Петербург в 1903-1910 годах

* * *

Много толков о Дальнем Востоке: того и гляди разразится война с японцами. Как бы именно в эту сторону не пустили г.г. Плеве и к-о<мпания> народное напряжение, взрывающееся то здесь, то там в виде беспорядков!

3 октября. Эту неделю слухи очень усердно назначали разных «особ». Между прочим, уверяли, что Клейгельс получит место киевского генерал-губернатора. Слухи остались слухами, но всплыл забавный анекдот, пущенный насчет Клейгельса. Градоначальник сей, как то у именитых русских градоначальников в обычае, любит щегольнуть русскими словцами, и из сего произошло следующее. На Петербургской стороне появился некий хулиган, Васька Кот. Производил он дебоши и скандалы, разгромлял «заведения», и полиция не знала, что с ним делать. С рук ему все сходило потому, что этот субъект, попав в первый раз в участок, стал там орать на пристава и грозить ему, что пожалуется своему «незаконному отцу» Клейгельсу. Всероссийский герб-кулак перед таким аргументом бездействовал, и дебоширник с каждым днем делался все невозможнее. Пристав терпел, терпел до последнего, наконец надел мундир и поехал к градоначальнику. Представляется ему и говорит: так и так, ваше превосходительство, явился доложить, что уж очень безобразничает в участке Васька Кот-с…

Н. В. Клейгельс

— Что же, приняли меры?

— Да ведь это Васька Кот, Ваше превосходительство…

— Что ж из этого? Что вы сделали?

— Кот-с это… Ваше превосходительство… — совсем умирая от избытка почтительности и страха, пролепетал опять пристав.

Генерал рассердился.

— Кой вы мне черт Кота этого все поминаете, кто он такой?

— Кот?.. Сын… Ваше превосходительство… Ваш сын…

— Мой?.. Что вы, ошалели? Кто вам сказал?

— Они-с… Кот…

— Притащить его, мерзавца, сюда!

Кота притащили. Генерал с пеной у рта накинулся на него,

— Как ты смел, сукин сын и такой и эдакий, болтать вздор, что я твой отец? А?! Кто тебе сказал?

— Вы-с… — развязно ответил Васька.

— Я??? — генерал остолбенел. — Когда?..

— Да в прошлом году-с… Иду я по Александровскому парку, думаю — не знаю я ни папаши, ни мамаши, и так это грустно мне. Вдруг вижу, вы изволите идти с господином приставом, увидали меня, да как крикните: «пшол вон отсюда, так-то твою мать». У меня и отлегло от души. Слава те, Господи, думаю: мамаши не знаю, зато хоть папаша обнаружил себя!

Табло![43]

Кстати сказать — «Петербургский листок»[44] поместил портрет этого хулигана; в связи ли это прославление с потешающим город анекдотом — не знаю.

Хулиганъ (босяку): Ты, да я, — насъ двое.

«Герои нашего времени». Карикатура из газ. «Петербургский листок» (1903)

6 октября. Встретил утром на Невском проспекте странного субъекта в подряснике и с высоким посохом в руке. Несмотря на снег, он шел босой и с непокрытой ничем головою. Лицо широкое, пожалуй, приятное, обросшее густой большой бородой. Навел о нем справки, сказали, что это некий странник Василий[45], путешествующий в таком виде в самые лютые морозы и собирающий на построение церквей. Говорят, что он пользуется широкой известностью не только у простого народа, но и у сильных мира сего.

В царской семье есть глубоко религиозные люди: это вдовствующая императрица Мария Феодоровна и молодая — Александра Феодоровна. Обе бывшие лютеранки… Первая перед родами великой княгини Ксении была очень больна, и кто-то надоумил ее съездить на Смоленское кладбище, где похоронена «блаженная» Ксения; народ очень чтит эту могилу и по праздникам протесниться к ней бывает немыслимо. Туда ездят и возят массы больных, и вера в частые исцеления на могиле крепко живет в петербуржцах, не ошибусь, если скажу, всех слоев общества.

Государыня поехала на Смоленское и, помолившись, дала обещание, если выздоровеет, назвать первую же дочь Ксенией. Блаженная, вероятно, была очень польщена этим, и государыня выздоровела; вскоре родилась дочь, и назвали ее Ксенией.

Молодая императрица сделалась набожной после странного случая с ней. В царской семье есть обычай заезжать невесте перед венцом в Казанский собор и молиться там; неисполнившим это предание грозит бесплодием, или рождением только одних девочек. Когда Александре Феодоровне сказали об этом, она засмеялась и в собор не заехала. Презрение ее к стародавнему обычаю не понравилось, и тогда же многие стали многозначительно покачивать с неодобрительным видом головами. Угроза предания сбылась между тем над императрицей во всей силе: у нее родятся, несмотря на всевозможных Шенков[46] и К-о<мпанию>, только девочки. Такое странное исполнение предреченного, говорят, сильно подействовало на императрицу и круто повернуло ее в сторону православия. Государыня и по сие время часто посещает могилу Ксении и молится на ней.

13 октября. Мраморный дворец в Петербурге заслужил репутацию передового и либерального. Великий князь Константин Константинович[47] пользуется, или, вернее, пользовался одно время, благодаря своему «красному» оттенку и поездкам по России, широкой популярностью. Популярность эта, как слышно было, государю не понравилась, а казус с избранием Максима Горького в академики окончательно загнал в угол великого князя. Казус этот я слышал от поэта К. К. Случевского, гофмейстера, бывшего тогда главным редактором «Правительственного вестника»[48].

Рассказывал он следующее: однажды вдруг по телефону вызывают его приехать запросто, в чем был, в Мраморный дворец. Случевский приезжает, и вел. князь Константин Константинович с весьма довольным видом сообщает ему, что Максим Горький только что выбран в академики (выбор этот был произведен под некоторым давлением К. К.) и просит Случевского поместить сообщение об этом в «Правительственном вестнике». Пораженный Случевский спрашивает, где он прикажет поместить его — в отделе правительственных сообщений, или же как извещение от Академии? Вел. князь замахал руками и так как недоумевал, куда его сунуть, то порешили тиснуть его между рубриками. Случевский (старик крайне оскорблен всем этим и равнодушно не может говорить об этом избрании) отправился домой и, не желая брать на себя ответственность за помещение такого, наверное, нежелательного в высших сферах сообщения, передал в двух экземплярах копии — министру внутренних дел Сипягину, а другую начальнику Главного управления по делам печати на разрешение.

Заметка была помещена; на другой день Случевского вызывает к себе Сипягин и показывает ему собственноручное письмо государя, подлинных выражений которого не помню, но в котором ясно сквозило глубокое недовольство происшедшим и, между прочим, стояла фраза, что М. Горький хотя и талантливый человек, но работал еще слишком мало для того, чтобы удостоиться выбора в члены Академии.

Случевский передал свой разговор с великим князем. Сипягин подошел к телефону, попросил великого князя и передал ему содержание письма государя. И тут Случевский убедился, что великий князь струсил и… и отстраняет вину от себя, отказываясь от выраженного им «настоятельного» желания видеть такую заметку в «Правительственном вестнике» и сваливая все на Случевского…

Сипягин, тем не менее, передал все дело государю в надлежащем виде; Академия затем, под председательством того же Константина Константиновича, — как унтерская вдова, сама себя высекла, — исключила Горького из числа своих членов, и великий князь сразу же как-то притих в своем Мраморном дворце.

Затем он перенес тяжелую, кажется, психическую болезнь, и ярко взошедшая было в общественном мнении звезда его померкла в тумане.

16 октября. Телеграммы сообщили, что на кн. Голицына — главноначальствующего на Кавказе, произведено было «разбойниками» покушение. Его поранили кинжалом в голову, но не опасно; газеты подвиг этот относят на счет разбойников, общественное же мнение говорит другое.

Дело в том, что этот старикашка держит там себя настоящим сатрапом, и в покушении склонны видеть личную месть каких-нибудь крепко обиженных им людей[49]. На Кавказе его очень недолюбливают.

Н. А. Рубакин

31 октября. Виделся с только что возвратившимся из-за границы Н. А. Рубакиным[50]. Много рассказывал он о наших эмигранческих, весьма многочисленных, кружках за границей; этого человека нельзя упрекнуть в консерватизме, а между тем все, что передавал он об этих наших, якобы передовых людях — все сопровождалось им неизменными словами — «грустно», «очень грустно», «безобразно». Везде там царят сплетни, дрязги, ругань, доходящая порою до драк, словом черт знает что. Занимаются главным образом болтовней, беганьем друг к другу и спорами.

6 ноября. С утра тускло и безнадежно серо; на улицах грязища такая, что в мелких калошах не везде перейдешь; на более узких улицах, вроде Бассейной и др., стены домов почти на рост человека вышиною забрызганы грязью из-под резиновых шин.

Ровно без пяти минут одиннадцать сделалось вдруг необычайно темно, совершенно как ночью; все, кто были дома, побросались к окнам; небо все клубилось какими-то странными тучами, похожими на дым от торфа, слегка отсвечивавшими по краям; казалось, вот-вот разразится гроза. Удивительное явление продолжалось минут пять, затем мало-помалу рассвело и день разъяснился. Впечатление было точно такое же, как во время полного солнечного затмения. Ничего подобного не запомнит никто.

8 ноября. На днях в Белом Острове задержали учительницу гимназий Оболенской и Таганцевой; таможенные чины, обходя вагоны, заметили, что на одной госпоже как-то странно оттопыривается платье; ее попросили в отдельную комнату, осмотрели и нашли на ней огромное количество «Освобождения»[51]. Из обеих гимназий, конечно, ее удалили, и дело, вероятно, разыграется для нее плохо. Гони природу в дверь — она войдет в окно!

Говорят, что государь и близкие его больны той же холериной, от которой умерла в Скерневицах бедная девочка — немецкая принцесса[52]. Есть слухи, будто бы все они отравились какими-то устрицами, и будто бы такие устрицы поднесены были преднамеренно. Передают и другую новость: вел. князь Кирилл Владимирович просил у государя разрешения вступить в брак с какой-то немкой, разведенной принцессой, но тот отказал ему. Вел. князь Кирилл устроил своим однополчанам-офицерам прощальную пирушку в ресторане и укатил за границу[53].

11 ноября. Сильный ветер с моря и дождь. Глухо ухают пушки, извещая о начинающемся наводнении.

12 ноября. Пушки палили всю ночь; гудение и визг в трубах ветра и отдаленные частые удары пушек производят какое-то гнетущее, тяжелое впечатление. Стрельба продолжается (половина девятого утра); на дворе сильнейшая снеговая метель: хлопья летят словно пули в направлении почти параллельном земле.

Наводнение 1903 г. На Большом проспекте

В 10 ч. утра отправился посмотреть на Неву; конка по Невскому пр. ходит в три лошади вместо обычных двух; Фонтанка выступила из берегов, Екатерининский канал и Мойка тоже; пристани пароходиков кажутся стоящими на берегах. Проезд между Александровским садом и Зимним дворцом залит водой; на площади против дворца целое озеро. Торц, которым вымощен проезд, кажется клавишами изуродованного фортепиано: вода выперла его сплошными грудами вон; Дворцовая и Адмиралтейская набережные — сплошь под водой; деревянный Дворцовый мост вспучило, въезд на него перегорожен рогаткой, но въехать и немыслимо: подъем образовался чуть не в 45 проц.<ентов>. Народа толпится гибель, мост и сухое место перед въездом — все пестреет любопытными. Нева имеет грозный вид — вся взъерошенная, свинцовая, с белыми гребнями идущих обратно валов.

Наводнение 1903 г. Большая Подьяческая

Оттуда мимо Александровского сада направился к Исаакию; вокруг него тоже озеро и настолько глубокое, что колеса экипажей тонут по ступицу; говорят, Коломна превратилась в Венецию; про Гавань и др. места и толковать нечего. У Исаакиевского собора встретил нескольких матросов, бегом волочивших спасательные лодки; кучи мальчишек с азартом помогали им, в Почтамтском переулке попалась навстречу какая-то похоронная процессия: факельщики, шествующие обыкновенно впереди, сидели верхами на конях, покрытых черными попонами и из-под длинных одеяний их выглядывали полуголые ноги в каких-то невозможных опорках; остальная черная команда висела, обхватив гроб в самых разнообразных позах, по бокам катафалка; лошади шлепали по воде, обдавая встречных ливнем грязных брызг. Родственники и провожавшие гроб пробирались по деревянным мосткам около почтамта; у иных огромные венки были надеты на шеи, многих перетаскивали вброд. Вдобавок в историко-филологическом факультете университета сильный пожар и часть за частью летят туда по этому потопу через Николаевский мост.

На моих глазах буря сломала и повалила в Александровском саду огромное дерево.

Давно не бывало ни наводнения, ни ветра такой силы!

5 ч. дня. В 3 с половиной часа поехал к Дворцовому мосту, но вода уже сильно убыла, панели освободились и только кое-где стоящие лужи да исковерканная торцовая мостовая указывали на бывшее наводнение. Вода подымалась выше 9 футов.

Масса щегольских экипажей катило к Неве, разодетые в дорогие меха дамы с детьми одна за другой высаживались у угла дворцовой ограды и направлялись к реке. Ветер продолжал дуть со страшной силой, но направление его изменилось. Что имело особенно поразительный вид — это небо! Над Петербургом раскинулся вдруг ярко-синий, совершенно южный купол. Жена говорила, что ей даже страшно, так оно необыкновенно.

На Невском у многих домов десятки людей работают помпами: залиты водой (из труб) все подвальные этажи; торговцы в нашей части города — называю так левый берег — понесли значительные убытки. А что должно делаться в Гавани?

Наводнение 1903 г. В Гавани

13 ноября. Нева хотя и спала, но все же выше ординара, и вчера поздно вечером снова стреляли пушки. На Адмиралтействе днем висели белые и красные флаги, а вечером такие же фонари.

Беднота пострадала жестоко; говорят, было несколько утонувших.

По Английскому проспекту плавали на лодках; жители Коломны, Васильевского острова и др. мест голодали до двух часов дня, так как выбраться из домов не было возможности. Несмотря на ледяную воду и холод, многие, не имея возможности добраться до домов, брели по пояс в воде; везде, где было возможно, полиция расставила ломовых извозчиков и установила таксу за перевоз через улицу — по две копейки с человека; в прошлое наводнение эти молодцы драли за такой перевоз на углу Екатерингофского и Садовой по 15 коп., а дальше, в глубине Коломны, по рублю и по полтора.

В день наводнения, вечером, при первой вести об опасности, полиция перебудила и подняла на ноги жителей всех подвалов; альгвазилы так разусердствовались, что заставили встать подвальников и у нас на Песках, в местности, где никогда не бывает наводнений. Но — отдаю дань справедливости — полиция во главе с Клейгельсом — действовала энергичноё и оказалась предусмотрительной.

17 ноября. Много негодования и толков вызывает история, происшедшая недавно в гимназии Гуревича[54].

Один из воспитанников, кажется Бажин, учился очень плохо и был оставлен на второй — нынешний год.

Успевал он по-прежнему, несмотря на старанье, неважно и, кроме того, подвергался постоянным нападкам со стороны некоторых учителей и в особенности священника. Как-то на днях поп закатил ему единицу и пожаловался еще директору. Гуревич прилетел в класс и разнес бедного малого. Тот вернулся домой и застрелился.

Тогда 8 класс возмутился и решил устроить демонстрацию. По всем гимназиям были разосланы приглашения прибыть на похороны и в день их со всех концов города явились толпы гимназистов. На панихиду приехал Гуревич, и гимназисты выгнали его вон из церкви. Шествие выстроилось грандиозное.

Один из очевидцев уверял, что позади гроба развевалось знамя с надписью «еще одна жертва педагогической рутины». На Литейном мосту шествие было остановлено полицией и отрядом казаков; приказа разойтись молодежь, конечно, не послушалась, и произошла свалка. Гроб, который несли на руках, опрокинули в грязь, в ход пошли кулаки и нагайки и — шествие было разогнано. В числе избитых гимназистов называют Гарина — сына писателя[55]; много арестованных и сильно пострадавших.

Ожидаем новое наводнение 19 числа. В простонародье упорно твердят, будто отец Иоанн Кронштадский предсказал близкое громадное наводнение и глубоко верят в истинность его.

19 ноября. Сильный юго-западный ветер. Вода поднялась, но из берегов не выступает.

20 ноября. Вода сильно прибывает. Было несколько пушечных выстрелов.

Вчера впервые появились в городе небольшие желтые автомобили, развозящие почту. Давно пора сменить тощих почтовых одров, таскавших за собой тележки!

24 ноября. В университете неспокойно. Была большая сходка и, по каким причинам, не знаю — закончилась скандалом.

Скандал же произошел и на праздновании юбилея В. Короленко.

Чествовавшие его собрались у Контана[56] и туда же явились депутации от учащейся молодежи с адресом.

Выходит к ним распорядитель, Михайловский[57], и спрашивает, что им угодно.