Камень. Бронза. Железо

Если прежде волосовскую культуру помещали в рамки от конца 3 до последней четверти 2 тыс. до н. э., утверждая тем самым довольно позднее её положение в круге первобытных древностей, то радиоуглеродные датировки буквально взорвали этот мирный пейзаж: Сахтыш 2 (волосовский слой) — 2620 лет до н. э., 2520 лет до н. э.; Языково 1 — 2220 лет до н. э.; Ивановское З — 2820 лет до н. э., 2780 лет до н. э.; Волосово — 2770 лет до н. э., 2520 лет до н. э.

Таким образом, Дмитрий Александрович с полным основанием датировал начало культуры первой четвертью 3 тыс. до н. э., а конец–первой четвертью 2 тыс. до н. э. О том же говорят даты по культуре ямочно-гребенчатой керамики, непосредственно над слоями которой залегают на долговременных поселениях волосовские древности.

Волосовская культура необычна по содержанию: она возникает в неолите, то есть в каменном веке, а заканчивает существование уже в энеолите, в медно-каменном веке. В её недрах зарождается на поздних этапах воспринятая от соседей металлургия — великое техническое достижение человечества.

Стоянки волосовцев — настоящие посёлки на озёрах. Здесь они жили веками, о чём свидетельствуют мощные культурные слои, жилища, мастерские, остатки рыболовческих устройств, могильники, произведения искусства и многое другое. Пожалуй, ни одна культура первобытности на Верхней Волге не даёт столько материалов для детального изучения древней истории, её хозяйства, быта, верований, искусства, обмена...

Но изучение её в Тверской области до сих пор ограничено буквально несколькими поселениями. Главные открытия впереди, если, конечно, нам удастся сохранить эти памятники от уничтожения.

Значительным шагом вперёд в изучении волосовских древностей могли бы стать раскопки нескольких посёлков на всей их площади. Конечно, это задача на многие годы. За два-три полевых сезона сделать это попросту невозможно. С другой стороны, по раскопкам отдельных участков поселений судить об их общем устройстве и об особенностях планировки нельзя, хотя таких материалов накоплено много.

Установлено, что волосовцы строили жилища двух типов: 1) прямоугольные столбовые, углублённые в землю; 2) округлые землянки большой площади. Жилище первого типа открыто, в частности, в Языкове. Оно состояло из нескольких камер, соединённых переходами, с очагами внутри.

Погребения совершались рядом с жилищем, самые ближние из них — буквально в одном-двух метрах от стен. Видимо, в сознании волосовцев понятие о загробной жизни, как о некоем особом мире, ещё не полностью оформилось. Не заметно по погребениям и социальное расслоение. Погребальный инвентарь не позволяет говорить о резком выделении вождей! по имущественному признаку. В этом отношении погребения однотипны.

Ямы в полу жилищ были не только очажными, но и хозяйственными. При выборке материковых ям в языковском жилище я обратил внимание на одну их категорию, которую не сумел определить по назначению. Они имели довольно узкое устье, а ниже расширялись в объёме, образуя боковой ход типа небольшой катакомбы. В заполнении — зола и угли, вещественных находок практически нет. Это меня, тогда ещё студента, поставило в тупик. Поломав безрезультатно голову, я пошёл на поклон к Юрию Николаевичу Урбану. Тот пояснил, что ямы, вероятно, выполняли отопительную функцию и подсушивали глинистый пол. Впоследствии подобное объяснение я встречал и в работах Д.А. Крайнова, нашёл многочисленные аналогии в этнографической литературе.

На заключительных этапах волосовской культуры посёлки вырастали в размерах, жилищ в них становилось больше.

Археологи давно согласились, что керамику, то есть кухонную, столовую, ритуальную и рабочую посуду, изобрели женщины, эти извечные хранительницы домашнего очага. С глубокой древности и до наших дней на их плечах лежат многочисленные и тяжёлые заботы по ведению домашнего хозяйства.

Волосовская керамика — это, прежде всего, большие котловидные сосуды, богато украшенные орнаментом из ямчатых вдавлений, рамчатого штампа, нарезок, оттисков зубчатого штампа, намотанного на палочку шнура, оттисков трубчатой кости, позвонковых вдавлений. Эти элементы объединены в сложные узоры: “шагающую гребёнку”, зигзаги, “ёлочку”.

И качестве примесей в глиняное тесто добавляли толчёную раковину, а позднее органику (чаще всего, как выяснил Ю.Б. Цетлин, помёт водоплавающих птиц). Это типическая черта именно волосовской керамики. В глиняном тесте посуды, скажем, верхневолжской культуры преобладали песок и шамот (мелкодроблённые осколки разбившихся горшков), у льяловцев в этом качестве доминирует дресва, то есть толчёный гранит и гнейс.

Керамика волосовцев изучается давно, и её развитие прослежено достаточно хорошо. Общие признаки по форме, примесям и орнаментике уже не вызывают споров, хотя черты, типичные для отдельных групп этой огромной общности, ещё уточняются. Выясняются также и заимствования от соседних, нередко родственных, культур — прибалтийских и прикамских.

Поражают широта ассортимента и тонкость обработки орудий труда волосовцев. Ими работали по камню и по кости, по рогу и дереву, по растительным волокнам и бересте. В них воплощены все сферы хозяйства и быта. Волосовцы блестяще освоили отжимную “струйчатую” ретушь на кремне, создавая настоящие маленькие шедевры. Они также широко практиковали шлифовку, сверление и пиление мягких пород камня.

Если рассмотреть милые моему сердцу орудия для обработки дерева, то мы увидим несколько типов топоров — от колунов до плотницких инструментов для тонкой отёски материала; разнообразные тёсла: массивные — для выдалбливания челнов и лодок, маленькие — для домашних производств и нужд домостроительства; долота, шлифованные сланцевые стамески, рубанки. Древки копий, дротиков и стрел обрабатывались ножами и скобелями.

Нужды рыболовства, этой основы хозяйства, обеспечивались широким набором орудий лова: сети, костяные пешни, колотушки, гарпуны разных типов, остроги, цельновырезные и составные крючки. Рыбу добывали круглый год, используя, помимо названных средств, заколы и верши. Там, где хорошо сохраняется в культурном слое органика (например, в Языкове, Сахтыше, Озерках), встречаются кочедыки, иглы, поплавки, челноки для плетения сетей, рукоятки орудий, деревянные ковши, кошели...

О масштабах охоты на диких животных говорит огромное число их костей на поселениях. Наряду с керамикой и изделиями из камня это самый массовый материал на раскопках торфяниковых стоянок. Особенно много костей лося, медведя, бобра, кабана, пушных зверьков. Д.А. Крайнов раскопал на Сахтыше святилище с костями и черепами куниц. Он предполагает, что шкурки куниц могли обменивать на прибалтийский янтарь. На Сахтыше 1 кости куницы составляют 80 % от общего состава костей животных!

Много данных, и не только по волосовским древностям, о культах лося (лосихи) и медведя. Медведь издавна почитался священным животным. Ещё в первых на земле неандертальских погребениях (60-40 тысяч лет назад) встречены медвежьи черепа. Ум и хитрость медведя, его огромная сила, умение передвигаться на задних лапах, лазать по деревьям и многое-многое другое обеспечили освящённое тысячелетними традициями почитание его. По всем перечисленным качествам медведь более других зверей походил на человека и часто выступал тотемным животным, от которого данный род вёл своё происхождение. Охота на медведя носила особый, регламентированный характер, а медвежьи клыки служили оберегами и сопровождали погребения.

Человек ещё в мезолите приручил собаку, охотясь с ней на северного оленя. В эпоху неолита в условиях лесной зоны она стала его неизменным и верным помощником на промысле зверя. Этот вопрос в науке разработан довольно слабо, он затрагивается как-то попутно. Яркие находки, например, погребение собаки в Волосове, время от времени возбуждают интерес к этому сюжету, но дело ограничивается описанием находки и общими рассуждениями. А необходимость в специальных работах остаётся.

Озёра — обиталища не только рыбы, но и водоплавающих птиц. Гуси, утки, лебеди представлены в материалах костями, иногда схематическими изображениями на керамике, а также кремнёвой, костяной и деревянной скульптурой. В 1972 году в Языкове мы нашли на суходоле изображение птичьей головки из кости. Два десятка студентов, дети городской цивилизации XX века, стали судить да рядить, кого же мы нашли. Переругались, но так и не решили.

Был в той экспедиции вместе с нами Евгений Алексеевич Степанов, невзрачный мужичок, уже в годах, глуховатый, любитель выпить. При всём этом он пользовался огромной и всеобщей любовью и уважением и как человек, и как специалист. Дело в том, что Лексеич по прозвищу “скорняк” — один из лучших в стране и, наверное, во всём мире таксидермистов, непревзойдённый чучельщик. К нам он относился добродушно, хотя и с некоторой долей снисходительности, то есть так, как мастер относится к неумехе-ученику. И был во многом прав.

“Скорняк” воспринял серьёзно только одного Вадима Смирнова, вчерашнего студента, две недели назад получившего диплом. Однажды Вадим был дежурным, или, на экспедиционном жаргоне, “кухонным мужиком”. Приметил он возле кастрюль на берегу языковской канавы какую-то маленькую зверушку и на всякий случай шуганул её подвернувшимся под руку поленом. Да так ловко, что попал в голову и уложил на месте. Случайное, я думаю, попадание, хотя Вадим, между прочим, был капитаном второй сборной университета по баскетболу. Зверёк оказался невиданным, а “скорняк”, пришедший вечером с утиной охоты, ахнул и сказал, что это горностай. Узнав, что Вадим укокошил редкого зверя деревяшкой, не попортив шкуры, “скорняк” сильно его зауважал. А из горностая сделал прекрасное чучело, которое и сейчас можно видеть в экспозиции областного музея.

Так вот, принесли мы костяную птичью головку в спичечном коробке в лагерь. “Скорняк”, бросив вскользь взгляд на скульптурку, буркнул: “Ишь ты, какого гуся сделали”. Твёрдость тона нас обескуражила, но авторитет Лексеича в этих вопросах был непререкаем. Посмотрели на птичку повнимательней: и правда гусь! Чего же мы мудрили?

В том же Языкове, но уже в 1985 году, мне встретилось в шурфе прекрасное украшение — костяная головка глухаря. Шея преувеличенно удлинена мастером и заканчивается перекрестьем с пазом для крепления на верёвочку. Таким образом, будучи подвешенной, она смотрела в землю. Вроде бы нелогично. Но владелец-то, чтобы посмотреть на свой личный амулет, подносил фигурку к лицу, неизбежно переворачивая её. Так что все тонкости использования им учтены ещё при изготовлении.

О земледелии на позднем этапе волосовской культуры исследователи говорят осторожно, предположительно. Видимо, развитое собирательство не способствовало окультуриванию злаков: растительной пищи, встречающейся в окрестностях,

хватало небольшому коллективу. Сбором орехов, грибов, ягод, трав и кореньев занимались дети и женщины. Думается, не чуждались этого и мужчины во время своих охотничьих экспедиций.

У поздних волосовцев отмечается наличие металлических изделий, то есть этот этап культуры уже принадлежит новой исторической эпохе — энеолиту. Особенно часты такие находки на Средней Волге, где, как считают учёные, сырьевой базой могли служить медистые песчаники. Следы местной металлургии, но на привозном металле, начинают проявляться и в раскопках поселений волосовцев в Верхневолжье. Выше говорилось о находке в Языкове обломка тигля с капельками меди. Навыки в металлургии меди могли быть получены волосовцами на закате культуры от сменивших их здесь и какое-то время живших одновременно и рядом с ними фатьяновцев.

БРОНЗОВЫЙ ВЕК... БЕЗ БРОНЗЫ

Современная история изучения фатьяновской культуры связана с полевыми работами и научными трудами Дмитрия Александровича Крайнова. А названа культура так по деревне Фатьяново Ярославской области, где в 1873 году открыт первый могильник этой общности. Ныне известны сотни памятников и местонахождений отдельных фатьяновских вещей.

Над загадками “фатьяна” бьются учёные нескольких поколений. Эта тема приобретала и политическую окраску в связи с теорией немецких археологов о среднеевропейском, арийском, происхождении этой общности. Из этого они выводили обоснование “цивилизаторской миссии” протогерманцев, несших прогресс на Восток, в лесную и лесостепную зоны Русской равнины.

Российским учёным удалось опровергнуть этот миф с расистским душком. Но говорить о том, что вопросы происхождения, развития и судеб культуры разрешены, преждевременно. Это проблема общеевропейского значения, что неоднократно подчёркивал Д.А. Крайнов. Она связана с вопросом о возникновении и становлении в лесной зоне Евразии производящего хозяйства, с распространением металлургии, с этническими проблемами, затрагивающими почти весь наш континент. Ведь эта культура — часть огромной общности, для которой характерна “шнуровая” керамика и такой яркий признак, как боевые топоры. Длительное время эта общность занимала огромные территории: от Франции до Урала и от Скандинавии до Карпат.

На большей части территории своего расселения фатьяновцы известны нам почти исключительно по погребальным памятникам — могильникам. Не исключение и Тверская область. Это создаёт трудности в изучении культуры, ведь достоверных фатьяновских поселений здесь не обнаружено. Правда, на волосовских стоянках попадаются фатьяновские вещи и "фатьяноидная” керамика. Каковы обстоятельства появления там этих культурных остатков, какую связь они имеют с основными комплексами позднего неолита — всё это нуждается в специальной проработке. Пока что многое находится в сфере предположений.

Итак, остаются могильники. Это особый вид памятников: погребения совершены в могильных ямах без каких-либо надмогильных насыпей или других зримых признаков. Методика специального поиска грунтовых могильников не создана. При отсутствии внешних примет и наличии десятков и сотен тысяч огромных моренных холмов и гряд — мест, которые предпочитались фатьяновцами для совершения захоронений, — методика эта вряд ли может быть разработана.

Одно это уже серьёзный удар по источниковой базе. Могильники открывают неожиданно, при проведении хозяйственных работ: рытье карьеров и погребов, распашке, строительстве и т. д. Ясно, что многие могильники, особенно небольшие, разрушены ненайденными. Обнаруженным в обрезе Карьера костям часто не придают значения, даже заметив их. Правда, одного фатьяновца около 30 лет назад перезахоронили с почестями, приняв могилу за воинское захоронение. Даже обелиск поставили, а духовой оркестр исполнил “Интернационал”. Остальным везёт меньше.

Иногда экскаваторщик, мастер или сельский житель сообщают властям или в музей о костях, топорах и горшочках, и тогда археологи, бросив все дела, мчатся к месту находки. Ещё бы: найден фатьяновский могильник! Не передать словами те чувства, которые охватывают тебя, если опоздал, если видишь, что ещё несколько недель, а иногда и несколько дней назад здесь был нетронутый могильник, а сейчас — котлован... И винить некого!

Самому мне не приходилось пока участвовать в раскопках фатьяновских погребений, но на могильниках бывал неоднократно: в Жарковском, Калининском, Бежецком, Краснохолмском, Весьегонском районах. И всюду одна и та же картина: карьеры, карьеры... В отдалении видны холмы и гряды, тянущиеся порой на несколько километров, нетронутые ковшом экскаватора. Возможно, в них тоже скрыты могильники, ведь известно, что в некоторых местностях расстояние между некрополями не превышает одного-двух километров. Но где, в каком месте?

Фатьяновцы умело, надёжно скрыли своих умерших от лихих глаз, но и от науки, которая могла бы вернуть их человеческой истории, восстановить память об их великих заслугах перед потомками.

Фатьяновские могильники — родовые кладбища. Количество погребённых в них зависит от длительности обитания в том или ином месте. Изучение палеогеографии в отдельных районах позволило бы подробно описать гидрологию и растительный мир тех или иных мест и, в сочетании с имеющимися археологическими данными, создать природно-хозяйственные модели по регионам. А это позволило бы планировать разведки и особенно тщательно проводить их в благоприятных для фатьяновского хозяйства и образа жизни местах.

Одним из таких мест в Верхневолжье являются территории Краснохолмского, Бежецкого, Сонковского и Кесовогорского районов. Нужны археологи, которые бы взялись за эту нелёгкую работу, пока ещё не поздно.

В Тверской области могильники расположены на склонах коренных берегов, спускающихся к реке или озеру, а также на моренных грядах, высящихся над местностью. Таковы, например, захоронения на Верхней Мологе у деревни Борки и села Сукромны Бежецкого района. Выбор мест не случаен, холмы приметны.

Кроме того, существенную роль в выборе места для могильника играла религиозная символика (ведь это кладбища), связанная с культом солнца и нашедшая отражение в орнаментации керамики и в янтарных украшениях. По мнению Д.А. Крайнова, имел значение и широкий обзор с холма.

Учёные отмечают, что в ориентировке погребённых фатьяновцев на Верхней Волге преобладает направление юго-запад — северо-восток, что связывается предположительно с направлением движения носителей этой культуры на новые территории. Более того, замечено, что и холмы для совершения захоронений выбирались по этому же принципу, то есть имеют ту же ориентировку. Гряды с другой направленностью для этих целей не использовались.

В Тверской области известно около тридцати могильников. Одиннадцать из них раскапывались, остальные описаны по случайным находкам боевых или рабочих топоров. Число погребений в могильниках различно. Из-за разрушений не всегда удаётся установить первоначальное их количество, да и остальная площадь не до конца изучена археологами.

Вся территория, занимаемая фатьяновцами, делится специалистами на несколько довольно компактных групп. В Тверской области есть могильники трёх из них: двинско-ильменской, московско-клязьминской и верхневолжской (по Д.А. Крайнову). Именно такая последовательность помечает путь движения фатьяновцев в Волго-Окское междуречье.

К первой из них, самой малочисленной, относятся три местонахождения на Верхней Торопе. Надо сказать, что Верхнее Подвинье вообще наименее изучено в этом отношении. Конечно, и при детальном обследовании число могильников здесь вряд ли будет большим. Судя по всему, эти территории являлись для фатьяновцев промежуточными, надолго они здесь не задерживались. Но новые находки неизбежны, ибо ландшафты под Белым, Андреаполем, Западной Двиной соответствовали хозяйству фатьяновцев и его особенностям.

Могильники второй группы, московско-клязьминской, сосредоточены по течению Волги и её притокам от Ржева до Конакова. Раскопаны четыре могильника: Лихачёвский, против устья Дёржи, в Зубцовском районе (2 погребения), Ошурковский (2 погребения), Тургиновский (12 погребений) и Новинковский (13 погребений) под Тверью. Особенностью Тургиновского могильника, раскопки которого начинал в 1938 году О.Н. Бадер, является то, что он расположен не на холме, а на почти плоской равнине в урочище “Ловушка”. В первой могиле найдено много кремнёвых наконечников, возможно, от стрел, бывших в колчане, а во второй лежал клиновидный топор. Кстати, схожая планиграфия и у раскопанного недавно И.Н. Черных, Е.В. Волковой и А.П. Ланцевым Новинковского могильника в окрестностях села Тургиново. Эти могильники — свидетели ранней стадии продвижения фатьяновцев: они датируются первой четвертью 2 тыс. до н. э.

Наконец, в верхневолжскую группу входят могильники Таскаиха (2 погребения) и Олочино (7 погребений) в Кесовогорском районе, Овинищенский (1 погребение) в Краснохолмском районе, Болшневские 2-й и 3-й (10 погребений) в Бежецком районе. Я перечисляю лишь раскопанные памятники. В Олочинском могильнике обнаружены остатки ритуального сооружения в виде круглой каменной кладки диаметром 2 м и высотой 60 см.

Со многих могильников до археологов дошли лишь отдельные вещи. Некоторые фатьяновские кладбища разрушены городами: на территории могильника в Красном Холме — городской сад, в Весьегонске — Троицкая церковь.

Концентрация могильников верхневолжской группы говорит о многом. Во-первых, о том, что при своём продвижении фатьяновцы освоили всю территорию, включая водоразделы. Во-вторых, что они ориентировались преимущественно на долины с широколиственными деревьями и лугами. В-третьих, что Верхнее Помоложье явилось той территорией, которая стабилизировала продвижение фатьяновцев на северо-восток. Не с этих ли времён образуются здесь обширные безлесные пространства, что может быть показателем занятий фатьяновцев подсечно-огневым земледелием?! Фатьяновцы обретали навыки оседлости, и в связи с этим полезно провести раскопки поздненеолитических поселений на Мологе и Бежецких озёрах, чтобы прояснить взаимоотношения местного и пришлого населения.

Дело в том, что вопрос о фатьяновских поселениях остаётся открытым для обширных территорий, кроме, пожалуй, Средней Волги. Их отсутствие объясняли кочевым образом жизни фатьяновцев, иной топографией поселений: надо, мол, искать не на берегах, а на водораздельных плато. Но как совместить утверждение о кратковременности поселений и абсолютной подвижности фатьяновцев с огромными родовыми кладбищами, существовавшими не одну сотню лет? По крайней мере, бежецкие могильники говорят о длительном обитании на одном месте.

Д.А. Крайнов считает, что не следует недооценивать значение находок отдельных вещей и керамики, типичных для фатьяновцев, на стоянках местного населения. Их не очень много, и археологи относились к ним как к показателям некоторых связей пришельцев и аборигенов, не более того. Дмитрий Александрович расценивает эти находки как остатки поселений. В Тверской области таких находок мало, и это свидетельствует, что поселения здесь были кратковременными. Думаю, что тщательный просмотр коллекций из старых раскопок стоянок неолита даст “новые” находки и усилит аргументацию Д.А. Крайнова. Анализ языковских коллекций выявил фатьяновскую керамику, а в одном километре от этого поселения располагался разрушенный ныне Уницкий фатьяновский могильник. Как и во многих других случаях, мы приходим к тому же: к необходимости скрупулёзного исследования территорий и коллекций, что нередко остаётся лишь благим пожеланием.

В качестве причины кратковременности фатьяновских поселений назывались и враждебные отношения с местным населением. Вроде бы логично: ведь любое внешнее вторжение затрагивает и хозяйственные интересы аборигенов, и их чувства. Но так ли было в данном случае?

Фатьяновцы не претендовали по-настоящему на рыболовные угодья, да и охота была для них занятием второстепенным. Археологические данные подтверждают, что они делились с коренными обитателями этих мест навыками металлургии и металлообработки, передавали им зачатки знаний и умений в сфере производящего хозяйства. В итоге это привело к кардинальным изменениям в жизни местного населения. В этническом и антропологическом отношениях обе общности, фатьяновская и волосовская, не были столь уж разными. В могильнике у деревни Николо-Перевоз Московской области, недалеко от Кимр, найдены несколько погибших фатьяновцев с проломленными черепами. Этот факт всегда звучал в качестве неопровержимого аргумента в доказательство враждебности их и волосовцев. Д.А. Крайнов предполагает, что это дело рук носителей культуры текстильной керамики, то есть чужеродного финно-угорского населения, сменившего фатьяновцев в середине и второй половине 2 тыс. до н. э.

Заканчивая разговор о поселениях, отмечу, что Дмитрий Александрович называет несколько пунктов с фатьяновскими вещами под Вышним Волочком, упоминает находки у деревни Красново под Тверью, на стоянках Ронское 1-3 на озере Селигер, находя в них сходство с материалами Тургиновского могильника, близ которого, кстати, И.Н. Черных раскопал в 1983-1984 годах долговременное поселение с фатьяновской керамикой среди прочих культурных остатков.

Возможно, какие-то фатьяновские древности, скажем, кухонную посуду, мы просто не умеем опознавать: чисто фатьяновских поселений у нас не найдено, а сосуды в могилах могут совершенно отличаться от обычных. Указания на это есть. На поселениях встречается иногда тонкостенная керамика бронзового века, которую пока ещё не определили в культурном отношении. Может быть, это фатьяновская кухонная?.. Во всяком случае, исключать этого нельзя, хотя она может быть местной или гибридной.

Фатьяновцы проникали на Верхнюю Волгу, видимо, двумя путями. Первый шёл вверх по Западной Двине, затем по её левым притокам; второй — вверх по Днепру, а с него на Вазузу и Волгу. Окончательная территория расселения огромна, но основные черты внутреннего единства, отражающие общее происхождение, несомненны. Они проявляются и в погребальном обряде, и в составе погребального инвентаря, и в формах и орнаментике сосудов. Периферийные группы постоянно вступали в контакты с родственными им племенами. На западе, в Верхнем Подвинье — с прибалтийской культурой шнуровой керамики и ладьевидных топоров; на юге и юго-западе — со среднеднепровской культурой, с которой они были связаны происхождением. В этих контактных зонах присущие им черты выражены не столь ярко и носят смешанный характер, что типично для пограничных территорий.

При отсутствии “чистых” поселений основное внимание при анализе фатьяновских древностей археологи обращают на погребальный обряд.

Волосовцы, как мы помним, хоронили сородичей прямо на поселении, близ жилищ. Фатьяновцы изолировали свои некрополи. Это отражает и более развитые представления о загробном мире, и происходившее в их обществе социальное расслоение, что хорошо заметно по погребальному обряду. Богатые и бедные погребения указывают на имущественное неравенство. “Вожди” старше всех погребённых, и место в могильнике им отводилось более высокое, центральное. Размеры и глубина могилы также соответствовали общественному положению фатьяновцев. Глубина могил достигала в среднем метра-полутора, а у вождей — почти трёх метров.

Погребальные сооружения, эти своеобразные “домовины”, изготовляли из различных древесных материалов. Их опускали в могилу, а уже затем клали туда покойника. Это надёжно зафиксировано при раскопках. Погребённые лежали почти всегда на боку: мужчина на правом, женщины на левом, в скорченном положении, так называемом “положении ребёнка в утробе матери”. Этот обряд зафиксирован ещё в неандертальских погребениях, отражая сложные воззрения на человеческую кую жизнь, на её соотношение со всем живым и с природой.

Южные, среднеднепровские, традиции проявились в наличии в Ошурковском и Тургиновском могильниках под Тверью обряда кремации, то есть трупосожжения, своеобразного очищения огнём, возобладавшего уже в следующие эпохи — в раннем железном веке и в раннем средневековье. В бронзовом веке этот ритуал находил своё воплощение в присутствии углей в качестве погребального инвентаря.

Обобщённая статистика по погребениям указывает на высокую детскую смертность в раннем возрасте и на довольно молодой возраст погребённых женщин, среди которых — насильственно умерщвлённые после кончины мужа.

Вещи в погребениях занимали строго определённые места: одни у головы, другие на поясе, третьи в ногах.

Авторы раскопок и публикаций отмечают как характерную черту погребального инвентаря своеобразную шаровидную посуду изящной выделки. Сосуды, как и прежде, лепились от руки кольцевым или спиральным методом. Орнамент шнуровой, нанесён штампами и в виде нарезок. Он охватывает верхнюю и придонную части сосуда. Различные фигуры на днищах — круги, кресты, в том числе вписанные в круг (так называемые солярные знаки) — отражение религиозных верований фатьяновцев, в центре которых, наряду с культом предков, были и культы сил природы, в первую очередь — животворящего солнца.

Часты в погребениях боевые сверлёные каменные топоры, кремнёвые шлифованные рабочие топоры, кремнёвые ножи этот повседневный инструмент. Редкие экземпляры медных топоров известны только в погребениях вождей.

Зато металлические украшения, часто очень мелкие (металла было чрезвычайно мало), а также украшения из костей, зубов и раковин обычны в женских погребениях. Некоторые из них употреблялись как амулеты.

Загробной пищей служили части туш свиней и овец. Именно их и разводили фатьяновцы. Лишь на позднем этапе культуры появляются кости коровы. В Болшневском могильнике под Бежецком раскопано погребение собаки — неутомимого труженика, помощника и верного друга пастуха-фатьяновца. Такие погребения позволяют как-то по-другому, по-современному взглянуть на фатьяновцев и подумать о них. Сквозь сухую историческую схему к нам прорываются их чувства, эмоции, характеры.

Переход от свиноводства к овцеводству фиксируется ритуальными захоронениями овец (в отличие от погребений собак, здесь уже совсем иная символика — плодородие). Свиноводство же могло существовать именно в лесной зоне, где имелась какая-никакая кормовая база в условиях широколиственных лесов. Свиньи и овцы утилизовались полностью: мясо и молоко шли в пищу, шкуры и шерсть на одежду, кости на орудия труда, зубы на украшения.

Сведения о земледелии носят косвенный характер. Скопление могильников под Бежецком расценивается Д.А. Крайновым как показатель стабилизации, оседания, а решающим в этом процессе учёный считает начало занятий земледелием. Для подсечного земледелия применялись широко распространившиеся шлифованные кремнёвые топоры. В Белоруссии, например, для их изготовления существовали специальные шахты и мастерские. Надо искать таковые и на Верхней Волге, тем более, что месторождений кремня здесь предостаточно. Кремень, из которого изготовлены фатьяновские топоры у нас, более всего похож на ржевско-старицкий. В мастерских этого региона, кажется, нет прямых указаний на изготовление топоров фатьяновцами или для фатьяновцев. Возможно, они получали полуфабрикаты, а окончательную доводку проводили сами. На это указывают и шлифовальные плиты в погребениях. Напомню, что обезлесение этих территорий мы сваливаем на средневековье, на славян-пахарей. Но, возможно, виноваты в этом уже фатьяновцы.

Охота и рыболовство играли значительную, хотя и подсобную роль. При желании и необходимости фатьяновцы могли промышлять зверя, птицу и рыбу не хуже волосовцев, но стойловое, придомное скотоводство давало более надёжный источник питания и, главное, обеспечивало воспроизводство животных, что стало залогом развития, спокойствия, уверенности в будущем.

Самыми типичными для фатьяновцев считаются каменные сверлёные боевые топоры-молотки. Они имеют правильную целесообразную форму, пропорциональны в деталях, иногда украшены, в том числе имитациями литейного шва, неизбежного у бронзовых топоров. Бесспорно, это и изделия практической направленности, и вещи, имевшие ритуальное значение, возможно, отражающие этническое самосознание, и произведения искусства.

Естественно, у скотоводов было совершенным и костерезное ремесло. Самих таких вещей меньше, чем у рыболовов-охотников, поскольку потребности в них не столь велики. Но по качеству обработки и целесообразности они не уступают волосовским.

Главное, что внесли фатьяновцы в местную среду — это, наряду со скотоводством, металлические изделия и навыки металлургии. Ещё молодым археологом, в 1930-е годы, Д.А. Крайнов высказал уверенность в том, что фатьяновцы имели свою собственную цветную металлургию, освоив бронзолитейное производство. Уже в наши дни, весной 1988 года, он, грустно улыбаясь, рассказывал мне, что это его мнение было встречено в штыки: “Меня подняли на смех, пальцем на меня показывали. А теперь говорят об этом, как о самом обычном деле. Сколько раз со мной такое было: и когда я написал о скотоводстве в крымском неолите (а теперь это подтверждается даже для тамошнего мезолита), и когда писал об очень древнем, палеолитическом, возрасте стоянок у деревни Золоторучье под Угличем, и когда открыл верхневолжскую культуру... Рад, что не ошибался в главных своих предположениях”.

“Да, — подумал я, — этим можно гордиться, ведь первая научная работа моего учителя опубликована в 1928 году”. Тогда он был старостой студенческого археологического научного кружка, которым руководил профессор Городцов. Многое передал Василий Алексеевич своему способному ученику. А в проблеме фатьяновской металлургии решающей оказалась находка в Волосово-Даниловском могильнике, самом большом по числу погребений (127), захоронения мастера-металлурга вместе с литейными формами, в которых отливались боевые вислообушные бронзовые топоры. Совпадают и орнаменты на топорах и сосудах фатьяновцев.

Несколько слов о социальном строе и антропологическом типе населения этой культуры. Как и у других пастушеских обществ, их родовая организация была патриархальной. Это видно по материалам могильников, по различиям в погребениях вождей и рядовых членов рода. Особенности хозяйства исключали какую-либо другую модель. Высокое, хотя и своеобразное, положение занимали женщины. Как показали анализы черепов, проведённые рижским антропологом Р.Я. Денисовой, верхневолжские фатьяновцы относятся к северному европеоидному типу. Крайнов пишет: “Они длинноголовы, высоки ростом и красивы”. Мы убеждаемся в этом, глядя на реконструкции лиц по черепам.

Фатьяновская культура существовала на Верхней Волге с рубежа 3-2 тыс. до н. э. до середины 2 тыс. до н. э. Вещи, типичные для этой культуры, начинают встречаться в поздневолосовских слоях, а над ними, то есть будучи более молодыми, на многослойных поселениях залегают слои, относящиеся к культуре с “текстильной” керамикой конца бронзового века. Например, Тургиновский могильник датируется по радиоуглероду временем 1830-1800 лет до н. э. Это чётко согласуется с намеченной схемой и этапами продвижения фатьяновской культуры на восток, со временем формирования московско-клязьминской группы, к которой и относят этот могильник.

Одной из центральных и наиболее значимых идей Д.А. Крайнова в разработке фатьяновской проблемы является мысль о происхождении верхневолжской группы памятников с территории Литвы, Белоруссии и Восточной Латвии. Движение этого населения на восток обусловлено глубокими изменениями в природных условиях на рубеже 3-2 тыс. до н. э., прежде всего поднятием вод в реках Прибалтики и сокращением в связи с этим пригодной площади для пастбищ и поселений. Играла также роль специфика лесного скотоводства и земледелия, диктовавшая относительно кочевой образ жизни. Ощущалось определённое давление на территорию расселения фатьяновцев южных степных культур, имевших иное происхождение.

Р.Я. Денисова считает, основываясь на многочисленных антропологических анализах, что фатьяновцы — восточная ветвь протобалтов. Наиболее вероятным такое решение вопроса представляется и Д.А. Крайнову. Он привлекает для аргументации, помимо археологических, также и лингвистические данные, в частности, названия водоёмов Понеманья, Верхнего Поднепровья, Подвинья. Д.А. Крайнов полагает, что местное верхневолжское население, то есть волосовцы, вряд ли было финно-угорским. Скорее всего, это европеоиды, а значит, народ в какой-то степени даже родственный фатьяновцам. По этой причине их отношения не могли быть явно враждебными. Это и может быть объяснением наблюдаемого длительного сосуществования и взаимодействия.

“Очевидно, — пишет Д.А. Крайнов, — не волосовцы ассимилировали фатьяновцев, а население каких-то иноязычных более сильных культур (культура с текстильной керамикой финноязычная и абашевская ираноязычная)”. Процесс растворения фатьяновцев в новых культурах был очень сложным, над его рассмотрением и распознаванием придётся ещё много потрудиться. На Верхней Волге этот процесс мог начаться раньше в связи с относительно меньшей заселённостью региона фатьяновцами по сравнению с территориями к югу: Волго-Окским междуречьем и Средней Волгой.

Фатьяновская культура, тем не менее, внесла такой вклад в местную историю, став одним из компонентов более поздних обществ, что её пережитки прослеживаются вплоть до раннего средневековья, особенно, по мнению Д.А. Крайнова, в культуре ярославской мери.

Едва ли не самый таинственный, неизученный до сих пор период древней истории Великого водораздела — конец бронзового века. До такой степени неизученный, что даже в капитальном современном 20-томнике “Археология СССР” этот раздел вообще отсутствует. Соседние территории — и Прибалтика, и лесостепь, и Север — описаны, а о нашем крае скромно умолчали. Как будто вымерло Верхневолжье на тысячу лет! Конечно, это не так. Но древняя история наших мест со второй половины 2 тыс. до н. э. до второй четверти 1 тыс. до н. э. не написана.

Считается (об этом когда-то писал П.Н. Третьяков), что на это время приходится экспансия населения с “текстильной” (“сетчатой”) керамикой. Предполагается, что это финно-угорское население, продвинувшееся на Верхнюю Волгу и Западную Двину с востока. Оно потеснило или включило в свой состав местное население, являвшее собой результат смешения поздних волосовцев, фатьяновцев и, возможно, каких-то других народов.

Эту местную культуру начал выявлять и изучать в последние годы И.Н. Черных. Видимо, древности такого типа открыты им и мною и исследованы Л.B. Кольцовым на стоянке Авсергово 2 (верхний слой) под Калязином. Нижний слой этого поселения относится к иеневской культуре эпохи мезолита, а верхний — к концу бронзового века. Сходные материалы имелись и в раскопках И.Н. Черных у деревни Непеино на Шоше, а также на озере Селигер и в других местностях. Как мы видим, география этих древностей широка; возможно, они будут зафиксированы на всей Верхней Волге. Похоже, ситуация та же, что и с верхневолжской культурой: пока не раскопан очень яркий памятник культуры, на мелкие коллекции, не укладывающиеся в привычную схему, смотрят, как на досадное недоразумение, как на случайную примесь.

ПОД ЗАЩИТОЙ РВОВ И ВАЛОВ

Древний этап культуры с текстильной керамикой плохо уловим. Появление новых народов не всегда заметно проявляется в материальной культуре. В наших краях эта культура заметна по-настоящему только с начала новой исторической эпохи — раннего железного века. Почему такое странное сочетание слов: ранний железный век?

Дело в том, что и наш XX век относится к железному веку по археологической периодизации, как бы мы его ни называли: атомный, век электроники, космический... Значит, первый период знакомства с железом, начало его добычи и освоение чёрной металлургии логично называть ранним железным веком.

Железо — наиболее часто встречающийся в естественном залегании металл. Его добывали повсюду из болотных и луговых руд. Конечно, в разных районах мира переход к металлургии железа происходил не одновременно. Если в Передней Азии овладение этой технологией относится примерно к середине 2 тыс. до н. э., то у нас, в лесной полосе Восточной Европы, первые изделия из железа известны не ранее VIII-VII веков до н. э., почти на тысячу лет позже. Собственно, о плавлении железа в то время говорить не приходится, поскольку сыродутный способ не обеспечивал достижения такой температуры — 1528 градусов. Металл получался в печах в виде ноздреватых пористых криц, причём вместе с расплавленными шлаками удалялось, как подсчитали, до 40% самого железа. Метод неэкономичный, но единственный, и такое положение сохранялось до позднего средневековья. Крицы проковывали, уплотняя их и удаляя шлаки. И всё же чистота металла была относительной.

Железо имело несомненные преимущества перед бронзой: поверхностные руды есть всюду, да и механические качества железа (прежде всего, твёрдость) оказались более высокими. В отличие от каменных орудий, можно отковать железные изделия любой формы и величины, пускать в переделку сломанные железные вещи почти до бесконечности.

Открытие металлургии железа вызвало, хотя и не сразу, подлинную революцию в технике. С этого времени кремнёвые изделия постепенно выходили из употребления, а медь и бронза шли преимущественно на украшения, будучи не в состоянии конкурировать с новым сырьём по рабочим качествам.

Распространение железных изделий в решающей степени способствовало развитию производящего хозяйства, в первую очередь — земледелия. Бытовые предметы, инструменты, приспособления и оружие стали тоже изготовлять из железа. Без преувеличения, с внедрением этого металла во все сферы жизни история пошла быстрее, открывая человеку новые возможности и горизонты.

Развитие производящего хозяйства приводило к накоплению богатств, главным из которых был, вероятно, скот. Зерно, металлические изделия, одежда также производились не только для нужд сегодняшнего дня, но и про запас. Неравномерная обеспеченность прибавочным продуктом и отсутствие его приводили к военным столкновениям. В целях защиты от нападений прежние стоянки перестраивались, возник новый тип поселений — городища.

В Верхневолжье, Подвинье и Помостье появление укреплённых поселений фактически и является археологическим рубежом между бронзовым и ранним железным веками. Городища чаще всего занимали прибрежные мысы в устьях притоков или оврагов, иногда — высокие холмы-останцы в речных или озёрных долинах, отроги коренных берегов. Форма их различна: от треугольника до овала и круга. Время сильно изменило внешний облик дошедших до нас городищ. Первоначальный их вид не всегда можно реконструировать. Конечно, большую ясность вносят раскопки, но городищ, исследованных полностью, немного.

Мысовое положение городищ обеспечивало хорошую защищённость с двух сторон, обращённых к воде. Склоны крутые либо сами по себе, либо делались таковыми искусственно. С напольной стороны прорывался ров, а выброс из него шёл на насыпку оборонительного вала. Ранние городища имели довольно простую систему защиты: ров и вал, а по периметру верхней жилой площадки строился тын (частокол). Из- за постоянной военной угрозы укрепления со временем стали более сложными. Создавались двойные, а то и тройные кольцевые системы “ров+вал”, которые располагались ниже жилой площадку, но имели не декоративное, а прямое оборонительное значение. И сейчас внешний вид многих городищ в верховьях Волги, Западной Двины и Мсты весьма грозен. Поражает объём земляных работ. Конечно, не от слепого следования традициям, не от избытка свободного времени построены эти мощные земляные крепости. Вопрос стоял о жизни и смерти рода, о судьбе своей общины.

Высота жилой площадки над окружающей местностью колебалась от нескольких метров до нескольких десятков метров. Это зависело от рельефа, от степени военной опасности. Порою городища возводили на месте неукреплённых селищ, и валы насыпались на уже существующем поселении. В этих случаях у археологов есть счастливая возможность обнаружить и исследовать перекрытый валом непотревоженный культурный слой раннего периода существования культуры.