Фантастическое путешествие II

— Пойдемте, мне приказали показать вам корабль, — сказала Калныня.

— Корабль? Так вы это уже давно планировали? И у вас было время на его постройку?

— Не пугайтесь, не для изучения мозга Шапирова изнутри. Все совсем не так. Корабль предназначался для других, более простых целей, но им единственным мы можем сейчас воспользоваться. Пойдемте, Альберт. Наталья считает, что вы поступите мудро, если прямо сейчас познакомитесь с кораблем, почувствуете его изнутри. Возможно, вполне земное назначение этого аппарата примирит вас с поставленной задачей.

Моррисон откинулся на спинку стула.

— Зачем мне его сейчас видеть? Неужели нельзя дать время свыкнуться сначала с мыслью о предстоящем?

— Но это же глупо, Альберт. Чем дольше вы будете сидеть в этой комнате и предаваться мрачным размышлениям, тем больше будете чувствовать неуверенность. Кроме того, у нас совсем не осталось времени. Как долго еще мы можем наблюдать разрушение организма Шапирова и позволять постепенно отмирать его мозгу и мыслям? Корабль должен отправиться в «путешествие» завтра утром.

— Завтра утром, — пробормотал Моррисон. В горле у него пересохло. Он глупо уставился на часы.

— У вас еще достаточно времени, но теперь мы будем вести для вас обратный отсчет, поэтому вовсе не обязательно смотреть на часы. Завтра корабль войдет в тело. И вы будете на его борту.

Она вдруг, без предупреждения, залепила ему пощечину. А потом сказала:

— У вас глаза начали закатываться. Вы что, хотели упасть в обморок?

Моррисон потер щеку, морщась от боли.

— Ничего я не хотел, — пробормотал он. — Но вполне мог лишиться чувств. Неужели вы не знаете более осторожного способа сообщения новостей?

— А неужели это вас шокировало после того, как вы сами дали согласие на минимизацию, прекрасно понимая, что времени у нас в обрез? — Она решительно повела рукой. — Ну, а теперь пойдемте.

И Моррисон, продолжая потирать щеку, кипя от ярости и унижения, последовал за ней.

28.

Они снова оказались в зоне. Здесь кипела работа. Каждый был занят своим делом, не обращая внимания на работающего рядом. Калныня шествовала гордо, как бы в ореоле аристократизма. Такая походка появляется автоматически, если человек пользуется всеобщим уважением.

Она обращала на себя внимание непроизвольно. Моррисон замечал (не отнимая руку от щеки, которая все еще горела), что все, кто встречался на их пути, почтительно опускали головы и делали шаг в сторону, чтобы даже случайно не задеть ее платья. Моррисона, наоборот, как будто не замечали.

Они шли все дальше и дальше, из одной комнаты в другую, и везде его преследовало ощущение рвущейся наружу энергии.

Калныня, по-видимому, испытывала сходное чувство. К тому же, она ориентировалась в происходящем, поэтому и прошептала Моррисону с явной гордостью:

— Вся энергия, используемая здесь, поступает с космической солнечной станции...

А потом они оказались там. Моррисон не сразу понял, что это именно то, к чему они шли. Они стояли в небольшой комнате. Находившийся здесь объект не впечатлил его своими размерами. Но Моррисон сразу понял, что перед ним произведение искусства, чудо технической мысли. Это был обтекаемый аппарат, размерами чуть больше автомобиля, но короче вытянутого лимузина, хотя и выше. Но самое любопытное — он был прозрачным!

Моррисону тут же захотелось подойти и потрогать его. Поверхность корабля не была холодной. Гладкая и как будто влажная на ощупь, она при этом оставалась совершенно сухой. Он повел еще раз кончиками пальцев по поверхности. Она показалась слегка липкой, но пальцы не оставили на ней никаких следов. Поддавшись искушению, он даже подышал на нее. Образовавшееся влажное пятно быстро исчезло.

— Это пластик, — заметила Калныня, — но я не знаю составляющих материала. Знаю только, что он прочнее стали, плотнее и с повышенными противоударными качествами на единицу массы.

— Наверно, на единицу веса? — поправил ее Моррисон, любопытство исследователя оттеснило на время тревогу. — Но пластмасса такой же плотности, как сталь, не может обладать такой же прочностью. Исходя из разницы объема.

— Вы правы. Но там, куда мы отправляемся, — улыбнулась Калныня, — не будет разницы в давлении внутри и снаружи. Там не будет метеоритов и даже космической пыли, от которой надо защищаться. Мы просто будем двигаться сквозь мягкое клеточное вещество. И этот прозрачный материал — вполне подходящая защита. Он такой легкий, что, если попробовать, можно легко его поднять. А это в нашем случае самое важное. Как вы понимаете, мы должны снизить массу до минимума. Ведь каждый лишний килограмм во время минимизации требует дополнительного количества энергии и выделяет большее количество тепла при деминимизации.

— А сколько человек он вмещает? — поинтересовался Моррисон, заглядывая внутрь.

