Помоги проекту - поделись книгой:
— Да, удивлен, но я принимаю ваши условия и ловлю вас на слове. Так когда же я смогу улететь?
— Как только договоримся о том, что мы расскажем остальному миру об этой истории.
— В чем проблема? Расскажите правду.
— Это будет несколько затруднительно, Альберт. Мы поставим в одно неловкое положение наше правительство, которому придется отрицать свою причастность к этому делу. Мне предстоят потом серьезные неприятности. И неразумно с вашей стороны предполагать, что я пойду на такое.
— Какую же легенду выдумаете вы?
— Что вы прибыли сюда, к нам, по своей воле, из желания помочь нам в осуществлении проекта.
Моррисон неистово замотал головой:
— Мне это принесет такие же неприятности, как и вам признание в моем похищении. Возможно, времена сейчас и новые, но старые привычки живучи в сердцах американского обывателя. И американская общественность с большим недоверием отнесется к американскому ученому, отправившемуся на помощь Советскому Союзу. Старая конкуренция сохраняется, и мне боязно за свою репутацию.
— То, что вы сказали, не лишено логики, — согласилась Баранова, — но, с моей точки зрения, пусть уж лучше проблемы будут у вас, а не у меня.
— Ну, этого-то я не допущу... Неужели вы предполагаете, что это удержит меня и я не выложу всей правды с мельчайшими подробностями?
— Альберт, — спокойно заметила Баранова, — неужели вы думаете, что кто-то вам поверит?
— Конечно. Американскому правительству известно, что вы уже просили меня приехать в Союз, но я отказался. И поэтому вам пришлось меня выкрасть.
— Боюсь, что такой расклад не устроит американское правительство. Неужели оно признает, что советским спецслужбам удалось утащить американца из комфортабельного номера отеля, провести его через полмира, в то время как силы американской безопасности совершенно об этом не ведали? Учитывая современную техническую оснащенность, которой вы так гордитесь, кое у кого могут зародиться подозрения в некомпетентности или предательстве каких-то подразделений разведки. Думаю, что американское правительство предпочтет согласиться с вашим «добровольным» приездом в Союз. Кроме того, оно ведь и вправду хотело, чтобы вы добровольно съездили в Союз, не так ли?
Моррисон промолчал.
А Баранова продолжала:
— Именно хотело. Они хотели, чтобы вы как можно больше узнали о минимизации. А вы собираетесь поведать, что отказались принять участие в эксперименте. Вы сможете доложить только об эксперименте с кроликом, который они сочтут обычным мошенничеством с нашей стороны. И решат, что мы просто ловко вас провели. А вы, таким образом, не смогли выполнить их задание. И посчитают, что вовсе не обязаны вас выручать.
Моррисон подумал и сказал:
— Вы действительно собираетесь выставить меня шпионом и предателем? В этом и заключается ваш «следующий шаг»?
— Не совсем, Альберт. Мы честно расскажем все, что можем. В действительности, нам бы хотелось защитить вас, несмотря на то, что вы не сделали никаких встречных шагов, чтобы обезопасить нас. Мы объясним всем, что наш великий ученый Петр Шапиров находится в коме, что незадолго до этого несчастья он высоко оценивал ваши нейрофизические теории. После этого мы позвонили вам и попросили, на основе ваших исследований, попытаться вывести его из этого состояния. Вы не станете возражать против этого? И вы будете выглядеть в глазах мировой общественности, как великий гуманист. Ваше правительство, в свою очередь, постарается закрепить свое мнение о вас. Это спасет их от скандала, так же как, впрочем, и наше правительство. И все это будет почти правдой.
— А что вы будете говорить о минимизации?
— Здесь нам придется избегать честных признаний. Мы просто не станем о ней упоминать.
— Но как вы удержите от честных заявлений меня?
— А мы и не станем. Вам просто никто не поверит. Вы сами не допускали возможность минимизации до тех пор, пока не увидели все своими глазами. А вашему правительству также не хочется распространяться о достижениях Советского Союза в этой области. Они не станут будоражить американскую общественность, пока не получат неопровержимых доказательств. А еще лучше, если и сами добьются к тому времени определенных успехов в этом вопросе. Теперь о вас, Альберт. Мы придумаем для вас безобидную легенду. В ней ни слова не будет о минимизации. Это позволит избежать неприятностей и вашей стране и нашей и освободит вас от всяких подозрений в предательстве. Вы удовлетворены?
Моррисон в нерешительности смотрел на Баранову, теребя редкие, песочного цвета волосы, пока они не стали торчать во все стороны.
— Но как вы объясните причину, по которой отослали меня назад? Ее ведь тоже придется обосновать. Вы, наверняка, не сможете сказать, что Шапиров выздоровел с моей помощью, пока он действительно не выздоровеет, это ведь придется доказать... Вам также не удастся объявить, что он умер до моего приезда. Да и вообще... До тех пор, пока он действительно не умрет. В противном случае придется объяснять, как он оказался в коме и почему до сих пор в ней находится, или же вышел из нее. Не сможете же вы скрывать сложившуюся ситуацию вечно?
— Это как раз та проблема, которая мучает нас, Альберт. Только такой умный человек, как вы, сумел ее разглядеть. Подумайте, мы отсылаем вас всего через пару дней после вашего приезда. Но почему?
Логика подсказывает единственную причину: вы — шарлатан. Мы возлагали на вас большие надежды. Но, доставив сюда, очень быстро раскусили, что все ваши исследований — чистой воды «липа». Мы горько разочарованы и решили отправить вас назад. Вреда вам от этого большого не будет, Альберт. Быть шарлатаном все же выгоднее, чем шпионом.
— Не играйте в святую невинность, Наталья. Вы не сможете этого сделать.
Моррисон побелел от ярости.
— Но это звучит правдоподобно, не так ли? Ваши научные мэтры не принимают вас всерьез. Они потешаются над вашими идеями. Они согласятся с нами, что все ваши предположения — просто выдумки и шарлатанство. Конечно, нам придется испытать некоторую неловкость за то, что мы оказались такими легковерными и отнеслись к вам серьезно. Но ведь это благодаря высокой оценке вас Шапировым. А он — чего мы не могли знать — был на грани удара и полного умственного расстройства. Поэтому вряд ли стоит обвинять его за безумное восхищение вами.
У Моррисона задрожали губы:
— Но вы не смеете выставлять меня клоуном! Вы не имеете права подрывать мою репутацию таким образом!
— О какой репутации вы говорите, Альберт? Ваша жена бросила вас. Некоторые думают, что последней каплей, переполнившей чашу ее терпения, была загубленная из-за ваших бредовых идей карьера. Мы знаем также, что контракт с вами не возобновлен и вам не удалось пока подыскать себе путное место. В любом случае, на вас, как на ученом, поставлен крест. И наша история только подтвердит сложившееся о вас мнение. Возможно, вам удастся найти другой способ существования, не связанный с наукой. Да вам так и так пришлось бы искать его, даже если бы не произошло всего этого. Вот такие-то дела...
— Но ведь вы врете! И прекрасно знаете, что врете, Наталья. Как это сообразуется с вашим кодексом чести? Может ли уважающий себя ученый проделывать такое со своим же братом — ученым?
— Вчера вас не тронули наши абстрактные рассуждения, Альберт. Сегодня ваши оставили меня равнодушной полностью.
— Придет день, и другие ученые докажут правильность моих предположений. Как вы тогда будете себя чувствовать?
— Ну, мы все можем и не дожить до того дня. Вы же прекрасно знаете, как это бывает. Франца Антона Месмера, первооткрывателя гипноза, обозвали мошенником и шарлатаном. Когда потом Джеймс Брайд дал еще одно обоснование гипнозу, то все лавры достались ему. Месмера так и продолжали считать мошенником и шарлатаном. Да и вообще, так ли уж мы не правы, называя вас шарлатаном?
— А вы сомневаетесь?
— Давайте поразмышляем вообще. Почему вы отказываетесь от участия в эксперименте, который помог бы вам утвердиться в своих исследованиях и расширил бы ваши познания о мозге во всех его аспектах? Причиной такого отказа может служить только ваша же неуверенность в реальности ваших же идей. От них может отказываться только дурак или мошенник. А может быть, вы являетесь и тем и другим одновременно и не хотите, чтобы во время эксперимента мы утвердились в своих подозрениях?
— Не говорите глупостей.
— Неужели вы думаете, мы верим, что вы не хотите минимизироваться просто из страха? Что вы отказываетесь от шанса получить известность, славу и доказательства своей правоты после стольких лет презрения и унижений лишь из-за сиюминутного страха? Разве вам все это к лицу, Альберт? Это лишний раз доказывает: вы — мошенник, и мы без промедления раструбим об этом всему миру.
— Американцы не станут верить советским бредням о соотечественнике-ученом.
— О, Альберт! Они непременно поверят. После того, как мы вас отпустим и объясним что к чему, это обязательно появится во всех американских газетах. Они будут заполнены статьями о вас. У вас же самая предприимчивая пресса в свободном мире. Вы же так любите повторять, что они живут по своим собственным законам. Они так собой гордятся и никогда не упустят момента покрасоваться перед нашей более консервативной прессой. О, они так раздуют эту историю: «Американский жулик надул тупых русских»! Я уже вижу, как ваши газеты пестрят этими заголовками. А ведь, Альберт, вы можете заработать хорошие деньги, читая лекции на эту тему. Допустим, такие: «Как я уделал этих сопляков». Потом вы перескажете эти нелепицы, в которых пытались нас убедить, пока вас самих не раскусили. И публика будет смеяться до припадков, до исступления...
Моррисон проговорил полушепотом:
— Наталья, почему вы хотите сделать подобное со мной?
— Я? Разве это я? Вы сами добиваетесь этого. Вы хотите уехать домой. Поскольку нам не удалось убедить вас поверить в минимизацию, нам ничего не остается, как согласиться на ваш отъезд. Ну, а за этим логически следуют все те шаги, которые мы вынуждены будем предпринять.
— Я не могу вернуться домой на таких условиях. Я — не самоубийца.
— А кого это волнует, Альберт? Равнодушную к вам жену? Ваших детей, которые не хотят больше знать отца и могут даже поменять свою фамилию? Ваш университет, из которого вас выгнали? Ваших коллег, которые потешались над вами? Ваше правительство, которое забыло о вас думать? Наберитесь мужества и признайте, что никому до вас нет дела. Сначала всеобщий хохот страны, а через некоторое время вас оставят в покое и забудут навсегда. А когда вы умрете, вам не напишут некролога. Разве что какая-нибудь заштатная газетенка вытащит напоследок этот старый анекдот, как последний плевок на вашу могилу.
Моррисон покачал головой и произнес тихо:
— Я не могу поехать домой.
— Но вам придется. Мы не можем оставить вас, коль вы не хотите нам помочь.
— Но я не могу вернуться домой на ваших условиях.
— А что, у вас есть выбор?
Моррисон взглянул на женщину, смотревшую на него с таким участием.
— Наверное, есть, — прошептал он.
Баранова долго смотрела ему в глаза:
— Боюсь ошибиться, Альберт. Выскажитесь более ясно.
— У меня два пути, не правда ли? Согласиться на минимизацию или на крах собственной жизни.
Баранова вытянула губы:
— Ну зачем же такие крайности? Я бы выразила это по-другому. Или вы еще до обеда соглашаетесь помочь нам, или в два часа дня вас доставляют на борт самолета, вылетающего в США. Что скажете? Сейчас почти одиннадцать. У вас есть час на размышления.
— Зачем? Что может изменить этот час? Я пойду на минимизацию.
— Мы пойдем на минимизацию. Вы будете не один.
Баранова нажала какую-то кнопку в столе. Вошел Дежнев.
— Ну что, Альберт? Судя по твоему унылому виду, сдается мне, ты согласился помочь нам.
Баранова остановила его:
— Обойдемся без твоих комментариев. Альберт поможет нам, и мы будем ему за это благодарны. Он принял решение добровольно.
— Кто в этом сомневается, — заметил Дежнев. — Как ты достала его. не знаю, но я ни минуты не сомневался, что у тебя получится. Должен и тебя поздравить, Альберт. На этот раз она потратила больше времени, чем обычно.
Моррисон смотрел на них пустыми глазами. У него было такое чувство, будто он проглотил целиком сосульку, но она не таяла внутри, а, наоборот, замораживала внутренности. Его всего колотило.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
КОРАБЛЬ
Хотя во время обеда Моррисон пребывал в каком-то оцепенении, но уже ощутил, что давление на него прекратилось. Он не слышал больше действовавших на психику голосов, энергичных объяснений и доводов, не замечал навязчивых улыбок и склоненных к нему голов.
Они ясно и деловито дали ему понять, что он не покинет больше Грот до окончания эксперимента. А бежать из Грота было практически невозможно.
Время от времени он ловил себя на одной мысли: «Я действительно согласился на минимизацию!»
Они отвели его в предоставленную ему в Гроте комнату, где он мог просматривать через стереоскоп книги-фильмы, даже на английском языке. Видимо, чтобы какое-то время он мог ощутить близость дома. Он сидел с закрепленным на глазах стереоскопом. Пленка все шла и шла, но мысли его были заняты совершенно другим.
Он действительно согласился на минимизацию!
Ему сказали, что он может заниматься чем угодно, пока за ним не придут. Он может делать все, что захочет, кроме ухода из Грота. Повсюду расхаживали охранники. Чувство страха, как отметил про себя Моррисон, понемногу исчезало. Это, видимо, следствие его отрешенности от всего окружающего и присутствия всего одной мысли, которая уже начинает терять свой смысл. Он действительно согласился на минимизацию! Чем дольше, подобно стуку хронометра, слова звучали в его голове, тем безразличнее становился их смысл. И на его месте образовывался вакуум. Как-то отстраненно до него дошло, что кто-то открыл дверь комнаты. Этот кто-то, подумал он безразлично, пришел за ним. Сняв стереоскоп, он равнодушно поднял глаза. На какую-то секунду в них вспыхнула слабая искра интереса.
Это была Софья Калныня. Она показалась ему красавицей даже при нынешних неопределенных чувствах.
— A good afternoon to you, gentleman,— сказала она по-английски.
Он слегка поморщился: приятнее было бы слышать русский, чем английский с таким кошмарным акцентом.
Он ответил ей сердито:
— Говорите, пожалуйста, по-русски, Софья.
Хотя его русский мог вызвать у нее такую же реакцию, как ее английский, но это мало его волновало. Благодаря им он оказался здесь, и если его несовершенства им неприятны, то это их проблемы.
Слегка пожав плечами, она продолжила уже по-русски:
— Конечно, конечно. Если это доставляет вам удовольствие.
Она посмотрела на него задумчиво. Он совершенно спокойно встретил ее взгляд. В этот момент его мало интересовало все окружающее. И она волновала ровно настолько, насколько все остальные предметы в комнате. И вовсе не казалась красавицей.
— Вы, кажется, согласились пуститься с нами в это «плавание»? — спросила, наконец, Софья.
— Согласился.
— Вот и хорошо. Мы все вам благодарны. Если честно, я не думала, что вы пойдете на это. Вы — американец... Теперь хочу извиниться.
Моррисон проговорил со сдержанной злостью, переходящей в интонацию раскаяния:
— Я не добровольно. Меня уговорил эксперт.
— Наталья Баранова?
Моррисон кивнул.
— О, это она умеет, — заметила Калныня. — Не всегда по-доброму, но своего добивается. Меня тоже пришлось когда-то убеждать.
— Почему? — спросил Моррисон.
— По другой причине, очень для меня важной.
— В самом деле? И что это за причина?
— Это совершенно неважно для вас.
В комнате повисла напряженная пауза.
Поделиться книгой: