Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Петербург в 1903-1910 годах - Сергей Рудольфович Минцлов на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

— Какое же в действительности мясо? — спросил он.

— Если вы спрашиваете меня, как Ермолай Николаевич, ответил член, — то я скажу: свиное. Если же как г. управляющий, то докладываю вам, что по моему мнению мясо говяжье.

— Хорошо-с, сказал Чаплин. — Я приду и лично досмотрю с вами.

Помощник был отстранен, передосмотр произведен, и вестфальская ветчина превратилась в оленину. Вот какие Серафимы чудотворцы бывают в таможенном мире! Почтамтские чиновники назначением к ним Чаплина очень недовольны, и причин этому много.

Прежний почт-директор Чернявский был очень вежливый человек — этот же с подчиненными, да еще такими, как почтовые чинуши, но имеющие никакой протекции за собой — Тит Титыч. Чернявский занимал квартиру в 17 комнат; этот же, как только поступил, сейчас же отнял у фельдшера квартиренку и отдал ее своему кучеру; квартиру ему самому отделывают в 31 комнату. Вся же семья его — он, сын да дочь. И это тогда, когда все кричат о тесноте почтамта, недостатке помещений, о том, что чиновники задыхаются в своих конурах и т. д.

Тридцать одна комната — не шутка! Бесцеремонность его с подчиненными настолько велика, что напр. сравнительно крупные лица в мире почтовом — экспедитора — приходят домой со службы и вдруг видят среди гостиной огромные сквозные дыры в полу; мебель и др. вещи в беспорядке, кучей свалены в угол. Что такое? Оказывается, Ермолаю нужно было вешать какие-то массивные люстры, и для этого потребовалось прорезать потолки и сверху, на полах, поставить огромные железные круги.

И он, даже не предупредив хозяев, прямо посылает рабочих, и те идут в чужие квартиры, распоряжаются с вещами, сверлят. Возмутишься вчужине[21].

Одно из нововведений Чаплина — появление на службе в почтамте женщин.

Июль. Газеты полны сообщений о Саровских торжествах. Исцелений, говорят, десятки.

Раздаются толки, будто бы освидетельствованы и прославляются останки не Серафима, а кого-то другого. Утверждают, что отыскался старик и притом из таких, которому рот зажать и на которого цыкнуть неудобно, чуть ли не какой-то отставной местный губернатор, помнивший хорошо могилу Серафима; этот старик заявил комиссии, что могилу они вскрыли не ту, но заявление это — в силу ли запоздалости, или еще почему-либо — комиссия оставила втуне. Тогда тот поскакал в Питер и заварил здесь кашу, будто бы решено по этому поводу сделать исследование и другой могилы. Ну, а если старик прав, и Серафим найдется в другой могиле, тогда что? Этот вопрос теперь у всех на губах.

Но помимо чудес были и беды. Мудрено было рассчитать точно цифру могшего привалить люда, и ошибка была сделана самая опасная: цифру богомольцев взяли меньшую; на торжества явилось <чуть> ли не вдвое большее число, чем то, на которое рассчитывали. Не было ни мест для ночлега, ни пищи; несколько дней царил буквально голод; фунт черного хлеба доходил до 25–30 и выше копеек, тогда как обычная цена его — 2–2 1/2 коп.

Август. Совершенно неожиданно ушел с поста министра финансов Витте. Ему дана почетная отставка — место председателя совета министров.

Газеты поют ему хвалебные оды, по городу же циркулируют самые разнообразные слухи.

Вчера слышал о причине почетной отставки Витте: по возвращении с востока, куда он ездил обозревать свою манчжурскую дорогу, он представил государю доклад о всем найденном. Великий же князь Александр Михайлович[22], Куропаткин и Плеве — враги его — с неоспоримыми данными в руках насели в последнем заседании на Витте и доказали, что он налгал. Витте пришлось молчать, так как на недосмотр другого свалить было нельзя. Вел. князь Александр Михайлович горячился, что у нас все порты черт знает в каком виде, между тем как на них убиты миллионы. (По городу пошел каламбур, что трагическая минута на носу, а Россия без «портов»). С заседания великий князь, несмотря на поздний час, проехал прямо во дворец и в три часа ночи Витте получил приказание прибыть поутру во дворец с управляющим Государственным банком — с Плеске[23]. Плеске находился на даче; ночью его разыскал курьер и передал приказ от Витте наутро в полной форме явиться во дворец. Весьма удивленный всем этим Плеске приехал в назначенное время во дворец; ни он, ни Витте не знали, что значил такой неожиданный вызов.

Витте, вошедший первым, три четверти часа пробыл у государя, наконец позвали Плеске. Государь взволнованно ходил по кабинету; Витте сидел в кресле бледный и осунувшийся.

— Примите дела от него, сказал государь, обращаясь к Плеске: — я назначаю вас управляющим министерством финансов.

Плеске был поражен чуть что не до онемения.

Записываю это со слов людей, которым рассказывал Плеске.

При прощании с министерством Витте был как бы пришибленный, хотя и старался скрыть это. Поговорка: «два медведя в одной берлоге не уживутся» — оправдалась; Плеве съел в конце концов Витте. Насколько правдив, не знаю, но во всяком случае очень характерен для обоих следующий рассказ, ходивший по Петербургу.


И. Репин. Портрет С. Ю. Витте (1903)

Будто Плеве, после обычного обмена с Витте ядовитыми шпильками, сказал ему:

— При подобном направлении политики вашим высокопревосходительством Россия дождется революции через каких-нибудь пять лет!

— А при вашей она дождется ее через два года, — с обычной резкостью возразил Витте.

Чиновники о Витте сожалеют. Говорят, будто бы он не набил себе карманов на таком «карманном» посту, как сделали это его предшественники. Очень может быть. Но хотя сами министры и вообще «знать» из чиновников и не берут теперь взяток — это слишком грубо — зато берут их жены. О знаменитой Матильде — жене Витте я слышал, года два тому назад, от жены лейб-медика Головина[24], Марии Александровны, следующее: как-то случилось ей зайти в Гостином дворе в ювелирный магазин. Почти одновременно с ней вошли две каких-то дамы, и хозяин засеменил перед ними. Дамы рассматривали, разбирали какие-то вещи, наконец отобрали некоторые и стали торговаться. Ювелир запросил 800 р.

— Ну нет, триста, — решительно сказала одна из дам. — И пришлите сейчас же.

Ювелир улыбнулся и развел руками.

— Для вас — извольте-с. Немедленно же будут посланы!

Дамы ушли. Головина с недоумением слушала этот разговор и обратилась к хозяину.

— Послушайте, — сказала она. — Я не знаю теперь, как иметь с вами дело! Вы запрашиваете 800, а отдаете за 300. Это же Бог знает что такое!

— А знаете-с, кто эти дамы? — таинственно спросил ювелир.

— Нет.

— Супруга его высокопревосходительства г. Витте! — многозначительно сообщил хозяин магазина.

— Да вам-то что за дело до Витте?

Тот усмехнулся.

— Верьте совести, что я не запросил ничего лишнего с них, сказал он. — А госпожа Витте дама нужная: биржа в их руках…

Головина поняла наконец.

Конечно, это не взятки… щенки борзые гоголевские! Добавлю еще, что Матильда — еврейка и ни в дворец, и ни в какие высокопоставленные дома ее не приглашали. Ее это выводило из себя, а вельмож, вынужденных лавировать между нежеланием царской семьи встречаться с этой госпожой и самолюбием всесильного еще тогда Витте, ставило в затруднительное положение.

Город до сих пор полон рассказами о похождениях великой княгини Марии Павловны, о ее приключениях по ресторанным кабинетам с Гитри, артистом Михайловского театра, результатом которых явилась стычка Гитри с великим князем Владимиром Александровичем и высылка первого из Петербурга[25]. Не менее мамаши гремела на весь Петербург и даже Россию и дочка ее, великая княжна Елена Владимировна… Про сынков и толковать нечего[26]. Всем памятно, как они шествовали по общей зале ресторана с голой француженкой, что страшно возмутило публику, и дело чуть не дошло до «скандала» (как будто появление голой в публичном месте не есть скандал!) и как они кутили и пили по всем шато-кабакам и т. д.

26 августа. Строительная горячка, несколько лет назад охватившая наш Богом подмоченный Петербург, продолжает свирепствовать. Везде леса и леса; два-три года тому назад Пески представляли собой богоспасаемую тихую окраину, еще полную деревянных домиков и таких же заборов. Теперь это столица. Домики почти исчезли, на их местах, как грибы, в одно, много в два лета, повыросли громадные домины; особенно быстро похорошела Третья Рождественская. Вообще город сильно принялся охорашиваться. Четыре-пять лет тому назад торцовой мостовой были покрыты только набережные до Троицкого моста, Невский пр., Большая Морская, Пушкинская, Караванная, Сергиевская и, частью, Миллионная. Теперь почти все улицы потянулись за ними; Литейный сбросил свои бруски-граниты и оделся в деревянные кубики. К этим перекройкам присоединились еще и другие работы: прокладывают глиняные трубы для нового городского телефона, город изрыт весь точно во время осады; пешеходы, конки, экипажи, — все лепится к одной стороне.

Замечательно и то, что иные дома стоят еще без дверей и окон, из них тянет, как из погребов, сыростью и холодом, а уже в газетах пестреют объявления о сдаче квартир в них. Нарасхват идут!


Дом Елисеева в 1906 г. Фотография К. Буллы

Понемногу открывается новый дом Елисеева[27], что против памятника Екатерины на Невском. Многие нарочно ездят на верхах конок, чтобы полюбоваться этим зданием, предназначенным, к сожалению, не для музея или театра, а для магазина — монстра по части выпивок и закусок. По углам этого нового дворца высятся громадные бронзовые статуи: Торговля, Промышленность и, вероятно, Искусство и Просвещение. Первые две уместны и понятны, а причем вторые две? Вероятно, Елисеев полагает, что искусство и просвещение тоже будут помещаться в его дворце; что ж, он прав: чем не искусство — искусство выпить и чем не просвещение — знание, чем закусить? Облупленный Александринский театр угрюмо выглядывает из-за сквера напротив в виде иллюстрации к тому, что такое в наш век искусство и что выпивка.

Кстати, курьез. На Литейном вдоль Арсенала вытянут ряд старинных пушек с дулами, направленными прямо на противостоящий Окружной суд. Ехидные языки переиначивают и говорят, что «пушки у нас направлены на правосудие»!

30 августа. Чиновничий мир озабочен предстоящим возникновением нового министерства — торговли. Департамент торговли и мануфактуры остается поэтому за штатом, и кто попадет в новое министерство и на какие места — это вопрос. Утверждают, будто бы великий князь Александр Михайлович будет главой этого министерства, и очень не хотят этого; он очень тянет за собою своих офицеров, что помимо заступания дороги старослужащим вводит особый дух, еще большее — чин чина почитай — в среду чиновничества. Хорошо служить — конечно не «канцлером», т. е. не канцлерским чиновником в этих департаментах! На службу являются к часу, походят по коридору (в Министерстве иностранных дел в коридорах царят французский язык, пшютики — будущие вороны по части прозевыванья всяческих осложнений, кроме своих служебных); все одеты по последней картинке, с проборами на затылках; поболтают, почитают газеты, полистают дела и в пять часов за ними нужно гнаться с собаками. Тепленькие места!

Слыхал, что уходит знаменитый Беллюстин — директор таможенного департамента — давно пора! Таможенный мир его ненавидит; этот господин, бывший прежде старшим юрисконсультом министерства финансов — грубый, резкий человек — явился в это ведомство с убеждением, что все таможенные — воры — это мнение было высказано им Иванову, теперешнему юрисконсульту; сделавшись таможенным, он и сам, значит, стал вором: это он и доказал в конце концов. Между прочим, года два тому назад с ним произошла «маленькая» историйка. Единственная его дочка вышла замуж за архитектора, который, разумеется, сейчас же получил место архитектора при д<епартамен>-те.

Был я как-то в редакции «Юного читателя»[28]; ко мне подходит муж издательницы — Малкин, инженер, и разговорились мы с ним. Он с Гаррисоном взял подряд на миллионные постройки пакгаузов и таможни на знаменитом Гутуевском острове[29]. Все было сделано ими, но в качестве чего-то терся при них и зять Беллюстина; пришло время получать деньги, и оказалось, что таковые причитаются не им, а зятю Беллюстина. С этой комбинацией, однако, инженеры не помирились, а обратились в департамент за разъяснениями, а оттуда к Витте. Витте, рассмотрев «дело», призвал их и сказал, что дело их возможно разобрать только судом, но что он предпочитает покончить все миром и, вместо причитавшихся им 72 тысяч, предлагает получить сейчас же, без проволочек — чего не было бы в случае суда — 36 тысяч. Подумали, подумали те… Витте человек сильный, Гаррисон имеет от него много работ (одесские пакгаузы строил он же) — и согласились.

Зять получил другую половину. Затем разгорелась история с контролером: зять получил какие-то работы в таможенном ведомстве; Беллюстин — зоркий Беллюстин, следящий недремлющим оком за ворами — не родственниками — утвердил их, несмотря на то, что за один и тот же план для однообразных построек были назначены солидные суммы за каждый чертеж особо — как за новый план.

31 августа. В городе открыли тайную типографию, принадлежавшую какому-то высокопоставленному лицу из министерства внутренних дел. Произведены многочисленные аресты. Витте будто бы сказал государю, что не мешало бы обратить особенное внимание на это министерство, так как там творятся невозможнейшие дела, и изложил все известное ему.

Это министерство действительно тепленькое и с другой стороны. Неопытные люди диву даются: чины полиции содержание получают не ахти какое, а живут отлично, одеты всегда с иголочки. Пристава — это уже полубоги; вид у них по меньшей мере фельдмаршальский, а апломба, красоты в жестах!.. Гоголевские именины в день своего ангела и на Онуфрия[30] еще во всей силе… Но именины еще ничего; бывает и похуже! В бытность мою в Одессе служил там пристав — фамилию его забыл — специалист по части изловления всяких воров. Разгорелась какая-то история, и нежданно из Москвы нагрянула в Одессу сыскная полиция; краденые вещи, из-за которых разгорелся сыр-бор, нашлись у этого самого лихача пристава. Конечно, граф Шувалов — тогдашний градоначальник — немедленно хотел отдать его под суд, но… у того помимо краденых вещей отыскались и записочки бывшего градоначальника, ныне почетного опекуна и большой шишки — Зеленого[31], из которых явствовало, что Зеленый позаимствовал у «бедного» (по формуляру) полицейского пристава, своего подчиненного — 30 или 40 тысяч… Разгадка этой шарады канула в Лету, так как Зеленый, конечно, выгородил своего, скажем деликатно, — любимца; кстати сказать, этот любимец ныне помощником полицеймейстера в той же Одессе…

Зеленый был не градоначальник, а нечто вроде неограниченного повелителя; о нем ходят целые легенды. Хам он притом был невероятный: ругался, не стесняясь, на улицах во все горло, как два извозчика; между прочим, знаю о нем — я его еще застал в Одессе — такого рода рассказец. Как-то нежданно вздумал он ночью прогуляться пешком по особо вертепистым улицам. Конечно, сбоку тротуара почтительно рысил рядом с ним струхнувший пристав; позади маршировала, как водится, остальная братия — околодочные, городовые и т. д.

«Заведения» должны были быть в тот час все закрыты; однако зоркий глаз одесского Гарун-аль-Рашида усмотрел, что двери многих трактиров только притворены, а внутри свет и шум.

— Открыты? — проронил Зеленый. — Почем берешь? — вдруг обратился он к приставу, думавшему уже, что пришел его последний час. — Да ну, смелее!

— По сто рублей, ваше превосходительство… — пролепетал пристав, пронизанный недреманным оком.

— Мало! — решил Зеленый. — Больше с них, мерзавцев, брать надо! — и величаво проследовал дальше.


П. А. Зеленый

Все лавочки и дома в Одессе были в мое время — четыре года назад — обложены негласными сборами; напр., маленькая молочная, куда иногда заходил я выпить молока, платила околоточному по 3 р. в месяц. Платили, потому что иначе не было бы житья, как говорили обложенные: замучили бы протоколами. Портные, переплетчики, сапожники — все цехи работают даром на полицию: это уже всероссийский закон — его же не прейдеши! По таможенному ведомству несколько лет тому назад было любопытное негласное распоряжение: отнюдь не принимать на службу лиц, служивших раньше в полиции. Веселая нация — русский народ!

Удивительно: в мае месяце старый Троицкий мост развели и так и забыли его у берега Петропавловской крепости; а между тем сколько жалоб и толков из-за того, что на Охту нет моста. Прислать только пару буксиров и отвезти его[32] на Калашниковскую набережную и сделать въезды — и дело бы с концом. Каким только местом думают у нас в Думе? А она у нас не только именитая, но и чиновная. По случаю юбилея городской голова Лелянов получил, к общему недоумению, чин действительного статского советника; я на его месте стал бы отныне торговать за своим прилавком в магазине (у него меховой магазин на Морской) не иначе, как в генеральской тужурке: и лестно и от публики бы отбоя не было! Одним «инаралом» больше стало у нас на Руси.

1 сентября. Сегодня опубликовано о беспорядках, произведенных армянами в Тифлисе; какой-то священник Тер-Араратов произнес даже анафему по высочайшему адресу, замененному в официальных сообщениях словом «правительству». Была пальба, убитые и раненые. Дело разгорелось по поводу отобранных у армянских церквей земель[33].

4 сентября. Странные зори стоят над Петербургом; словно весь горизонт объят пожаром и ало-фиолетовое зарево как дымом заливает небо. Несмотря на зажженные фонари, цвет неба кажется до позднего вечера мутно-огненным.

10 сентября. На Невском и др. главных улицах понемногу стали убирать, по приказу полиции, навесы над подъездами, выступавшие над всем тротуаром и опиравшиеся на железные колонки. Красоты в них было мало, зато в минуты внезапного, или очень усиливавшегося, дождя под ними спасались целые группы народа.


До каких курьезных нелепостей доходит у нас наша бдительная опекунша-полиция! Если извозчик везет троих седоков — городовые сейчас же хватаются за свои книги судеб и записывают № бляхи, что влечет за собой истечение из извозчичьего кармана трех рублей. Между тем, купчина-собственник на своей лошади может везти хоть кучу людей и никто не посмеет вмешиваться. Другая ерунда: — по воскресным дням после 5 часов вечера нигде нельзя купить спичек. Мелочные открыты, спички в них есть, а купить нельзя: воспрещено.

14 сентября. Из театральных сфер узнал, будто бы Савина подала в отставку. Известие сенсационное, но желательное. Эта почтенная старушка возомнила о себе превыше небес и положительно давила всю труппу. Я лично бывал свидетелем, как на репетициях она презрительно фыркала и строила величаво-оскорбительные физиономии на малейшие замечания режиссера Гнедича[34], и он не стыдился во время перерывов плясать перед нею на задних лапках, целовать ручки и заискивать милостей. Газеты страшно раздували талант и игру Марьи Гавриловны, да оно и понятно: отзывы пишут по большей части люди прикосновенные к театру или в качестве авторов, или приятелей их и не скупятся на похвалы нужным людям; Савина играет прекрасно, но — надо смотреть ее для сохранения впечатления не более раза-другого: она однообразна, она везде и во всем та же слегка гнусавая Марья Гавриловна; даже грим ею почти не изменяется.

История разгорелась из-за «Пустоцвета» — драмы неизвестной авторши — Персианиновой. Травлю начала «Петербургская газета»[35], напав на неизвестную еще никому пьесу и кивая попутно на Савину, под давлением которой, якобы, ставилась эта пьеса.

16 сентября. Дирекция Императорских театров заявила, что «Пустоцвет» она ставит по собственной инициативе, а не по настоянию Савиной. Савина остается. Приходится только руками развести перед степенью неуважения к себе дирекции. Да и то сказать — было бы за что ей уважать себя! Теляковский[36] — нынешний директор, — бывший гвардейский офицер, производящий впечатление переодетого в штатский костюм солдата, в бытность свою управляющим московскими театрами заслужил печальную репутацию. Делом заведовала его жена, доведшая свое безграничное нахальство до раздачи артистам ролей и вмешательства решительно во все. Какой-то машинист театра подвергался особенно преследованиям ее; тогда жена этого машиниста, доведенная до белого каления, явилась в театр и отвесила Теляковскому пару оплеух. История эта весьма порадовала в свое время закулисный мир Малого театра, Теляковский же, по примеру других битых властей, получил повышение: его сделали директором. Не будь умен, а будь бит! — говорит современная мудрость.

Перед Теляковским директором был князь Волконский, еще молодой человек, декадент и большой руки сибарит. При нем ставились и с треском уехали в Лету пьесы, вроде А. М. Федоровских, писались вызывавшие недоумение декорации, убивались уймы денег на постановки базарных опер личных его друзей, вроде «Ледяного дома» и т. д. Делом при нем заправляли Философов и редактор «Мира искусств» — Дягилев[37].

Князь известен был тем, что свободное время проводил в созерцании достаточно-таки дурацких барельефов, что на стенах Александринки (для удобнейшего созерцания у окна в его квартире устроили массивные подмостки, грозившие провалом потолку), и ушел со своего поста из-за стычки с балериной Кшесинской[38], особой к роду Романовых прикосновенной.


М. Кшесинская в костюме из балета «Камарго», в связи с которым произошла ее стычка с кн. С. Волконским

27 сентября. Был на днях в Исаакиевском соборе со специальною целью посмотреть на его знаменитость — протодиакона Малинина[39]. Народа было много, но меня провел один завсегдатай-богомолец на клирос, и я удостоился лицезреть Малинина. Это здоровенный, косоглазый детина, типичный представитель жеребячьей породы. Перед ним выходили на амвон и читали ектении басистые дьякона, но когда вышло и взревело это огромное чудовище — получилось что-то неистовое. Рыло у него — лицом никак нельзя назвать эту часть тела — все перекашивало, страшный голосина рвал ему грудь и горло, пасть разверзлась такая, что все рыло как бы исчезло в ней. Мне стало неловко: словно в церковь в самый торжественный миг впустили буйвола или носорога, и он взревел во все хайло. Рев действительно изумительный!

Что значит век психопаток! Не только у Фигнера и «душки» Собинова[40] есть сотни поклонниц, но и у этого буйвола тоже. От дам и девиц ему отбоя нет. Пьет Малинин страшно и всегда бывает подшефе; состоит любимцем у царской семьи и особенно у вел. князя Владимира Александровича[41], поэтому груб и дерзок до невозможности, как и все пользующееся фавором. Несколько лет тому назад, когда митрополит Антоний сделал ему замечание, тот обругал его в алтаре «ревельской килькой». Конечно, сейчас же раба Божьего сослали куда-то на покаяние, но изгнание его длилось недолго: в ближайший же царский день, в эти дни Малинин особенно отличался иерихонским многолетием — вел. князь Владимир спросил, почему нет Малинина, и велел возвратить его. Малинин водворился снова. Экземпляр во всяком случае поразительный!


И. Репин. Великий князь Владимир Александрович (1903)

30 сентября. Сегодня переполох в почтамте. Из Америки пришло открытое письмо на имя какого-то Короткова, Морская, д. 28, приблизительно следующего содержания: «Плеве, фон Валь, Раабен, Крушеван[42] и еще кто-то двое осуждены и будут убиты. Кости и кровь убиенных ими вопиет о мщении, не успокоимся, пока не покончим всех их. Наши уже поехали для этой цели, выезжаю завтра и я». На почтовых чиновников возложена обязанность прочитывать все открытые письма, и бранного содержания задерживаются. Конфисковано, разумеется, и это и будет препровождено в сыскную полицию. Не сомневаюсь ни минуты, что это лишь фарс со стороны какого-нибудь русского американца.

Пикантная подробность. Министерство финансов занялось развитием народных домов и попечительств о трезвости; народ, конечно, в этих домах спиртных напитков не пил, вернее, пил тайком принесенное с собою, и вот в конце концов министерство обратилось вдруг с запросом в попечительства: «Когда же наконец будут пить монопольку в них?» По крайней мере откровенно!



Поделиться книгой:

На главную
Назад