаю: «Господи, на все твоя воля». И тут фары зажглись у машины возле дома. И нас осветило. Парень выпустил мою руку и убежал, а я развернулась и пошла домой… Бог спас!

– Вы так красивы, – не удержался Иван. – Было бы жаль, если бы эта история закончилась по-другому.

Красавица посмотрела на него и улыбнулась, показав ровные белые зубы.

– Да, может, он и не собирался убивать, а так, покуражился, может, он чего другого хотел, дай, думает, напугаю сперва, а потом уж она и не пикнет…

На такую красоту любой мужик охоч… А что это у нас все одни женщины рассказывают? – встрепенулась Евдокия. – А ну, мужики, давай!

– А вы нам расскажете? – спросила актриса, взглянув на Ивана, и опять улыбнулась.

Иван кашлянул и как мог развязней поведал о том, как с месяц тому назад ему в руки попала книга, в которой описаны такие невероятные события, от которых ум заходит буквально за разум и становится не по себе.

– Послушайте, – перебил его печального вида мужчина, сидящий с краю. Говоря, он так хрустел пальцами, что казалось они могли рассыпаться. – Вы легкомысленно относитесь к подобным вещам. Я читал эту книгу. Умоляю, будьте осторожны. Вы даже не представляете, с чем имеете дело… – Он глубоко вздохнул и опять хрустнул пальцами. – Тому уж скоро семь лет, как я познакомился с женщиной, которая была много старше меня, но, несмотря на возраст, казалась еще молода и привлекательна… Никаких табу для нее не существовало… Вскоре мы стали близки… Однажды она привела меня в компанию и познакомила со своим мужем, сказав, что он совсем не ревнивый и в его присутствии она может позволить себе все что угодно. Пили много и под конец, когда гости разошлись, не понимаю как, но я очутился в одной постели с ней и ее мужем… Потом, правда, я узнал, что никакой он ей не муж и что мужа у нее нет и никогда не было. Она ничего не скрывала и хвасталась мне, что у нее много мужчин… Она всегда смеялась, описывая все до мельчайших подробностей. Однажды я не выдержал и ударил ее по лицу. Она упала на диван и хохотала, как безумная. Губы были в крови, глаза блестели… Я испугался, а она вдруг исподлобья глянула на меня и каким-то не ее вовсе, чужим низким голосом проговорила, что я теперь навсегда принадлежу ей, и каждый год в этот день буду искать ее и, хочу я этого или нет, должен буду быть с ней, где бы она не находилась…

Не особо-то я ей поверил. А вскоре познакомился со своей первой женой. Мы были счастливы, пока не прошел год как я расстался с ведьмой… Не знаю, что на меня нашло. Какое-то полное сумасшествие! Она буквально мерещилась мне повсюду, стояла перед моими глазами и звала… звала не переставая. Ни минуты, ни секунды передышки. Она манила меня к себе… Ни о чем, ни о чем другом я не мог больше думать!.. Не помню, как я очутился возле ее дома, поднялся по лестнице и подошел к ее двери. Откуда я мог знать, что она не заперта? Но я знал! Я толкнул ее, и она поддалась. Словно во сне я прошел в спальню и увидел ее на постели обнаженную… Она спала, вдруг ресницы ее дрогнули, она взглянула на меня и протянула ко мне свои руки… Очнулся я уже на улице поздно ночью и, не разбирая дороги, бросился бежать. В ушах у меня стоял ее голос. Она шептала: «Ты мой!..»

