Как умереть легко

Удивительный это был симбиоз. Хамоватый Петюня Порехин, по виду, – прораб со стройплощадки, и ироничный, вдумчивый интеллектуал Зиновий Плескач. С момента открытия магазина странному союзу предрекали быстрый разрыв. Но проходили годы, а магазинчик «Антиквариат» всё так же распахивал по утрам свои двери. На крыльце неизменно шебуршил нетерпеливый Петюня – паук, радушно приглашающий мошек заглянуть в паутинку.

А в глубине с чашечкой кофе и тонким разговором отборную клиентуру встречал Зиновий Плескач.

– А чего? Я об Осиче и сейчас жалею, – разгадал мысли Заманского Петюня. – По правде, всегда удивлялся, как вы столько лет вместе продержались.

– В смысле лаковая туфля да валенок? – Петюня необидчиво хохотнул. – Это меня так ловко валенком Циридис определил…Грек. Вице– президент Ассоциации антикваров, – пояснил он. – Да многие меня за прилипалу держали. А на самом деле мы классной командой были. Он по интеллигенции да по начальству специализировался. А я шелупонь подгребал. Локомотивом, понятно, Осич пёр. Но и я со временем обуркался. Главное, чтоб обид не было, каждый свою роль понимать должен. А я понимал, что по сравнению с ним, – чмо болотное. Потому у нас и консенсус установился.

Осич, он любые объёмы поднимал. Смотришь, приходит клиент с таким закидоном, что ни один из нас слыхом не слыхивал. Я, конечно, сразу в отказ. Мол, здесь тебе, дядя, не проханже. Гуляй по другому адресу. А Осич, у того чутьё на завлекалово. Туда-сюда, баранки к чаю. Что думаете о падении Доу Джонса? А новый фаюмский портрет в Пушкинском музее успели повидать? Клиент аж мёдом истекает. А по вашему вопросу, кстати, телефончик или е-мэйл оставьте. Я, мол, пока пробью. Через неделю гляжу: Осич с ним лопочет так, будто всю жизнь из этой темы не вылезал. Отсюда и уровень. Аж из Москвы к нему барахлишко на оценку привозили. И оценка эта заместо экспертизы шла, – Плескач сказал! Это, я вам скажу, особое клеймо.

– Вы ж сразу после Лидиной смерти разбежались? – припомнил Заманский. – И это хреново. У него фишка появилась – чтоб сына в дело подтянуть. Под это он и салон в «ИнтерСити» откупил. И со мной из-за этого по бизнесу разошёлся. Чтоб Лёвку, значит, взамен. А какой из Лёвки антиквар? Наше дело зубастое. А из него за версту ботаник прёт. Я-то Осича отговаривал. Да и – чего врать? – страшно было. За ним-то куда как надёжно. Ещё б не надежно. Порехин всё норовил словчить, из-за чего возникали конфликты то с налоговиками, то с экономической безопасностью. Нашкодив, Петюня прятался, а разруливать ситуацию предоставлял партнёру. Не раз приходилось выручать друга и Заманскому. Впрочем, когда жизнь заставила, Петюня и сам научился находить «коны» во власть. По информации Заманского, даже сошёлся с начальником следственного комитета Куличенком. Якобы на почве увлечения нумизматикой. Хотя, сколько помнил Заманский, из всех денежных знаков Куличенок предпочитал те, что печатал центробанк. – После Лидиной смерти часто виделись? – спросил Заманский.

– А то. Приходил, сидел. Садился в «лапу», – кресло у нас стояло разлапистое, восемнадцатого века. Всё никак не продавалось. После в салон свой перетащил. Вот в нём и сидел. Совсем переменился, – обмякнет и часами молчит. Распугивал клиентов унылым видом. Но – не гнать же. Тоже с понятием. Да и разошлись по-честному.

– Полностью?

– Ну, не сразу, – Петюня замялся. – Что-то на реализации, по запасникам. Не кусок баранины – пополам не разрубишь. Но потихоньку рассчитывались. Проблем не возникало. Да и Осич, надо признать, не шкурничал. А уж как жену похоронил, будто по фигу метель стало.

Заманский отвёл глаза, чтоб не выдать плещущегося в глазах вопроса: сколько на этом разделе ухватил лишнего оборотистый Петюня.

– Да не больно наварил, – всё-таки при внешней простоватости Петюня был тонким психологом. Без этого не стал бы успешным антикваром. – Кстати, после-то, как сына из Москвы заманул, Осич вроде как оправился. Даже коллекции подбирать начал. Я ж ему и спички эти треклятые под заказ уступил. – Как спички?! – ахнул Заманский.

– Так мои же. В Алексине у одной старухи отшкурил. Да и отшкурил-то так, на всякий случай. По иконам крутился. Руку за образа. И вдруг – нате! Гляжу – длиннющие, головка – как набалдашник. А картинка на коробке – мама дорогая! Может, сто лет там пролежали. Прихватил! Всё искал, куда сплавить. И тут Осич, – мол, уступи: появился клиент в эту тему. Поломался для виду. Но не чужие. Если в этом навстречу не идти… Правда, и он, не скупясь, взамен пару своих фирменных самоваров выставил. Так что в накладе не остался.

– Может, догадываешься, кто клиент? – Заманский заволновался. – Мало ли? В разговоре упомянул?

– Чего клиент? – не сразу понял Петюня. – Да какое там? Сам он клиентом и оказался. Это я уж после по факту въехал, что под себя брал. Вместо самострела. А о клиенте наверняка для отвода глаз запустил. Хотя и настоящий заказчик появился. Осич пару раз вскользь проговорился. – Кто?!

Петюня осклабился.

– Кто ж скажет? Тут у каждого свои концы. И ты их от других прячешь. Ну, у Осича, понятно, клиентура не чета моей была. Если только Циридис подскажет – может, последний заказ Осич как раз с его подачи получил? Они ж меж собой вась-вась были. Говоря, Петюня достал из ящика пачку визиток, шустро, будто карточкую колоду, перетасовал. Отобрал нужную, с золотым тиснением, передал Заманскому. – От Осича осталось. На обороте личный мобильник Циридиса, – для самых близких. Хотя вряд ли захочет влезать, – Петюня раздумчиво причмокнул. – Если и знает что, смолчит. Больно мудёр. – Сам же говоришь – «вась-вась». – Живого подпирал. А самоубийство, да ещё хрен знает почему, – спокойней в сторонке отмолчаться. – Стало быть, тоже не веришь, что из-за жены помереть надумал? – Полагаю, всё-таки из-за сына, – предположил Петюня с важностью. – Уж очень мечтал Лёвушке своему дело передать. Да, видно, дошло наконец, что тот по другой теме. Вот и захандрил заново.

Из-за угла вынырнул Савка с тряпицей подмышкой.

– А ты говорил? Ещё на десяток баксов уронил, – торжествующе уел он отца и скрылся с добычей в подсобке. Заманский протянул руку для прощания. – Кстати, – Петюня придержал его ладонь. – Я тут до вашего приезда у Лёвки нэцке прикупил. Давно на них любовался, да Осич не отдавал. Так вот передайте Лёвке: если и дальше отцовскую коллекцию распродавать надумает, я бы поучаствовал.

7

Ужинали втроём в коттедже.

Аська вполне освоилась на новом месте и вовсю насмешничала над кротким хозяином. Заманский поразился, как многого достигла юная обольстительница за столь короткое время.

Лёвушка, при встрече в аэропорту безысходно мрачный, оттаял, млел под градом подначек и охотно улыбался остротам, на вкус Заманского, не слишком удачным. Увлечённый гостьей, Лёвушка не сразу расслышал, о чём спрашивает Заманский. А спрашивал тот, не собирал ли отец перед смертью коллекцию под заказ.

Лёвушка с усилием припомнил, что в последний месяц отец и впрямь несколько раз обмолвился о каком-то крупном заказе. Но подробностей в голове не отложилось.

Заманский положил перед ним опись антиквариата, рядом ручку. – Отметь предметы, что добавились за последнее время, – потребовал он. Лёвушка неуверенно поставил пару галочек. Но из кухонки донёсся голос напевающей Аськи, притягивавший его как пение сирен Одиссея. С виноватой гримасой он отодвинул список. – Да не очень помню я, дядя Вить! Были и были. – Ну, а заказчиков хотя бы можешь вспомнить? – настаивал Заманский. – С кем-то отец тебя знакомил. – Хотел, да. Но как-то всё не доходило. Он исподволь скосился в сторону кухни. О чём можно говорить с юнцом, в глазах которого плещется Эрос? Заманский отпустил страдальца. Прошёл в кабинет Зиновия, повертел полученную от Порехина визитку Циридиса, набрал телефон для своих . Долго играла мелодия «Сиртаки», – видно, номер а , с которых могут звонить, были наперечёт. И теперь владелец, глядя на дисплей, соображал, от кого может исходить непонятный звонок.

Наконец установилось соединение. И – выжидательное молчание. Следовало поторопиться.

– Прошу прощения за поздний звонок, господин Циридис. Моя фамилия – Заманский – вряд ли вам что-то скажет…

– Нэ скажет! – подтвердил насторожённый мужской голос с тёплым гортанным акцентом.

– Я – друг Зиновия Плескача. Мобильный этот, написанный от руки, как раз считал с его визитки.

– Да!? Огромная жалость, – скорбно произнёс Циридис. – Плескач в нашем деле – фигура серьёзная. А уж среди самоварщиков – из первых. Венок от Ассоциации направили.

– Бог с ней, с Ассоциацией. Мне важно, что Вы лично были дружны с Зиновием, – Заманский постарался сбить опасливого собеседника с официально-отстраненного тона. Упреждая вопрос, пояснил. – Узнал об этом от его бывшего компаньона. От него же, – что вы помогали Зиновию с клиентурой.

– Порехину-то почем знать? – раздраженно отреагировал Циридис. – Этому пустобреху крепко повезло, что Плескачу на хвост сел. Тот его на приличные деньги вытащил. И вообще – не понимаю цель разговора. – Я, видите ли, в прошлой жизни следователь. Пытаюсь для себя уяснить…

– Самоубийство вызывает сомнения? – Циридис насторожился. – Не само по себе. Его причина. Уверен, что подтолкнуть Зиновия к тому, чтоб отравиться, могло что-то чрезвычайное. Возможно, связанное с работой. Но сам я от вашего антикварного мира далёк и без опытного лоцмана запутаюсь. Готов подъехать, куда скажете.

На той стороне установилось выжидательное молчание.

– Не представляю, чем смогу помочь, – Порехин оказался прав: опасливый грек попытался увильнуть от разговора. – К тому же у меня очень плотный график.

– У вас график, у меня, – с негодованием перебил Заманский. – Потому что живые. А вот Зиновию спешить больше некуда. Отстрадался.

– Отстрадался, – согласился Циридис с новой, заинтересованной интонацией. – Так о чем хотите говорить?

– О дружбе, – брякнул Заманский. – О той, что после смерти сохраняется. Циридис хмыкнул.

– Завтра улетаю в Лондон на Сотсби. Но с девяти до одиннадцати буду в офисе. Если успеваете, предупрежу секретаршу.

– До встречи, – не дал ему передумать Заманский.

В девять утра, бросив машину у метро на окраине Москвы, Заманский добрался до Пушкинской.

– Вы – из Тулы? – уточнила пожилая секретарша и, игнорируя прочих дожидающихся приёма, приоткрыла перед ним дверь.

Навстречу Заманскому поднялся облысевший пятидесятилетний грек с лохматыми нависающими кустами бровей. По застывшей маске доброжелательности на мясистом горбоносом лице было заметно: хозяин кабинета уже сожалеет о том, что согласился на встречу. Потому Заманский с места в карьер приступил к главному.

– Оказывается, фосфорные спички Плескачу уступил как раз Порехин, – объявил он. – Тот ему сказал, будто собирает коллекцию под заказ. Правда, сам Порехин уверен, что насчёт коллекции Зиновий придумал для отвода глаз. Но и в разговоре с сыном Зиновий упоминал о каком-то крупном заказе.

– Это что-то меняет? – бровяные кусты Циридиса сдвинулись в сплошной кустарник, выдав раздражение. – Или – самоубийство всё-таки под сомнением?

Взгляд его выжидающе сверкнул.

– Да самоубийство, конечно, – неохотно признал Заманский. – Отравление белым фосфором без признаков насилия. Тут и обсуждать нечего. Но остаётся вопрос вопросов: почему? Одно дело человек заблаговременно готовится к уходу в мир иной. Совсем другое – если решение импульсивное. Разные мотивы. Я, правда, последний раз общался с Зиновием два месяца назад. Но даже тогда показалось, что он оживает. Видите, на заказ подрядился. И вдруг в одночасье всё порушил. Сын у него после смерти жены и вовсе свет в окошке был. Так даже записки не оставил.

Циридис, как бы ненароком скользнул взглядом по напольным, в золоченом корпусе часам. – Положим, я и сам не верю в самоубийство из-за жены, – признался он. – Но раз Зиновий не оставил записки, значит, хотел, чтоб другие так думали. И не друзьям в этом ковыряться. Он протянул руку для прощального рукопожатия.

Но не для того Заманский отмахал под двести километров, чтоб покорно убраться восвояси. Он придержал руку, пригнулся голова к голове.

– Пойми ты! Мы с Зиновием дружбаны с детства, – произнёс он проникновенно. – Это ж всегда был жизнелюбивый сибарит. Всё прикидываю, как он сидит один в своём салоне, как пьёт в и ски. Со спичками вприкусочку. И – не сходится! Только если решение внезапное. Но тогда к этому кто-то подтолкнул. Потому и важно разобраться, покупались ли спички для коллекции, а в порыве использовались как способ самоубийства, или изначально – чтоб свести счёты с жизнью.

– Нэ вижу разницы, – буркнул Циридис. – Разница пресущественная. Чтоб человека на тот свет отправить, не обязательно пистолет к виску приставлять. Можно каким-то страшным известием оглоушить. Может, сидит где-то сейчас стервец да посмеивается своей ловкости. Неужто спустим? Конечно, действуя в лоб, Заманский рисковал. Ведь сам Циридис мог оказаться той самой тайной причиной гибели Зиновия.

– Чем я-то могу?.. – Циридис с усилием выпрастал ладонь. – Не выходит из головы этот заказ. Лёвушка отцовских клиентов, кроме «самоварников», не знает. А вы в центре этого мира. Всё про всех знаете. Вас уважают, считаются.

Циридис остался бесстрастным. Но какой южанин равнодушен к лести? Щёки его заалели. – Опись при вас? – он протянул руку, в которую Заманский вложил ксерокопию акта.

Они уселись в кресла у журнального столика.

Циридис, придавив двумя пальцами список, неспешно двинулся вниз по тексту. Затем раскрепил листы, разложил перед собой. Подключились другие пальцы на обеих руках, и он уже принялся перебирать ими, перебегая с листа на листок, будто наигрывающий гамму пианист. Темп всё ускорялся. И по тому, как бегло перемещались пальцы с букинистических книг на бронзу, с картин на фарфор, с монет на иконы, с часов на царские ордена, Заманский увидел, что, во-первых, с салоном Плескача хозяин прекрасно знаком; во-вторых, перепрыгивая вроде бессистемно от одной номенклатуры к другой, нацеленно ищет подтверждение какой-то своей догадке.

Не долистав до конца, Циридис принялся озабоченно выбивать чечётку подушечками пальцев. Брови сдвинулись, лицо побагровело. Хитроумный грек нашел разгадку, – понял Заманский, – и разгадка эта его напугала. Теперь было важно, захочет ли ею поделиться. – Что-то неприятное?

Циридис задумчиво кивнул. Медленно пожевал сочными губами. – Если я прав, коллекцию Плескачу поручили собрать очень дорогую и очень…специфическую. Подобные коллекционеры – тоже надо понимать – люди закрытые. Заманский недоумённо вскинул подбородок – Высокопоставленные из новых, – в голосе Циридиса, дотоле благодушном, пробурилось внезапное ожесточение. – Халявные деньги обрушились как лавина. У людей головы посносило. Не знают, куда распихать, чтоб подороже. Многие в антиквариат вкладываются. Но так, чтоб об этом никто не знал. Порядок цен в десятках миллионов. А это, попади в руки недруга, – существенный компромат. Они ж там меж собой, как в серпентарии. Захочет ли такой человек выйти из тени? А контакт – это всегда опасность…. Так что неудачный вопрос дорого стоит. Бывает, и жизни. – Я не боюсь! – заверил Заманский. Циридис поморщился: – С вас-то что за спрос? В ответе кто свёл. Страх его навёл Заманского на новую мысль. – Полагаете, что-то могло не заладиться с заказом, и Зиновий из-за этого?.. – Нэ утверждаю. Но если что-то пошло не так? Или о заказе кто-то ненужный пронюхал и надо спрятать концы? – Вы прямо как о братках, – недоверчиво хмыкнул Заманский. – С братками как раз проще, – холодно объяснился Циридис. – А здесь, если что втемяшится: задолжал – отвечай всем имуществом и всем коленом. Может, Зиновий таким путём сына из-под удара выводил? Заманского перетряхнуло. – Это я так – с перебором, – оборвал себя Циридис. – Но прощупать попробую. В память Зиновия. Конечно, такие вещи быстро не делаются. Не меньше недели для согласования потребуется. Это ещё, если сумею до Лондона связаться. Так что… номерок оставьте.

На границе Тульской области Заманского достал звонок. – Виктор Григорьевич! – послышался женский голос. – Господин Циридис просит вас срочно подъехать. Он перенёс вылет и будет ждать вас в офисе до семнадцати часов.

Ещё не разъединившись, Заманский пересёк сплошную полосу и, развернувшись на Москву, резко нажал на акселератор. Времени, чтоб успеть, оставалось всего ничего.

Он опоздал на полчаса, но Циридис дождался. Знакомым жестом пригласил за тот же столик, на сей раз накрытый. Гостя дожидалась ваза с фруктами и бутылка армянского коньяка.

Циридис подрагивающей рукой разлил по рюмочкам. Выпил мелкими глоточками, как делают малопьющие люди в состоянии возбуждения. Выказывая расположение, самолично подложил на блюдо Заманского кисть пунцового винограда.

– Разговор состоялся, – объявил он, пытаясь за рублеными фразами скрыть волнение . – От контакта с Вами человек отказался. Но в остальном – встреча поразительная. Заказ, как и думал, серьёзный, денежный. Спички – часть общей тематической коллекции… Не в том суть, – перебил он себя. – За неделю до смерти Зиновий подъезжал к нему на виллу отчитаться о том, что успел сделать. Так вот клиента встреча очень насторожила. Заманский понятливо закивал.

– Как раз наоборот! – воскликнул Циридис. Губы его, полные и сочные, как раскрытая устрица, подрагивали. – Во-первых, Плескач предъявил спички и предложил их забрать! Понимаете? Он не держался за них! Это клиент отказался. Заявил, что примет всё целиком. А главное, выглядел Зиновий оживлённым и! – Циридис торжественно поднял толстый, в массивном перстне, палец, – праздничным. Восторженно рассказывал о загранпоездке по Италии. Бурлил планами. Стихи читал.

Заманский вытаращился.

– Свои! – добил его Циридис. – Вы слышали, чтоб мудрый Зиновий читал стихи? Может, прежде пис а л?

Заманский лишь мотнул короткой шеей, – об одном ли и том же человеке они говорили?.

– Читал! А потом и вовсе проговорился, что в поездке влюбился в гидшу. Не другу! Просто деловому клиенту. То есть его распирало! Представляете? Сидит высокопоставленный чиновник, у которого день поминутно расписан, и выслушивает восторги пятидесятилетнего сбрендившего антиквара. Даже, говорит, закралось подозрение, не подсел ли тот на наркотики или транквилизаторы. Потому и на встречу со мной согласился, не откладывая. Он ведь даже не знал о смерти Плескача. Но что точно: менее всего Зиновий был похож на человека, надумавшего свести счёты с опостылевшей жизнью.

– Что это значит?

– Вот и мне интересно. Похоже, вы были правы, и что-то переменилось совершенно внезапно, – Циридис поднялся. – Во всяком случае, главное – заказчик к смерти Зиновия отношения не имеет! – повторил он с нескрываемым облегчением. – Так что – ищите в другом месте. Нагадаете что, поделитесь.

Заманский выхватил листочек, наскоро написал: «Шевроле», ниже номер, что запомнил на Смоленском кладбище; в нетерпении протянул хозяину кабинета: – Пробей!.. Установить владельца можешь? А скорее, – владелицы. Циридис потянулся к телефону.

Через десять минут в лифте, спелёнутый набившимися людьми, Заманский в нетерпении теребил в кармане адрес владельца автомашины. Та оказалась зарегистрирована на ОАО «Мегаполис экспресс».

8

Туристическая компания «Мегаполис экспресс» располагалась на первом этаже высотного здания на Якиманке. Заманского проводили в отдел, занимающийся континентальной Европой. В кабинете на пять столов клиентов не было. Но было шумно. Демонстрировались обновки. Кудрявая девчушка, водрузив ногу на стул, критически разглядывала ажурные колготки.

На скрип двери все обернулись. Девчушка поспешно одёрнула юбочку. Правда, по наблюдению Заманского, юбчонка от этого длинней не стала.

– Девочки! Помогите, красавицы, – когда нужно, Заманский умел растечься обаянием. – Мне нужно увидеть гида, что в прошлом месяце возила группу по маршруту Рим – Венеция. Едва договорив, он разглядел ту, которую встретил на Смоленском кладбище. Среди молоденьких сослуживиц, скорее раздетых, чем одетых, она выделялась ладным на ней клетчатым костюмом.

Женщина тоже узнала его. – Пойдемте в комнату переговоров, – поспешно, под любопытствующими взглядами, она вывела Заманского в коридор, провела в остеклённое помещеньице с круглым столом, заваленным рекламными проспектами.

– Вы, видимо, друг, что из Израиля? Мне Зиновий вас именно таким описал.

– Что ж тогда на кладбище не признали? – Не хотелось ни с кем общаться! Заговори Вы со мной, верите, убежала бы. Заманский поверил: и сейчас она говорила каким-то затёртым, лишенным интонаций голосом, как говорят безмерно утомлённые люди. Просто отсюда бежать некуда. – Судя по встрече на кладбище, мы оба опоздали на похороны, – посетовал Заманский.

– Почти так. Десятого пыталась дозвониться Зиновию. Потом набрала сына, Лёву. От него и узнала. Может, и успела бы. Но Лёва просил не приезжать. Настоятельно просил. Заманский не скрыл удивления.

Она присмотрелась к собеседнику.

– Зиновий вам вообще что-нибудь обо мне рассказывал? – произнесла она с внезапной догадкой. Увидела, что нет. Хмыкнула озадаченно.

– Тогда представляюсь. Зовут м еня Елена . – Елена Прекрасная. Овладевшая сердцем… – Елена, приносящая несчастье! – раздраженно оборвала она витиеватый комплимент. Извиняясь за резкий тон, примирительно приподняла руку. Сдвинула к центру стола кипу буклетов, освободив место для пепельницы. – А я ведь ещё на кладбище поняла, что вы меня найдёте. Зиновий говорил, вы – в прошлом следователь.

– Да, – подтвердил Заманский. – Но почему я должен был обязательно вас разыскивать? – Да потому что, если б не я, Зиновий был бы жив! Похоже, физиономия Заманского вытянулась. Елена горько усмехнулась. – Поразительно, – произнесла она. – И то, что случилось. И то, что всё это уместилось в какие-то три недели. Она закурила, прикрыла припухлые веки.

В тот раз Елена повезла очередную группу по Италии. В сущности это была последняя поездка. Всё больше времени отнимал фонд борьбы с детской онкологией, с которым после смерти ребёнка активно сотрудничала.

Программа стандартная: Рим – Флоренция – Венеция. Забитый до отказа туристический автобус. На одном из задних кресел оказались Плескачи: отец с сыном. Поначалу больше внимания привлекал сын: длинный, несуразный, мягко улыбчивый, – такой ребёнок-переросток. Старший же, напротив, производил впечатление тягостное. Сидел, ссутулившись. Погружённый в себя. Будто между ним и действительностью установилась плёнка, через которую с трудом пробивались голоса.

Во время вводной экскурсии вдруг раздраженно пошутил. Потом ещё раз перебил гида. Так что сыну пришлось успокаивать. Елена ещё подумала, что с этим ершистым дедком натерпится. Узнав, что он владелец антикварного магазина, даже окрестила про себя менялой.

– Знала бы я, насколько и как именно натерплюсь от этого менялы, – хмыкнула она.

Разместились в Риме, в дорожном отеле. Поздно вечером Елена спустилась в ресторанчик. Рассчитывала, что измотанные туристы к этому времени завалятся спать и можно будет перекусить в одиночестве. Она почти угадала, – один всё-таки не спал. У барной стойки сидел старший Плескач и угрюмо крутил на просвет бокал с плещущимся на дне коньяком. Хотела уйти, но передумала. Если назревает конфликт, лучше попытаться погасить его в зародыше. К тому же Плескач был трезв. Потому решилась подсесть.

Он махнул бармену принести ещё коньяку.

– Только плачу сама, – предупредила Елена.

– Эва, как напугал, – Плескач мягко улыбнулся, сделавшись похожим на своего сына. – Не надо мне было ехать. Лёвушка настоял. Да и друзья достали. Поезжай, мол. Заграница лечит. Поразительно: все всё за других знают. Послушался – поехал. Теперь вам ни за что ни про что досталось. Вы не обижайтесь на меня за сегодняшнее. Небось, всяких чудиков повидали. Так уж перетерпите. Хотя гид вы на самом деле замечательный.

– Вы хоть что-то слышали? – не поверила Елена.

Он кивнул:

– Да. В конце стал слушать. И даже увлёкся. Вы, правда, умница. А насчет меня, – обещаю впредь не допекать. В крайнем случае, если уж вовсе станет невмоготу, сяду на самолёт да улечу в свою берлогу. Лады?

В сущности разговор можно было закончить, – Елена поняла, что с этой стороны неприятностей больше не будет. Но – он поднял глаза. Такие больнющие! И она не удержалась – спросила:

– Что у вас случилось?

Елена прервала рассказ, загасила сигарету, тут же закурила следующую. В упор глянула на Заманского:

– У вас бывали чирии?

– Что? – оторопел тот.

– Чирии. Перезревшие. Набухшие. С головкой. Зудят непрестанно. Вдруг нажал – и брызнул гной.

– У Зиновия так и было? – догадался Заманский.

– Именно такая ассоциация мне и пришла в голову, когда он начал говорить. Не говорить – выплёскиваться. Будто трубу под давлением прорвало.

Говорил о покойной жене. Какие-то мелочи, которые только для двоих, да и попробуй ещё вспомнить. А тут всё подпирало и требовало выхода. И о своей вине перед покойной. Вообще-то обычный разговор мужиков, что на старой беде пытаются закадрить новую пассию. Но здесь всё было с такой натуральной экспрессией, болью. Потом так и оказалось, – год в себе копил. К тому же мне всё это оказалось близко. Я ведь за пять лет до того малыша потеряла. Вот под минуту – утешить, что ли, захотелось или в свою очередь выплеснуться? – рассказала. Даже не заметила, что говорю уже я, а он как-то затих и неотрывно смотрит.

Спохватилась:

– Что-то не так?

– Какая вы, оказывается, – выдохнул он. Разошлись в два ночи.

На следующее утро, когда Елена зашла в автобус, семейство Плескачей сидело на ближайшем к гиду сидении (потом узнала, что семейной паре, с которой поменялся местами, Плескач-старший компенсировал стоимость поездки). И Зиновий так открыто, заговорщически улыбается, что все туристы вокруг нехорошо переглянулись. Дальше – хуже. На глазах у всех принялся ухаживать за гидом как ухаживают за своей девушкой.

Если при выходе из автобуса моросил дождь, бросался открыть над гидом зонтик. Во время обедов норовил подхватить поднос, сесть поближе. На экскурсиях не отходил ни на шаг. Поразительно, но пятидесятилетний мужчина повёл себя как старшеклассник в состоянии первой влюблённости. По ночам писал восторженные стихи, а утром спешил подсунуть их под дверь номера возлюбленной.

Он был настолько распахнут в своей влюблённости, что остаться незамеченным такое не могло. В группе его прозвали крези антиквар. Но больше всего преображение Плескача потрясло его сына. Воспитанный в почтении к родителям, он не решался бросить отцу публичный упрёк. Но от этого страдал ещё сильнее. Во время поездки сидел, отвернувшись к окну, всем своим видом выказывая неодобрение происшедшей в отце перемене. Изредка, когда оживление отца зашкаливало, бросал недобрые взгляды на Елену, кажется, совершенно уверенный, что меж гидом и его отцом установилась интимная близость. Хотя вся близость стихами и ограничивалась.

Во Флоренции у Елены заболело горло. Зиновий вызвался подменить её на экскурсии. И рассказывал так увлечённо, с таким знанием деталей, что не только туристы, – сама Елена боялась пропустить малейшее слово. Какой там антиквар-меняла? Искусствовед высочайшего уровня!

Так что, поначалу измотанная назойливым ухаживанием, к концу поездки Елена сама ощутила признаки влюблённости. Должно быть, поэтому в аэропорту на просьбу Зиновия о встрече отделалась обещанием как-нибудь увидеться.

Срок «как-нибудь» для влюбленного Плескача оказался вполне конкретным. Уже на следующее утро он появился в офисе компании, попросил её спуститься вниз. У подъезда стоял новенький кроссовер. «Твоя!» – объявил с торжеством. Принялся совать ключи, документы. Увидев прикушенную губу её, начал уверять, что от чистого сердца, безвозмездно. Что ничего за это не требует. Просто его подарок чудесному гиду.

– Какое же разочарование меня охватило! – Елена покачала головой . – За эти итальянские дни и впрямь уверилась, что в меня влюбился необыкновенный человек. А получилось, что сам он купчишка-меняла, и я для него та же проститутка. Только цена дороже. В общем выплеснулась от души. Сказала, что у нас в фонде десяток больных лейкемией детей в очереди на операцию. Их мамы молятся на какого-нибудь доброго дядю, что расщедрится и спасёт их дитятко. А в это время безумные антиквары, которым некуда девать деньги, мечут их в дорогие машины, чтоб бабу в койку затащить… И тут глаза у него радостно расширились, будто внезапно решилась недающаяся задачка. «Сколько нужно?! – закричал он. – Миллиона долларов для начала хватит?»

– Верите, у меня испарина по лбу пошла. Ведь не шутит. «Пару недель можно подождать?» – «Господи! Годами ждём». – «Тогда я побежал, чтоб не терять времени! Машину-то заберите. Хотя бы для вашего фонда». Я отказалась. Уехал, огорчённый. Признаться, не знала, что думать. Больно крутые перепады. Через два дня позвонил, встретились в ресторане. Сказал, что запустил процесс. И в течение двух недель деньги будут непременно. И всё в деталях, заинтересованно. «Но я вам лично ничем не обязана», – подстраховалась я на всякий случай. Ответил он, по-моему, пронзительно. – Поймите, со смертью жены я перестал понимать, для чего жить. И тут встреча с Вами. Должно быть, душа за этот года истосковалась, и – всё совпало, так что влюбился я в Вас и впрямь неистово. И, если смогу, добьюсь. Но деньги на больных детей – это совсем другое. Это как начать жить заново. Потому что всему, что делаешь, – иная цена.

За эти дни мы встречались ещё трижды. Он очень красиво ухаживал. Стихи, само собой. Много своих. Слабенькие, на мой, да на любой, вкус. Но по содержанию такие необычные образы, мысли удивительные. Что-то вроде философских эссе. А главное, я поняла, что никакой это не псих. Просто ранимый, беззащитный человек, которого несчастье сбросило с наезженной колеи и лишило прежних стимулов. А после нашей встречи вновь возникла тяга к жизни. И всё то, что обычно прячется внутри, устремилось наружу. Уверял, что я обязательно полюблю его, что его страсти нельзя не ответить, и будем счастливы. Я и сама стала подумывать, что, быть может, и впрямь появился мужчина, с которым смогу что-то выстроить. Знаете хорошо известное: женщина любит ушами. Так и есть. На третий день – а я знала, что, проводив меня, мчится по ночной трассе в свою Тулу, чтоб следующим вечером вернуться, – оставила его у себя. И двое суток были наши! Мне показалось, что во мне зарождается то, о чем уж не мечтала: новая судьба.

Она уныло выдохнула.

– А затем этот треклятый телефонный звонок! Он заговорил виновато, сбивчиво, что с деньгами затягивают, но он всё порешает. Должно быть, вот это новоязовое «порешаю» и вывело меня из себя. Решила, что все обещания были враньём, чтоб затащить очередную дуру в койку. Что и удалось. Да ещё, доверившись, я запустила на одну из пациенток больничный процесс, и девочку уже в Москву привезли. В общем в сердцах брякнула что-то о пустобрёхах, бросила трубку. На следующий день опомнилась, позвонила. Но – телефон не отвечал. А потом вместо отца ответил Лёвушка. От него и узнала, что Зиновий отравился.

В горле у неё клокотнуло. Заманский потянулся к минералке на подоконнике, но Елена жестом остановила.

– Как же я не подумала, насколько в нём все шлюзы открыты! Что он без кожи живет. Только-только нарастать начала.

– Значит, полагаете, из-за вас? – уточнил Заманский.

Горькая усмешка Елены была ему ответом.

– Может, и ситуация с сыном усугубила, – предположила она. – Зиновий как-то пригласил в ресторан. Я пришла, а он с Лёвой. Он-то хотел нас сблизить. А получилось, – хуже некуда. Тот тоже не ожидал, – лицо перекосило.

– Как думаете, Лев знал о деньгах, что обещал вам отец?

– Наверняка, – она повела округлым плечом. – Зиновий всегда с гордостью упоминал его как своего компаньона и наследника, из которого вырастит настоящего антиквара. Полагаю, у них не было денежных тайн. К тому же за столом он напрямую заговорил, что собирает деньги для фонда.

– И как отреагировал сын?

– Смолчал. Но так, что лучше б высказался. Прошёлся по мне взглядом, будто наждаком. Не думала, что домашний ребёнок, каким он мне казался, так умеет. Да и в фонд он, как я поняла, ни в какой не поверил. Если б не для детишек, сама б отказалась.

– После смерти Зиновия не пытались сыну об этих деньгах напомнить?

– С чего бы? – Елена удивилась. – Во-первых, это была воля Зиновия, а не сына. Если б посчитал нужным, завещал бы исполнить. Зиновий согласно кивнул, – и сам об этом подумал.

Елена поднялась, подняв тем и собеседника. Собралась выйти, но не смогла, слишком клокотало внутри.

– Как же так бывает! – простонала она. – Пять лет не живешь – пребываешь в безысходности. Вдруг – вспышка, озарение, пров и дение новой жизни. И тут же опять исчезает. А ты остаёшься в своей унылости. Потому что к тебе с распахнутым сердцем и содранной кожей… А ты, почитающая себя за утончённую натуру, на поверку оказалась дура из дур.

В горле её заклокотало. С усилием перевела дыхание. Приостановилась в дверях. – Может, помните у Гёте знаменитое? Что было сначала – «слово» или «дело»? Так вот слово и есть дело. Страшное по своим последствиям…Теперь с этим жить! Знаете, как Зиновий о себе острил? Дожитие мое! Вот и я отныне в дожитии.