Как умереть легко

Спохватившись, вытащила из сумочки визитку, положила на край стола. Коротко кивнув, вышла.

9

К коттеджу Плескачей Заманский подъехал к двум ночи.

Дом был тёмен. Лишь в холле верхнего, гостевого этажа угадывался приглушённый свет.

Зиновий был хорошим хозяином, – даже половицы под ногами не заскрипели. Потому на гостевой этаж Заманский поднялся незамеченным и неуслышанным. Ася и Лёвушка, забравшись с ногами в одно кресло и тесно прижавшись друг к другу, склонились над планшетником. На журнальном столике стояла початая бутылка «Кинзмараули». При виде внезапно возникшего отца Аська отпрянула в сторону, Лёвушка змеиным движением вспрыгнул на подлокотник. Щёки обоих алели. Аська первая взяла себя в руки.

– Ну, ты даёшь, зелёный, – скрывая смущение, она постучала по часикам. – В твоем возрасте по ночам отсыпаться надо, а не по трассе гонять. – Иногда и проехаться небесполезно, – хмурый Заманский открыл бар, плеснул себе с полстакана в и ски, махнул залпом. Ася и Лёвушка озадаченно переглянулись. – Ты не ложилась, волнуясь за меня? Теперь можешь ложиться, – предложил он дочери. – Как скажете, – обиженная Аська вспорхнула из кресла. – Ужин, кстати, в гостиной. Два раза грела. Спрашивается, чего ради?

Начал подниматься Лёвушка. – А ты задержись, – остановил его Заманский. – Разговор предстоит…Только с ним! – поторопил он дочь. – Какие мы умеем прокурорские интонации подпускать,  – Аська , презрительно пофыркивая, удалилась. Лёвушка проводил взглядом покачивающиеся бёдра, сглотнул.

– Дядя Вить! Вы не подумайте насчёт Аси чего плохого…

– Почему сам не рассказал?! – резко перебил Заманский.

Лёвушка, всё понявший, съёжился. – Значит, всё-таки виделись с этой ?

Лицо его, обычно по-детски доверчивое, приобрело неприятное, озлобленное выражение. – Не знаю, что она вам наговорила. Но она стерва. Присосалась к папе из-за денег. – Почему знаешь, что из-за денег? – А из-за чего ещё?! Холёная, вся из себя фифа. И – к старику! Просто так, что ли? – Кем-кем, но стариком твой отец не был! – возразил Заманский. – Так это каким вы его помните! А за последний год, – волосы пучками, щёки синюшные, обвисли, голос охрипший! И вдруг – здрасте, любовь! Ночью проснёшься. А он не спит. Что-то бормочет возбуждённо. Утром стихи мне читает. «Как думаешь, – ей понравится?» А мне? На мамины фото смотреть перестал. Будто и не было. Я папу сколько умолял. А он как зомбированный… Из-за неё наверняка и с собой покончил. Седьмого, накануне, из Москвы вернулся, белый весь.

– Почему не рассказал?! – упрямо повторил Заманский.

– Потому и не рассказал! – выкрикнул на нерве Лёвушка. Вспомнив об Аське, зажал рукой рот. Зашептал. – Не хотел, чтоб папино имя с грязью мешали. Так – умер и умер. Все знают, что тосковал по маме. Все сочувствуют. Вроде Тристана и Изольды. А если как на самом деле? Это ж позору на весь город. Втрескался в первую же подвернувшуюся сучку. Его и так в тургруппе знаете как называли? Крези антиквар. Это папу-то! Мудрейшего из мудрых. Думаете, не больно? Но там хоть замляков не было. А если здесь дознаются, как машины к ногам кидал, лишь бы дала. От такого позора – самому в петлю впору.

– Мне надо было рассказать! – отчеканил Заманский. – Что за деньги отец собирался передать в детский онкологический фонд?

Лёвушка смешался.

– Ты знаешь про это? – поднажал Заманский.

– С него могло статься.

– Но ты знаешь?!

– Папа говорил, – неохотно подтвердил он.

– Ты же уверял, что все вещи на месте.

– Так и есть!

Заманский поцокал насмешливо.