Через год все повторилось. У меня уже родилась дочь, и я надеялся, что семейное счастье сможет разрушить чары. Но тщетно… Жене я ничего не сказал. Она была слишком молода и вряд ли поверила бы мне… Но самое ужасное ждало меня впереди. Не знаю от чего: от болезни, несчастного случая, или от своего колдовства, только проклятая ведьма умерла… Узнав об этом, я вздохнул спокойно. Теперь, казалось бы, ничто не могло омрачить мою жизнь. Как жестоко я ошибался! Как сильно и беспощадно было колдовство, как слаб и беззащитен оказался я перед ним… В урочный день я, не помня себя, в каком-то чудовищном забытьи, прокрался ночью на кладбище, звериным чутьем разыскал ее могилу и стал рыть. Руками выгребая землю, я добрался уже до крышки гроба, когда сзади на меня с лаем кинулась собака. Мы боролись, пока в глаза мне не ударил яркий свет, и злобную тварь оттащили. Она здорово покусала меня. – Рассказчик оттянул ворот рубахи и показал уродливый багровый шрам. – Полгода я провел в лечебнице для душевнобольных. Жена ушла… Я остался один. Надеяться было не на кого. Все шарахались от меня, как от чумного. Только врач в клинике проникся ко мне сочувствием и сам предложил приходить к нему каждый год в роковой день. Он запирал меня в карцере и давал лошадиную дозу снотворного, но когда я приходил в себя, стены карцера были сплошь изодраны, а при взгляде на мои руки становилось страшно. И еще санитары говорили мне, что такого жуткого воя им не приходилось слышать никогда.

Он замолчал и опустил глаза, потом поднял голову и криво улыбнулся.

– А как же вы теперь? – спросил Иван.

– Теперь все по-другому, – ответил печальный. – Я женился во второй раз. К тому же прошло шесть лет, а колдовство, говорят, больше не действует…

– Сжечь надо было ведьму! – посоветовал Аполлинарий, выходя из темноты. – Я давно уже здесь, просто мешать не хотел.

– Вам дай волю! – грозно вступилась Евдокия. – Вы всех сожжете! А потом за вас самих примутся.

– Тело надо было сжечь, – уточнил Аполлинарий. – В землю нельзя закапывать.

– Умник нашелся! – Евдокия заерзала. – Она ж не всегда мертвая была. Ее сначала убить надо было. Может, он сам и убил, – она кивнула в сторону печального рассказчика. – Трудно ему было, видите ли, раз в год, как на восьмое марта, бедной женщине приятное сделать. Проще стукнуть кирпичом по голове и концы в воду.

– Ну зачем вы так говорите? – покачал головой Аполлинарий. – Вы же не знаете…

– Я одно знаю. Никого не околдуешь и не приворожишь, если зацепиться не за что. Если душа чистая без греха, то горе той ведьме, которая ее коснется. Риск большой.

– Перестаньте вы ссориться, – сказала рябая. – Может, кто еще историю рассказать хочет?

– Я тоже знаю случай с приворотом, – скромно заявила маленькая женщина с детским личиком. Голова ее была замотана черным платком, как у монашки. – У нас соседка по коммуналке, иногда колдует, а я у нее в помощницах состою. Приготовить что-нибудь, сходить куда, все я. Клиенты приходят, я их встречаю и к ней веду. Она бабуля старая, ей ходить тяжело. Комната у нее темными портьерами завешена, мебель старинная, всегда полумрак и ладаном пахнет. Свечей много жжет, а проветривать не дает. Дует, говорит. В основном к ней за приворотом идут. Это мода прямо такая пошла сейчас. Надо, не надо, а на всякий случай делают. Все больше женщины приходят. Мужчины редко. Я уж обряд наизусть выучила, только делать его может либо девственница, либо человек, у которого ничего такого даже в мыслях нет.

– Это точно, – влезла Евдокия. – Сказать-то легко, а ведь ради этого приходится собой жертвовать. Никакой личной жизни.

Монашка вскинула вверх свой носик, стрельнула глазками, улыбнулась и продолжила:

– Однажды две женщины с нашего двора мужчину не поделили. И обе в разное время приходили к нам приворот делать. А одного человека несколько раз привораживать нельзя. Правило такое есть. Все ворожеи его знают. А бабуля старая, глаза плохие, памяти нет, приворожила его к обеим. Потом, когда узнала, целую неделю ничего не ела и никого не принимала. А мне сказала, чтоб я наперед имена записывала.

– Картотеку надо было вести, – посоветовала Евдокия. – Я на ксероксе пробовала копии с фоток снимать, но качество плохое.

– Одна из них была жена, другая любовница, – продолжала монашка. – И та, которая любовница, хотела, чтоб он оставил семью и с ней жил; она первая и пришла, а супруга уж потом явилась, когда он ее с детишками бросил.

– Поделом ему, – влезла опять Евдокия. – Нечего шляться.

Монашка потупила глазки.

– Всех жалко. Мужчина видный был, работящий, простой. Зарабатывал хорошо. А как приворожили мы его, так он то с одной, то с другой. И тут ему плохо, душа болит, и с той жизни нет. Пить начал, иссох весь. Да так и спился.

– А вы как приворот делаете? – спросила Евдокия.

– Да-да, расскажите. Очень интересно, – поддержал Аполлинарий.

Монашка потупилась.

– Бабуля не велит говорить, – извинилась она. – Секрет.

– Да какой там секрет! – засмеялась уродинка. – У нас его даже дети знают. Надо взять две фотографии, свою и того человека, которого приворожить хочешь, соединить их вместе и положить в тарелку, из которой тот человек ел. Потом взять две церковные свечки, зажечь их и лить воском на фотографии. И пока свечи горят, надо кусать губу и говорить: «Сама себя кусаю, раба такого-то прикусываю, чтобы раб такой-то, скучая от тоски и отдыха не зная ни днем светлым, ни ночью темной, все обо мне бы мыслил. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь!»

– Неужели действует? – удивился Иван.

– Ну, это уж кому как! – развела руками уродинка. – Кто во что верит.

– Меня вот что всегда забавляло, – вступил в разговор седой, грузный мужчина лет пятидесяти. – Как они, я имею в виду знахарок всяких, как они свое колдовство всегда с Богом увязывают. И все-то у них есть, и Библия под рукой, и распятие, и молитва во имя Господа, а творят ведь полную бесовщину и черную магию!

– А вы нас не совестите! – взвилась Евдокия. – Ишь, праведник наш елся! «Не судите, да не судимы будете…»

– Да нет, я что… – стушевался седой. – Я тоже хотел историю рассказать.

– Вот и давайте, – позволила Евдокия. – А учить нас тут нечего! Сами ученые.

Седой кашлянул.

– Когда умерла моя жена, я похоронил ее как полагается. Одел в лучшее платье, все аккуратно, цветы в гроб положил, на ноги – белые туфли на высоком каблуке. Ее любимые… А полагалось хоронить в тапочках. Казалось бы, ну какая разница? Все равно в землю. Ан нет!.. На третий день, точнее ночь, стук в окно. Выглядываю – никого. Ложусь – опять стук. Что такое, думаю. Выхожу на двор. Светло, луна в небе яркая…

– А вы, простите, где живете? – поинтересовался Аполлинарий.

– Живу я в Салтыковке, недалеко от Москвы… Так вот. Выхожу, значит это, я во двор. Топор прихватил на всякий случай. Ночь теплая, а чувствую, как ступил на крыльцо, так будто сыростью могильной дыхнуло… Что говорить? Струхнул я маленько. Прислушался – тихо. Вот тут-то мне и непонятно стало. Отчего такая тишина? Ведь у меня цепной пес в будке – Амур! Большущий кавказец! Думаю: или замочили его уже к такой-то матери, или спит он, лентяй, и не слышит, как хозяина сейчас убивать будут. Я к будке: Амур, зову, Амурчик. Вижу, забился мой пес в самый дальний угол, сжался весь и скулит жалобно. Тут уж и я похолодел. Вернулся в дом сам не свой. Водки выпил, лег и заснул. И снится мне моя жена – покойница: лицо печальное. Смотрит на меня и говорит: «Зачем ты меня в гроб в туфлях положил? Здесь никто туфли не носит. Пришли мне тапочки». На следующую ночь опять стук. Я лежу… Стучат… Глянул в окно, а там лицо жены белеет… У меня волосы дыбом! Ну какой там сон? Просидел я до утра за столом. К утру сморило меня. И во сне опять явилась мне покойница. «Передай, – говорит, – мне тапочки с мамой. А то очень мне неудобно здесь в туфлях ходить». Проснулся я и к матери скорей, а мать уж остыла – во сне скончалась. «Ну, – думаю, – сподобил Господь». Когда ее хоронил, в гроб тапочки для жены положил. Так и закопали. С тех пор больше не приходила и не стучала, а однажды привиделась во сне и говорит: «Спасибо. Теперь мне хорошо». И смеется…

– Это тогда что ль ты так поседел? – поинтересовалась Евдокия.

Седой кивнул.

– Ну что? Расходную и по каютам? – весело спросил Аполлинарий. – Теперь моя очередь.

– А еще я! – встрепенулся плюгавенький краснолицый мужичонка, сидевший до этого тихо и незаметно. – Коротенькую можно?

– Ну, давай… чего уж, – кивнула Евдокия.

Краснолицый разволновался и почесал плешь на затылке.

– Летом я приехал к другу в деревню на Орловщину. А там свежий воздух, природа. Выпили за встречу крепко. Да как водится, не хватило, а уж ночь, магазин закрыт, и мы пошли к соседу, Петру Петровичу. Он настоящий мужик, а настоящий мужик, как водится, любит выпить. Супруга его Валя – добрая женщина. На ферме дояркой работала. Куда красота женская девается? Сорока не было, а уж выцвела вся. Но сила чувствовалась в ней. На земле жила, не в городе… Зашли мы к ним. Слово за слово, Петро Петрович до нашего прихода был уже тепленький, посидел еще немного с нами, извинился, как мог, и спать пошел… Валя пивную кружку первача вынесла, закуску там, сало, помидорчики. Все по-простому, рюмку выпила и больше не стала. Остальное, не знаю, как, мы с приятелем уговорили… Но, видно, нам опять показалось мало и пошли мы к другому соседу за три дома. Там, вроде как брага была… А надо сказать, самогонка орловская легкая, на воздухе пьется – не замечаешь. А как встанешь из-за стола: ноги резиновые, голова словно на мачте качается и земля из-под ног уплывает. Скатились мы кое-как по крыльцу, а там тьма кромешная. В домах окна не горят, все уж спят давно, и один единственный на всю деревню фонарь впереди тусклым маячком колышется. Приятель мой первым пошел. А я гляжу, он согнутый пополам головой вперед идет и его по всей дороге, от края до края мотает. Прошли мы фонарь, и тут полная тьма наступила. Ничего не видно. Небо черное, земля черная, впереди все черно. Под ногами какие-то кочки, коряги, в лицо сучья полезли. Это значит мы с дороги сбились. И хоть дом-то где-то рядом, а куда идти – неведомо…

