Пожар на Хайгейт-райз

– Грят, эта было нарочно сделано, – сказала она, сняв с горшка крышку и помешав его содержимое деревянным черпаком. – Хотя как эт’ можно было надумать такое исделать, не разумею!

– Вы сказали «как», но не «почему», – заметил Томас, глубоко вдохнув насыщенный ароматами воздух и со свистом выдохнув. – А можете привести причины почему?

– Тут не больно много мяса, – с сомнением в голосе сказала она. – Это всего лишь кусочек бараньей пашины.

– У вас есть какие-то соображения почему, миссис Колтер?

– Потому как денежек у меня больше не было, почему ж еще, – ответила она, глядя на него так, словно он был сущий простак, но все же добродушно.

Томас покраснел. Он имел большую практику общения с бедняками, чтобы не делать таких идиотских замечаний – или таких снисходительных.

– Я хотел сказать, почему кто-то поджег дом мистера и миссис Шоу!

– Хотите спробовать? – Миссис Колтер подняла черпак.

– Да, пожалуйста, с удовольствием.

– По многим причинам. – Она стала щедро накладывать рагу на большое блюдо. – Из мести, к примеру. Тут есть такие, хто все твердят, шо ему следовало бы получше лечить мисту Теофилиуса Уорлингэма, чем он это делал. Хотя сама-то я завсегда считала, шо миста Теофилиус вполне мог однажды сам себя довести до такого состояния, шо его трахнул бы удар, от которого он тут же бы и помер. Так оно и вышло. Но, вааще-то, это вовсе ни значит, шо хто-то думает именно так.

Она поставила блюдо на стол перед ним и протянула ему ложку, которой он мог это есть. Рагу в основном состояло из картошки, лука, морковки и некоторого количества кусочков сладкой репы, среди которых виднелись несколько ломтиков мяса, но блюдо было горячее и пахло просто замечательно.

– Очень вам благодарен, – сказал Питт, придвигая к себе блюдо.

– Тока не думайте, шо это имело какое-то отношение к делу. – Она резким жестом отвергла это предположение. – Миста Латтеруорт тож’ оченно ярился на дохтура Шоу – по поводу своей дочуры, мисс Флоры, она ить то и дело удирала из дому, шобы посетить дохтура, в любое время и вроде как очень осторожно, секретно, и не в его врачебном кабинете. Но миссис Шоу совсем не беспокоилась по этому поводу, так шо я не думаю, шо в этом что-то такое было, как и не должно было быть. Ну, в крайней мере, не слишком. Думаю, дохтур Шоу и миссис Шоу по большей части жили так, как им самим ндравилось. Дружили вроде как со многими, но, кажись, не слишком близко общались.

– Вы очень наблюдательны, миссис Колтер, – с сомнением заметил Питт.

– Соли добавить, не? – спросила она.

– Нет, спасибо, и так очень вкусно.

– Ну, не так уж шобы… – Она покачала головой.

– Да-да, просто отлично. Ничего больше добавлять не требуется, – уверил ее Томас.

– Тут не надыть никаких особых талантов, шоб видеть, шо люди привыкли друг к другу и уважають друг друга, но не против, ежели кому-то из них пондравился хто-то еще.

– А доктору или миссис Шоу нравился кто-то еще? – Ложка Питта замерла в воздухе, он даже забыл про рагу.

– Ежели да, так я про то не знаю. Но миссис Шоу каженный день уежжала в город, и он желал ей доброго пути и никогда не беспокоилси и не волновалси о том, с кем она уежжает; или когда женка викария слишком уж выходила из себе всякий раз, когда дохтур Шоу ей улыбалси.

На сей раз Питт не смог скрыть удивления и пониже наклонил голову, к самому блюду, чтобы хоть как-то скрыть это.

– В самом деле? – спросил он, положив в рот очередную ложку рагу. – И как вы думаете, доктор Шоу замечал это?

– Бог с вами, канешшна, нет! Он же слепой, как крот, никогда не замечает, что чуйствуют другие в таких случаях. Но вот миссис Шоу, она-то все эта видела, и, думаю, преподобный тоже. Он-то всем желает добра. Но он не мужик, особливо в сравнении с дохтуром. И все ж таки, – тут миссис Колтер вздохнула, – так уж оно случилось, точно? – Она осмотрела его пустое блюдо. – Добавить вам еще?

Томас вспомнил про ее семейство, которое ей надо было кормить, и отодвинул блюдо подальше от себя.

– Нет, спасибо, миссис Колтер. Мне вполне достаточно. Вкус просто замечательный.

Женщина чуть порозовела. Ей явно редко приходилось слышать комплименты в свой адрес, она была польщена и чувствовала себя немного неловко.

– Да ничего особенного, обычное рагу. – Миссис Колтер отвернулась, чтобы еще раз яростно помешать в горшке.

– Для вас, может быть, и обычное. – Питт встал из-за стола и задвинул стул обратно – дома он не озаботился бы ничем подобным. – Но я весьма признателен вам. Может, вы что-нибудь еще вспомнили, что могло быть как-то связано с пожаром?

Она пожала плечами.

– Ну, тут завсегда вспоминают про наследство Уорлингэма, про его деньжата. Тока уж не знаю, как это с ним завязано. Не думаю, шоб дохтур оченно уж стремилси их заполучить, ведь деток-то у них, у бедняг, нетути.

– Спасибо, миссис Колтер. Вы мне очень помогли.

– Не думаю, шоб уж оченно. Любой дурак мог бы рассказать вам то же самое, но ежели вам это пригодицца, я рада. Надеюсь, вы споймаете этого, хто это устроил. – Она тяжело засопела и снова отвернулась, чтобы помешать рагу. – Она такая была прекрасная женщина, я прям убиваюсь, как мне жалко, шо она померла – да еще так жутко!

– Я его поймаю, миссис Колтер, – сказал инспектор довольно беспечно, но потом, когда вышел из дома на тропинку и вдохнул холодного вечернего воздуху, пожалел, что не сдержался. Он не имел ни малейшего представления, кто это резал оконное стекло и лил керосин на портьеры, а потом поджигал их.

Утром Томас первым делом снова вернулся в Хайгейт, а по пути туда все крутил и вертел в уме все, что ему уже известно по этому делу. Он успел рассказать Шарлотте, что ему удалось узнать, в основном это были отрицательнее сведения. Она сама его об этом попросила. Ей стало интересно, чего Питт совсем не ожидал, потому что до сего времени дело не выделялось какой-то особой человеческой драмой; оно было не того типа, что обычно захватывали жену. Шарлотта не стала ничего ему объяснять, только сказала, что ей очень жалко погибшую женщину. Погибнуть таким образом – просто ужасно!

Томас уверил ее, что, по всей вероятности, Клеменси Шоу задохнулась в дыму задолго до того, как до нее добрался огонь. Возможно даже, что она вообще не успела проснуться.

Шарлотту это немного успокоило, и поскольку он уже сообщил ей, что прогресс в расследовании пока что минимальный, она не задавала больше вопросов, а вместо этого обратилась к своим домашним делам, засыпав Грейси залпом инструкций; та же стояла в дверях кухни с широко распахнутыми глазами и терялась в догадках, с чего бы это.

Питт остановил кеб возле дома Эймоса Линдси, расплатился и пошел к парадной двери. Ее опять открыл черноволосый лакей, и Томас спросил, можно ли ему побеседовать с доктором Шоу.

– Доктора Шоу нет, он на вызове, – ответил тот и после короткого колебания добавил: – Сэр.

– А мистер Линдси дома?

– Если вам угодно будет зайти, я осведомлюсь, примет ли он вас. – Лакей отступил в сторону. – Как мне сообщить ему, кто пришел с визитом?

Интересно, он что, и в самом деле не запомнил Питта? Или намеренно проявляет нечто вроде снисхождения?

– Инспектор Томас Питт, столичная полиция, – ответил Томас довольно ядовитым тоном.

– Да-да, конечно. – Лакей поклонился – едва заметно, только блик света, промелькнувший по его блестящей прилизанной голове, позволил это заметить. – Не угодно ли вам подождать здесь? Я сию минуту вернусь. – И не удосужившись посмотреть, принял ли Питт его приглашение, он быстро и почти бесшумно удалился в заднюю часть дома.

У Томаса появилась возможность обозреть все вокруг, рассмотреть весь холл с его жуткими и экзотическими предметами, этакой смесью произведений искусства и сувениров. Картин здесь не было, да и вообще ничего из европейского культурного наследия. Статуэтки были деревянные или из слоновой кости, чуждых очертаний; они выглядели неуместно в традиционном антураже обычной комнаты с ее деревянными панелями на стенах и квадратными окнами, пропускавшими сюда тусклый свет октябрьского утра. Эти копья должны были держать темнокожие руки, эти головные уборы должны были двигаться, а не торчать, пришпиленные неподвижно к традиционному английскому дубу. Питт обнаружил, что упорно размышляет о той невообразимо иной жизни, которую Эймос Линдси вел в странах, столь непохожих на что-либо вроде Хайгейта или на то, что могли себе представить его обитатели. Что он там видел, что делал? Кого там знал? Неужели то, что он там узнал, так повлияло на его политические взгляды, которые приводят в ужас мистера Паскоу?

Размышления Томаса прервало возвращение лакея, который уставился на него с немым неодобрением.

– Мистер Линдси примет вас в кабинете. Прошу вас, вот сюда. – На этот раз он вообще опустил слово «сэр».

Эймос Линдси стоял посреди кабинета спиной к камину, где пылал огонь. Его лицо было розовым под шапкой роскошных седых волос. И на нем не было заметно никакого неудовольствия при виде Питта.

– Входите, – сказал он, не обращая внимания на лакея, который бесшумно исчез. – Чем могу быть вам полезен? Шоу на вызове. Не знаю, надолго ли, не могу судить о больных. Что я могу добавить к тому, что вы уже узнали? Жаль, что мне известно лишь немногое. А то, что известно, почти ничего не стоит.

Питт оглянулся назад, на холл с его сувенирами и реликвиями.

– Вы, должно быть, видели много жестокости и насилия в тех местах, где бывали. – Это было в большей мере замечание, чем вопрос. Он вспомнил старую приятельницу тетушки Веспасии, Зенобию Ганн, которая много путешествовала по Африке в фургоне, плавала по неисследованным рекам и жила в странных диких селениях с людьми, которых ни один европеец до нее не видел.

Линдси с любопытством наблюдал за ним.

– Да, видел, – кивнул он. – Но это так и не стало для меня обычным явлением, и я отнюдь не перестал считать насильственную смерть шокирующим событием. Когда живешь в чужой стране, мистер Питт, неважно, какой бы странной она ни казалась поначалу, через очень короткое время тамошние люди становятся близкими и понятными, и их горе и их радость глубоко вас затрагивают. Все существующие на земле различия – это лишь тень, если сравнить их с тем, что у нас общего. И, сказать вам по правде, я чувствовал себя гораздо более близким этим чернокожим, танцующим под луной голыми, если не считать их боевой раскраски, или желтым женщинам, прижимающих к себе своих перепуганных детишек, чем когда-либо ощущал подобное в обществе Джозайи Хэтча и ему подобных, высокопарно рассуждающих о месте женщины, о том, что на то есть воля Божья, чтобы они страдали при деторождении. – Он скорчил рожу, и его примечательно подвижное лицо стало совсем жутким. – И доктор, если он истинный христианин, не должен в это вмешиваться! Это наказание, ниспосланное Еве, и все такое прочее. Ну, хорошо, я знаю, что таких здесь большинство. – Он посмотрел прямо Питту в лицо, уставился своими глазами цвета небесной лазури, почти скрытыми под тяжелыми веками, словно все еще прищуривал их, оберегая от яркого тропического солнца.

Томас улыбнулся. Он считал, что, вполне возможно, и сам бы пришел к такому мнению, если бы когда-нибудь выбрался из Англии.

– Вы в своих путешествиях никогда не встречались с леди по имени Зенобия Ганн… – Дальше ему ничего сказать не удалось, поскольку лицо Линдси при этом засветилось радостью и недоверием.

– Нобби Ганн! Конечно, я ее встречал! Мы познакомились в одном селении племени ашанти[12] – давно это было, в шестьдесят девятом. Удивительная женщина! А вы-то ее откуда знаете? – Счастливое выражение исчезло с его лица, вместо него появилось тревожное. – Бог ты мой! С ней ничего?..

– Нет-нет! – торопливо сказал Питт. – Я познакомился с ней через родственников своей свояченицы. По крайней мере, несколько месяцев назад она прекрасно себя чувствовала и физически, и духовно.

– Ну, слава богу! – Линдси взмахом руки пригласил Питта садиться. – Итак, что нам теперь делать с беднягой Стивеном Шоу? Он в скверном состоянии. – Яростно помешал кочергой в камине, потом повесил ее на крюк и сел в кресло. – Он очень любил Клеменси, понимаете ли. Не то чтоб это была пылкая страсть – если она вообще когда-то была, то давно прошла, – но она ему нравилась, очень нравилась. А это немногим мужчинам дано – чтобы им нравились их жены. Она была женщина редкого ума и интеллигентности, вам это известно? – Он вопросительно поднял брови, и его маленькие живые глазки уставились на Питта, словно ища подтверждения своим словам.

Томас подумал о Шарлотте. Ее лицо тут же всплыло перед его мысленным взором, и всего его заполнило чувство любви – ему ведь тоже очень нравилась его жена. Их дружеские отношения были некоторым образом не менее драгоценны, чем любовь, и, возможно, даже более ценным даром, чем-то родившимся за долгие годы совместной жизни, в результате постоянного общения и совпадения взглядов; они прекрасно понимали друг друга, умели ценить шутку, помогали друг другу в заботах и огорчениях, отлично видели сильные и слабые стороны друг друга и всегда заботились друг о друге.

Но если для Стивена Шоу страсть давно прошла – а он ведь был человеком страстным! – тогда, возможно, она вспыхнула где-то в другом месте? Может ли дружба, какой бы крепкой и глубокой она ни была, выжить в водовороте чувств? Томас хотел бы верить, что может. Шоу ему понравился, это было совершенно интуитивное чувство.

Но вот его жена, какой бы они ни была, вряд ли стала бы подчиняться каким-то правилам или ограничениям. На самом деле она вполне могла кипеть от ревности, а тот факт, что Шоу все еще нравилась его жена и он уважал ее, почти наверняка мог разрушить этот хрупкий, чисто внешний сдерживающий барьер. И в результате привести к убийству.

Линдси все смотрел на него, ожидая ответной реакции, более ощутимой и понятной, нежели задумчивое выражение лица.

– И в самом деле, – вслух произнес Питт, вновь поднимая взгляд. – Вполне естественно, что сейчас он с трудом мог бы сказать, кто мог питать к нему такую вражду или полагал бы, что может получить какие-то выгоды от смерти его самого или его жены. Но поскольку вы хорошо его знаете, вы могли бы высказать какие-то предположения, какими бы неприятными они ни были. Мы тогда, по крайней мере, могли бы исключить некоторых людей… – Томас оставил предложение незавершенным, и его слова повисли в воздухе. Он надеялся, что продолжать настаивать не имеет смысла.

Линдси был достаточно умен, чтобы нуждаться в подталкивании со стороны. Его взгляд прошелся по сувенирам на стенах. Возможно, сейчас он вспоминал другие страны и других людей, не меньше подверженных подобным страстям, но менее затронутых и испорченных гримасами цивилизации.

– Стивен, несомненно, умел создавать себе врагов, – тихо начал он. – Так нередко бывает с людьми твердых убеждений, особенно если те четко сформулированы и они недвусмысленно их выражают, как это обычно делал он. Боюсь, у него никогда не хватало терпения на дураков, а еще меньше – на ханжей, каковых, в том или ином виде, наше общество поставляет в огромных количествах. – Он покачал головой. Угли в камине осели, разбросав сноп искр. – Чем больше мы полагаем, что стали достаточно умны и образованны, тем глупее иногда выглядим. И, конечно же, чем больше вокруг бездельников, которым нечем себя занять, кроме как конструированием моральных норм для всех остальных, тем больше ханжества и лицемерия по поводу того, кто эти нормы соблюдает и кто нет.

Питт тут же представил себе какое-нибудь дикое племя, живущее под жгучим солнцем на огромных равнинах с редкими деревцами с плоскими кронами, какие он видел на картинах, соломенные хижины, грохот барабанов и жуткую жару – и культуру, которая не менялась с незапамятных времен. Что Линдси там делал, чем занимался, как он там жил? Может, взял себе жену-африканку и любил ее? И что привело его назад в Хайгейт на окраине Лондона, в сердце империи с ее белыми перчатками, гравированными визитными карточками, газовыми фонарями, горничными в накрахмаленных фартуках, милыми старыми леди, портретами епископов, витражами… и убийствами?

– Кого, в частности, он мог обидеть или оскорбить? – Томас с любопытством ждал ответа Линдси.

Лицо того вдруг расплылось в улыбке.

– Бог ты мой, да любого! Селеста и Анжелина считают, что он плохо лечил Теофилиуса, не уделял ему должного внимания, потому что если бы это было не так, старый болван был бы еще жив…

– Действительно был бы?

Брови Линдси взлетели вверх.

– Да бог его знает… Лично я в этом сомневаюсь. Что можно сделать при апоплексическом ударе? Не мог же доктор сидеть с ним круглыми сутками!

– Кто еще?

– Альфред Латтеруорт считает, что Флора в него влюблена, – что вполне возможно. Она достаточно часто бывает у него в доме и видится со Стивеном наедине, причем не в его обычные приемные часы. Она, возможно, полагает, что об этом никто не знает, но люди-то все видят, никаких сомнений. Латтеруорт считает, что Стивен соблазняет ее, нацеливаясь на его деньги, которых у него и в самом деле очень много…

Выражение легкой задумчивости на его лице привело Питта к мысли о том, что самому ему идея о том, что Шоу мог убить свою жену, потому что та была препятствием на пути к подобному последующему браку, даже не приходила в голову. Лицо Линдси, такое морщинистое, что отражало любые его эмоции, сейчас выражало печаль с легким оттенком презрения, но не жестокость; да и страха на нем заметно не было.

– И, конечно, Лелли Клитридж всегда приходила в ужас от его высказываний, – продолжал Линдси с более широкой улыбкой. – Ее также поражала его жизненная сила и энергия. Этого у него раз в десять больше, чем у бедного старого Гектора – у того ничего подобного никогда не будет. Пруденс Хэтч его любит, но Шоу пугает ее – по каким причинам, я так и не понял. Джозайя его терпеть не может – по тысячам причин, свойственных его природе. И природе Стивена тоже. Куинтон Паскоу, который продает прекрасные и романтические книги, пишет на них критические обзоры и вполне искренне их ценит и любит, считает Стивена безответственным бунтарем, противником общепринятых традиций, норм и верований, потому что тот поддерживает Джона Далгетти и разделяет его авангардистские взгляды на литературу или, по крайней мере, выступает в поддержку его права эти взгляды высказывать – вне зависимости от того, что эти взгляды кого-то оскорбляют.

– А они и впрямь кого-то оскорбляют? – спросил Питт, сам пытаясь с любопытством понять их и в расчете, что эта информация может оказаться важной. Несомненно, никакие литературные взгляды и разногласия не могут стать достаточным поводом и мотивировкой для убийства, не так ли? Пусть там имеют место скверный характер, взрывной темперамент, нелюбовь, презрение, но только безумец станет убивать из-за расхождений во вкусах.

– И очень сильно. – Линдси заметил скептицизм инспектора, и в его глазах появилось ироничное выражение. – Вам бы следовало получше понимать таких людей, как Паскоу и Далгетти. Идеалы, выражение собственных идей, искусство, творчество, человеческое общение – в этом вся их жизнь. – Он пожал плечами. – Но вы спрашиваете, у кого Стивен возбуждал чувство ненависти, хотя бы иногда, а не о том, я думаю, кто действительно поджег его дом с намерением его погубить, чтобы он сгорел в этом огне. Если бы я знал кого-то, способного, по моему мнению, на нечто подобное, то давно его вам назвал бы, еще до того, как вы явились ко мне с расспросами.

Томас кивнул и сделал соответствующую гримасу, соглашаясь с ним, и был уже готов продолжить расспросы на эту тему, когда вновь появился лакей и сообщил о приходе мистера Далгетти, который спрашивает, не может ли мистер Линдси его принять. Тот бросил на Питта взгляд, в котором блеснул веселый огонек, и согласно кивнул.

Минуту спустя в кабинет вошел Джон Далгетти, видимо уверенный, что Линдси один. Он тут же начал говорить, и его голос звенел от неподдельного энтузиазма. Это был смуглый человек среднего сложения с высоким, почти вертикальным лбом, красивыми глазами и шапкой волос, уже начавших немного редеть. Одет он был довольно небрежно – черный галстук, ранее завязанный в нечто вроде бабочки, распущен; сейчас он представлял собой просто узел. Пиджак слишком длинный и свободный, это производило общее впечатление неряшливости, но все же отдавало некоторым щегольством.

– Просто великолепно! – Он взмахнул руками. – Именно то, что необходимо Хайгейту – даже всему Лондону! Стряхнуть некоторые из этих надоевших старых идей, заставить людей думать. Именно это имеет значение, понимаете – свобода от жестких, суровых, ортодоксальных и закостеневших норм и правил, что перекрывают путь изобретательности и новым открытиям. – Он нахмурился, чуть наклонившись вперед, весь захваченный вдохновением. – Человек есть существо, полное сил и интеллектуальной мощи, если только освободить его от оков страха. А так он ужасается при виде чего-то нового, трясется при мысли совершить ошибку. Да что они значат, несколько ошибок? – Он высоко приподнял плечи. – Если в конце мы откроем что-то новое, установим какую-то новую истину… Трусы! – вот во что мы столь быстро превращаемся. В нацию интеллектуальных трусов – слишком робких, чтоб пуститься в авантюру, в непознанные глубины знания и мысли. – Он широко махнул одной рукой, задев одно из копий туземцев из племени ашанти, висевшее на стене. – Чем бы сегодня была наша империя, если бы все наши мореплаватели и исследователи неведомых земель слишком боялись нового, чтобы совершить кругосветное плавание или пуститься в неизведанные темные глубины Африки или Индии? – Он ткнул пальцем в пол. – Они остались бы сидеть здесь, в Англии, вот где! А мир, – тут он драматическим жестом взмахнул руками, – принадлежал бы французам, или испанцам, или бог знает кому еще. А что же теперь? Теперь мы оставляем все путешествия в умственные сферы немцам или кому-то еще, потому что боимся сделать новые шаги в неизвестное. Вы виделись с Паскоу? Он буквально с пеной у рта проклинает вашу новую монографию о несправедливости и вредности нынешних законов о владении средствами производства. Конечно, это блестящая монография! Полная новых идей, новых концепций структуры общества и правильного распределения богатства. Я напишу на нее рецензию, такую обширную… Ох! – Тут он внезапно заметил Питта, и его лицо тут же отразило удивление, которое сразу же сменилось любопытством. – Прошу прощения, сэр, я не знал, что у мистера Линдси гости. Джон Далгетти. – Он чуть поклонился. – Торговец редкими книгами и литературный критик, а также, надеюсь, распространитель новых идей.

– Томас Питт, – ответил Питт. – Инспектор полиции и, надеюсь, открыватель правды или, по крайней мере, ощутимой ее части. Всего ведь мы, конечно, все равно никогда не узнаем, но иногда все же узнаем достаточно, чтобы помочь осуществлению правосудия.

– Боже мой! – Далгетти громко рассмеялся, но этот смех звучал достаточно нервозно, хотя и с доброй долей юмора. – Полицейский с такими неожиданными оборотами речи! Вы смеетесь надо мной, сэр?

– Вовсе нет, – искренне ответил Томас. – Выяснить всю правду о преступлении, его причинах и последствиях, увы, не в наших силах. Но мы способны, если будем прилежно трудиться и если нам повезет, выяснить, кто это преступление совершил и, по крайней мере, хоть часть причин, толкнувших его на это.

– Ох! Да! Конечно! Это ужасно! – Далгетти сдвинул брови и покачал головой. – Прекрасная женщина. Сам я не был близко с нею знаком, она всегда вроде как была очень занята своими делами, благотворительностью и прочим. Но у нее превосходная репутация! – Он посмотрел на Питта почти с вызовом. – Никогда ни от кого не слышал о ней плохого слова. Большая подруга моей жены, вечно они что-то обсуждали… Такая трагическая утрата! Очень хотел бы вам помочь, но я ничего не знаю, абсолютно ничего.

Питт был склонен поверить ему, но все же задал несколько вопросов на случай, если среди эмоциональных высказываний и идей критика обнаружится какой-нибудь фактик. Но не узнал ничего, а минут через пятнадцать после того, как Далгетти откланялся, все еще бормоча хвалебные эпитеты в адрес монографии, вернулся и сам Стивен Шоу, полный энергии. Он ворвался прямо как ураган, настежь распахивая по пути все двери и оставляя их открытыми. Но Питт заметил темные тени у него под глазами и напряженно сжатый рот.

– Добрый день, доктор Шоу, – спокойно сказал он. – Извините за новое вторжение, но у меня имеется много вопросов, которые я хотел бы вам задать.

– Да-да, конечно. – Шоу рассеянно поправил висевшее на стене копье ашанти, потом подошел к книжному шкафу и получше поставил пару томов. – Но я уже рассказал вам все, что мог вспомнить.

– Кто-то поджег ваш дом намеренно, доктор Шоу, – напомнил ему Питт.

Тот скривился и посмотрел на Пита.

– Я это знаю. Если бы у меня возникла малейшая идея, кто это, неужели вы думаете, что я бы вам это не сообщил?

– А как насчет ваших пациентов? Может быть, вы лечили кого-то от болезни, которую он предпочел бы скрыть…

– Да что такое, бог ты мой! – Шоу уставился на него широко раскрытыми глазами. – Если это было что-то заразное, я бы сообщил об этом, невзирая на чьи-то желания! Если это сумасшествие, я должен был бы такого пациента изолировать!

– А если сифилис?

Шоу замер, не довершив движения, с руками, застывшими в воздухе.

– Touche[13], – тихо сказал он. – Болезнь и заразная, и в конце приводящая к безумию. И я, по всей вероятности, стал бы хранить молчание. И, уж конечно, никому бы об этом не рассказал. – Ироничная улыбка чуть скользнула по его лицу. – Но это не передается при рукопожатии или если отпить вина из одного бокала, да и сумасшествие ни для кого не секрет и не приводит к убийству.

– А у вас были подобные пациенты? – Томас слабо улыбнулся, но решил не позволить Шоу уклониться от ответа.

– Если и были, я не стану раскрывать теперь тайну такого пациента. – Шоу смотрел на него с выражением полной откровенности, но и с некоторым вызовом. – И также не стану обсуждать с вами никакие другие врачебные тайны, о которых мне может быть известно. Никакие.

– Тогда это займет у нас значительное время – выяснить, кто убил вашу жену, доктор Шоу. – Питт смотрел на него холодным взглядом. – Но я не прекращу своих попыток, что бы мне ни пришлось преодолеть, чтобы отыскать правду. Кроме того, что в этом и заключается моя работа, чем больше я узнаю о вашей жене, тем больше считаю, что она этого заслуживает.