Пришла и постучалась. Не я ее впустил. На двери тень осталась, Печать нездешних сил. Поднявши покрывало, Лицо мне показала. Ужасен был изгиб Одной брови над глазом. Зрачок горел алмазом, И пук волос прилип К сырому лбу. В гробу Кто лето пролежал, Тот волосы так носит. «Оставь меня! — сказал я. — Оставь меня, не твой». Но все же руку дал я Руке ее немой. Кто знает, тот не спросит, Зачем я руку дал. Руки не отымая, Тревогу убивая, Спросил ее: «Куда?» И, странно отвечая, Не мне — я это знаю, — Она сказала: «Да». И, медленная, села И в сердце мне глядела, И сердце холодело, И сердце замерло. 1 сентября 1905 3. «Похорони меня на воле…»
Похорони меня на воле, Насыпь курган и возлети Огнем прощальным в небо-поле И над могилою свети. Пройдут века, курган разроют, Я улыбнуся ртом немым, И очи тьму свою раскроют Лучам сияющим твоим. 24 октября 1906 4. «Я оплакал себя, схоронил…»
Я оплакал себя, схоронил, Отходную себе произнес. Новый крест в куче старых могил Бугорок надо мною вознес. И не знаю, что делать теперь, Что мне делать теперь без меня. Обметая могильную дверь, Поживу до девятого дня. 5 мая 1906 5. «Я в гробу лежу и слышу…»
Я в гробу лежу и слышу: Ветер дышит надо мной. Я локтем приподнял крышу, Стонет гроб мой парчевой. Щель темна, узка и скрыта. Кровь сочится из плеча. Упаду опять в корыто, Задуши меня, парча! Апрель 1906 ОТЕЦ И СЫН
1. «Над провалами, за увалами…»
Над провалами, за увалами, Над скалами немалыми, В облачных обрывах, На закатных нивах, Где миру конец — Моя обитель. От века я властвую, Отец и губитель; Ныне я властвую, Сын и зиждитель; Навеки я властвую, Дух и творец. 1907 2. «Я захотел — и мир сияет…»
Я захотел — и мир сияет: Планеты, солнце и земля. Но день седьмой пустой зияет, — Так воля волила моя. Послушен воле исполнитель: Он до предела сотворял, Чтобы потомок-отомститель Оков отцовых не сорвал; Чтоб, изнывая в заточенье И задыхаясь в красоте, Свои творил бы сотворенья На пресыщенье пустоте. Я неподвижность не нарушу И с высоты не снизойду, Храня незыблемую душу В моем невиданном аду. Мелькнут века. Озера станут, Где воздымалися хребты. Погаснет солнце — не престанут Служить мне ангелы мечты. И заменю миры иными, И снова им небытие, Зане над долами земными Пребудет царствие мое. <1907> 3. «И в день седьмой почил навек…»
И в день седьмой почил навек. А мир себе довлеет. А в темных кущах человек Потомство сеет. И крохи чувств, сознаний, дел Сплетаются в громады. Всему готов один удел, И нет пощады. Упало семя — будет плод. Закат сменен восходом. Родился сын — рожден народ. Миг спеет годом. Куда течет, куда стремит С шестого дня отплытий, В какое море нас вомчит Река событий? Небытия иль бытия — Ты всё неправ, почивший. Да изнеможет мощь твоя, Из тьмы творивший! И если скудость воззовет, Взалкав, миры иные, Пусть тьма уродством изойдет В просторы злые. Без звуков, светов и цветов Отцу да будет чадо: Горелых кубов и шаров Шальное стадо. 23 сентября 1906 4. «Лоном ночи успокоен…»
Лоном ночи успокоен, Ты с утра ушел в дозор — И младенчески спокоен Ясновидящий твой взор. Все ли травы оросились, Все ли кущи на заре Птичьим пеньем заискрились В звонкогласом серебре; Все ли очи излучают Ликованье бытия; Все ли чуют, все ли чают, Что в тебе светаю я. 16 октября 1906 ВЕЛИКАЯ МАТЬ
1. «Ты пришла, Золотая царица…»
Ты пришла, Золотая царица, И лицо запрокинула в небо, Пламенея у тайн Диониса. И колосья насущного хлеба Розоватые подняли лица, Чтобы зерна тобой налилися. Ты уйдешь, Золотая царица. Разольются всенощные тени. Но верна будет алому мигу Рожь, причастница тайновидений, И старуха, ломая ковригу, Скажет сказку о перьях Жар-птицы. 23 июля 1905 2. «Отчего узнается в глазах…»