— Он кажется очень компактным, но рассчитан на шестерых. Нас будет пятеро. Кроме того, в кабине размещено неслыханное количество разных приспособлений. Конечно, нам хотелось бы иметь больше. В наши первоначальные планы входило... Впрочем, что мы можем поделать? Вечно должны экономить. Даже там, где это недопустимо.

Моррисон воскликнул, охваченный новым порывом беспокойства:

— И на чем же вам пришлось сэкономить? Будет ли в нем все соответствовать заданным параметрам?

— Уверяю вас, что все в порядке.

Ее лицо пылало. Расставшись на время со своей постоянно неприступной меланхолией, Калныня выглядела обворожительно.

— Все проверялось неисчислимое количество раз и в отдельности, и в системе. Невозможно, конечно, свести риск до абсолютного нуля, но мы надеемся, что нам удалось приблизиться к нулю. И в этом корабле нет фактически ни одной металлической детали. Все внутренние приспособления, включая микропроцессоры, световоды и соединения Мануильского, весят не более пяти килограммов. Поэтому-то нам и удалось сделать его таким компактным. Да и вообще, путешествия в микрокосм длятся всего несколько часов, поэтому нет необходимости оборудовать спальные места, велоэргометры, отсеки для запасов пищи и воздуха. Ничего — кроме простейших отстойников для нужд экипажа и тому подобного.

— Кто будет управлять полетом?

— Аркадий.

— Аркадий Дежнев?

— Чему вы удивляетесь?

— Да, действительно. Полагаю, он достаточно квалифицирован.

— Даже более чем. Он готовил все инженерные разработки, и в своем деле просто гений. Не следует судить о нем по тому, что он говорит. Да вам пришлось это испытать и на себе. Неужели вы думаете, что мы стали бы терпеть его дубовый юмор и чванство, не будь он в чем-то гением? Он проектировал этот аппарат до последней детали. Им придумана дюжина всяческих способов снижения массы. В Штатах, замечу, пока ничего подобного нет.

Моррисон жестко отрезал:

— Мне не представлялось случая узнать, какими аппаратами Штаты располагают, а какими нет.

— Уверена, что таких нет. Дежнев необычный человек еще и потому, что всю жизнь пытается представить . себя неотесанным мужланом. Он — потомок Семена Ивановича Дежнева. Полагаю, вы слышали о таком?

Моррисон покачал отрицательно головой.

— В самом деле? — от голоса Калныни повеяло холодом. — Он — единственный известный исследователь времен Петра Великого, обследовавший каждый сантиметр Восточной Сибири и открывший пролив между Сибирью и Северной Америкой за несколько десятилетий до Витуса Беринга, этого датчанина, служившего у русских и открывшего Берингов пролив. А вы не знаете, кто такой Дежнев! Это вполне по-американски. Зачем о нем знать, раз он не с Запада.

— Не ищите амбиций во всем, Софья. Я не занимался географическими открытиями. Я даже не знаю многих американских исследователей, и вы, думаю, тоже ничего о них не слышали.

Он погрозил ей пальцем, вдруг снова вспомнил о пощечине и потер ушибленное место.

— Вот так-то. Вы придираетесь ко мне из-за не относящихся к делу мелочей, заставляя меня краснеть, а сами злорадствуете.

— Семен Дежнев был великим исследователем, и его никак не назовешь «мелочью».

— Охотно это признаю. Рад, что узнал о нем, и восхищаюсь его достижениями. Но все же не считаю, что моя дремучесть — подходящий повод для советско-американских разногласий. Имейте совесть!

Калныня опустила на секунду глаза. Потом, как бы вспомнив о чем-то, подняла их и посмотрела на его краснеющую щеку. «Может, там синяк?» — подумал Моррисон. Софья решила извиниться.

— Извините, что ударила вас, Альберт. Я слегка не рассчитала, но мне очень не хотелось, чтобы вы упали в обморок. Я тогда чувствовала, что у меня не хватит силы и терпения возиться с бездыханным американцем. Простите за неправедный гнев.

— Уверен, что вы не хотели ничего плохого, но все же удар мог быть и полегче. Ну что делать, принимаю извинения.

— Тогда прошу в корабль.

Моррисон попытался улыбнуться. В некотором смысле с Калныней общаться было легче, чем с Дежневым, Коневым и тем более Барановой. Симпатичная женщина, довольно молодая, может рассеять тревоги мужчины быстрее, чем любое другое средство. Он пошутил:

— Вы не боитесь, что я там что-либо сломаю.

Калныня задержалась.

— Вообще го нет. Мне кажется, что вы уважительно относи гесь к предмету, предназначенному для научных исследований, и постараетесь не причинить ему никакого вреда. Но хочу, чтобы вы знали, Альберт, и >то серьезно, что в Советском Союзе суровые законы. Любое неловкое обращение с приборами приведет в действие систему сигнализации, и через секунду здесь будут все охранники. У нас есть, конечно, санкции и против блюстителей порядка, например, избивающих задержанных. Но вы, понимаете, что они могут в порыве рвения потерять контроль над собой. Так что, пожалуйста, не пытайтесь даже прикасаться к чему-нибудь.