А вдоль всей деревни неглубокий овраг тянулся. Крапивой зарос, кустарником. И уж, как не знаю, мы до оврага добрались, нам-то совсем в другую сторону надо было, только вдруг смотрю: нет моего друга. Рукой шарю, повсюду крапива выше меня, листья, как у пальмы. Слышу, откуда-то снизу слабый голос, словно из-под земли. Неужто, думаю, моего кореша черти утянули? Вперед ступаю и падаю в пропасть! Приземлился прямо на приятеля. Охнул он и говорит: «Я же тебе кричал: не ходи сюда! Ты что, не слышал?» Я отвечаю: «Слышал, но так слабо, словно ты из-под земли кричал. Знаешь, что, – говорю, – мы сбились с пути, это факт! Надо выбираться и искать дорогу». А там с обеих сторон вдоль оврага дорога. Куда не пойдешь все на нее наткнешься. Вскарабкались мы по склону. Дождик накрапывать стал. Вымазались в грязи, как черти. Идем, крапиву голыми руками разводим. «Откуда, – удивляемся, – здесь такая высокая крапива? Как джунгли! Никогда такой не видели». Вдруг, раз – опять скатились. Что ты будешь делать? Только вылезли, бац! Опять пропасть. Тогда я говорю: «Давай-ка я впереди пойду, а то тебя все время заносит, и мы в овраг падаем». Не прошли пяти шагов – опять на дне! Измучились, лица и руки крапивой обожжены. Сидим в овраге у какого-то дерева в полной безнадежности. Не отпускает проклятущий овраг. Я уж решил: «Все! Не пойду дальше. Пропадай душа христианская…» И тут луна… Вышла из-за туч, вся как есть напоказ белая, и осветила все… Разглядели мы и овраг, и дерево, и местность вокруг совсем незнакомую. Глянули, трактор ржавый стоит полуразобранный, веялки какие-то, сеялки в бурьяне свалены. «Что же это? – говорит мой друг. – Мы через всю деревню на дальнюю окраину вышли? Вот дела…» Домой добрались, когда уже светать стало. Все с себя стащили и спать. А наутро на нас смотреть страшно. Рожи опухшие, руки в крапивных ожогах, одежда грязная, но ни царапинки, ни ссадинки ни у кого нет. Чудеса и только… Мы потом, когда в себя пришли, весь овраг облазили, искали крапиву двухметровую. Нет там такой! Да и овраг не глубокий – по плечо и склоны пологие… Петро Петрович сказал потом, что это нас ведьма водила…

– Пить не надо столько! Вотчто! – подытожила Евдокия. – Насосались, аки пиявки и ползали до утра на карачках. Конечно! Тут и крапива деревом покажется. А еще удивляется, что, мол, женщины стареют рано. От вас, алкашей, помолодеешь…

5

Все стали разбредаться по палаткам. Грузно поднялась и уплыла в темноту матушка Евдокия. Седой подсел к красавице-актрисе и что-то тихо прошептал ей на ухо. Она окинула его ледяным взглядом и рассмеялась. Седой в ответ расплылся в дурацкой ухмылке и часто захлопал ресницами.

– Послушайте, коллега, – проговорил Аполлинарий, подсаживаясь к Ивану. – Мне кажется, вы склонны к разумному объяснению всей этой несуразицы… Возьмите хотя бы Библию. Хождение по воде, исцеление больных, превращение воды в вино… Все это полуфакты, полу слухи, суеверия и вымыслы. Не так ли? – читая в глазах Ивана молчаливое одобрение, продолжал он. – Нарушаются законы физики, химии, да что говорить, законы самой природы не выдерживают и трещат по швам! Вдруг исчезает гравитация или, напротив, усиливается в миллионы раз! А Бермудский треугольник? А Тунгусский метеорит? А летающие тарелки? Кто они? Что они? Никто не знает! – он возбужденно взмахнул руками. – А я думаю, все чудеса заключены в нас самих… Мы не знаем себя… Не представляем своих возможностей… Кстати, мы могли бы продолжить разговор в вашей палатке, если конечно у вас найдется свободное место…

Колдун появился лишь однажды в компании двух девиц, что-то нашарил в рюкзаке и вновь пропал, так что Иван предположил, что он вернется нескоро.

– Вы сразу показались мне интеллигентным человеком. – Аполлинарий улыбнулся. – Приходите утром на холотропку. Я веду группу…

Костер умирал. Седой уполз в свою палатку вслед за краснолицым, красавица-актриса осталась одна возле тлеющих углей.

– А вы что же? – спросил Аполлинарий. – Собираетесь просидеть здесь до самого утра? Или вы не привыкли ложиться рано?

– Мне негде. – Актриса рассмеялась. – Я – бомж. У меня жилищная проблема! – Казалось, что это обстоятельство доставляет ей искреннюю радость. – Мне тут предложили… – Она поморщилась. – Но я не хочу…

– Похоже дело серьезное, – вздохнул Аполлинарий. – К сожалению, свинство – характерная черта многих людей. Ну, что ж, Иван… рад был знакомству. Видно, мне придется искать ночлега в другом месте, а вам необходимо приютить эту прекрасную леди в своем брезентовом замке. Спокойной ночи.