– Да я правду говорю! – взмолился Лёвушка. – Папа упомянул только, что у него должны появиться деньги. А я не уточнял. Если начистоту, мы после Италии не очень общались. Всё больше стихи писал, – не удержался он. – До этого попросил у него пятьдесят тысяч долларов на дефицитный прибор. Я ж диссер не забрасывал. Не насовсем. В долг хотя бы! Нету, – отвечает. – Всё в деле. И так сухо. Вроде, моё дело – не дело. А для этой аж лимон нашёл! Мне потому и больно. Я, когда в Белёв уезжал, он накричал. Так кричал! – Лёвушка зажмурился.

– Хотя бы после смерти не пытался уточнить, о каких деньгах речь? Ведь где бы ни были, – это часть твоего наследства. Лёвушка энергично замотал головой. Слишком энергично, на взгляд Заманского. – Лёва! – решился он. – Ты ведь первым тогда в салон зашел, когда никого ещё не было. Точно, что отец не оставил никакой записки? – подождал ответа, но не дождался. – Ладно, ступай спать. Скоро рассвет. А наутро у меня, похоже, много работы. Повернулся выйти.

– Дядя Витя, – остановил его голос Лёвушки. – Прошу вас. Не надо никому насчет папы и этой. Пусть всё как есть.

– Спокойной ночи, – скупо пожелал Заманский.

Он уже знал, что сам до утра не заснёт. Что-то в этой смерти не сходилось. Что-то брезжило совсем рядом. Вот-вот ухватишь. Только надо попробовать зайти с другой стороны. Перебрать заново факты, как перебирают в поисках причины поломки двигатель автомобиля. Заманский всё лежал в темноте с закрытыми глазами, подложив руки под голову. Наконец задремал. В семь утра, будто по звонку, глаза его распахнулись. Сомнения сложились в версию. Он вскочил и заходил по комнате, в нетерпении подгоняя стрелку будильника.

10

Брусничко обедал на рабочем месте, в морге при горбольнице. Прямо в халате, в котором проводил вскрытие. Единственно, кинул на спинку стула резиновый фартук. Надо было бы добросить его до раковины, тем более что с краю подкапывало. Но вставать было лень. И Брусничко продолжал меланхолически поглядывать на разрастающееся бурое пятно на линолеуме.

Не привычная к мертвечинке молодёжь в лице стажёра и двух санитарок умчалась в больничную столовую. Он же, по обыкновению, подкатил к дивану каталку для трупов, накинул поверх клеёнки заветную скатёрку, расставил на ней принесённые из дома разогретые судки, с удовольствием обнюхал. Из увесистой, прикрытой резиновой пробкой колбы отлил в стакан спирта. Оттягивая сладкий миг возлияния, оглядел на просвет.

Задняя дверь морга, прикрытая на наброшенный изнутри крюк, от сильного толчка с лязгом распахнулась.

– Ничто не меняется. Так и не починили, – пробурчал знакомый голос, при звуках которого Брусничко начал подниматься. В предбанник через служебный вход вошёл Заманский.

– Ах ты, дружище-раздружище! – массивный судмедэксперт облапил приземистого гостя, оглядел с высоты собственного роста. – Вижу, прежнего чутья не утратил. Точнёхонько к стакашку спикировал. Присоединяйся! – широким гостеприимным жестом повёл в сторону каталки.

На ощупь подлил спирту во второй стакан. Заманский заколебался, – стакан был в липких потёках.

– Избаловались, Ваше благородие! – подметил Брусничко. – Пей смело. Спирт всё обеззаразит, – приподнял свой стакашек. – Ну-с, как в старые добрые времена.

Чокнулись. Выпили. Брусничко – с наслаждением, Заманский – через силу. Ещё не поставив стакан, потянулся к алюминиевой кружке с водой.

Брусничко, не запивая, зачерпнул лапой квашеной капусты, бросил в запрокинутую щербатую пасть. Несколько капустин повисли на бороде.

– Соболезную, – прорычал он. – Сам едва не каждый год друзей на небеса провожаю. Сперва самолично полосую. После провожаю. И твоего полосовал.

Заманский перевернул кисть ладонью кверху.

– Брусничко, не вставая, дотянулся до стеллажа, из папки с копиями актов вскрытия безошибочно вытянул нужную, передал Заманскому.

– Вообще-то не положено, но для тебя заначил. Знал, что появишься. Приподнял склянку со спиртом: – Ну что, как обычно, – между первой и второй перерывчик небольшой? Но Заманский, нацепив на кончик носа очочки, уже углубился в чтение.

Брусничко налил себе, тяпнул. Обнаружив на бороде прилипшую капусту, ею же и закусил.

– Муха не подкопается, – благодушно заверил он. – Помня тебя как зануду, всё перепроверил. Лично три спичечных головки из зубов выковырял… На самом деле он в себя лошадиную дозу вкачал. Видно, чтоб не передумать. Ещё позавидовал, – красивое самоубийство. Принял ядку, выпил, закусил баклажанами с салями. Прям римский патриций.

– Обломки сохранил или Лукинову переправил? – Заманский снял очки, задумчиво потер переносицу.

– Ему-то зачем? У него полкоробка целых изъято. Себе на память оставил. Тоже, знаешь, коллекцию веду, вроде кунсткамеры. Не каждый день такие фордебобели обнаруживаются.

Заманский, будто что-то припомнив, вновь потянул к себе акт. Брусничко кольнуло нехорошее предчувствие.

– К чему насчёт обломков спросил? – забеспокоился он. Уж очень не понравилась ему появившаяся складка на переносице гостя, – по прежним временам верный признак, что следователь по особо важным делам Заманский обнаружил что-то, что прошляпили другие.

Заманский поднял колбу, разлил остатки спирта.

– Не тяни, Христа ради! – взмолился Брусничко.

– Вот ты пишешь в заключении, что в желудке вместе с фосфором кашица…

– Баклажаны с маслом. По баклажанам я тоже на всякий случай перестраховался. То, что оставалось на блюде, отправил на экспертизу. Чисто. Без примесей. – То, что на блюде, – без примесей, – согласился Заманский. – А то, что в желудке, было изначально отравлено…Подменили, понимаешь? Отравили, а потом блюдце помыли да для нас с тобой чистеньких баклажанов положили. Брусничко насупился. – Ты говори, да не завирайся! Совсем старика Палыча за неумеху держишь. Я голову даю, – в желудке белый фосфор! От него и смерть наступила.

– Наверняка фосфор! – согласился Заманский. – Только не из спичек. Зачем Зиновию понадобилось спички в зубы всовывать? – А чтоб наверняка. У него снизу одного зуба не было. Вот туда и напихал. Одна сволочь глубоко засела.

– Глубоко засела, – задумчиво повторил Заманский. Вытащил из кармана коробок, протянул пару спичек эксперту. – На! Воткни себе поглубже.

– С какого рожна?… – отстранился Брусничко. – Вот и покойный мазохистом не был. Положим, решил покончить с собой. Но зачем же спички в собственные дёсна чуть не вколачивать? Облизал, погрыз ядку для верности. И – выше крыши.

– Ты хочешь сказать?… – от внезапной догадки Брусничко вспотел.

– Отправь спички на химию, Паша. Яда на них не обнаружат, – Заманский выдохнул, судорожными глотками допил. Забегал рукой по столу в поисках кружки с водой. Брусничко, вцепившись в подлокотники, подался вперёд. – Я, Паша, и сам поначалу на этот трюк купился. А с утра, прежде чем к тебе ехать, два часа в медицинской библиотеке просидел. Оказывается, чтоб фосфор сохранил свои ядовитые свойства, спички эти надо было держать в банке со специальным раствором. А на воздухе, да ещё за сто пятьдесят лет, – наши обычные серные и то опасней для здоровья.

– Но тогда!..

– Его отравили, Паша . Как раз белым фосфором. А фосфорные спички для прикрытия. Потому и напиханы меж зубов, чтоб патологоанатом, не дай Бог, по разгильдяйству не проглядел. – Блин! – медведем взревел Брусничко. – Да ведь баклажаны на масле – лучшее прикрытие для яда. Отбивают запах! – А зачем нужно отбивать запах, если ты этот яд добровольно принимаешь? – Как же я лажанулся! – запричитал Брусничко.

В сердцах смёл несъеденные судки. С жалобным звоном железо задребезжало о стены.

– Теперь выметут на пенсион. Давно меня этот подсиживал! – он ткнул в сторону шляпы на вешалке. – Всё по начальству суетился. Только зацепиться, кроме как за возраст, было не за что. Сам знаешь, никогда никаких проколов. Самые сложные экспертизы мои были. А тут! Как только откроется, что я лажанулся и убийство не разглядел, – приходи, кума, любоваться! Пинком под зад.

Заманский меж тем в третий раз с удручённым видом вчитался в заключение.

– А ты не открывай, – предложил он. – Как это? – Да так. Кроме нас с тобой, никто не знает. Вот и не сообщай. По крайней мере до моей отмашки. – Это ж вроде как убийство покрыть, – осторожно напомнил Брусничко.

– Но ведь для всех-то как было самоубийство, так и останется.

– Чего-то я тебя не пойму? Сам раскрываешь, и сам же вроде как покрываешь… – Брусничко пытливо вскинулся: – Ты на кого думаешь-то?

Вгляделся в пасмурного приятеля. Догадавшись, замотал ошарашенно головой.

– Ну, если на самом деле так, то это прям Шекспир какой-то, – пробормотал он. Поскрёб бороду. – Стало быть, предлагаешь затихарить? А он там, на небесах, тебе ай-я-яй не скажет?

– О нём и думаю, – объяснился Заманский. – Так что?

– Ну, если тебе по фигу метель, так мне-то и вовсе… В конце концов все мы рождаемся, чтоб умереть. А тем ли, иным способом…Одним убийством больше, одним меньше, – тьфу по сравнению с вечностью.

Подведя такую немудрящую идеологическую базу под банальную фальсификацию, старый циник оттопырил средний палец и показал его шляпе.

Часть 2. Счет к оплате

11

Во второй половине дня Заманский позвонил Лёвушке и предложил срочно приехать в коттедж.

– Но у меня переговоры, – смешался тот.

– Встреча со мной для тебя важнее. Жду немедленно.

– Раз настаиваете, – услышал он неуверенное.

В коттедже Лёвушка появился в сопровождении Аськи. Должно быть, с нею и переговоры вёл.

– Ты нам все планы обломал, – заявила с порога Аська. – Как раз уболтала Лёвку отвезти меня в Свято-Никольский женский монастырь. Мало ли, думаю, как жизнь сложится. Присмотрюсь заранее.

– Ступай собирайся, – приказал дочери Заманский. – Жизнь сложилась так, что мы отсюда уезжаем.

Ася переглянулась с растерявшимся хозяином.

– С чего вдруг? Мы ж на неделю планировали. И билеты ещё не заказывали.

– Ступай к себе! – не терпящим возражения голосом потребовал Заманский. – А я пока с этим господином переговорю.

Лёвушка съёжился.

– Пап! Ты чо вдруг? – поразилась Аська. – То весь из себя пушистый, а то какую-то жуткую нюню изображаешь?

Уловила умоляющий Лёвушкин взгляд.

– А вот не уйду! – дерзко возразила она. – Ты с ним вчера без меня так переговорил, что я его полдня отпаивала. А теперь – здрасте, опять сначала. Говори при мне. Чтоб без недомолвок.

В сущности дочерино упрямство могло оказаться кстати. Нельзя было не заметить, что Аське младший Плескач приглянулся. И даже к лучшему, что суровое объяснение произойдет при ней, – если что, не останется иллюзий и недомолвок.

– Что ж, поприсутствуй, – согласился Заманский. – Но, если встрянешь в разговор, выставлю прямо за холку.

Аська демонстративно пересела на ручку кресла, в котором сгорбился Лёвушка.

Заманский подступился с расспросами: как питались с отцом? Кто готовил?

Лёвушка, ждавший совсем другого, тем не менее, хоть и недоумевая, ответил обстоятельно. Отец после маминой смерти, бывало, забывал поесть. Потому, уезжая в Москву, Лёвушка всякий раз забивал холодильник. Когда возвращался, половина продуктов оставалась – стухшими.

– А когда вы стали вместе работать, и ты уезжал в командировку? – продолжал наседать Заманский.

– То же самое. – Готовил в коттедже или в салоне?

– Обычно в коттедже. Но в салоне обязательно что-то оставлял. Папа без меня чаще там ночевал, чем дома.

– Баклажаны, что в желудке отца обнаружены, тоже ты готовил?

– Ну да. Папа очень любил баклажаны. Ещё со времён мамы. Она и меня их готовить научила, – подтвердил Лёвушка – с непроходящим удивлением.

– Ещё раз спрашиваю: на кухне, кроме тебя и его, кто-то мог хозяйничать?

Лёвушка переглянулся с Аськой.

– Дядя Вить! – взмолился он. – К чему вы всё это?

– К тому, что твой отец Зиновий Иосифович Плескач был убит! – впившись цепким взглядом в Лёвушку, отчеканил Заманский.

Лёвушка посерел. Аська вскрикнула.