Положив руку на корпус, она, видимо, нажала на какую-то кнопку. Овальная дверь открылась. (Дверь казалась двойной, но была ли она герметичной?)

Вход оказался низким, и Калныне пришлось пригнуться. Она протянула руку Моррисону:

— Осторожнее, Альберт.

Моррисон не только нагнулся, но и протискивался боком.

Оказавшись внутри корабля, он обнаружил, что не может выпрямиться в полный рост. Слегка ударившись головой, в замешательстве посмотрел на потолок,

Калныня заметила:

— Большую часть работы нам придется выполнять сидя, поэтому не думайте о потолке.

— Думаю, страдающие клаустрофобией пришли бы в восторг.

— Надеюсь, вы не страдаете клаустрофобией?

— Нет.

Калныня вздохнула с облегчением:

— Вот и хорошо. Здесь тесновато, но пришлось сэкономить на комфорте. Так о чем вам рассказать?

Моррисон огляделся. В корабле было шесть мест, по два сиденья в ряд. Он сел на ближайшее к двери.

— Оно не слишком-то просторное.

— Да, — согласилась Калныня. — Тяжеловес в нем вряд ли разместится.

Моррисон заметил:

— Очевидно, корабль был построен задолго до того, как Шапиров оказался в коме?

— Вы правы. Мы планировали проводить эксперименты по минимизации живой материи еще долгое время. В этом была необходимость, ведь мы собирались заняться биологическим аспектом минимизации. Естественно, хотели начать работать с животными и наблюдать за изменениями в их системе кровообращения. Для этого и построили корабль. Никто не мог и предположить, что ко времени первого микропутешествия объектом изучения станет не вообще человек, а сам Шапиров.

Моррисон продолжал изучать корабль. Стены казались голыми. Трудно было различить какие-либо приборы и приспособления, потому что они тоже были прозрачными и располагались на такой же прозрачной поверхности. Кроме того, они уже были как бы минимизированы.

Он продолжал спрашивать:

— Вы сказали, нас на борту будет пятеро: вы, я, Баранова, Конев и Дежнев?

— Так точно.

— И какая у каждого роль?

— Аркадий будет управлять кораблем. Нет сомнения, это его дело. Корабль — детище его ума и рук. Его место впереди слева. Справа от него — другой мужчина, у которого будет точная карта нейропроводящей системы шапировского мозга. Он будет выполнять роль штурмана. Я буду сидеть за Аркадием и контролировать систему улавливания электромагнитных колебаний за пределами корабля.

— Систему улавливания электромагнитных колебаний? А для чего она?

— Дорогой Альберт, вы различаете объекты благодаря отражающемуся от них свету, собака различает предметы по запаху, а молекулы различают друг друга по электромагнитным колебаниям. А поскольку мы собираемся прокладывать путь как минимизированное тело среди молекул, то нам понадобится эта система, чтобы они отнеслись к нам дружелюбно.

— Звучит уж больно сложно.

— Так и есть на самом деле. Я занимаюсь этим всю жизнь. Наталья будет сидеть за мной. На ней функции командира корабля. Она будет принимать решения.

— Решения какого рода?

— Какого только понадобятся. Вы же понимаете, что их нельзя предугадать заранее. Вы будете сидеть справа от меня.

Моррисон приподнялся, пытаясь протолкнуться по узкому проходу возле двери, и откинул для этого одно из кресел. Выходит, он сидел на месте Конева, а теперь перебрался на свое. Сердце его сильно забилось, как только он представил себя на этом месте утром, когда они начнут эксперимент.

Он заговорил, голос его прозвучал глухо:

— Пока только один человек — Юрий Конев — был минимизирован без каких-либо последствий...

— Вы правы.

— А он докладывал, что не испытывал никакого дискомфорта, недомогания или, возможно, умственного расстройства?

— Ни о чем таком он не докладывал.

— А может быть, он вообще не любит жаловаться? Возможно, это казалось ему недостойным героя советской науки?

— Не говорите ерунды. Мы вовсе не герои советской науки. А уж тот, о ком вы говорите, и подавно. Мы простые люди, но при этом ученые, и если бы какой-нибудь дискомфорт имел место, он описал бы его во всех деталях, чтобы при дальнейшем усовершенствовании процесса постараться от него избавиться. Скрывать что-либо настоящему ученому не подобает. Это не согласуется с этикой и, кроме того, опасно. Или вам это, как ученому, не известно?

— Да, но могут быть индивидуальные особенности. Юрий Конев вышел из всего этого невредимым. А Петр Шапиров — нет.

— Индивидуальные особенности здесь ни при чем,— терпеливо возразила Калныня.

— Но ведь мы не можем это однозначно утверждать, не так ли?

— Судите по себе, Альберт. Неужели вы думаете, что мы начнем опыт, не проведя контрольного испытания — без человека и с человеком на борту? Корабль уже минимизировали пустым прошлой ночью. Не намного, конечно, но вполне достаточно, чтобы проверить, что все нормально.

Моррисон попытался рывком подняться: