Пожар на Хайгейт-райз

Шоу побледнел, на шее напряглись мышцы, рот сжался в тонкую линию, словно его поразил приступ внутренней боли, но ничего на это не ответил.

Томас видел, что он заводится; ему было это крайне неприятно, но воздержаться от вопросов сейчас означало бы еще более осложнить себе работу в будущем.

– И если, как представляется вполне вероятным, вовсе не ваша жена была целью убийцы, – продолжил он, – но вы сами, тогда он – или она, – по всей вероятности, предпримет новую попытку. Полагаю, вы учитываете подобную возможность?

Лицо Шоу стало совершенно белым.

– Учитываю, мистер Питт, – тихо сказал он. – Но не могу нарушить кодекс врачебной этики даже при наличии подобной возможности, даже если это непременная вероятность. Если я предам своего пациента, это вовсе не обязательно спасет меня, да это и не подлежит обсуждению. На подобную сделку я не пойду. Что бы вам ни хотелось выяснить, вам придется выяснять это другими, своими средствами.

Томас не удивился. Именно этого он и ожидал от такого человека, и, несмотря на свое разочарование, он был бы хотя бы немного удивлен, если бы узнал от него больше.

Инспектор бросил взгляд на лицо Линдси, розовое в отблесках пламени камина, и отметил его выражение – глубокого, искреннего расположения и уважения и некоторого удовлетворения. Он также, несомненно, испытал бы чувство утраты, если бы Шоу пожелал заговорить.

– Тогда мне, видимо, и впрямь придется заниматься этим другими, своими методами, – сказал Питт, поднимаясь на ноги и выпрямляясь. – Доброго дня, мистер Линдси, спасибо за вашу откровенность. Доброго дня, доктор Шоу.

– Доброго дня, сэр, – ответил Линдси с необычной вежливостью. Шоу молча стоял возле книжного шкафа.

Вернувшийся лакей проводил Питта до выхода и выпустил его на осеннее солнце, неяркое, золотистое. По дорожке ветер гнал и трепал сухие листья. Инспектору потребовалось полчаса быстрой ходьбы, прежде чем он нашел свободный кеб, который отвез его обратно в город.

Глава 4

Шарлотта не слишком любила ездить в омнибусе, но нанять кеб, чтобы проехать весь путь от Блумсбери до дома матери на Кейтер-стрит, было бы неоправданной расточительностью; даже если бы у нее оказались какие-то лишние деньги, она вполне могла бы их потратить на что-нибудь получше. В частности, Шарлотта уже имела в виду приобретение нового парадного платья, с которым могла бы носить шелковые букетики, что ей подарила Эмили. Нет, конечно, на стоимость проезда в кебе нельзя было бы купить даже один рукав такого платья, но это ведь только начало… А раз уж Эмили вернулась домой, то вскоре может представиться и возможность куда-то выйти в таком платье.

А пока что Шарлотта влезла в омнибус, заплатила кондуктору за проезд и протиснулась мимо примечательно толстой женщины, тяжело, с присвистом дышавшей, напоминая кузнечные мехи; потом мимо коротышки-мужчины, мрачно глядевшего куда-то в пространство и погруженного в мысли, которые явно угрожали увезти его дальше нужной ему остановки, если, конечно, он не ехал до конца маршрута.

– Извините. – Шарлотта решительно уселась на сиденье, и оба они были вынуждены подвинуться: толстая женщина – со скрипом китового уса в своем корсете и шорохом тафты, мужчина – в полном молчании.

На своей остановке Шарлотта вышла из омнибуса и прошла по улице, овеваемая легким, но шумным ветром, – те двести ярдов, что отделяли ее от дома, где она родилась и выросла, где семь лет назад познакомилась с Томасом и скандализировала всех соседей, выйдя за него замуж. Ее мать, которая безуспешно старалась найти для нее подходящего мужа, едва Шарлотте исполнилось семнадцать, примирилась с этим браком с большей благосклонностью, нежели та могла себе представить. Может быть, это сопровождалось неким чувством облегчения? И хотя Кэролайн Эллисон была до мозга костей сторонницей традиций, хотя она в равной мере имела также и определенные амбициозные планы в отношении дочери, да к тому же очень чувствительно относилась ко мнениям старших, ничуть не меньше, чем все общество, к которому она принадлежала, но при этом она все же любила своих детей и в конечном итоге осознала, что их представление о счастье может выглядеть совершенно иначе, чем ее собственное понимание того, что приемлемо, а что нет.

Теперь же она даже снисходила до значительной терпимости и даже нежности в отношении Томаса Питта, даже при том, что по-прежнему предпочитала не сообщать своим знакомым, чем он на самом деле занимается. А вот ее свекровь, бабушка Шарлотты, наоборот, не переставала считать это настоящей трагедией и не упускала случая сообщить об этом всем, кто подвернется под руку.

Шарлотта поднялась по ступеням и позвонила в колокольчик. И едва успела чуть отступить назад, когда дверь распахнулась и Мэддок, дворецкий, впустил ее внутрь.

– Добрый день, мисс Шарлотта. Как приятно вас видеть. Миссис Эллисон будет счастлива. Она в гостиной, и в данный момент у нее нет визитеров. Позвольте ваше пальто.

– Добрый день, Мэддок. Да, пожалуйста. Все здоровы?

– О да, вполне, благодарю вас, – автоматически ответствовал он.

От него и не ожидалось ответа; кому какое дело, что у кухарки приступ ревматизма в колене или что горничная простудилась и чихает, а судомойка и кухонная прислуга повредила щиколотку, поскользнувшись, когда тащила ведерко кокса для печки. Настоящую леди не волнуют подобные происшествия внизу. Мэддок так никогда и не понял до конца, что Шарлотта больше не «леди», уже не в том статусе, в каком родилась и выросла в этом доме.

Кэролайн сидела в знакомой с детства гостиной, лениво тыкая иглой в вышивку, но ее мысли были где-то очень далеко, а бабушка раздраженно пялилась на нее, пытаясь придумать какое-нибудь особенно ядовитое замечание. Когда сама она была девочкой, вышивку выполняли с особой тщательностью, а если какая-то дама оказывалась столь несчастлива, что становилась вдовой, лишенной мужа, которого могла бы порадовать своим искусством, то эту скорбную участь следовало нести с достоинством и даже с благоговением и при этом выполнять свои обязанности с должным вниманием и прилежанием.

– Если ты будешь продолжать в том же духе, то исколешь себе пальцы и запачкаешь ткань кровью, – говорила она как раз в тот момент, когда дверь отворилась и дворецкий объявил о приезде Шарлотты. – И тогда это уже ни на что не будет пригодно.

– Оно и так мало на что пригодно, – ответила Кэролайн. И только потом поняла, что кто-то пришел.

– Шарлотта! – Она уронила все вышивальные принадлежности – иголку, кусок льняной ткани, пяльцы, нитки – на пол и поднялась на ноги, радостно и облегченно улыбаясь. – Дорогая моя, как я рада тебя видеть! Ты очень хорошо выглядишь. Как дети?

– Отлично себя чувствуют, мама. – Шарлотта обняла мать. – А ты как? – Она повернулась к бабушке: – Бабушка? Как вы себя чувствуете? – Она отлично знала весь каталог жалоб, который будет ей сейчас зачитан, но было гораздо менее опасным спросить об этом, нежели не спросить.

– Я болею. Страдаю, – ответила старая леди, оглядывая Шарлотту с головы до ног своими острыми черными глазками. Потом недовольно засопела. Это была маленькая толстенькая женщина с крючковатым носом, который в юности считался аристократическим – по крайней мере, теми, кто относился к ней наиболее благожелательно. – Я хромаю. И глохну. Если бы ты посещала нас почаще, то знала бы это и так и не задавала подобных вопросов.

– Я знаю, бабушка, – ответила Шарлотта, решившая со всем соглашаться. – А спросила только потому, чтобы показать, что мне не все равно.

– И впрямь! – проворчала старуха. – Ну, садись и расскажи что-нибудь интересное. Мне еще и скучно. Хотя мне было скучно с тех самых пор, как умер твой дедушка – да и некоторое время до этого. Твоя мать тоже скучает, хотя так и не научилась мириться с этим, как научилась я. Никаких навыков в этом деле. Вышивает плохо и невнимательно. Сама-то я уже слишком плохо вижу, чтоб заниматься вышивкой, но когда могла, то вышивала прекрасно.

– Давайте выпьем чаю. – Кэролайн улыбнулась Шарлотте через голову свекрови.

Подобные разговоры вот уже двадцать лет были неотъемлемой частью ее жизни, и она воспринимала их с должным смирением. Вообще-то ей редко бывало скучно; когда миновал первый период горя после того, как она овдовела, Кэролайн открыла для себя новые интересные занятия. Теперь она имела возможность свободно читать газеты – впервые за всю жизнь любые страницы по собственному выбору. Она стала немного разбираться в политике и в текущих делах, в социальных вопросах, о которых шли споры, и вступила в несколько обществ, в которых обсуждался самый широкий круг проблем. Сегодня ей приходилось трудновато, поскольку Кэролайн решила провести вечер дома, в компании старой леди, а до сего момента к ним не заехал ни один визитер.

– Да, давайте, – приняла предложение Шарлотта, усаживаясь в свое любимое кресло.

Ее мать позвонила горничной и приказала подать чай, сэндвичи, пирожные, свежие пшеничные лепешки и джем, а потом уселась слушать новости, которые могла привезти Шарлотта; еще ей хотелось рассказать той о философской группе, к которой она недавно присоединилась.

Принесли чай, разлили и раздали чашки, и горничная удалилась.

– Ты уже, несомненно, виделась с Эмили, – сделала заявление бабушка, и ее лицо выразило полное неодобрение. – В мое время вдовы не выходили замуж вторично, да еще и сразу же, едва их мужья оказывались в могиле. Неуместная спешка. Совершенно неуместная. И это даже не тот случай, когда она заняла более высокое положение в обществе. Глупая девчонка… Ладно, это я, по крайней мере, могу понять. Но Джек Рэдли! Кто они такие, эти Рэдли, я вас спрашиваю!

Шарлотта полностью проигнорировала эту вспышку. Она-то была уверена, что Джеку Рэдли удалось бы тут же без усилий так польстить старой леди, что та немедленно расплавилась бы, как масло на горячей сковородке. Так что не имело вообще никакого смысла пытаться спорить с нею по этому поводу. И, конечно, она раскритиковала бы все, что Эмили привезла ей из Европы, но все равно была бы страшно довольна и стала бы всем это без конца демонстрировать.

Словно вспомнив о том, что Шарлотта отлично умеет держать себя в руках, старая леди развернулась в своем кресле и уставилась на нее поверх очков.

– А ты чем теперь занимаешься, мисс? Все еще вмешиваешься в делишки своего мужа? Вот что есть в этом мире совершенно и непростительно вульгарного, так это любопытство по поводу семейных трагедий посторонних людей. Я тебе в свое время не раз говорила, что ничего хорошего из этого не выйдет. – Она снова неодобрительно засопела и поудобнее устроилась в кресле. – Тоже мне, детектив!

– Я не вмешиваюсь в нынешнее дело Томаса, бабушка. – Шарлотта принялась уже за пятый сэндвич с огурцом. Сэндвичи и впрямь был вкусные – тоненькие, как вафли, и хрустящие.

– Вот и хорошо, – с удовлетворением заметила старая леди. – Ты слишком много ешь. Это недостойно настоящей леди. Ты растеряла все манеры, которым тебя здесь учили. Это ты виновата, Кэролайн! Тебе никогда не следовало позволять, чтобы подобное случилось! Если бы это была моя дочь, я бы ни за что не разрешила ей выходить замуж за человека ниже ее по статусу!

Кэролайн уже давно перестала защищаться от подобных нападок, да ей и не хотелось ссориться, даже когда старуха ее на это провоцировала. На самом же деле это даже приносило ей некоторое удовлетворение – перехватить взгляд маленьких, как бусинки, глазок свекрови, нежно ей улыбнуться и видеть ее раздражение.

– К сожалению, я не обладала вашими способностями и не имела вашего опыта, – мягко сказала она. – Вот с Эмили мне удалось справиться, а с Шарлоттой – увы!

Старая леди временно отступила.

– Ха! – только и высказалась она – на большее ее не хватило.

Шарлотта спрятала улыбку и отпила еще чаю.

– Стало быть, ты перестала вмешиваться в чужие дела, не так ли? – возобновила старуха свои нападки. – Эмили будет ужасно разочарована!

Шарлотта отпила еще чаю.

– Опять эти воры и грабители, надо полагать, – продолжала бабушка. – Его еще не понизили, а?

Шарлотте поневоле пришлось вступить в разговор, несмотря на решение молчать.

– Нет. Он сейчас занимается делом о поджоге и убийстве. В Хайгейте был пожар, и в нем погибла весьма уважаемая женщина. Вообще-то ее дедушка был епископ, – добавила она тоном, в котором звучало нечто неприятно напоминающее торжество.

Старая леди осторожно посмотрела на нее.

– Это какой же епископ? Что-то мне не верится!

– Епископ Уорлингэм, – немедленно ответила Шарлотта.

– Епископ Уорлингэм! Огастес Уорлингэм, да? – Глаза старой леди загорелись неподдельным интересом; она наклонилась вперед и постучала по полу своей тростью. – Отвечай же, девочка! Огастес Уорлингэм?

– Кажется, да. – Шарлотта не помнила, чтобы Питт называл имя епископа. – Вряд ли их было двое.

– Не смей дерзить! – Но старая леди была слишком возбуждена, чтобы продолжать свои критические высказывания. – Я знавала его дочерей, Селесту и Анжелину. Значит, они по-прежнему живут в Хайгейте… Да почему бы и нет? Очень приличный район. Надо бы съездить навестить их, выразить соболезнования по поводу этой утраты.

– Вам не следует этого делать. – Кэролайн была крайне удивлена. – Вы же про них никогда раньше не вспоминали – вы их уже много лет не навещали!

– А разве это причина, чтобы не заехать и не утешить их в горе и несчастье? – требовательным тоном осведомилась старая леди, негодующе подняв брови, словно ища признаки разумного в этом неблагоразумном доме. – Я поеду сегодня же. Еще совсем рано. Можете составить мне компанию, если желаете. – Она с трудом поднялась на ноги. – При условии, что вы ни при каких обстоятельствах не станете проявлять вульгарное любопытство. – И она с топотом проследовала мимо передвижного столика с чайными принадлежностями и вышла из гостиной, даже не удосужившись оглянуться и посмотреть, какую реакцию вызвало ее заявление.

Шарлотта бросила взгляд на мать, не уверенная, стоит ли сообщать ей о своем намерении. Мысль о том, чтобы познакомиться с людьми, столь близко знавшими Клеменси Шоу, была крайне привлекательной, хотя она была уверена, что человек, который поджег портьеры в доме Шоу и таким образом подстроил ее смерть, боялся именно ее деятельности по выявлению владельцев трущоб, на которых те наживались, и обнародованию их имен.

Кэролайн вздохнула, потом недоверчивое выражение на ее лице уступило место задумчивости, сменившейся, в свою очередь, робкой заинтересованностью.

– Ах! – она снова вдохнула и медленно выдохнула. – Ну, я, право, не знаю, можем ли мы позволить ей ехать одной… А ты как считаешь? Понятия не имею, что она там может сказать… – Она прикусила нижнюю губу, подавляя улыбку. – А любопытство – это так вульгарно…

– Просто ужасно, – согласно кивнула Шарлотта, вставая и прихватывая свой ридикюль, готовая к выходу.

Довольно долгий путь до Хайгейта они проделали почти в полном молчании. Только раз Шарлотта спросила у старой леди, давно ли она знакома с сестрами Уорлингэм и что они нынче себой представляют, но ответ был короткий и выдан таким резким тоном, который отбивал всякую охоту к дальнейшим расспросам.

– Они не были ни красивее, ни уродливее большинства остальных, – сообщила старая леди, словно вопрос был бессмысленный и глупый. – Ни разу не слыхала ни о каких скандалах, связанных с ними, – а это может означать, что они либо весьма добродетельны, либо просто им никогда не представилась возможность дурно себя вести. В конце концов, они же были дочерьми епископа!

– Я не спрашиваю про скандалы. – Шарлотту чуть не взбесил намек старухи. – Меня просто интересует, что это за люди.

– Люди, потерявшие близкого человека, – последовал ответ. – Именно поэтому я и еду к ним с визитом. Подозреваю, что ты увязалась со мной просто из любопытства, что есть проявление слабохарактерности самого отвратительного свойства. Надеюсь, ты не поставишь меня у них в неловкое положение?

Шарлотта даже задохнулась от такой откровенной и грубой бесцеремонности. Ей было прекрасно известно, что старая леди не посещала Уорлингэмов уже лет тридцать и совершенно точно не поехала бы к ним сейчас, если бы Клеменси не погибла столь ужасным образом. Но в этот момент ей не пришел в голову никакой колкий или язвительный ответ, так что остальную часть пути они проделали в молчании.

Дом Уорлингэмов располагался в Хайгейте, в Фитцрой-парк; снаружи он выглядел весьма впечатляюще – солидный особняк с изысканно украшенными дверью и окнами, достаточно большой, чтобы вмещать весьма обширную семью и полный штат домашних слуг.

Внутри, когда их туда ввела горничная с фигуркой статуэтки, дом оказался еще более роскошным и пышно украшенным, хотя и несколько запущенным, особенно в некоторых углах. Шарлотта, следуя позади матери и бабушки, имела возможность неспешно и хорошенько рассмотреть все вокруг. Холл был необычно просторный, отделанный по стенам дубовыми панелями и увешанный портретами разных эпох, но без табличек внизу, поясняющих, кто на них изображен. У Шарлотты тут же мелькнуло подозрение, что это вовсе не предки Уорлингэмов, а просто украшения, предназначенные производить впечатление на посетителей. На почетном месте, где он лучше всего освещался, красовался самый большой портрет – пожилого джентльмена в весьма современной одежде. Его широкое лицо было розовым, серебряно-седые волосы отступали далеко назад от возвышающегося лба и чуть вились возле ушей, создавая вокруг головы нечто вроде светящегося ореола. Глаза синие, под тяжелыми веками, подбородок широкий; но самой выдающейся чертой была благосклонная, самодовольная и чрезвычайно самоуверенная улыбка, кривившая его губы. Под этим портретом имелась табличка, вполне читаемая, даже при том, что Шарлотта довольно быстро прошла мимо него к двери в утреннюю гостиную. ЕПИСКОП ОГАСТЕС Т. УОРЛИНГЭМ.

Горничная вышла узнать, примут ли их, и бабушка с трудом наклонилась и села в одно из кресел, критическим взглядом обозревая все вокруг. Висевшие здесь картины представляли собой мрачные пейзажи и заключенные в рамки изречения вроде «Суета сует и всяческая суета», вышитые крестиком, а также «Цена доброй женщины превыше рубинов» в деревянной рамке и «Господь все видит» с вышитым на атласе гладью изображением глаза.

Кэролайн скорчила недовольную гримасу.

Шарлотта представляла себе сестер Уорлингэм как двух девиц, сидящих в воскресный вечер в молчании и аккуратно вышивающих подобные штучки, работая всеми пальцами и ненавидя все это и высчитывая, сколько еще времени осталось до чая, когда папочка прочтет им избранный отрывок из Священного Писания; они должным образом ответят ему все, что следует, а потом, после молитвы, их наконец отпустят спать.

Бабушка прочистила горло и с неудовольствием посмотрела на гигантский стеклянный шкаф, заполненный чучелами птиц. Салфеточки на подлокотниках и спинках кресел были из белого полотна с вышивкой коричневыми нитками и немного мятыми.

Горничная вернулась и объявила, что обе мисс Уорлингэм будут счастливы их принять, и они, соответственно, проследовали за нею обратно через холл в пещерообразную гостиную, украшенную пятью канделябрами. Только в двух из них горели свечи. Паркетный пол был застелен разнообразными восточными коврами самых разных цветов и рисунков, все чуть светлее в местах, где подверглись наибольшему износу от постоянного хождения – от двери к дивану и креслам, по отчетливо видимой дорожке к камину, словно кто-то занимал там привычное место. Шарлотта со странной смесью злости и утраты припомнила, как ее отец любил зимой постоять возле камина, греясь сам и не обращая внимания на то, что закрывает его от остальных. Покойный епископ Уорлингэм, несомненно, проделывал то же самое, а его дочери не осмеливались поднять голос протеста, да и его жена тоже, пока была жива. Эта мысль принесла острое ностальгическое воспоминание о юности, о доме, о родителях и сестрах, молодых и неопытных, о чувстве безопасности возле домашнего очага. Тогда это воспринималось как должное. Она взглянула на мать, но та наблюдала за бабушкой, которая как раз подплывала к старшей из сестер Уорлингэм.

– Моя дорогая мисс Уорлингэм, мне так ужасно жаль было узнать о вашей утрате! Я решила заехать и лично выразить вам мои соболезнования, а не направлять их письмом. Вам, должно быть, ужасно больно!

Селеста Уорлингэм, женщина далеко за пятьдесят, с крупными чертами лица, темно-карими глазами и лицом, которое в юности было скорее милым, нежели красивым, сейчас выглядела и сконфуженной, и сгорающей от любопытства. В застывших вокруг рта жестких морщинах и напряженно выпрямленной шее угадывались следы перенесенного горя, но держалась она великолепно, словно не собиралась поддаваться неподобающим горестным припадкам, по крайней мере, на публике, – а это для нее уже была публика. Очевидно, она не в силах была припомнить даже случайных встреч с кем-то из явившихся к ней посетителей, но длинная жизнь в обществе, где всегда соблюдались хорошие манеры, помогла ей преодолеть первые затруднения.

– Вы так добры, миссис Эллисон! Конечно, мы с Анжелиной очень горюем, но, как добрые христианки, умеем переносить подобные утраты с должной твердостью. И верой.

– Естественно, – согласилась с нею бабушка чуть небрежным тоном. – Позвольте представить вам мою невестку, миссис Кэролайн Эллисон, и мою внучку, миссис Питт.

Все обменялись обычными любезностями, и бабушка уставилась на Селесту, но потом перевела взгляд на Анжелину, младшую сестру, более красивую, с более светлыми волосами и мягкими чертами лица, явно предпочитающую домашний уют и комфорт. Старая леди немного покачалась на месте, потом уперла свою трость в ковер и оперлась на нее.

– Пожалуйста, присядьте, миссис Эллисон, – немедленно предложила Анжелина. – Могу я предложить вам чего-нибудь освежающего? Фруктовые напитки, например?

– Вы очень добры, – с живостью и готовностью приняла ее предложение бабушка, резко потянув Кэролайн за юбку, так что та была вынуждена сесть на пышный красный диван на шаг позади нее. – Вы, как всегда, очень заботливы, – добавила старая леди для полного счета.

Анжелина протянула руку за колокольчиком и позвонила. Колокольчик издал резкий высокий звук, и едва она успела поставить его обратно на стол, как появилась горничная. Хозяйка попросила принести фруктовые напитки, но потом передумала и потребовала чаю.

Бабушка поудобнее устроилась в кресле, откинулась назад, поставила трость между своими весьма пышными юбками и юбками Кэролайн и довольно запоздало сменила выражение лица с удовлетворенного на снова озабоченное.

– Полагаю, ваш дорогой брат помогает вам укрепить свой дух, и, конечно же, вы так же помогаете ему, – заявила она елейным голосом. – Он, должно быть, в большом расстройстве чувств. В такие моменты в семье все должны поддерживать друг друга.

– Именно так всегда говорил наш отец, епископ, – согласно покивала Анжелина, чуть наклоняясь вперед, так что ее черное платье собралось складками на пышной груди. – Он был такой замечательный человек! Семья – опора нации, вот как он всегда говорил. А добродетельная и послушная женщина – это само сердце семьи. И наша дорогая Клеменси, несомненно, была именно такой.

– Бедный Теофилиус ушел от нас, – сообщила Селеста с резкой ноткой в голосе. – Я удивляюсь, что вы этого не знаете. Об этом было сообщение в «Таймс».

Бабушка на секунду смутилась. Не было смысла утверждать, что она не читает помещенных в газетах некрологов; ей бы все равно никто не поверил. Рождения, смерти, браки и придворный календарь – вот что всегда должна была читать всякая дама из высшего общества. А большая часть всего остального – это пустые сенсации, вздорные или иным образом неподходящие.

– Я крайне сожалею, – пробормотала Кэролайн. – Когда это случилось?

– Два года назад, – отвечала Селеста, чуть передернувшись. – Это так неожиданно произошло, это был для нас такой шок!

Кэролайн посмотрела на бабушку.

– Это, видимо, случилось, когда вы сами болели, и мы не хотели вас огорчать. Полагаю, что к тому моменту, когда вы поправились, мы просто забыли, что не сообщили вам об этом.

Бабушке явно не очень хотелось принимать подобную помощь и потом чувствовать себя за это обязанной. Шарлотту же тронула эта попытка матери. Она-то предоставила бы старой леди самой выпутываться из этого неловкого положения.

– Это первое объяснение, что приходит в голову, – заявила бабушка, глядя прямо на Селесту, словно бросая той вызов: дескать, не веришь, и не надо.

В глазах Селесты мелькнула какая-то искорка – мрачного юмора и уважения.

– Несомненно, – сказала она.

– Это произошло и в самом деле очень неожиданно. – Анжелина словно вообще не заметила прошедшего обмена репликами. – Боюсь, мы были склонны винить бедного Стивена, то есть доктора Шоу. Он нам родственником приходится, вы знаете? Я и вправду так говорила, что он недостаточно хорошо лечил Теофилиуса. А теперь мне за себя стыдно, когда он, бедняжка, сам овдовел, да еще и при таких ужасных обстоятельствах!..

– Пожар. – Бабушка покачала головой. – И как такое могло случиться? Может, это небрежность кого-то из слуг? Я всегда говорила, что слуги нынче совсем не такие, как раньше, – они неряшливы, дерзки и небрежны. Ужасно! Уж и не знаю, куда катится мир. Не думаю, что у них было это новое электрическое освещение, вы не знаете? Я этому совершенно не доверяю. Опасная штука. Вмешательство в силы природы.

– Ох, нет, конечно, нет, – быстро сказала Анжелина. – У них был газ, как и у нас. – Она искоса глянула на канделябр, после чего ее лицо приняло тоскливое и чуть смущенное выражение. – Хотя я видела на днях объявление, рекламирующее электрический корсет, и еще подумала, что это такое может быть. – Она с надеждой посмотрела на Шарлотту.

Шарлотта не имела об этом никакого понятия; ее мысли были заняты Теофилиусом и его неожиданной смертью.

– Извините меня, мисс Уорлингэм, я его не видела. Но звучит это весьма неприятно…