Отчего узнается в глазах Позабытый, испуганный блеск И на черных, потусклых волнах Возникает сияющий плеск? Не тебя ли я в роще видал, Осененную богом лесов, Не тебе ли я ветки кидал, Изгибаясь за тенью кустов? Не тебя ли в реке я настиг, Опьяненную теплой волной, И не твой ли разорванный крик Испугал кобылиц под горой? И не ты ли в лесу родила Китовраса, козленка-певца, Чья звенящая песнь дотекла До вечернего слуха отца? Умерла и возникла опять. И у девы в потусклых глазах Узнается Великая мать В этом блеске на черных волнах. 16 декабря 1905 3. «Когда я вышний воздух рвал…»
Когда я вышний воздух рвал Пустынной птицей буйнокрылой И водоскаты низвергал, Топя снега кипящей силой, — Я знал все облики твои, Все бытия в тебе явленья — От взора чревного земли, До взгляда нежного томленья. 1 октября 1906 ЗАРЯ
1. «Каждый вечер ткани ткать…»
Каждый вечер ткани ткать Ало-золотые, А соткавши — расстилать, Разостлавши — вышивать Крылья голубые. Сизым алость затмевать И станок отодвигать В облака ночные. «Ах, какое алое! Мама, посмотри! Это — платье алое, Где ж лицо зари?» 2. «Темной ночью в лес вошла…»
Темной ночью в лес вошла, Листик, ветку подожгла И ушла. Тлело ночью, вспыхло утром Под веселым перламутром. В желтом пламени береза, В красном пламени осина, Пламя, пламя емлет лес. Вышла ткани ткать на небо, Ткала ало-ало-ало, Небо тканью покрывала И пурпурно-кровяные Выпивала зорецветы. Всех белее ствол березки Свесил желтенькие слезки. Под березу опустила Алый нимб. Алым нимбом осенила Утомленного вечерней И открыла Лик вечерний. 3. «Стелет ткани свои золотые…»
Стелет ткани свои золотые, Ткет и стелет царевна Заря. Вышивает цветы голубые. У царевны коса вороная. Распускает косу вороную, Самоцветные камни вплетает, И полмира под косу ночную Вплывает. Полюбилися отроку ткани, Золотая работа царевны, На заре он на холмике станет И глядит, как цветы голубые Затмевают атласную алость. Теплят слезы глаза молодые. Теплит сердце небесную жалость, Распуская косу вороную. Самоцветные камни вплетая, Опускает царевна сиянье. Отрок, нимбом наивным сияя, Созерцает ночное молчанье. 4. «Высокую башню построил…»
Высокую башню построил Из самого белого камня, Из самого нежного камня Высокое ложе устроил. И ночью покоился с ночью, И утром туманился с утром, И днем выпускал на молитву Троих голубей сизокрылых. И реяли сизые крылья В глуби-голуби недотечной. И реяли сизые крылья На тканях царевны предвечной. И башня белела У грани предела. 5. «Приполз к белой башне…»
Приполз к белой башне И лег у подножья — Остались на пашне Следы кровяные — И стонет. Пришла с длинной грудью, Пустой и холодной, И девочкой белой, Немой и голодной, — И стонет. Пришел седовласый, Звеня кандалами, Потешил ребенка Своими цепями — И стонет. Стон цепенеет. Башня темнеет. Алое сердце изранено. Кровь багрянеет над пашнями, Падают башнями Тучи бесшумные. Своды завалены, Кровь заливает развалины, Липкая, красная. Где ты, царевна прекрасная, Ясная?.. 6. «Трубу к устам твоим…»
Трубу к устам твоим, Забывшим крики. Закрыты небом огневым Иные лики. Земля зажглась. Опять Рука подъята. Узнай меня, как мог узнать В огне заката. В твоем щите горит Зеленый камень. Зажег от века мой зенит Такой же пламень. Трубу к устам твоим, Узнавшим крики. Дари сияньем огневым Сердца и лики! Сентябрь 1905 НЕТ
1. «И рвал и метал, и болел и томился…»
И рвал и метал, и болел и томился: Сойди, низойди, ороситель полей! Пустой наготы небосвод не стыдился, И канул в небывшее ливень-елей. Сгорело мольбою лицо истомленное. Наутро закапана розами гладь. И поле дымится, туманом смущенное: Росой заревою сошла благодать. 2. «Я в злой тиши похоронён…»
Я в злой тиши похоронён Пустынных стен. Забыт, заклепан, полонен В могильный плен. И под окном внизу, внизу Помчит река За каждый миг мою слезу Из высокá, — Из высокá моей тюрьмы К пустым лугам, Где, ты и я, бродили мы По берегам. Где, зацветая, в глухоте Завянул цвет, Звеня всполохнутой мечте: «Нет, нет и нет!» 3. «Иду к земле в ночное лоно…»
Иду к земле в ночное лоно, В густую влагу темных кущ, Где все родимо и зелено, Где первоцвет мой был цветущ. А ты, шептавший у порога, Замкнись в рыжеволосый плащ. Да сбудется твоя тревога: Не для тебя мой лик горящ. В тиши безлунной приникая К жизнегубительным ключам, Волшбу рудую созидая, Над пеплом жертв поникни сам. И о тебе я вспомню в неге Моей владычицы земли, Когда в стремительном набеге Воскликну девушке: «Внемли!» 4. «В зеленях у ключа я ее повстречал …»
В зеленях у ключа я ее повстречал — Из ограды твоей за водою ходил, — Ветер белый рукав высоко развевал, Крепкий локоть я прежде лица полюбил. Ты кричал с высоты, а меня не видал. За ветвями в листве я глаза разглядел, Щедрый дождь молодые поля орошал. Ты кричал — твоим нивам засуха удел. Я колосьями косы густые убрал. Отдыхая, стыдилась подруга моя. В зеленях у ключа я ее повстречал — За водой ключевою ходил для тебя. 5. «Мой стан стареет с каждым днем…»
Мой стан стареет с каждым днем, И кожа тонкая грубеет, Не опалюсь твоим огнем, Пусть так темнеет, вянет, тлеет. Не оглянусь на волшебство Твоих костров, во тьме летящих, Да не зардеет торжество В глазах, драконышах шипящих. И, слепоте дарясь, пройду Поля, разостланные пестро, И в топь глухую забреду, Чтоб злую волю ранить остро. Плети и тки цветы цветны — Не от меня они завянут: Уйду в пустыню от весны, Пускай пески меня затянут. 6. «Из темницы слышу звуки…»
Из темницы слышу звуки Волновавшей, зажигавшей Звонкой музыки, с разлуки Не звучавшей, не ласкавшей. Ах, не ты ли, созидавший Кирпичи моей темницы, Стал рукою, разломавшей Клетку горной, пленной птицы? Все сознанья, плоти, крови Стало милою рукою, Чтоб темницею любови Не содеять горе злое? Не твоя ли тьма, напевно Загораясь, возрокочет И не свет ли, свет твой гневно Нежеланного восхочет — Если птица вознесется, К долу влажному приникнет, В недра темные вопьется, В утолении изникнет? Октябрь 1906 ДА
1. «Опять, нежданностью смущенный…»
Опять, нежданностью смущенный, Увидел я твое лицо, Все то же детское лицо, Все тот же облик изумленный, И милых глаз простую синеву, И этот рот, Наивный рот, Что целовал меня так странно. Нежданно Опять мне крикнуло: «Зову!» Лицо природы первозданной, Давно увиденное мною, В лесу, над полем, за рекою, Когда я фавном молодым Носил дриад в пустые гнезда И водяницам голубым Бросал серебряные звезды. 2. «Ты отдалась мне, как ребенок…»
Ты отдалась мне, как ребенок, И было все, как у детей: И поцелуй кристально звонок, И тело рук не горячей. Но счастье сразу не открылось, И в муках таинство сошло. И, колыхаясь, наклонилось Любви истертое крыло. 3. «Закат, закат…»
Закат, закат Зажег набат На небе сизом. И тучи в ряд Летят, летят, Чернея, низом. Кладбище суровое, Темно-багровое. Из могил деревья — Черные деревья — Поддерживают тучи. Опираются тучи. Четыре церкви темные Закончили вечерни. Закутанные, скромные, Стоят во мгле вечерней. От них идут дорожками, Аллейками могилки, И гнездами-сторожками Чернеют ветки-вилки. 4. «Синева твоих глаз потемнела…»
Синева твоих глаз потемнела, Ты по кладбищу ходишь несмело. И на камне высоком и мшистом О нечистеньком шепчешь, нечистом. Но я рот твой целую упругий, И бровей подымаются дуги. Ветер сумерки сизые плещет. По-весеннему сердце трепещет. Апрель 1905 ХАОС
1. «Все сменилось, все упало.…»
Все сменилось, все упало. Мне опять вселенной мало. Этот круг — немая млечность. Что за ним — уже не вечность. Не пространство. Что же, что же? Не твое ли, Хаос, ложе? С кем лежишь ты, неутомный Светоотче, в дали темной? 2. «Не ты ли мир заколдовал…»
Не ты ли мир заколдовал, Опять сковал, отъединил? И только ал закатный вал, И только мил вечерний пыл? И в каждом древе только ствол, Листва, кора — игра твоя, Рудой колдун, вершитель зол, Владыка злого бытия! Смотри, смотри: вон Змей летит, И шип и свист, и вянет лист. Огонь-закат, свят, свят, горит, Лучист и благ, и наг и чист. Зажглось крыло, слилось с другим. И выше ввысь. О, мир, зажгись! Весь мир зажечь! Одним, одним Огнем зажечь и дол и высь! 3. «Беспредельна даль поляны…»
Беспредельна даль поляны. Реет, веет стяг румяный, Дионисом осиянный. И взывает древле-дико Яркость солнечного лика, Ярость пламенного крика: В хороводы, в хороводы, О, соборуйтесь, народы, Звезды, звери, горы, воды! Вздымем голос хороводный И осеем свод бесплодный Цветом радости народной. Древний хаос потревожим, Космос скованный низложим, — Мы ведь можем, можем, можем! Только пламенней желанья, Только ярче ликованья, — Расколдуем мирозданье! И предвечности далекой Завопит огонь безокой Над толпою тайноокой, И заплещет хаос пенный, Возвращенный и бессменный, Вырываясь из вселенной. Март 1906 ЯРЬ
Рожество Ярилы
В горенке малой У бабы беспалой Детей несудом. Зайдет ли прохожий, Засунется ль леший, На свежей рогоже, Алее моркови, Милует и тешит, Ей всякое гоже, С любым по любови, Со всяким вдвоем. Веселая хата У бабы беспалой. Роятся ребята, Середний и малый, Урод и удалый, Помене, поболе, На волюшке-воле. Отцов позабыла. Пришел и посеял, Кручину затеял, Кручину избыла, И тóмятся губы, Засýха постыла, Пустыни не любы. «Где батько мой, мамо?» — «За тучами, тамо, Где ветер ночует». — «Где батя, родная?» — «За теми лугами, Где речка лесная Истоки пестует». — «Где, мамо, родимый?» — «За теми ночами, Любимый, Где месяц жарует». Весною зеленой У ярочки белой Ягненок роженый; У горлинки сизой Горленок ядреный; У пегой кобылы Яр-тур жеребенок; У бабы беспалой Невиданный малый: От верха до низа Рудой, пожелтелый — Не, не, золоченый! Ярила! 20 июня 1905 Ставят Ярилу
Оточили кремневый топор, Собрались на зеленый ковер, Собрались под зеленый шатер. Там белеется ствол обнаженный, Там белеется липовый ствол. Липа, нежное дерево, липа — Липовый ствол Обнаженный. Впереди, седовласый, космат, Подвигается старый ведун. Пережил он две тысячи лун, Хоронил он топор. От далеких озер Он пришел. Ему первый удар В белый ствол. Вот две жрицы десятой весны Старику отданы. В их глазах Только страх, И, как ствол, их белеют тела. Так бела Только — нежное дерево — липа. Взял одну и подвел, Опрокинул на ствол, Привязал. Просвистел топором — Залился голосок И упал. Так ударился первый удар. Подымали другие за ним Тот кровавый топор, Тот кремневый топор. В тело раз, В липу два Опускали. И кровавился ствол, Принимая лицо. Вот черта — это нос, Вот дыра — это глаз. В тело раз, В липу два. Покраснела трава, Заалелся откос, И у ног В красных пятнах лежит Новый бог. 16 июля 1905 Славят Ярилу
Дубовый Ярила На палке высокой Под деревом стал, Глазами сверкал. Удрас и Барыба — Две темные глыбы — Уселись рядком. Покрыты холстами, Веселые жрицы Подходят. И красны их лица, И спутан их волос, Но звонок их голос: «Удрас, Удрас, Пади на нас, Тяжелый. Удрас, ко мне, Поди ко мне, Веселый. Покрой, покрой Открытых нас Собою. Открой, открой Закрытых нас Собою». — «А ты, Барыба, Оберемени. Пустые дни Отгони. Барыба, Барыба, Отяжели, Беремя, Барыба, Пошли. Барыба, Барыба, Уж я понесу, Барыба, Барыба, Уж я принесу». Удрас и Барыба — Две темные глыбы — Немеют рядком. Своими холстами Веселые жрицы Покрыли их. Краснее их лица И спутанней волос, Но звонче их голос: «Ярила, Ярила, Высокой Ярила, Твои мы. Яри нас, яри нас Очима. Конь в поле ярится, Уж князь заярится, Прискаче. Прискаче, пойме Любую. Ярила, Ярила, Ярую! Ярила, Ярила, Твоя я! Яри мя, яри мя, Очима Сверкая!» Высоко на палке Дубовый Ярила. 16 июля 1905 Барыбу ищут
Лето знойное прожито миром. Осень желтая тешится пиром. Доля женская полнится миром: На святое сбираются дело. Буйным ветром пока не раздело, Белым снегом пока не одело Золотые леса, Кличут, к лесу зовут голоса. Кто звончее поет, Впереди всех идет, Запевает, зовет: «Летом бабам любовь. Сыну чрево готовь И целуй и молись! Коли не тяжела, Знать, любить не могла, В стадо девок вернись. Осень, бабы, идет. Кто плода не несет, Со стыда помирай. Веток, листьев в подол, Чтобы путь был тяжел, Поскорей набирай». И выходят тяжелые бабы: Эта — первую носит луну, Три луны проносила вон та. Ноги девушек тихи и слабы, Лица носят гордыню одну, Лица красит одна красота, Та же песня открыла уста: «В золотые леса На твои голоса, Осень, осень, идем. В гуще темных лесов, В груде желтых листов Мы Барыбу найдем. Камень божий, валун Ты нам, лес-рокотун, Укажи у себя, Чтобы бабий наш бог Доносить нам помог, Малый плод не сгубя». Бабы в чащу идут Разбрелись и поют: «Лес, покажи, Укажи!» Устают. И опять Подымают себя и бредут Бога искать. Солнце взлетит высоко, Упадет за леса. А лесами летят голоса Далеко-далеко: «Лес, покажи, Укажи!» Лес ведет и дрожит, Сыпет листья, ведет. А Барыба-то ждет. Где-нибудь да лежит, Кого надо, зовет. Солнце гасит свой лик, Мчится по лесу крик: «Я нашла, Ах, нашла!» Вот на камне лежит, Бога целует, Жертву дарует, Поет, ворожит: «Жертву прими, Плод мой возьми, Барыба, прости! Больше нести Я не могла: Тебя я нашла». Красится кровью густая трава, Красится крóвями божья глава, Бабы бегут, Полные чрева Барыбе несут. Свой хоровод над Барыбой ведут. 1907 Встреча Ярилы с Перуном
В белой рубахе Из чащи зеленой Ярила идет, Опоенный Красою и силой, Волосом русый, Щеки алее Морковного сока. И перед Ярилой Цветы зацветают, Веселые птахи Летают. Ждут ворожеи, Стелют убрусы, Дышит глубоко, Гудит, зачиная, Земля яровая. В алой рубахе Сводами тучи Стрелой золоченой Мчится, несется Перун По краям освещенной, Сияющей кручи. Воздух рвется, Бьется бор, Гнутся ветки. Ухнул гром, Грохнул вниз. Скачет в вихре огневом По цветам зеленых риз. Стрелы блещут. Блещет меткий, Острый взор. — Кто ты? Здравствуй! — Кто ты? Здравствуй! — Сколько свадеб? — Сколько битв? — Тьма убитых. — Нет любви. — Там за лесом Двадцать девок Расцветало Краше дня? — Там за лесом Двадцать лодок Улетало В дым огня. — Там за лугом Двадцать воев Воевало Для побед? — Там за лугом Двадцать мертвых Упадало Под рассвет. — Там за полем Целый город Огорожен Для жилья? — Там за полем Черепами Путь заложен От житья. — Там подальше Бродит племя Со стадами За рекой? — Там подальше Воет ветер Над лугами Горевой. — Кто ты? Здравствуй! — Кто ты? Здравствуй! — Ты куда? — Вон за те луга поемные. — Ты куда? — Вон за облаки те темные. Февраль 1907 Проводы
На Перуновом холму Во дворе и в терему Собираются на бой. Прощай, прощай! Перун, Перун, Оборони. Рудой Перун, Охорони. Одна, одна, Я от окна Не отойду. Кляни, колдун, Дави, валун, Не отойду. На лютый бой Перун рудой Тебя ведет, Трубой зовет. И я с тобой Иду на бой, Не отгони! Не взял — осталася, Поцеловалася, И терем пуст. Ушел золоченный, Неопороченный, Услада уст. Порок, позор — Жена в ладье. Перунов взор — Жена в ладье. Скорее, жрец, Зажги костер! Кричит птенец, Кремень остер. Перун, пыряй Снопами стрел! Еще напор, И ворог мрет. Перунов мор Врагу удел. Крепким поясом свяжусь. Он вернется — я дождусь На мою, мою постель. Полог золотом затку, Меду выварю, медку, — После боя вою хмель. Декабрь 1906 Проводы
Два врага — Луна и Солнце. Поле битвы — синий свод. За горою медлит Солнце. Лунный ворог Солнце ждет. Лес еловый зачарован Лунной силой, колдовством. Мир могучий замурован Ворожейным волшебством. Во плену лежат поляны, Во плену и птичий крик. Душу утренней Смугляны Душит хвоей Лесовик. Вдруг за лесом, на востоке Заблестел конец копья, Заалелся крутобокий Щит Перунова литья. Вылит, выкован с отливом, Ярко вызолочен щит. В ожиданье молчаливом Бог Перун за ним стоит. И Луна, Перуна-бога Увидавши за горой, Закричала: «Вихрь Стрибога! Солнцу яму в тучах рой!» И на поле боевое Побледнелая идет. Пламя рдеет заревое, Стрелы острые кует. Вот он, первый крик сраженья, Первый выстрел рдяных стрел! Ждет земля освобожденья. Лесовик оцепенел. И душа младой Смугляны, Робких сумерек душа, Льется в светлые туманы, Тает, светами дыша. Солнце, Солнце, лик победный Выше, выше в синий свод! Лунный ворог, призрак бледный, За туманы упадет. Лунный ворог побежденный Еле светится внизу. Бог Перун на мир смущенный Мечет светлую грозу. Свод сияет. Засверкала Там стрела, и там стрела. В поле синее упала, В чащу леса залегла. И, хмелясь победным пиром, За лучом бросая луч, Бог Перун владеет миром, Ясен, грозен и могуч. Апрель 1907 Стрибог
Угнал за волны челны, За тот за вал девятый, За тот за вал проклятый. Валами валит волны, Волнует кипень солный, Качает кубок полный И роет, рвет, как ратай, Вздымает луг измятый, Курчавит холм горбатый. А берег воем стонет. Разметан женский волос, Голóсит женский голос: «Недаром высох колос И солнце жгло-кололось! Куда Стрибог их гонит? Я парус рыжий шила. Я в лодке дно смолила. Я рыбака любила. Я сеть плела. Я ветки жгла — Смола текла. Я плод несла. Стрибог, Стрибог, Суровый бог! Верчу я рог, Стучу в порог, Чтоб ты, Стрибог, Мутить не мог Морских дорог». Сорвал Стрибог кору с дубов, Свернул трубой — И рог готов. Трубит на жен, бегут гурьбой С морских песков в глубокий ров. За ними свист со всех краев, За ними вой со всех концов, Поднятый, бог Стрибог, тобой! «Хо-хо! Мужей бы надо вам! Хо-хо! Я вам легко их дам! — И скачет сам по тем волнам, Где водный страх припал к челнам. — Назад, туда плыви, прилив! Несись на них, разлей залив И в ров — хо-хо! — с верхов к пескам Нахлынь, отдай весь ров валам. Я жен — хо-хо! — отдам мужьям!» И валом валит волны, Расплескал кубок полный, Качает кипень солный И топит ров прибоем. Бегут тела и челны, И всплыли жены с воем. Несет их море роем. Хмелен победным зноем, Стрибог упился боем И воет: «Упокоим, На дне любовь сокроем! Морское дно, покоем И женам будь и воям!» Июнь 1907 Морской Горбыль
Морской Горбыль от пены пьян. На дне сидит, навзрыд кричит. Глаза-шары точат туман, Зеленый зев валы катит. Одна нога во дно вросла, Другой ногой на глади вод Лесистый остров в три угла Стоит, пока колено ждет. В одном углу столапый Спрут, В другом углу стоглазый Страх, Еще в углу, где тину ткут, Красавка Рая, вся в слезах. Уж сколько дней Морской Горбыль Со дна кричит, к себе зовет, Мутит волну и пенит пыль, Вот там, внизу, кричит и ждет. Я — Рая, цвет пустынных стран, Душа цветов, дерев и трав, На что ему мой смуглый стан, Меня ль возьмет рука-удав? Я — Рая, птица тихих снов, Вечерней пены алый плеск, Играю здесь, и синий кров Мне сыплет в очи звездный блеск. А он, Горбыль, глотун пучин, Уставив снизу круглый глаз, Качает остров. Гул трясин Сильнее к ночи каждый раз. Спуститься вниз — умру от слез, Замкнута жадной пастью-тьмой. Остаться здесь — в напоре гроз Потонет синий остров мой. Не слышит море жалких слов. Не знает море тихих душ. Морской Горбыль игрой валов Сорвал покров и вздыбил тишь. Смуглеет синь, и бьет прибой. Спустилась ночь на гребни пен. И тешит море ярый бой, Победный крик и смертный плен. Вздымают волны рать на рать, И стонет остров в три угла. Вот Спрут тонуть. Вот Страх бежать. Вот третий угол тянет мгла. И вдруг во тьму весь остров — раз! И два. И три. И нет его. И смотрит зорко круглый глаз В потемках царства своего. Утихло море. Стынет гул. Пестреет зыбь. Стоит вода. Морской Горбыль волной хлестнул, Вот так, вот так! Неси сюда! Морской Горбыль победой пьян. На дне сидит, как зыбь, дрожит… Целует, лижет смуглый стан, Одна нога с другой лежит. Теперь моя. Теперь узнал Я вкус и цвет надводных тел. Все принесет покорный вал, Чего б Горбыль ни захотел. ТАР
1. «Велика страна Валкáланда…»
Велика страна Валкáланда, Грозен Тар к сынам Валкáланды. Опустился Тар в Валкáланду Серой птицей долгокрылою. И сказали люди: — тучи — Про его густые крылья И разгневали могучего. Десять лет висели крылья, Десять лет меняли перья, Десять лет летел в Валкáланду Белый пух от крыльев Тара. И взмолились люди Тару: Мы темны перед тобою, Подними крыло святое, Чтобы солнце золотое, Чтобы небо голубое Показалось над страною. Грозен Тар к сынам Валкáланды, Но и Тар бывает ласков: На сто дней крыло он поднял Из трех сотен дней годичных, Из трех сотен с половиной. И оставил так навеки, Чтобы солнце золотое, Чтобы небо голубое Было сто дней над страною, А крыло его святое Половину и две сотни. 2. «Велика страна Валкáланда…»
Велика страна Валкáланда, Кругло озеро Уюхта, Славен город Юхтаари, Знатен род Еякинасов, Знатен Оле Еякинас, Белокура Ялитара, Ялитара Еякинас. Как весной вершины сосен Любит ветер гор суровый; Как весенний первый листик Любит ветку-мать нагую; Как зеленый цвет черники Любит влагу мягких кочек; Как любила Юна Блава, Пряха синей выси неба, Пастуха волов вечерних, Так любила Ялитара Ону Кнута. Каждый взор его был сладкой Каплей меда в соты сердца; Каждым словом, как заклятьем, Дорожило чутко ухо; Каждый шаг его на землю Был земле ее надежды Болью, жалящей, как пчелы. Как осенний жадный ветер Любит вихри желтых листьев; Как упрямый белый корень Любит треск засохшей почвы; Как невидный крепкий вереск Любит гибель всех растений; Как любила злая Мара, Пряха черной выси неба, Пастуха быков рассвета, Так любила Ойкаюка Ону Кнута. Каждый взор его был кровью, Сердца теплой алой кровью; Слово каждое зарею Заливало шею, тело; Каждый взгляд его на небо Небесам ее желаний Был укусом черной птицы, Заклевавшей в поле падаль. 3. «Тар мой властный, огнеокий…»
Тар мой властный, огнеокий, Ты разбил мою ладью. Я принес тебе высокий Череп пива, сердце птицы и кутью. Тар мой грозный! Ты нещаден, Ты угнал мои стада. Я принес мозги всех гадин, Нет им счета, сколько пота и труда! Тар всевластный, вечно гневный, Ты убил невесту-дочь. Я зажег костер полдневный, Жег быков, не тронув мяса, день и ночь. Тар, о жадный! Самой сильной Ты лишил меня жены. Жертвы я не знал все сильней: Вылил кровь седьмого сына у сосны. Тар, на помощь! Чьей же властью Стали дни мои пусты? Жрал ты жертвы полной пастью, Ты без сердца — или все это не ты. 4. «Для тебя, мой лазоревый Тар…»
Для тебя, мой лазоревый Тар, Приняла я людскую красу, Расточила всесилие чар, Колдовала в священном лесу. Ты отверг меня, лунную дочь, Золотую богиню серпа, И напрасно к тебе в эту ночь Пролегла небесами тропа. Я спустилась в жилище жреца, Я забыла высокую мать, Я слезами отмыла с лица Божества роковую печать. Я носила дрова, собирала траву, Отдавала себя колдуну. Вот я жрицей бездомной слыву И встречаю людскую весну. Приготовлено ложе давно. Приходи ко мне, ласковый Тар! Голубою весной зажжено Девье сердце, пылающий дар. 14 марта 1906 ЧЕРТЯКА
1. На побегушках
Был я маленьким чертякой, Надо мной смеялся всякой, Дергал хвост и ухо вил. Огневик лизал уста мне, Земляник душил на камне, Водяник в реке томил. Ведьмы хилые ласкали, Обнимали, целовали, Угощали беленой. До уморы, без отдышки, Щекотали в самой мышке, Рады одури шальной. На посылках пожелтелый, Я, от службы угорелый, Угомону не знавал. Сколько ладану, иконок Из пустых святых сторонок Для других наворовал. Никакой не знал услады: Только бабочки да гады, Мухой сердцу угоди. А над белым, белым тельцем Воздыхающим сидельцем Приневоленный сиди. 24 мая 1906 2. Полюбовники
У мосточка на крылечке Два кольца, одно колечко, А колечку пары нет. У попа попова дочка, Попадья — сырая кочка, А поповна — маков цвет. Я сманил ее черникой, Костяникой, голубикой За лесок на бугорок. Задурманил по болотам, Припечалил приворотом И к любови приволок. Полюбила, заалелась, Вся хвосточком обвертелась, Завалилась на луга. «Ненаглядный мой, приятный, Очень маленький, занятный, Где ты выпачкал рога?» До утра не расставались, Ясным небом любовались На восток и на закат. Поутру мутится речка, Настежь хриплое крылечко, У попа в избе набат. Я отцу трезвоню в ухо: «Осрамила потаскуха, Дочки глупой не жалей! Прогони жену за двери, Так блудят шальные звери, — Ты ведь Божий иерей». Потемнело, замутилось, Мое сердце насладилось: К детям ласковы отцы. Вот уж завтра под осиной Буду в радости осиной Целовать ее рубцы. 24 мая 1906 3. Мать
«Душно, тесно под корягой, Я хмельна болотной влагой, Отпусти меня домой. Не снести мне полнолунья, Птица, серая вещунья, Накричала пред бедой. Зажил ротик у ребенка, Затянулись раны тонко, Дай его мне унести. Будет он опять здоровым Под людским уютным кровом В ласках матери расти». Сонно слушает чертяка. Из полуночного мрака Кажет месяц полукруг. «Поживем еще немного, Как за пазухой у Бога, У меня ты, бедный друг». Никнет мать в утоме черной, Лучше быть ему покорной, Все равно ведь, все равно. Слезы-реченьки усохли, Стоны по лесу заглохли, Сердце-уголь сожжено. «Вот наступит полнолунье, Понесу дите колдунье, Не жива и не мертва. И от жалости колючей Подо мной дурман пахучий, Свянет горькая трава. Будет там на желтом свете Пляс и гам, и нож и плети, Адов рай ни дать ни взять! Свет родимая сторонка! Хоть бы дали у ребенка Утром раны зализать». 24 мая 1906
