Помоги проекту - поделись книгой:
Таковы законы жизни, да и юридические, что во время процесса роста, взросления человека просто необходимо психологически воздействовать на него, применять к нему так называемое «психологическое насилие», не являющееся, по сути, насилием над ребенком, а являющееся «насилием» по отношению к его примитивной психике, так же как и укол с антибиотиком – не насилие по отношению к человеку, а лишь «насилие» по отношению к его болезни. И в том и в другом случае цели преследуются исключительно благие. Подтверждением этого является установленный законодателем возраст 18 лет (в некоторых случаях 16), с которого ребенок может считаться зрелым физически и психически, поэтому и приобретает в полном объеме права и дееспособность. До этого момента (как следует из смысла закона) жизнь ребенка, его социализация, процесс формирования – целиком и полностью забота его родителей, а значит, они имеют право выбора способа воздействия на незрелую психику конкретного человека исходя из особенностей его характера. И это
В семейном законодательстве Российской Федерации устанавливается родительское право и обязанность воспитывать своих детей [18] . Кроме того, родители несут ответственность за воспитание и развитие своих детей и имеют преимущественное право на воспитание своих детей перед всеми другими лицами. Ювенальная юстиция фактически лишает родителей их естественного права воспитывать детей и преимущественного права на определение системы и приоритетов их воспитания.
Наша криминологическая оценка ювенального подхода к воспитанию позволяет утверждать, что необоснованное расширение прав детей, заключающееся в поощрении детского своеволия под видом защиты их прав, приведет к увеличению неуправляемости, отклоняющегося поведения и психопатологий, а в конечном итоге – к росту преступности несовершеннолетних.
Усилия, предпринимаемые с целью криминализировать психологический вред, становятся устрашающе активными. В России фактически в режиме безмолвия осуществляются попытки
Вполне очевидно, что ювенальная юстиция не просто предлагает новые взгляды на права и возможное поведение ребенка, а нацелена на коренное изменение российского общества, на слом традиционных понятий и представлений о воспитании ребенка и родительских правах.
Например, ювенальный подход к приоритетности прав ребенка является неконституционным. В Российской Федерации, согласно Конституции, «все равны перед законом и судом» [19] , а «осуществление прав и свобод человека и гражданина не должно нарушать права и свободы других лиц» [20] . Следовательно, родители и дети в обществе должны иметь равные права, иначе приоритетность прав одних ущемляет права других.
Все более частое употребление понятия «приоритетность прав детей» в обществе в целом и на самом высоком уровне в частности оправдано только тем, что защита прав ребенка является первоочередной и важнейшей деятельностью государства по сравнению с иными направлениями социальной политики. С процессом внедрения ювенальных технологий понятие «приоритетность прав детей» все чаще используется как противопоставление правам родителей. Такая осознанная подмена понятий имеет вполне определенную цель – изменение общественного отношения к этому вопросу, и если анализировать деятельность ювенальных судов [21] и социальных служб в так называемых «пилотных» регионах, то данная цель успешно достигается.
По нашему мнению, недопустим и ювенальный принцип изъятия детей у родителей, не ведущих антисоциальный образ жизни. Этот принцип является самым противозаконным и противоестественным, поскольку грубо нарушает международное, конституционное, семейное законодательство, а также противоречит общечеловеческой нравственности. Такой жестокий принцип ювенальной юстиции, как изъятие детей из благополучной в нравственном отношении семьи, причиняет непоправимый вред прежде всего ребенку, а значит, и обществу в целом. Практикуемый в Европе ювенальный механизм изъятия детей из семей «до выяснения обстоятельств», подтверждающих или опровергающих, например, анонимное сообщение о факте жестокого обращения, позволяющий забирать детей на срок от 25 дней до нескольких месяцев без решения суда, нарушает принцип презумпции невиновности.
Подобные «прогрессивные» меры в духе ювенальной юстиции будут способствовать развитию тоталитаризма в нашем государстве, нарушат конституционные принципы, в том числе принципы верховенства закона и соблюдения прав человека.
Проблема насилия по отношению к детям, существующая у нас, как и в любых других странах, – это не результат неэффективной государственной борьбы с ним, а проблема самого общества, его безнравственности. И решать ее необходимо не силовыми методами, а тем более не насильственным изъятием детей у родителей,
Исследуя проблему преступности в отношении несовершеннолетних, мы обнаружили, что имеет место тенденция акцентировать проблему семейного насилия в отношении детей.
Согласно официальным данным за 2010 г., число несовершеннолетних, пострадавших от преступных посягательств, составило 100 227 чел. [22] , среди которых более половины (55 170 чел.) признаны потерпевшими от преступлений, сопряженных с насильственными действиями. Непосредственно от преступлений со стороны членов семьи пострадало 5 208 чел., из которых от преступных действий или бездействия самих родителей – 4 044 ребенка [23] . Следовательно, 51 126 несовершеннолетних стали жертвами вовсе не семейных преступлений. Если перевести эти данные в процентное соотношение, то лишь 7,3 % общего числа пострадавших от насильственных преступлений детей становятся жертвами родительского насилия. Относительно общей численности детей, проживающих в России, которая составляет около 26 миллионов, число несовершеннолетних жертв семейного насилия составляет 0,02 %.
Таким образом, несмотря на то, что проблема насилия над детьми действительно существует, акцентуация внимания общества преимущественно на проблеме семейного насилия в отношении детей не имеет под собой статистически подкрепленной основы.
Тот факт, что более чем 90 % несовершеннолетних жертв насильственных преступлений пострадало не от членов семьи, а от посторонних лиц, свидетельствует о том, что именно такое насилие является по-настоящему серьезной проблемой. Среди «неродительских» насильственных преступлений в отношении детей доминируют преступления против жизни и здоровья, сексуального характера (особенно педофильные), преступления против нравственности, торговля детьми, в том числе с целью продажи «на органы» и т. д. Поэтому предупреждение и борьба именно с этими преступлениями должны стать главными задачами защиты прав детей.
Тем не менее в обществе нагнетается проблема исключительно семейного насилия. Семье, обремененной грузом нерешенных социально-экономических проблем, проблем здоровья и уровня медицинского обслуживания, все больше достается от правозащитных организаций, обвиняющих ее росте насилия в отношении детей.
Закономерно возникает вопрос: почему вместо решения актуальных проблем защиты прав детей экономического, социального характера наблюдаются попытки переноса акцента общественного внимания на те сферы, где зафиксировано минимальное число преступлений в отношении детей?
Мы полагаем, что во-первых, это связано с тем, что вследствие низких показателей преступности в отношении детей со стороны родителей искусственная криминализация родителей просто необходима для оправдания введения в России ювенальной юстиции и внедрения ювенальных технологий, а во-вторых, это делается с целью создания видимой активности в сфере защиты прав детей – для того чтобы заслонить существование реальных проблем, касающихся прав детей, поскольку их решение гораздо более сложно и дорого.
Вопросы к докладчикам и ответы
Вопрос (С.С. Сулакшин):
Разрешите задать вопросы обоим докладчикам. Вопрос Алексею Станиславовичу – что является, с вашей точки зрения, пунктами несогласия сторон в дискуссиях о ювенальной юстиции? Елене Михайловне – что может торпедировать интересы детей в системе ювенальной юстиции? Что может быть разрушительным? К примеру, при неумеренности или несбалансированности каких-то механизмов, или процедур, или предлагаемых обыкновений правоприменений.
Ответ (А.С. Автономов):
У меня сложилось такое впечатление, что вначале рисуют ювенальную юстицию так, как им нравится, а потом начинают ее обвинять во всех смертных грехах. Мы берем не только те регионы, где внедрены все элементы ювенальной юстиции, потому что по Москве достаточно интересно слышать о внедрении ювенальной юстиции – Гагаринский суд пытался, прочие. На самом деле ни один суд в Москве ювенальными технологиями не занимается. Это я знаю совершенно точно, хотя были такие попытки, но далее этого не пошло. Где эти технологии внедрены более или менее комплексно – это Ростовская область. Там есть отдельные помещения для судебных заседаний с участием несовершеннолетних – и в Таганрогском суде, и в суде города Шахты, и в Кагальницком сельском районном суде, есть особое присутствие в областном суде.
Мне не совсем ясно, почему внедрение ювенальной юстиции противоречит тому факту, что никто не занимается с условно осужденными. В том-то и дело, что никто не занимается. А кто будет в отсутствие системы ювенальной юстиции заниматься с ними, если нет на это специальных служб? И судьи на это не обращают внимание. Я сам четыре с лишним года был членом Квалификационной коллегии судей Москвы, спрашивал очень ответственных судей о некоторых нюансах законодательства, связанных с правами детей, с особенностями процессов в отношении несовершеннолетних. Судьи говорят: «Понимаете, когда приходит десять “бандитских” дел и одно дело по несовершеннолетнему, здесь уже толком не вникнешь». Это не специализация – то, о чем вы говорите. Какая это специализация? Специализация – это там, где человек занимается проблемой несовершеннолетних, понимает их психологию, особенности развития. Плюс к этому, когда есть специальные службы, плюс, когда есть механизм вот тех самых частных определений, которыми пользуются в Ростовской области, как в «пилотном» регионе.
Скажем, безработным несовершеннолетним, которые вынуждены были заниматься кражами просто из-за того, что им есть было нечего, находили работу. А до этого их просто не хотели брать на работу. Вынесено частное определение, и служба занятости занялась, людям нашли работу, и они до армии больше преступлений не совершали – это верное решение, это и есть одна из технологий ювенальной юстиции. Можно очень много и хорошо говорить о том, что у нас есть некая национальная система, но я пока не услышал, каким принципам ювенальной юстиции противоречит как раз наша национальная система? Она у нас просто недоделана. Уголовно-процессуальное законодательство, в частности, делалось под ту специализацию, которая была в 1960-х или 1970-х гг. Эта специализация сейчас не работает. Тогда действительно была специализация судей, судьям другой работы, кроме как с несовершеннолетними, не давали.
Ответ (Е.М. Тимошина):
Самым губительным действием ювенальной юстиции, на наш взгляд, является изъятие детей из некриминальных семей, не из семей алкоголиков или наркоманов, а из семей, в которых отсутствует реальная угроза жизни и здоровью детей. В тех регионах России, где внедряется ювенальная юстиция, органы (организации), защищающие права детей, пытаются действовать по классической «западной» схеме, согласно которой детей полагается изымать из тех семей, которые просто
– в нашей стране чем больше детей в семье, тем выше у нее риск стать бедной семьей;
– в некоторых регионах жилищные условия не только не соответствуют западным стандартам, а находятся за гранью понимания «среднего» европейца (например, дома с печным отоплением, без канализации);
– нашей культуре свойственны иные семейные традиции и уклад жизни, детей приучают уважать старших, не перечить своим родителям, и поэтому без наставления (поучения) воспитание невозможно, именно поэтому психологическое воздействие в нашей стране не криминализирован – т. е. не признан противоправным деянием.
Еще одной серьезной опасностью, которую можно прогнозировать исходя из зарубежного опыта и которая влечет грубейшее нарушение прав детей и родителей, может стать практика длительного помещения детей в приюты и больницы после их изъятия из семьи «до выяснения обстоятельств». То есть судебное решение еще не принято, а детям уже наносится психологическая и моральная травма, они разлучаются с родителями, которые до решения суда еще не могут быть признаны виновными в чем-либо (согласно великому достижению правовой мысли – презумпции невиновности). Так, в Европе, к примеру, принято до выяснения обстоятельств забирать несовершеннолетнего из семьи, помещать его в социальный приют на срок от 25 дней до нескольких месяцев (а то и года). Основанием для изъятия может быть анонимный звонок в социальную службу с сообщением о том, что соседи слышали крик ребенка и они не исключают, что к несовершеннолетнему применялись, скажем, какие-то жестокие меры воздействия. Процесс доказывания может затянуться на очень продолжительный срок. То есть к несовершеннолетним преступникам ювенальная юстиция предлагает относиться очень снисходительно, вообще не употреблять даже такого «некорректного» термина, как «преступник», применять лишь меры воспитательного воздействия (даже если совершены изнасилование или убийство). В то же время к ни в чем не повинным детям, родители которых только подозреваются в чем-то нехорошем, отношение крайне жестокое: их насильно разлучают с самыми дорогими на свете людьми. Согласно нашим исследованиям, подавляющее большинство изъятых органами ювенальной юстиции детей не желали уезжать из дома и разлучаться с родителями! Это первое.
Во-вторых, вы сказали, что несовершеннолетним преступникам находят работу. Дело в том, что, согласно анализу деятельности уголовно-исполнительных инспекций, сейчас в России увеличилось число осужденных, которым назначается наказание, не связанное с изоляцией от общества. Но в связи с этим возникла проблема наличия рабочих мест, которые могут использоваться для выполнения обязательных работ как уголовного вида наказания. А вы говорите о несовершеннолетних преступниках, которые не хотят работать, как правило, злоупотребляют алкоголем, употребляют наркотики, имеют антисоциальные установки. Дети, уголовные дела которых доходят до суда, как правило, крайне трудны, и с ними уже была проделана работа по направленному перевоспитанию, и все меры воздействия были исчерпаны.
С.С. Сулакшин:
Очевидно, что изъятие из семьи или, что равносильно, лишение родительских прав – необходимая мера. Вопрос в том, насколько точны критерии, насколько соответствуют они старому мудрому принципу – «не навреди». Мы, наверное, придем к мысли, что здесь максимы выбирать не приходится. Нужно искать точный регулирующий механизм, который будет способен сбалансировать общепризнанные ценностные критерии и интересы детей, интересы семей.
Вопрос (А.И. Хвыля):
Опыт показывает, что если в каком-то обществе инициируются некие процессы, очень быстро принимающие глобальный характер, а я думаю, все согласятся, что ювенальная юстиция очень быстро стала принимать всеобъемлющий характер, то за этим надо искать какую-то метамотивацию и какую-то конкретную духовность. С вашей точки зрения, какая метамотивация, какая духовность стоит за этим проектом.
Ответ (А.С. Автономов):
Мне трудно сказать за всех. Я сам занялся в 1998 г. этими вопросами, потому что у нас старая система работы с несовершеннолетними оказалась существенно разрушенной, либо органы, которые этим занимались, оказались парализованы. В 1990-е гг. я кроме вуза работал еще в школе – был такой проект по правовому воспитанию детей. И я наблюдал, глядя на учеников, как буквально на моих глазах рушилась семья как институт. И меня беспокоит то, что это происходит и поныне. У нас либо разрушены механизмы, либо они были подготовлены под другую систему и потому не работают, т. е. формально они существуют, но не работают. Может, у кого-то есть еще и другие мотивации, но меня беспокоит именно это.
С.С. Сулакшин:
Дело в том, что иногда самые благие намерения маскируют очень неблагие действия в отношении нашей страны. Мы не дети, мы понимаем, что Россия находится в условиях информационной войны, в условиях геополитического противостояния, в условиях применения очень профессиональными спецсилами провокаций, спецпроцедур внедрения деструктивных механизмов в процессы развития страны. Не впадая в конспирологические крайности, все-таки мы можем определять, что иногда предлагаемые инновации имеют скрытые цели. Вскрывать их – это тоже долг профессионала.
Вопрос (Л.О. Павлова):
У меня вопрос к Елене Михайловне, касающийся терминов. Мне показалось, что мы несколько по-разному понимаем терминологию. Если я правильно вас услышала, вы сказали, что сложилось уже устойчивое понятие ювенальной юстиции как системы государственных органов, органов исполнительной власти, должностных лиц, направленные на реализацию прав, свобод и законов в интересах ребенка. Не могли бы вы пояснить по этому понятию, кто его сформулировал, как оно точно звучит и правильно ли я его поняла?
Ответ (Е.М. Тимошина):
Я привела определение из концепции введения ювенальной юстиции в РФ, которая написана Олегом Зыковым. Такое же определение содержится в других многочисленных методических рекомендациях, которые предлагаются, например, Институтом Канады и другими организациями. Хочу привести заключение Общественной палаты РФ: «Ювенальные суды – это лишь основа создания и развития ювенальной юстиции, задачи которой гораздо более широкие. Ювенальная юстиция – это правовой инструмент решения различных проблем детства в стране. Ювенальная юстиция станет важным базисным элементом построения всей системы взаимоотношений ребенка и общества в ситуации, когда ребенок нуждается в защите, вне зависимости от того, совершил он преступление или нет».
Л.О. Павлова:
Елена Михайловна, Вы как научный сотрудник, наверное, анализировали это понятие? Вы согласны с ним? Вы считаете его достаточно полным? Вопрос касается именно терминологии, понятия.
Е.М. Тимошина:
Я считаю вопрос терминологии не самым важным, мы должны смотреть в сущность явления, а не засорять наше правовое пространство этим якобы прогрессивным понятием. Я убеждена, что не нужно ни разрабатывать термин, ни вводить саму ювенальную юстицию, а надо совершенствовать свою, отечественную систему защиты прав несовершеннолетних. Ювенальная юстиция привносит с собой свои принципы, свои механизмы, чуждые нашей культуре и правоприменительной практике.
С.С. Сулакшин:
Вопрос был о терминологии. Совершенно очевидно, что прозвучали уже два типа терминологии – ювенальная юстиция и национальная система борьбы с правонарушениями.
З.Л. Коган:
Вместо ювенальной я бы предложил говорить о семейной юстиции. Семья – это основа основ. Она пережила все этапы развития государства и переживет в будущем. Нужно как следует ознакомиться с опытом исламских семей или православных религиозных семей. Если обобщить этот опыт, то можно увидеть, что чем больше детей и меньше абортов, тем меньше шансов для появления негатива. Наши семьи должны знать, что если не будет абортов, не будет и насилия в семье, дети в больших семьях это видят. Это один из выходов.
У нас в мемориальной синагоге есть юный прихожанин, сейчас ему 13 лет. Два года назад он всех обворовывал, мы боялись, что из синагоги все разбегутся. Но он очень талантливый мальчик, и одна из прихожанок нашла очень хороший выход: поскольку у него замечательный слух, прекрасные пальцы, то она посоветовала обучать его игре на фортепиано. Его определили в музыкальную школу. Сейчас он устраивает в нашей синагоге прекрасные концерты, и он перестал воровать. Это было у него вроде болезни.
Так что совсем не обязательно, чтобы существовало лишь наказание. Давайте вместо ювенальной будет семейная юстиция, потому что проблема семьи действительно весьма специфическая. Здесь есть свои законы. Вот какое-то время назад не разрешались разводы. Почему? Потому что развестись невозможно. Когда мужчина оплодотворяет женщину, то в ней происходят изменения – всё, она уже его, перед Богом. На нем тоже отражается эта связь. С другой стороны, мы цивилизованные, мы развиваемся. Хочу сказать, что семейная юстиция, возможно, иметь шанс быть. Надо меньше думать о заговорах против нас. Они, конечно, есть. Везде правят деньги. Негодяи в любой стране есть, у нас их не меньше, чем в той же Америке. Дети – самые беззащитные, и старики, хотя в меньшей степени. Если мы изымаем ребенка из семьи – это все равно, что аборт. Это несчастье.
Вопрос (В.Е. Хомяков):
Я хочу задать вопрос А.С. Автономову. В позапрошлом году я присутствовал на парламентских слушаниях по ювенальной юстиции, с которых началась широкая волна протестов. Как вы можете объяснить тот факт, что на этих слушаниях в качестве основных модераторов присутствовали представители иностранных государств, в частности министерства юстиции США, французских организаций, а также ЮНИСЕФ – структуры ООН? А также то, что инструктаж лоббистов и сторонников этого проекта в России происходил во французском посольстве?
Ответ (А.С. Автономов):
Я, честно говоря, не помню, чтобы парламентские слушания проводились вне стен Думы. Я инструктажами не занимаюсь. Не хочу сказать, что этого вообще не может быть. Вы говорили о том, что могли быть какие-то другие, латентные цели. Это уже другой вопрос – что мы понимаем под этим? И что
Вопрос (Т.Л. Шишова):
У меня вопросы к обоим докладчикам. Елена Михайловна, я знаю, что вы были в Финляндии, которую рассматривают в качестве образца введения ювенальной юстиции. Хотелось бы узнать про это. У Алексея Станиславовича я хотела бы спросить – если я вас правильно поняла, у нас ювенальную юстицию почти нигде не вводят, только в Ростовской области. Как вы тогда объясните, что во многих местах, в том числе в Москве и Подмосковье, уже довольно много изъятий детей по ювенальным основаниям? Кроме того, принят Регламент межведомственного взаимодействия и методические рекомендации, которые упомянула Е.М. Тимошина, которые содержат в себе основания для изъятия ребенка из семьи и обвинения родителей в жестоком обращении.
Ответ (Е.М. Тимошина):
Я с удовольствием поделюсь своими наблюдениями. Я принимала участие в конференции по вопросам ювенальной юстиции в Финляндии, в Хельсинки, на которой присутствовало около ста женщин, пострадавших от действий органов ювенальной юстиции, а именно – от изъятия детей. Ни одна из этих женщин не страдала ни алкоголизмом, ни наркоманией, не уклонялась от своих родительских обязанностей по воспитанию, и, тем не менее, все они оказались в поле зрения ювенальной юстиции и лишились детей.
Их истории заставили задуматься о том, что это не единичные случаи, а системная практика. Многих детей изымали на основании анонимных сообщений, сообщений соседей, недоброжелателей, на срок от 25 дней до нескольких месяцев. Детей помещали в частные приюты, на содержание каждого ребенка в них государством выделяется 200–300 евро в день. И это очень прибыльный частный бизнес. Многие социальные работники, изымающие детей, являются владельцами таких детских домов и социальных приютов. И они распределяли изъятых детей в свои же приюты. А потом происходит длительное выяснение того, было ли действительно в семье насилие в отношении ребенка или не было? Причем попасть с проверкой на территории частных приютов не может никакой контролирующий орган или лицо. В Финляндии были случае возбуждения уголовных дел в отношении должностных лиц, которые без предварительного уведомления и разрешения пришли в частные владения приюта, чтобы проверить, как соблюдаются там права детей. Кроме этого, любая информация об изъятом ребенке, его семье или обстоятельствах дела, таких как причина изъятия, условия жизни семьи, – является секретной, не допустимой к разглашению якобы в интересах детей. За ее разглашение предусмотрена уголовная ответственность. Даже у самих родителей изъятых детей берется расписка о неразглашении, поэтому информация, полученная нами из первых рук, можно сказать, добыта под угрозой наказания со стороны финского правосудия.
Еще интересная подробность: если женщина (особенно русская) обратилась в центр психологической помощи за разрешением каких-то вопросов взаимоотношений с мужем (не с ребенком!), ей сразу же прописывают особые антидепрессанты, прием которых не позволяет ей воспитывать ребенка, о чем она узнает только после приезда скорой, которая забирает ее в стационар, поскольку принимать такие препараты нужно под присмотром специалистов. Детей, естественно, невзирая на наличие папы или иных родственников, тут же изымают из семьи. А уже потом, после выхода из психиатрической клиники начинается долгий путь оправдания женщины, чтобы подтвердить то, что она может-таки воспитывать своих детей, несмотря на ее «нестабильные психические состояния». Она также подвергается унизительным проверкам на предмет того, как она воспитывает детей. А дети все это время находятся в приюте.
И еще интересная особенность: оказывается, в зарубежной практике введено возрастное ограничение на установление опекунства, благодаря которому родные бабушки и дедушки, будучи в здравом уме и имея хорошее здоровье, не имеют права получить опекунство над своими внуками. На Западе при решении вопроса об опекунстве предпочтение отдадут совершенно незнакомому человеку вместо близких и любящих людей.
Кроме того, работникам ювенальной юстиции верят на все сто процентов, несмотря на то, что многие из них не имеют ни педагогического, ни юридического, ни психологического образования (просто нет такого специального требования). Заключения социальных работников никто не проверяет, и судья автоматически подписывает тот протокол, который составляется социальными работниками, не имеющими специального образования. А лишение прав опеки над ребенком (в Финляндии нет понятия родительские права) относится к компетенции всего-то административного суда! И правда, какой пустяк. Вот оспаривание права собственности – компетенция гражданского суда, а лишить такого естественного права, как опека над своим ребенком, можно и в упрощенном порядке. Такие вот нравы. Неужели мы хотим им подражать?
Ответ (А.С. Автономов):
Для меня неожиданностью является тот факт, что именно Финляндия является образцом применения ювенальных технологий. Я приводил пример Японии, где практически нет детской преступности и, в общем, нет детских домов, потому что там ребенка, лишившегося семьи, берут на воспитание соседи или еще кто-то. Так бывает часто: сначала принимаем что-то за идеал, а потом начинаем с ним бороться.
Что касается «ювенальных оснований». Я не знаю таковых. Межведомственный регламент – это акт, не принятый ни Госдумой, ни референдумом, ни кем-то еще. У нас ювенальной юстиции нет, а детей изымают. И в то же время всех пугают тем, что вот будет ювенальная юстиция – будут изымать. А сейчас, почему изымают, спрашивается? Кто называет эти основания ювенальными? Мы их так называем? В Регламенте об этом говорится? Нет. Но на это внимание не обращают. Точно так же можно сказать, что в американских школах сверхактивных детей тоже пичкают антидепрессантами, а я считаю, это вредно для детей, их активность просто надо направлять в другое русло, чем сильна, кстати, наша педагогика. Я хотел бы еще сказать, что слово «медицина» тоже нерусского происхождения, как и «ювенальная»: термин «ювенальный» происходит от латинского
Е.М. Тимошина:
Я хочу коротко дополнить свой ответ. Почему упомянутые меры называются ювенальными? Да потому, что именно о них написано во многих рекомендациях по введению ювенальной юстиции в России, и они были чужды нашей традиции, правоприменительной практике до внедрения проектов ювенальной юстиции в России.
Указанные Методические рекомендации были переведены дословно и применяются в Европе как определяющие понятие жестокого обращения с детьми.
Вопрос (М.Н. Мирсагатова):
Мой вопрос касается защиты прав и законных интересов детей. Меня, как практического, а сейчас уже и как научного работника, интересует, каковы будут взаимоотношения ювенальной юстиции не с родителями, не с социальными структурами, а с государственными структурами? Долгие годы работая в межведомственной комиссии по делам несовершеннолетних (сейчас я уже не являюсь ее членом), я сталкивалась со множеством случаев нарушения прав детей. Мы обсуждали целые регионы на правительственной комиссии, возглавляли эти комиссии заместители руководителей по социальным вопросам, т. е. солидные люди, но чаще всего нерешаемыми вопросами были вопросы выделения жилья для детей-сирот. А сейчас к сиротам можно отнести значительное число детей, поскольку с введением понятия «социальное сиротство» сотни тысяч детей, которые лишены родительского внимания, становятся социальными сиротами. Теперь вопрос: как ювенальная юстиция будет помогать детям решать такие вопросы?
Ответ (А.С. Автономов):
Все зависит от того, какие это именно вопросы. Что касается жилья, это действительно больная проблема. В некоторых регионах этим вопросом занимаются комиссии, но, к сожалению, на сегодняшний день комиссии не имеют общей законодательной базы. Кое-где у нас есть уполномоченные по правам ребенка, они этим занимаются. Я столкнулся с тем, что в Псковской области уполномоченный по правам ребенка от этого всего открещивается и говорит, что человеку ведь уже больше 18 лет, например 18 лет и один месяц, поэтому это уже не его сфера ответственности. Мы ему говорим, что это выпускник сиротского учреждения, до 23 лет он должен находиться под крылом тех органов, которые занимаются детьми. Иногда жилье предоставляют такое, что жить там нельзя. К счастью, там есть уполномоченный по правам человека, который помогает решать эти проблемы. Как эти вопросы будут решаться, зависит от законодательства. То же можно сказать о комиссиях по делам несовершеннолетних и защите их прав – лет десять назад был заблокирован общефедеральный закон, по той причине, что «мы не можем вмешиваться в дела субъектов федерации». Поэтому сейчас отдельные субъекты стали принимать свои законы. В Московской области такие комиссии работают. Конечно, вопросы по полномочиям абсолютно верны. Тем не менее у нас же принимается, скажем, закон «Об общих принципах организации законодательных (представительных) и исполнительных органов государственной власти субъектов РФ». Там их права прописываются достаточно подробно. Никого не волнует, что это отнесено к ведению субъектов Федерации. Точно так же и здесь – можно было бы наделить такие комиссии определенными полномочиями. Я писал заключение о том, что такой закон об общих принципах организации мог бы быть принят. Тогда он бы регулировал работу общефедерального органа и общие принципы деятельности и права таких органов в субъекте РФ. Но по тем или иным причинам он не прошел. Наверное, тоже сочли, что он слишком ювенальный. Но кое-где на уровне субъектов его продвигают.
Ответ (Е.М. Тимошина):
Я хотела заметить, что в тех регионах, где внедряется ювенальная юстиция, изъятие детей осуществляется как раз на основании, к примеру, плохих жилищных условий или недостаточного материального обеспечения семей. Пока ювенальная юстиция не решает таких вопросов, как, например, предоставление семье жилья или выплата пособий, позволяющих создать достойный уровень жизни детям, зато решает проблему защиты прав детей радикальным способом – вырывая их с корнем из родной семьи.
В США, например, детей часто забирают из неблагополучных (с точки зрения ювенальной юстиции) семей, в том числе малообеспеченных, и передают в другие семьи, которым ежемесячно выплачиваются деньги на их содержание. Возникает вопрос: почему нельзя обойтись без варварского изъятия детей, предоставив родной семье то пособие, которое выплачивается приемной? На наш взгляд, это объясняется обесцениванием института семьи за рубежом. В России семья священна и оберегаема, как традициями основных религий нашей страны, так и устоями жизни общества.
Вопрос (А.Н. Титушкин):
Мой вопрос созвучен с вопросом господина Хомякова, но лежит немного в другой плоскости. Во-первых, у нас совсем не единицы регионов, где вводятся ювенальные технологии.
В регионах ювенальные технологии внедряются очень активно, и там используются совершенно другие методы, не как в столице. В Москве мы этого не видим, а в регионах, поверьте мне, это внедряется нагло, цинично, бесцеремонно, в том числе при участии иностранных граждан. Мне бы хотелось узнать, в чем заинтересованность иностранных граждан или иностранных неправительственных организаций во внедрении ювенальной юстиции в нашей стране? Извините, но я не верю, что они очень пекутся о судьбах России или о судьбах наших детей.
Ответ (А.С. Автономов):
Вы так спрашиваете, как будто я и есть тот самый иностранный гражданин. У нас точно также работают эмиссары Библейского общества, распространяют Библию, но у них, наверное, нет цели учить нас традиционным христианским ценностям. Но это же не означает, что Библию читать не надо. То, что у нас кто-то работает с целью что-то разрушить, иногда прикрываясь любыми святыми идеями, – это верно. Понимаете, природа не терпит пустоты. Если есть необходимость решения какой-то проблемы, и приезжает иностранец и говорит: «Я вам ее сейчас решу», – его и пускают туда. Нам надо самим активнее решать эти проблемы. А враги у нас, конечно, есть.
Вопрос (И.В. Понкин):
Задам вопрос в пространство. Коллеги, должны ли мы путать Автономова с Зыковым? Или путать Автономова с людьми, занимающимися пропагандой педофилии? Задавать ему все эти вопросы, мне кажется, это то же самое, что задать Е.М. Тимошиной вопрос, почему такая-то канадская организация тут у нас действует безнаказанно и прокуратура ею не занимается? Каждый из них может, в свою очередь, спросить: «А я-то здесь при чем?» Если вы посмотрите статьи А.С. Автономова, то увидите, что он нигде и никогда не выступал за то, чтобы отбирать детей у родителей. Мы говорили о вопросах терминологии. Елена Михайловна говорит об одном понимании ювенальной юстиции, и я ее поддерживаю, за исключением некоторых частностей, а Алексей Станиславович говорит о другом понимании – он говорит только о судах. Я в своем выступлении их покритикую. Поэтому у меня вопрос ко всем: надо ли задавать докладчику вопросы, которые к нему отношения не имеют?
С.С. Сулакшин:
Скорее это вопрос ко мне, как к модератору, по порядку ведения. Отвечу так: мы не ограничиваем право задающего вопрос его сформулировать. А у докладчика есть право не отвечать, и он может им воспользоваться. Мне кажется, что у нас идет вполне конструктивный разговор, тревоги я не ощущаю.
Вопрос (Ю.С. Шевченко):
Есть ли аналог ювенальной юстиции в традиционной культуре? Есть ли нечто подобное в римском праве? Или это порождение XX в.?
Ответ (А.С. Автономов):
Смотря что вы понимаете под традиционными культурами. (Реплика: архаические культуры). Вот японцы свой синтоизм постарались создать на основе очень древних верований, как противовес буддизму, для формирования именно японской идентичности. Такой религии, как синто, до 1930-х гг. в Японии не было. Вот там это все довольно-таки хорошо работает. В римском праве отдельной ювенальной юстиции не было. И это порождение не XX, а XIX в., когда детей начали отделять от взрослых в местах лишения свободы. Отдельные коррекционные учреждения для детей стали появляться с начала XIX в. Потом постепенно сформировалось понимание, что надо вообще подробно разбираться с преступлениями. Вы прекрасно знаете, что у нас происходило, в том числе и в XX в., когда мнение, что детей нельзя судить, стало общепризнанным. А в XVIII в. иногда и животных судили, считая, что они могут быть виноватыми. Постепенно менялись представления о том, кто и в какой степени может осознавать свои действия. Хотя некоторое понимание того, что ребенок может все-таки не все до конца осознавать, появлялось и в XVII, и в XVIII в. – в эпоху Просвещения об этом писали и говорили. Но до создания для детей отдельной системы не то что перевоспитания, а, скажем, расследования и наказания не доходило. Считалось, что ребенок – это не совсем полноценный взрослый. Представлений о детской психологии не было.
Е.М. Тимошина:
Алексей Станиславович, ответьте мне, пожалуйста, на вопрос, который меня уже очень давно интересует. Согласно исследованиям Владимирского института Федеральной службы исполнения наказаний, в течение последних нескольких лет в 90 % случаев несовершеннолетним назначается условное лишение свободы. Вы считаете, эта статистика говорит о том, что обычные суды все же несправедливы к несовершеннолетним преступникам?
Кроме того, согласно ст. 421 УПК РФ при производстве предварительного расследования и судебного разбирательства по уголовному делу о преступлении, совершенном несовершеннолетним, наряду с выяснением общих обстоятельств, подлежащих доказыванию, устанавливаются: условия его жизни и воспитания, уровень психического развития, иные особенности его личности, влияние на несовершеннолетнего старших по возрасту лиц. Вы полагаете, это не свидетельство индивидуального подхода к несовершеннолетнему преступнику? Или этого недостаточно? Чем обусловлена необходимость ювенальных судов и в чем недоработка, а может быть, несправедливость обычных?
А.С. Автономов:
В УПК и УК сказано, что такое справедливое наказание, но у нас иногда согласно некоей сложившейся тенденции по одним составам преступлений назначают условное наказание, по другим – не условное. В общем, слава богу, признали, что нельзя детей сажать в тюрьму – оттуда выходят настоящие преступники, даже если это места лишения свободы, отделенные от взрослых. Но проблема в том, что, скажем, по Московской области уровень рецидивов преступлений крайне высок. Если несовершеннолетнего наказывают условно, как вы же справедливо говорили, он зачастую не воспринимает это как наказание. На самом деле, с ним необходимо работать. Почему мы говорим, что недостаточно одной специализации судей, хотя это важный момент, нужен еще специалист по социальной работе, причем не просто социальный работник, у которого уровень несколько иной, квалификация другая. Это должен быть специалист, который сможет еще и в суде работать, который будет понимать свою особую процессуальную роль и много чего другого. Судья может частными определениями кого-то обязать предпринять какие-то шаги, потому что частное определение суда до сих пор имеет определенное значение, по крайней мере за пределами Москвы. Я знаю, что у нас многие областные уголовно-исполнительные инспекции не могут найти работу для преступников, но когда приходит частное определение, все же стараются это сделать, потому что им надо как-то ответить на него. Ребенка нельзя оставлять в такой ситуации, он должен попасть в хорошие руки – может быть, в церковь, в центр какой-то соответствующий. Главное, его надо вырвать из вредной среды, дать ему другое видение, другие возможности, другой опыт, в конечном счете.
Е.М. Тимошина:
А что мешает это сделать в рамках национальной системы защиты прав детей, без создания ювенальных судов?
А.С. Автономов:
Да ради бога, пожалуйста. Комиссия по делам несовершеннолетних тоже говорила о ювенальной юстиции, я не вижу здесь никакой разницы. Беда в том, что пока усилия разрозненны. Пока нет специалистов по социальной работе, которые понимают роль суда. Я сталкивался с педагогами, которых приглашают на допросы, в соответствии с УПК, но не все понимают, в чем суть дела и чем все может закончиться. Это должен быть специалист. Специалист по социальной работе должен корректировать свои действия с точки зрения права, а судья – с точки зрения психологии, понимания социальных условий. В этом сложность. Когда-то с этим справлялись – в 1960-е гг., но была несколько иная система: сказано – сделано, было много формализма, много другого, но, по крайней мере, никого не оставляли без внимания. А сейчас иная ситуация: несовершеннолетнего выпустили, дали ему решение, дали приговор суда, и – свободен! Только отмечайся в уголовно-исполнительной инспекции, и все. Но этого явно недостаточно!
Поделиться книгой: