Фантастическое путешествие II

— В таком случае, Софья, если вы не против, я выйду до того, как вы начнете контрольное испытание с человеком на борту.

— Слишком поздно, Альберт.

— Что?!

— Посмотрите на стены комнаты. Вы не выглядывали отсюда с тех пор, как мы вошли. И это даже хорошо. Но посмотрите сейчас. Подойдите ближе. Стенки прозрачные, а процесс уже завершился. Ну, пожалуйста, посмотрите!

Моррисон подошел к стенке корабля, пораженный: его колени медленно подогнулись и он упал в кресло.

Он поинтересовался, понимая, что вопрос звучит глупо: .

— А стенки корабля не обладают увеличивающим эффектом?

— Конечно, нет. Все, что осталось за бортом корабля — такое же, как и прежде. А вот корабль, я и вы — минимизированы до половины наших обычных размеров...

29.

Моррисон, почувствовав тошноту и головокружение, наклонил голову к коленям, попытался дышать медленно и глубоко. Когда он снова поднял голову, то увидел, что Калныня молча наблюдает за ним. Она стояла в узком проходе, держась за ручку кресла, головой едва не касаясь потолка.

— Вы могли и на этот раз упасть в обморок, — проговорила она. — Но это меня не беспокоит. Нас теперь уже деминимизируют, а это займет гораздо больше времени, чем первая стадия. Если для минимизации надо всего три-четыре минуты, то обратный процесс занимает около часа. Поэтому вам хватит времени, чтобы прийти в себя.

— Не очень порядочно с вашей стороны начать испытание, не предупредив меня об этом, Софья.

— Наоборот, — возразила Софья, — мы поступили гуманно. Вы бы могли войти в корабль легко и свободно, как вы это сделали, если бы подозревали, что вас подвергнут минимизации? Вы бы осматривали корабль так же спокойно, знай все заранее? И если бы вы вошли сюда, испытывая предубеждение, не развились бы у вас во время процесса различные психогенные симптомы?

Моррисон молчал.

Калныня продолжала:

— Вы что-нибудь чувствовали? Вы даже не понимали, что минимизируетесь.

Моррисон согласно кивнул:

— Да, не понимал.

Затем, устыдившись, добавил:

— Вы ведь тоже впервые пошли на это, да?

— Да. До сегодняшнего дня Конев и Шапиров были единственными людьми.

— И вы не боялись?

— Я бы так не сказала, — ответила она. — Чувствовала беспокойство. И из опыта космических путешествий известно, как вы знаете, что у людей могут быть совершенно разные реакции, когда они попадают в непривычную среду. Например, при силе тяготения, равной нулю, одни астронавты испытывали тошноту и недомогание, а другие — нет. Я тоже не была уверена в своей реакции. А вас тошнило?

— Да нет, пока вы мне не сказали. Так что, думаю, мою реакцию на ваши слова не нужно брать во внимание. А кому же это пришло в голову?

— Наталье.

— Ну, конечно. Не стоило спрашивать, — сухо заметил он.

— На то были причины. Она считает, что во время миниатюризации с вами мог случиться приступ. А нам совсем ни к чему ваша истерика при эксперименте.

— Ну что же, думаю, я заслужил такие слова, — проговорил Моррисон, в смущении отведя глаза. — И поэтому она поручила вам войти со мной в корабль и отвлекать меня во время испытания.

— Нет. Эта идея моя. Она сама хотела пойти с вами. Но будь она сейчас на моем месте, мне кажется, вы вряд ли простили бы этот обман.

— Тогда как с вами я буду чувствовать себя совершенно спокойно?

— Ну, по крайней мере, как вы сами говорите, мне удалось вас отвлечь. Надеюсь, я достаточно молода, и у меня это, видимо, получается. — Затем, с некоторой горечью в голосе она добавила: — С большинством мужчин...

Моррисон посмотрел на нее с язвительным прищуром:

— Вы сказали, я вряд ли бы простил обман...

— Я имела в виду Наталью.

— А почему я должен верить вам? Все, что я вижу, — это увеличенную комнату за бортом корабля. А как вы докажите, что это не иллюзия, сотворенная вами, как убедите в безвредности минимизации лично для меня? Хотя бы для того, чтобы завтра я со спокойной душой вошел вместе с вами в корабль.

— Ну это же просто смешно, Альберт, но я все же приведу доказательства. Мы с вами утратили половину линейных размеров по всем параметрам. Сила наших мускулов изменяется обратно пропорционально их поперечному сечению. Они наполовину уменьшились в ширину и настолько же уменьшилась их плотность. Поэтому теперь их поперечное сечение составляет всего одну четвертую от прежнего, а сила их, вместе с тем, совершенно не изменилась. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Конечно, — раздраженно ответил Моррисон. — Это элементарно.

— Наше тело имеет теперь половину своей высоты, половину в обхвате, и половину своего веса. Поэтому общий объем как по массе, так и по весу — половина от половины половины, то есть — всего одна восьмая от нашего первоначального объема. Так должно быть, если мы действительно минимизированы.

— Да. Это по закону квадратуры куба. И известно еще со времен Галилея.

— Я знаю. Но вы ведь до сих пор об этом не думали. Так вот, если я попытаюсь вас сейчас поднять, то мне придется поднимать всего одну восьмую от вашего обычного веса и придется использовать силу своих мускулов всего на четверть. Мои мускулы относительно вашего веса будут в два раза сильнее, чем были бы, не подвергнись мы минимизации.

С этими словами Калныня подхватила его под мышки и, слегка выдохнув, подняла. Он завис над сиденьем.

Она продержала его несколько секунд и затем опустила в кресло.

— Не так уж и легко, — проговорила она, отдуваясь, — но я смогла это сделать. Но поскольку вы можете подумать, что эта Софья, возможно, занималась тяжелой атлетикой, то, пожалуйста, проделайте то же самое со мной.

Калныня уселась в кресло перед ним, вытянула руки по швам и повторила:

— Ну, давайте встаньте и поднимите меня.

Моррисон приподнялся и вылез в проход. Сделав шаг вперед, он повернулся лицом к Софье. Стоять было неудобно из-за довольно низкого потолка. С минуту он колебался.

Калныня подбадривала его:

— Ну, возьмите меня под мышки. Не волнуйтесь, я пользуюсь дезодорантом. И не смущайтесь, что вам придется коснуться моей груди. До нее уже не раз дотрагивались. Давайте, я легче вас, а вы сильнее меня. Я же вас подняла, поэтому вам вообще это ничего не будет стоить.

Ему и не стоило. Из-за несколько полусогнутого положения он не мог применить всю силу, но чисто автоматически напрягся так, чтобы поднять вес именно такого размера. И Софья просто взлетела вверх, как пушинка. От обратного эффекта и неожиданности он чуть не выронил ее.

— Ну, вы все еще считаете это иллюзией?

— Верю, верю, — ответил Моррисон. — Но как это произошло? Я не заметил, чтобы вы предпринимали что-нибудь.

— А я ничего и не должна была делать. Испытанием руководят снаружи. На корабле тоже есть кое-какие приспособления для минимизации, но у меня не было необходимости ими пользоваться. Этим занимается Наталья.

— И деминимизацией управляют оттуда же?

— Да, вы правы.

— А если этот процесс слегка нарушится? Нашему мозгу будет причинен такой же ущерб, как и мозгу Шапирова, а то и хуже?

— В реальности это мало вероятно, — проговорила Калныня, вытягивая ноги в проход, — и нет никакой надобности все время думать о худшем. Почему бы вам не расслабиться и не закрыть глаза?

Но Моррисон продолжал:

— Но ведь неполадки возможны?

— Конечно, возможны. Все что угодно возможно. Через две минуты гору, в которой находится наш центр, может расплющить метеорит. Эта комната может взорваться вместе с нами и нашим кораблем. И весь проект в несколько секунд полетит в тартарары. Но это вовсе не обязательно должно произойти.

Моррисон обхватил голову руками. Он все тревожился: если корабль начнет нагреваться, ощутит он ожоги или не ощутит, прежде чем сварится белковая масса его мозга?

30.

Прошло добрых полчаса, прежде чем Моррисон убедился, что предметы за пределами корабля действительно как бы сжались и заметно уменьшились до своих нормальных размеров.

Моррисон первым нарушил молчание:

— Я думаю вот о каком парадоксе.

— О каком же? — поинтересовалась Калныня, сдерживая зевоту. Она явно последовала собственному совету о целесообразности релаксации.

— В то время когда мы как бы усыхали, окружающие нас за пределами корабля предметы будто бы увеличивались. Не кажется ли вам, что длина световых волн тоже должна увеличиваться вне корабля? Разве мы не должны были видеть окружающее в инфракрасном излучении, поскольку ультрафиолетовое излучение не может расширяться до таких пределов и визуально подменять более короткие световые волны?

Калныня ответила:

— Если бы мы могли видеть эти самые волны вне корабля, то они действительно были бы того самого цвета, о котором вы говорите. Но ведь мы же их не видим. Вы фиксируете глазом световые волны, только после того, как они попадают в корабль и соприкасаются с сетчаткой. Но, оказавшись в корабле, они также поддаются влиянию поля минимизации и автоматически сокращаются, поэтому-то вам и представляется, что длина волны внутри корабля точно таже, что и снаружи.

— Но если сокращается длина волн, должна увеличиваться мощность.

— Да, при условии, что константа Планка остается неизменной внутри поля минимизации. Но и константа Планка в этом поле уменьшается. В чем и заключается сущность минимизации. Световые волны, попадая в это поле, сжимаются и приходят в соответствие с уменьшившейся постоянной Планка, поэтому-то они и не квантуются. Аналогичный процесс происходит и с атомами. Они также сжимаются. Уменьшается даже расстояние между ними, и поэтому мы внутри корабля не замечаем никаких изменений.

— Но ведь гравитационная сила изменяется. Она ослабевает внутри корабля.

— Сильное взаимодействие или слабое взаимодействие — это все понятия квантовой теории. Взаимодействие зависит от постоянной Планка. А что касается гравитации, — Калныня пожала плечами. — На ее изучение затратили два века, но гравитационную силу так и не удалось квантовать. Честно говоря, думаю, что изменение гравитационной силы при минимизации и является достаточным доказательством того, что ее невозможно квантовать, что это вообще не присуще ее природе.

— Я не могу в это поверить, — возразил Моррисон. — Неудачи двух предшествующих веков означают всего лишь наше бессилие в глубоком изучении этой проблемы. Общая теория относительности почти что представила нам единое поле для этой цели. (Он чувствовал облегчение от того, что все еще был способен обсуждать сложные проблемы. Если бы его мозг перегревался, он бы уже утратил эту способность).

— «Почти что» во внимание не принимается, — заметила Калныня. — Но, мне кажется, Шапиров согласился бы с вами. Он предполагал, что коль скоро мы привяжем постоянную Планка к скорости света, нам не только удастся проводить минимизацию и деминимизацию без энергозатрат, но это также даст толчок теоретическим изысканиям в определении связей между квантовой теорией и теорией относительности. А конечным результатом этого явится разработка теории единого поля. И, возможно, все это окажется гениально просто, так, он говорил, бывало.

— Возможно, — отозвался Моррисон. Он не мог возразить что-то определенное по этому вопросу.

— Шапиров также утверждал, — продолжала Калныня, — что при ультраминимизации гравитационный эффект будет близким к нулю, поэтому его вообще можно будет игнорировать, и что скорость света при этом будет настолько высокой, что ее можно будет считать безграничной. При массе, фактически равной нулю, инерция тоже будет фактически равняться нулю, и любой объект, хотя бы такой, как наш корабль, может получить любое ускорение при фактически нулевых затратах энергии. Мы получим практически безгравитационный полет со скоростью, превышающей скорость света. Овладение химическими процессами позволило нам передвигаться в пределах Солнечной системы, использование ионных устройств позволило бы добраться до ближайших звезд, в то время как релятивная минимизация положила бы у наших ног всю Вселенную, любил говорить он.

— Да, это звучит! — восхищенно воскликнул Моррисон.

— Теперь, надеюсь, вам понятно, какими поисками мы сейчас заняты?

Моррисон кивнул:

— И преуспеете, если нам удастся прочитать мысли Шапирова, которые все-таки могут оказаться только мечтами.

— Но ведь имеющийся шанс стоит риска?

— Я уже склонен поверить в это, — тихо проговорил Моррисон. — Вы ужасно убедительны. Почему бы Наталье не пользоваться аргументами такого же свойства, а не теми, которые она предъявила мне?

— Наталья есть Наталья. Она чересчур практична, в ней нет ни капли романтики. И она всегда добивается своего.

Моррисон разглядывал сидящую слева от него Софью, устремившую мечтательный взгляд куда-то вперед. В профиль она выглядела совершенно непрактичным романтиком, мечтающим, как Шапиров, завоевать Вселенную. С такими, как она, в это, вероятно, можно было поверить.

Он сказал:

— Ваша неудачная личная жизнь, возможно, не мое дело, Софья, как вы один раз заметили, но мне ведь говорили о Юрии.

Ее глаза сверкнули:

— Аркадий! Это, конечно же, он. Какой же он... — Она покачала головой. — При всей образованности и даже гениальности он все-таки остается неотесанным крестьянином. Я всегда думаю о нем как о бородатом деревенщине с бутылкой водки.

— Думаю, он как-то по-своему неравнодушен к вам, даже если и не выражает чувств высоким стилем. Многие, думаю, к вам неравнодушны.

Калныня посмотрела на Моррисона несколько неприязненно, как бы сожалея, что разоткровенничалась с ним.

Он же продолжал осторожно подталкивать ее к разговору на больную тему:

— Почему вы не хотите мне об этом рассказать? Думаю, вам стало бы легче. Мне ведь проще судить обо всем со стороны. И, уверяю вас, мне можно открыться.

Калныня снова посмотрела на него. Но на этот раз даже с некоторой благодарностью.

— Юрий! — фыркнула она. — Все неравнодушны, кроме Юрия. Он вообще не знает, что такое чувства.

— Но он, должно быть, когда-то вас любил?

— Должно быть? Вот уж чему не могу поверить. Он, видите ли, обладает... — уставившись в потолок, она щелкнула дрожащими пальцами, подыскивая подходящее слово, — дальновидностью.

— Но мы не всегда, увы, властны над своими эмоциями и страстями, Софья. Возможно, он встретил другую женщину и теперь думает только о ней.

— Нет никакой другой женщины, — возразила, нахмурившись, Калныня. — Никого! Он просто пытается укрыться за этой ложью! И меня он любил, если, конечно, любил, как-то отстраненно, просто потому, что я оказалась под рукой, удовлетворяла его нечастые физические потребности. А кроме того, тоже участвовала в проекте, поэтому ему не приходилось терять много времени на ухаживания. Занимаясь таким важным делом, он не придавал мне большого значения. Он иногда просто пользовался мной — спокойно, ненавязчиво — в минуты своего досуга.