Любимая женщина Альберта Эйнштейна

ПРИНСТОН, осень 1941

Настроение у Эйнштейна было хуже некуда. В институте он взял отпуск, чтобы лишний раз не встречаться с коллегами и, не дай бог, на ком-нибудь случайно не сорваться. Домашние сами старались не попадаться хозяину на глаза. От Маргариты нет вестей уже две недели. Черт знает что. Ну и ладно, подумаешь, он сегодня же позвонит Вирджинии и пригласит ее прокатиться по озеру...

В Европе было по-прежнему тревожно. Русские панически отступали, Гитлер торжествующе горланил о скором падении Москвы. Неужели все так и будет? Да это же конец света!..

Он прошелся по саду, подышал воздухом, потом решил вернуться к столу, чтобы закончить письмо милому доктору Отто, которому в конце концов удалось бежать из Германии и благополучно обосноваться в Штатах. С Юлиусбергерром, талантливым берлинским психиатром, их связывали давние дружеские отношения.

«Счастлив приветствовать Вас здесь после всех этих лет, – писал Эйнштейн. – Я хранил молчание, потому что любая записка от меня навлекла бы опасность на человека в Стране Варваров. Ваш любимый Шопенгауэр как-то сказал, что люди в несчастье не поднимаются до трагедии, а остаются на уровне трагикомедии. Как это верно, и как часто я это наблюдал. Того, кому вчера поклонялись, сегодня ненавидят и оплевывают, завтра – забывают, в послезавтра – провозглашают святым. Единственное спасение – чувство юмора, и мы должны сохранить его, пока дышим...»

«Пока дышим...» Он встал из-за стола, с большущим удовольствием потянулся, расправил плечи и почему-то вновь подумал о том, как здорово было бы пристроиться на место... смотрителя маяка. Вот же умница Спиноза, он был гранильщиком алмазов, и ничто не мешало ему думать... Какие минусы в работе смотрителя маяка? Разве что лестница, ведущая наверх. Так вовсе не обязательно каждый божий день спускаться вниз, верно?.. В конце концов, сыр, вино и мясо могла бы приносить служанка. Мисс Дюкас, например. Хотя для нее, может быть, крутые ступени маяка были бы в тягость. Не составит труда найти и девицу помоложе... Брюнеточку... Или блондинку... А еще лучше – рыжую!

В последнее время его безумно угнетало и раздражало добропорядочное и респектабельное светское общество Принстона. Которое болтало, сплетничало и вообще занималось неведомо чем. Не сдержавшись, Эйнштейн жестко отхлестал своих коллег в письме к королеве Елизавете, с которой у него сохранялись очень добрые отношения: «Принстон – замечательное местечко, забавный и церемонный поселок маленьких полубогов на ходулях. Игнорируя некоторые условности, я смог создать для себя атмосферу, позволяющую работать и избегать того, что отвлекает от работы. Люди, составляющие здесь то, что называется обществом, пользуются меньшей свободой, чем их европейские двойники. Впрочем, они, как мне кажется, не чувствуют ограничений, потому что их обычный образ жизни уже с детства приводит к подавлению индивидуальности».

МОСКВА, КРЕМЛЬ, октябрь 1941

...Было десять вечера 12 октября 1941 года, когда Василия Зарубина неожиданно вызвали в Кремль. Позвонил Фитин и доверительно сообщил: «Будьте в половине двенадцатого». Зарубин, разумеется, сразу догадался, что речь наверняка пойдет о его предстоящей работе во главе «легальной» резидентуры в Соединенных Штатах. Прикрытием, насколько ему было известно, определили должность секретаря советского посольства.

Пройдя многочисленные посты охраны, Зарубин поднялся на второй этаж. В приемной Сталина, которой безраздельно руководил маленький, лысый «оруженосец» Александр Николаевич Поскребышев, находилось несколько незнакомых армейских генералов. Они тихо переговаривались. Чаще всего в разговоре мелькало: «Вяземский котел». Было понятно: там в немецкое кольцо попала огромная группировка войск Красной Армии.

Словно подчиняясь неслышному сигналу, Поскребышев вдруг встал, подошел к сталинскому кабинету и исчез за дверью. Через минуту он появился, и все присутствующие в большой приемной в ожидании уставились на него. Но секретарь обратился только к Зарубину:

– Товарищ Сталин ожидает вас, Василий Михайлович.

В кабинете Верховного главнокомандующего было сумеречно – окна были плотно зашторены, светила лишь настольная лампа. Зарубин даже не сразу рассмотрел самого Сталина, который стоял у большого шкафа с книгами.

– Здравствуйте, товарищ Зарубин, – прозвучал знакомый глуховатый голос из глубины кабинета. – Садитесь.

Зарубин поздоровался и сел на указанный ему стул.

– Мне сказали, что вы уже готовы выехать в Америку и возглавить там нашу резидентуру.

– Так точно, товарищ Сталин. – Зарубин попытался вскочить, но Сталин жестом его остановил.

– Я хочу, чтобы вы, товарищ Зарубин, отчетливо понимали главную задачу своей предстоящей ответственной работы. Америка – очень непростая страна. Президент Рузвельт и обычный народ Соединенных Штатов поддерживают нашу борьбу против гитлеровского нашествия. Мы хотели бы видеть Америку нашим союзником в войне против фашизма... Но! – Сталин поднял руку с дымящейся трубкой. – Вы должны не просто отслеживать ситуацию в этой стране, но и делать все возможное, чтобы не допустить сговора некоторых влиятельных сил США с Гитлером. Никакого сепаратного мира быть не должно! Воздействовать нужно через агентуру влияния, через другие возможности. Нам важно также знать о планах союзников, касающихся послевоенного мирового устройства. Это понятно? Исходите из того, товарищ Зарубин, что наша страна непобедима... Мне докладывали, что вы довольно успешно работали во Франции, Германии, Китае. Нам нужно, чтобы вы не подвели нас и в Америке...

Сталин сделал многозначительную паузу и впился глазами в Зарубина. Наплевав на запрет, Василий Михайлович все же вскочил и, зачем-то сдернув очки, отрапортовал:

– Не подведу, товарищ Сталин!

– Я в вас верю, – с особой интонацией произнес Верховный. Помолчал. Глядя на трубку, зажатую в кулаке, неожиданно спросил:

– Вы много жили на Западе, товарищ Зарубин, знаете, чем дышат э т и... Что, сильно ругают меня т а м?.. Только не врите!

– Бывает, – не стал отрицать Зарубин.

А Сталин вдруг затронул совсем иную тему:

– Я слышал, вы с женой очень удачно дополняете друг друга в работе.

– Совершенно верно, товарищ Сталин, – вновь совсем по-солдафонски доложил Зарубин. Но, умница, тут же сменил интонацию. – Она удивительная женщина... Прирожденный агентурист, тонкий психолог. Я без нее как без рук... И как без жены, и как без сотрудницы...

– Знаю. Меня информировали. Едете с ней?

– Так точно, товарищ Сталин.

– Желаю успехов. Берегите жену. Вы свободны.

...Спускаясь по кремлевской лестнице, Зарубин, задержавшись на одной из площадок, снял очки и тщательно протер платком стекла (под строгим присмотром караульного). Мысленно улыбнулся – сталинская фраза: «Вы свободны» – показалась ему многозначительной. Зарубин умел сдерживать внешнее проявление чувств.

НЬЮ-ЙОРК, декабрь 1941

– Устраивайтесь поудобнее, Маргарита. Что будете, кофе, чай?

Елизавета Зарубина прекрасно знала о своих возможностях воздействия на людей. Ее спокойный, уверенный взгляд расслаблял собеседника (или собеседницу) и невольно заставлял подчиняться. Елизавета была элегантной женщиной с чертами классической красоты, натурой утонченной и широкой, она легко притягивала к себе людей, затягивая все новых агентов в свои сети, неузнаваемо меняя при необходимости и внешность, и манеры.

Дамы сидели в уютном кафе на Манхэттене. Со стороны они смотрелись очень эффектно. Елизавета Юльевна, как считали ее коллеги, в том числе и муж, действительно была блестящим агентуристом, обладала сверхъестественным чутьем на людей, выискивая в них не только скрытые пороки, но и нереализованные возможности, порой неизвестные самому человеку способности. Ее успехи объяснялись тем, что Зарубина никогда не нарушала золотого правила вербовщика: идя на контакт, нельзя отталкивать человека, даже если он (или она) ей малосимпатичен или даже омерзителен.

Жене сбежавшего в 1933 году из СССР крупного физика Георгия Гамова она добилась через Центр гарантий безопасности для ее родственников, оставшихся в Союзе в качестве заложников. Назойливому и жадному Соломону Гуркову, который здесь, в Америке, стал именовать себя Сол Юрок, требовалось содействие в беспрепятственном получении концертных площадок для Анны Павловой, Сергея Рахманинова, Федора Шаляпина и Яши Хейфеца... Им-пре-сарио... Одно слово: Юрок...

Она пристально смотрела на Маргариту, прикидывая, чем купить эту стерву. В том, что она именно стервочка, у Зарубиной не было ни малейших сомнений. Упреждающая информация из Москвы это полностью подтверждала. Главными ее слабостями наверняка были чрезмерное честолюбие и потребность в постоянном поклонении, восхищении, перманентное чувство влюбленности.

Девушка хотела респектабельного мужа. Получила. Девушка не хотела портить свою прелестную фигуру и отказалась иметь детей. Ее право. Мечтала заполучить в любовники такую уникальную личность, как Эйнштейн? И ведь все случилось!..

Марго сама хвасталась перед Лизой своими победами, не стесняясь в интимных подробностях. Все-таки «Вардо» (старый служебный псевдоним Зарубиной) потрясающе умела расположить людей к себе и разговорить их. Но когда Зарубиной потребовались прямые выходы на Оппенгеймера и других физиков-атомщиков, а Маргарита заупрямилась, пришлось применить элементарный шантаж:

– Откажешься, я не постесняюсь рассказать Сергею Тимофеевичу о твоих «платонических» отношениях с Эйнштейном.

Она знала, что ухватила за нужную ниточку, оборвать которую для Маргариты было слишком опасно. Сработало! Хотя «Вардо» прекрасно помнила и еще одно правило: агента ни в коем случае нельзя держать на принуждении и в страхе, по возможности их надо превращать во все понимающих союзников.

У Елизаветы Юльевны был замечательный послужной список. Вскоре после того, как она благополучно сдала в руки ОГПУ Якова Блюмкина, Горская довольно быстро нашла себе новую сердечную привязанность. И ее выбор пал на талантливого разведчика Василия Зарубина. В начале 30-х они с мужем очень продуктивно поработали в Китае, а потом в Финляндии. Затем Василию Зарубину поручили возглавить нелегальную резидентуру в Дании и Франции. Лиза, естественно, была рядом. Наконец, в 1934-м через Чехию супруги перебрались в Германию в качестве представителей американской кинокомпании. Здесь Зарубиным удалось восстановить утраченную агентурную сеть и даже расширить ее. Совершенно неожиданным их новым агентом стала жена помощника министра иностранных дел. Но самым ценным источником оказался Вилли Леман, один из ведущих сотрудников самой закрытой организации III рейха – гестапо.

Затем последовала краткосрочная командировка в США, во время которой Зарубины не могли не обратить внимания на салон Коненковых в Нью-Йорке. Тогда-то и произошло первое знакомство Елизаветы Юльевны с Маргаритой.

Вновь оказавшись вместе с мужем в Штатах в конце 1941 года, «Вардо» курировала политическую разведку. Один из руководителей внешней разведки искренне восхищался Зарубиной: «Когда в годы Великой Отечественной войны она работала уже в легальной резидентуре СССР в США, у нее на связи были 22 агента, в том числе наиболее ценные источники информации. И Лиза успевала регулярно проводить встречи со связниками в Вашингтоне, Нью-Йорке, Сан-Франциско и других городах Америки... Она могла свободно выдавать себя за американку, француженку или немку. А когда требовалось, превращалась в активистку сионистского движения. Она была обаятельная, артистичная, красивая женщина и выдающаяся разведчица».

Почти одновременно с Зарубиными в Нью-Йорк прибыл Леонид Квасников, назначенный заместителем резидента по научно-технической разведке.

* * *

Как ни кощунственно это звучит, но нападение Гитлера на Советскую Россию оказалось на руку Маргарите Коненковой – она оказалась в эпицентре американского бомонда. Хотя русская эмиграция в США по-разному восприняла начало войны Германии с Советским Союзом (например, семейство знаменитого авиаконструктора Игоря Сикорского откровенно симпатизировало нацистскому режиму), антифашистские настроения все же преобладали. На этой волне и возникло Американское Общество помощи России – American Society for Russian Relief Inc., активистами которого стали знаменитые Сергей Рахманинов, Михаил Чехов, Яша Хейфец, Ефрем Цимбалист, князья Павел Чавчавадзе и Сергей Голенищев-Кутузов, другие известные эмигранты. Сергей Коненков был избран членом Центрального совета. Маргарита Ивановна же стала исполнительным секретарем этого общества, и под ее командой оказалось несколько сот референтов, консультантов и порученцев. Как выяснилось позже, работа этой неоднозначной организации плотно курировалась многопрофильными специалистами с Лубянской площади. И именно через «Вардо»-Зарубину Маргарита получала инструкции по активизации работы Американского Общества помощи России. В целом за годы войны обществом было закуплено и переправлено в СССР медикаментов, зерна, военной техники, собрано одежды более чем на полмиллиарда долларов. Но активизация работы заключалась не только в стимуляции благотворительности.

Маргарита вела активную светскую жизнь, встречалась с видными американскими политиками, банкирами, промышленниками, научной и художественной интеллигенцией. Когда в 1943 году в США прибыли лидеры Еврейского Антифашистского Комитета (ЕАК), деятели советской культуры, знаменитый актер и режиссер Соломон Михоэлс и украинский еврейский поэт Ицик Фефер, именно мадам Коненковой доверили почетную миссию представлять жене американского президента Элеоноре Рузвельт гостей из СССР. Она же помогала организовывать их многомесячное пропагандистское турне по Соединенным Штатам.

В светлой голове Лизы Зарубиной родилась идея – пригласить гостей из Москвы от имени Американского комитета еврейских писателей, художников и ученых, который возглавлял... Альберт Эйнштейн. Зарубиной хотелось, чтобы это приглашение было направлено за подписью Оппенгеймера. Но Роберт благоразумно отказался, мол, он лишь рядовой член Комитета, вот если бы Эйнштейн... Присутствовавшая при встрече Коненкова заверила, что проблем не будет. Так и случилось. Мысль пригласить Соломона Михоэлса Эйнштейн бурно поддержал:

– Марго, вы здорово все придумали. Знаете, богатые американцы порой испытывают какой-то необъяснимый комплекс вины перед другими людьми. А так как благотворительность считается богоугодным делом, они тем самым как бы оправдываются, понимаешь?..

Официальную цель поездки представители ЕАК ни от кого не скрывали – сбор средств на закупку вооружения, продовольствия, медикаментов. Такая акция в глазах американцев выглядела совершенно естественной и благородной. Турне проходило с большим успехом.

Однако у организаторов и участников миссии были и иные, не афишируемые задачи. Накануне отъезда в Штаты членов делегации инструктировал сначала Молотов, как нарком иностранных дел, а затем Лаврентий Павлович Берия. Последнему больше всего хотелось превратить атмосферу официальной беседы в дружеский, доверительный разговор, свободный обмен мнениями. Неслышно появлявшийся в кабинете офицер-порученец Саркисов то и дело подливал гостям в рюмки коньяк и менял тарелки с бутербродами. А Берия между тем продолжал:

– На днях товарищ Сталин принимал академика Вернадского. Это был долгий и добрый разговор. Так вот, товарищ академик сообщил о существовании некой неформальной договоренности крупнейших физиков мира... Прямо масонская ложа какая-то... Так вот, на Западе все физики едины в том, что новое сверхоружие никоим образом не должно оказаться в руках нацистов. Монополия на такое страшное оружие принесет миру в дальнейшем скорее вред, чем пользу. Вы со мной согласны? Многие западные ученые убеждены, что нужно поделиться с нашими физиками теми или иными результатами своей, – он сделал многозначительную паузу, – секретной работы...

Вам, товарищи, важно повлиять на умы и чувства наших потенциальных американских друзей, убедить их не только в том, что в Советском Союзе нет никакого антисемитизма, но и в том, что именно СССР является надежным гарантом и защитником интересов евреев во всем мире и поэтому ему надо помогать всеми доступными средствами. Так почему бы не перебросить мосток через океан и не установить дружеский контакт между учеными, физиками двух стран – теоретиками и практиками – для обмена информацией?

Такая задача посланцам была вполне по плечу. Тем более имея такую мощную поддержку в лице председателя Американского комитета, который пригласил их в США, и его умелой помощницы, прелестницы Марго, о существовании которой они даже не догадывались...

Но все же сомнения и страхи оставались. «Не знаю, что делать, чтобы отделаться от гнетущего чувства, – буквально перед самой отправкой из Москвы Михоэлс писал своей жене Анастасии Потоцкой, которая находилась в эвакуации, в далеком Ташкенте. – Здесь выявилась картина весьма тяжелая и сложная той обстановки, в которой мне придется очутиться фактически одному... А сложность растет там с каждым днем. Придется нырять. Но ведь это не роль. Здесь провал немыслим – это значит провалить себя, обезглавить себя. Любимая, мне тяжело и тоскливо».

Только напрасно Соломон Михайлович рассчитывал, что т а м он окажется один. Советская резидентура в Штатах была довольно мощной и разветвленной. В Вашингтоне ею руководили секретарь советского посольства Василий Зарубин (под фамилией Зубилин) и его неизменная спутница Елизавета Юльевна, в Сан-Франциско вице-консул Григорий Хейфец (имевший зловещее кодовое имя Харон)... Они ни на минуту не выпускали из виду посланников Москвы и вовремя уберегали от ошибок.

Кроме того, особый повседневный присмотр за беспокойным Михоэлсом был поручен Феферу, с которым накануне поездки Берия имел отдельный, продолжительный и жесткий инструктаж. Ицик в тот вечер едва ли не во фрунт тянулся перед Лаврентием Павловичем, а потом, оказавшись наконец-то дома, напился, как простой хам. И долго, горько плакал: чувствительная, поэтическая все-таки душа. Но понапрасну он так уж горевал. И в Союзе писателей, и в ЕАК все прекрасно знали (или догадывались) о том, что Фефер прочно связан с НКВД, но не сторонились и ничего от него не скрывали, считая, что деятельность комиссариата так или иначе направлена на благо государства.

На митинг в Нью-Йорке с участием Михоэлса и Фефера, который был организован на стадионе Polo Grouds, пришло более 47 тысяч человек. После исполнения гимнов мудрый Соломон обратился ко всем присутствующим:

– Евреи! Как можете вы быть равнодушными, когда ваших братьев уничтожают и в любой момент каждому из вас может грозить эта участь!..

Рядом с Михоэлсом стояла большая коробка для сбора средств в помощь Советскому Союзу. Ее стали передавать по рядам. За несколько часов было собрано сто тысяч долларов (по тем временам огромная сумма), которые пошли на строительство госпиталя в Ленинграде.

Подобных встреч, митингов, благотворительных концертов было множество. «Послы ЕАК» только побывали в Филадельфии, Питтсбурге, Чикаго, Детройте, Бостоне, затем посетили Канаду и Мексику.

Неформальные контакты с научными кругами в Штатах гостям обеспечивала Маргарита Коненкова. Физики-евреи, находящиеся в близких отношениях с Эйнштейном, – Оппенгеймер, Ферми, Сцилард, супруги Розенберг – были очарованы общением с Соломоном Михоэлсом, проникаясь мыслью о том, что помогают не только союзнику в лице Советского Союза, но, прежде всего, евреям мира, чьему существованию угрожает гитлеризм. Альберт Эйнштейн предложил гостям из Советского Союза подумать об участии ЕАК в создании многотомного собрания документов о трагедии евреев Европы. Так родилась идея написания «Черной книги». Предисловие брался написать сам Эйнштейн. Но замысел остался неосуществленным. Хотя поначалу в Москве очень живо взялись за работу. Но увы... [2]

Замечательно убедительным и заманчивым выглядел пересказанный им сталинский план создания по окончании войны на Крымском полуострове еврейской социалистической республики. Мечты о «Калифорнии в Крыму» сладко кружили головы наивным ученым, которые блестяще разбирались в своих науках и мало что смыслили в головоломных хитросплетениях коварной геополитики товарища Сталина... Они даже видели президентом новой республики... Соломона Михоэлса. Да что там ученые, если даже такой прожженный политик и дипломат, как Аверелл Гарриман, безмятежно поверил в эту крымскую утопию и во время подготовки Ялтинской конференции открытым текстом спрашивал у своих советских коллег о том, как продвигаются дела с созданием еврейской крымской республики в связи с будущими американскими кредитами под этот проект. Но уже в ноябре 45-го, когда Гарриман через Молотова предложил Сталину продолжить обсуждение крымских перспектив, тот не пожелал тратить на пустую болтовню время и отказался принять посла США.

Итогом почти трехмесячной американской экспедиции Еврейского Антифашистского Комитета была внушительная сумма собранных в США благотворительных взносов – 16 миллионов долларов. Еще 15 миллионов ЕАК «заработал» в Англии и Канаде, миллион в Мексике, 750 тысяч в Палестине, находящейся под британским мандатом. Однако куда весомее был результат незримой работы делегации ЕАК по установлению контактов с ведущими научными силами Соединенных Штатов.

Оппенгеймер и Ферми отныне стали фигурировать в оперативных чекистских материалах как источники информации под оригинальными кодовыми именами – «Директор резервации», «Вексель», «Заяц», «Стар»...

МОСКВА, квартира академика П.Л.Капицы, июль 1944

Завершив свои «заокеанские гастроли», Соломон Михайлович вернулся в Москву и был несказанно рад получить приглашение на золотой юбилей своего друга Петра Леонидовича Капицы.

Поднимая заздравный бокал в честь юбиляра, Михоэлс, разумеется, не мог не поактерствовать:

– Дорогой Петр Леонидович! Моя жена всегда говорит... – он сделал паузу, которой бы аплодировал сам Станиславский. – Так вот, моя жена говорит, что никогда не надо пить всю рюмку разом. Если пить ее глотками, то в одной рюмке можно уложить несколько тостов. А кстати подумать и поговорить. Поэтому разрешите мне разделить этот бокал на три глотка и три тоста. О ваших научных достижениях я скажу позже... Я начну прежде всего с того, что выпью за вас, Петр Леонидович, за воинствующего гуманиста. Я никогда не забуду ваше замечательное выступление на антифашистском митинге, бесконечно перед вами в долгу, и хотя я немало сил положил для того, чтобы развеять версии о том, что вы – еврей, и добился своей цели, остаюсь вашим должником. Счет, предъявленный вами, – спектакль «Гамлет» на русском языке, – оплачу.

Гости зааплодировали.

– Второй мой тост идет из глубины моих собственных недавних переживаний. Дорогой Петр Леонидович, по опыту своему говорю вам: из-за пятидесяти лет не грустите. Выпьем лучше за то, что настоящая молодость приходит с годами. И наконец, третий мой глоток – просьба! Дорогой Петр Леонидович, это касается ваших замечательных трудов в области физики, ваших поистине неповторимых достижений. Пожалуйста, создавайте тяжелую воду, переводите жидкость в газ, а твердое тело – во что хотите, только оставьте нам нормальные спиртные напитки!

После отшумевших оваций друзья нашли возможность уединиться. Они сидели в кабинете академика и потягивали армянский коньяк, плотно затворив двери. Капицу, конечно, крайне интересовала поездка Михоэлса в Америку, встречи с Эйнштейном и другими физиками.

Рассказывая о своих впечатлениях, Соломон Михайлович рассыпал комплименты Альберту Эйнштейну, но в то же время говорил о том, что ему не очень понравилась опека, которую взяла над ним наша с вами, Петр Леонидович, соотечественница, мадам Коненкова. Ласковая и жесткая...

– Лаврентию Павловичу вы, конечно, об этом рассказывали?

– Ну а как иначе?!.

Помолчав, Михоэлс сказал:

– Вы знаете, когда я заявил, что в СССР антисемитизма нет, Эйнштейн грустно улыбнулся и заметил: «Этого не может быть. Антисемитизм – тень еврейского народа...» И еще, знаете, у меня там вырвалась одна фраза, а Фефер ее наверняка записал и передал куда следует.

– И что за фраза? – заинтересовался Капица.

– На одном из приемов я ляпнул примерно следующее: «У еврейской культуры в России нет будущего. Сейчас нелегко, но будет еще хуже. Мне многое известно, а еще больше я предвижу». Кто меня за язык тянул?..

– Да не переживайте вы так, Соломон Михайлович, – стал успокаивать Михоэлса академик. – Я сам себе иной раз такое заверну! Надеюсь, и вас гроза минует. А с кем еще виделись там, в Америке?

– О, знакомств было великое множество, практически каждый день новые встречи. Познакомился с такими замечательными людьми. Один Эйнштейн – это же целая планета... А Чарли Чаплин, Фейхтвангер, Марк Шагал, Манн, Драйзер?.. Все не перечесть. Впечатлений на всю жизнь хватит...

НЬЮ-ЙОРК

В 1942–1943 годах атомная тематика выходит на первый план в деятельности советской разведки в Америке. Уже 27 марта 1942 года резиденту Зарубину по совсекретной почте поступает директивное письмо от 1-го Управления НКВД СССР: «Над проблемой урана-235 и использования его для изготовления бомб огромной разрушительной силы очень усиленно работают в Англии, Германии и США. По-видимому, проблема близка к практическому разрешению. Этим необходимо заняться со всей серьезностью...»

В сентябре того же года Сталин подписал особо секретное распоряжение «Об организации работ по урану», в соответствии с которым была активизирована вся закордонная агентура. Дружеские отношения, которые установились между Елизаветой Зарубиной и Маргаритой Коненковой, тому в немалой степени способствовали.

Много лет спустя даже генерал-лейтенант КГБ Павел Судоплатов в своих мемуарах подтверждал, что главным направлением заокеанской резидентуры в годы войны было именно атомное, и как раз с этой целью «жена скульптора Коненкова, наш проверенный агент, сблизилась с физиками Оппенгеймером и Эйнштейном». Но если с последним «сближение» можно было понимать однозначно, то с Оппенгеймером задача представлялась куда более проблематичной.

Во-первых, Марго смущало, что Роберт в отличие от Эйнштейна оказался абсолютным подкаблучником и во всем полагался исключительно на мнение своей благоверной. Во-вторых, он много болтал, без устали демонстрируя кому ни попадя свои наивные прокоммунистические взгляды, тем самым зарабатывая себе не самую лучшую репутацию в американском обществе. Это было серьезной помехой, вздумай они его завербовать. Оппи на следующий же день выдал бы себя с потрохами, заявив какую-нибудь очередную антиимпериалистическую чушь.

Выслушав взволнованный монолог своей подопечной, Зарубина попыталась мягко развеять ее сомнения:

– Пойми, Марго, то, что Оппенгеймер не поддается на твои чары и по уши влюблен в свою жену, – отнюдь не недостаток. Скорее это подсказка нам, как следует действовать. Именно через Китти...

Москва быстро санкционировала скорректированный план Зарубиных и Марго в отношении работы с Оппенгеймером, и им удалось уговорить научного руководителя «Манхэттенского проекта» отказаться от демонстрации своих левых идей, вести себя умеренно и лояльно, убеждая ученого, что куда большую пользу служению коммунизму и борьбе с фашизмом он принесет, если примет на работу в свою лабораторию некоторых молодых талантливых физиков. После мучительных раздумий и долгих разговоров с женой Оппенгеймер согласился с этими доводами. Обнародованная им позиция позволила руководителю проекта генералу Гровсу дать директивное распоряжение Военному департаменту Главного управления инженерных войск: «В соответствии с моим устными указаниями от 15 июля (1943 г. – Ю.С.) желательно, чтобы допуск к работе Юлиусу Роберту Оппенгеймеру был выдан без задержек, независимо от той информации, которой вы располагаете. Оппенгеймер абсолютно необходим для проекта».

Что касается привлечения к работе над проектом молодых физиков-антифашистов, то наиболее яркой фигурой здесь, безусловно, является физик Клаус Фукс. Еще учась в Лейпцигском университете, Клаус вступил в коммунистическую партию Германии. С приходом к власти фашистов Фукс бежал в Англию. По рекомендации знаменитого ученого Макса Борна талантливый физик попал в секретную группу, которая работала над программой «Тьюб Аллой» – «Трубный сплав» – по производству урановой бомбы. В конце 1941 года Фукс по собственной инициативе вышел на советскую резидентуру и стал снабжать ее сверхсекретными данными проекта, объясняя свой шаг тем, что Англия и США предают интересы союзников и делают атомную бомбу втайне от Советского Союза. Он был идеальным аналитиком и при работе над английским проектом решил несколько кардинальных математических задач.

В конце 1943 года для усиления проекта «Манхэттен» к Оппенгеймеру должна была быть направлена английская научная миссия. Фукс тут же проинформировал об этом своих советских друзей в Лондоне. Оттуда «молния» полетела в Москву, и уже Центр выдал срочное задание своей нью-йоркской резидентуре.

Новые русские подруги Китти Оппенгеймер – Лиза и Марго – рассыпались в комплиментах возможному будущему сотруднику Оппенгеймера Клаусу Фуксу. Талантливый физик. Антифашист, беженец из Германии, приговоренный штурмовиками к смерти. Покоренный этими аргументами, изложенными ему Китти, Оппенгеймер активно стал ходатайствовать о включении Фукса в состав делегации английских ученых. Кстати, в ходе совместной работы научный руководитель проекта ни разу не пожалел, что остановил свой выбор на этом даровитом теоретике. Фукс стал заниматься вопросами производства методом газовой диффузии урана-235.

Карьера Фукса стремительно шла в гору, и вскоре он попал в самую сердцевину «Манхэттена».

...Однажды, угощая Марго изумительным колумбийским кофе, Китти пожаловалась подруге, что в последнее время ее Бобби сам не свой из-за постоянных стычек с Теллером, который возглавлял группу теоретиков. Причем главным образом эти конфликты происходили не на сугубо производственной почве, а на и д е й н о й.

– Ты меня понимаешь?.. Ты же знаешь, Марго, какие взгляды мы с Оппи исповедуем. А Теллер – просто патологический антикоммунист. В общем, с ним пришлось расстаться. И Роберт теперь места себе не находит, ему срочно нужен новый руководитель группы...

– А чем плох Фукс? – тут же закинула удочку Маргарита, помня, что Оппенгеймер как-то в домашнем застолье похвально отозвался о теоретических разработках Клауса, не вдаваясь в подробности.

– Да, действительно... – задумалась Китти. – Может быть, ты и права...

Вскоре в теоретическом отделе в Лос-Аламосе, а позже в Центре фундаментальных исследований появился новый сотрудник, а позже и руководитель группы теоретиков Клаус Фукс, получивший неограниченный доступ буквально ко всем важнейшим секретам проекта.

Хотя сделать это было очень непросто. Служба безопасности «Манхэттенской программы» собирала подробнейшую информацию обо всех сотрудниках лаборатории, их прошлом и настоящем, о личной жизни и политических пристрастиях. На улице, в магазине, в ресторане, в гостях у приятеля участники проекта постоянно ощущали за спиной дыхание «топтунов». Их письма вскрывались, телефонные разговоры прослушивались. В служебных помещениях, в квартирах стояли «жучки».

Бригадный генерал Гровс не отрицал: «При приеме на работу мы делали все возможное, чтобы установить, не было ли в прошлом нанимаемого лица чего-нибудь такого, что могло превратить его в источник опасности... В работах проекта было занято некоторое количество иностранцев, несмотря на то что достоверную информацию о прошлом их было невозможно получить. Некоторые из них эмигрировали из стран, с которыми мы вели войну, или из стран, где господствовал режим, которого они не смогли вынести... Несмотря на всю серьезность... находились «критики», которым доставляло удовольствие разглагольствовать о наших якобы гестаповских методах работы...»