Помоги проекту - поделись книгой:
Оставлять этот выпад без ответа было никак нельзя, и пылающие отмщением взоры амазонок устремились с мольбой и надеждой на меня. В обеденный перерыв, между макаронами и чаем, я сложил отповедь, которую, по причине отсутствия музыкального слуха, стилизовал под одесский фольклор. Начиналась она словами: “На берегу канавы яма торфяная...”. Далее по тексту шли сочные портреты “детей подземелья” и оценка их работы. Финальный аккорд звучал так: “Но ходят слухи, будто в новое болото начальник снова их по шею запихнёт”. Последнее слово, казалось, осталось за нами. Но это лишь казалось.
Разобиженное моим пасквилем торфяное братство обратилось в третейский суд — к заместителю начальника экспедиции Игорю Георгиевичу Портнягину. Тот в день битвы на раскопе не был в связи с травмой, полученной накануне на футболе, и отлёживался в своей палатке. Портнягин сочинил ещё одну балладу, объективно-нейтральную. В ней досталось обеим противоборствующим сторонам, а я удостоился такой недалёкой от истины оценки: “Суходоловский начальник — полководец был лопух...”. И с той поры до сего времени при каком-нибудь моём просчёте на раскопках или в разведке какая-нибудь добрая душа из числа ветеранов нет-нет да и припомнит эту строчку.
Вообще раскопки Языково-72 прошли как бы на одном дыхании. К нам приехали Лев Владимирович Кольцов и известный палеогеограф Никита Александрович Хотинский, рассказали о находке Дмитрием Александровичем Крайновым на Ивановском торфянике необычной керамики, предшествующей льяловской и залегающей в культурном слое ниже её. Мы, в свою очередь, сообщили им, что у нас в торфяном раскопе пошёл тоже сходный керамический материал. Народ проникся атмосферой открытия.
Три нижних яруса находок в торфе, разделенные стерильными прослойками, убедительно показывали, что найдена древнейшая неолитическая культура в центре Европейской России. Мы присутствовали при историческом событии.
Если честно, то ребятам в торфяном раскопе приходилось туговато. Каждый рабочий день начинался с изнурительной процедуры откачки воды из глубокого раскопа. Электропомпа отказала в первые же дни, и положение спасал лишь ручной пожарный насос, случайно обнаруженный нами в деревенском сарае. Он исправно служил языковским крестьянам со времен Александра III, а теперь вписал в свою биографию ещё и решающую помощь в изучении раннего неолита. Ни одной поломки, ни единого простоя!
А на суходоле шли рядовые находки, хотя и в огромном количестве. Конечно, на обычном поселении над ними бы тряслись, как над сокровищами, но здесь, в Языкове, привычные ориентиры сбились, и мы жаждали чего-то совсем уж необыкновенного.
Раскопали наземное жилище волосовской культуры. Удача из удач! — но мы прореагировали на неё весьма хладнокровно. Наткнулись на разрушенное в древности погребение. Череп сохранился довольно хорошо. Осмотрев его, увидели, что зубы плоско сточены абразивом на полтора-два миллиметра. Можно представить, какую боль должен был испытывать молодой человек при этой процедуре. Мои амазонки вздохнули: “Он, бедный, наверно, от этого и помер..." Об инициациях, то есть физических испытаниях подростков перед переходом их во взрослые члены рода, мы до этого лишь читали в учебниках, меланхолично пробегая глазами эти страницы. Теперь же, когда череп со следами жестоких обрядов покоился в собственных ладонях, мурашки пробегали по коже.
Едва ли не впервые в жизни мы возносили благодарение судьбе за то, что живём в относительно цивилизованном обществе. Хотя, если вдуматься, испытания, выпавшие на долю двух поколений перед нами, много страшней незатейливых выдумок и условностей людей неолита.
Наконец и на нашу улочку, в которую превратился суходольный раскоп, пришёл праздник! Дня за три до окончания работ на поверхности предматерика проявились очертания двух маленьких ямок диаметром сантиметров по десять. Материковых ям в Языкове очень много: очажные, хозяйственные, столбовые и т. д. Но у всех ям заполнение чёрного цвета, здесь же окраска была странноватая — розовая. Материк, напомню, — жёлтая глина, то есть оттенки близки между собой. Я даже подумал, не мерещится ли мне: может, глина чуть иного цвета? Тоненько срезал грунт лопатой: нет, округлый контур ямки виден чётко. Попросил свою однокурсницу Нину: мол, ты человек аккуратнейший, возьми ножичек и осторожно расчисти эти крохотульки, одну и другую. Нина несколько обиженно взялась за бесперспективную работу. Не успел я отвернуться, как взлетел в воздух её крик: “Янтарь!..”.
Надо сказать, слово это стало у нас за два сезона чуть ли не запрещённым. Дело в том, что в культурном слое время от времени попадались янтарные украшения. Это очень мелкие подвески, покрытые коркой и впитавшие в свою поверхность перегной. Они неотличимы от бесчисленной в слое мелкой гальки. Украшения опознавались только тогда, когда их задевала лопата. Сухой скрип рассыпающегося янтаря — и словно кровь брызнет из-под лопаты. На сотни мелких крупиц разлетается высохшее в суходольном грунте прекрасное древнее украшение. Едва ли две-три подвески из добрых двух десятков найденных удалось с грехом пополам собрать и установить их первоначальную форму. Девчонки плакали навзрыд над очередной безнадёжно испорченной неолитической подвеской. Им ли, модницам, не знать цену украшениям!
И вот крик: “Янтарь!”. На этот раз почему-то радостный. Нина бережно держит в пальцах, сложив их щепоткой, что-то миниатюрное и протягивает мне. Касаюсь предмета кисточкой, дую на поверхность... Пуговица! Линзовидная в сечении, с V-образным сверлением, как на Иловце. Пока рассматриваю её, Нина кричит: “Ещё одна! Ещё! Ещё!..”. “Спокойно, — говорю, — не создавай панику! Народ уже сбегается — затопчут”. Навели относительный порядок. Нина неторопливо, даже, как мне показалось, чуть переигрывая скрупулёзность (мол, звёздный час и потянуть не грех), стала извлекать из ямки пуговицы одну за другой, как фокусница. Малюсенькая ямка глубиной сантиметров восемь оказалась буквально битком набита ими. Нина тщательно зачистила стенки, скромно потупились. Все слова были здесь излишни. Пуговиц оказалось шестьдесят одна. Абсолютно стандартные, они подошли бы на современные мужские сорочки.
Рядом в это время взялась за препарирование второй ямки другая студентка. Её голос был уже более спокойным и величественным: “Слава, а эти пуговицы покрупнее”. Содержимое явки оказалось таким же: сорок пуговиц, стандартных по размерам, несколько крупнее первых (подошли бы к костюму).
Два клада за четверть часа! Теперь нам никакая верхневолжская керамика, которой так гордились на торфяном раскопе, нипочём. Утёрли мы им носы.
Практика закончилась, студенты уехали, а мы, человек восемь, задержались на день. Продлевать для всех практику Юрий Николаевич не имел права, а оставалось снять один пласт грунта на небольшом участке суходольного раскопа, который начали копать позднее других. Вчетвером, а потом вдвоём с моим другом Вадимом Смирновым, нынешним деканом истфака Тверского университета, скребли лопатами нижний горизонт культурного слоя. Он представлял собой плотный серо-коричневый суглинок, сильно отличающийся по coставу от верхних напластований.
Необычную толстостенную керамику из торфяного раскопа, с хорошим обжигом, накольчатым орнаментом и примесью шамота в тесте, я запомнил хорошо и надёжно, так что когда сам начал извлекать из неподатливого грунта довольно крупные ломти керамики, сердце ёкнуло: “Она!”. В этот момент на раскопе я был один. Лёгкие буквально распирало, голова кружилась... Мне хотелось поделиться открытием со всем миром, но рядом не было никого.
В лихорадочном темпе, но соблюдая технику зачисток и фиксируя находки на плане, я пошёл с лопатой по этим восхитительным четырём квадратам. Необычная керамика встречалась равномерно; ни льяловской, ни волосовской посуды не было. Слой однороден и по составу грунта, и по находкам, не нарушен поздними перекопами. Почти машинально отмечая находки, я лишь через какое-то время обратил внимание на особенность кремнёвых изделий: скребки и резцы изготовлены на правильных пластинах, тесло на отщепе с небольшой обработкой по контуру, нож на очень длинной пластине. Это же почти бутовский мезолит! Только ретуши на пластинах побольше и сами пластины помассивней, не столь миниатюрны, как на Бутовской стоянке.
Много попадалось неиспользованных пластин, без обработки. Неужели вырисовывается переход от мезолита к неолиту, генетическая связь?! Всё это вихрем, волнами, неупорядоченно проносится в разгорячённой голове. А находок по-прежнему много, целые серии. Наконец пришла подмога... “Обедать пора, Слав. Мы думали, ты уже и стенки присыпал у раскопа, а ты, оказывается, ещё с зачисткой ковыряешься. Пошли!”.
“Мужики, — кричу, — ранний неолит!! Керамика, как у вас!”. Сонное состояние с них мигом слетело, схватили лопаты, зыркнули в мои пакеты с находками, засопели и пошли скрести земельку. Довольные... Казалось бы, насмотрелись уже всего, наработались досыта, ан нет! Силён в человеке азарт, любопытство и что-то ещё... Закончили, принесли свой скарб в лагерь и оповестили о содеянном начальника. Тот, конечно, не поленился сбегать на раскоп и убедился, что его не разыгрывают. В душе его наступила гармония. А уж моя-то душа как пела: и в науку вклад внесли, и слово последнее за нами, суходольцами, осталось!
На следующий год торфяной раскоп составил уже вчетверо большую площадь и вместе с прежним дотянул до 800 кв. м. Чего в нём только не было! Прежде всего, в нём не было меня, проходившего воинскую службу. Не будучи очевидцем и выслушав сумбурные устные мемуары первопроходцев торфа, ограничусь частными, но достоверными примерами, почерпнутыми из публикаций и выуженными из Юрия Николаевича в последующие годы.
На контакте сапропеля и серого песка на глубине 1,80-1,95 м расчищен настил из коры площадью 6 кв. м, имеющий в своей основе жерди и сваи, затёсанные каменным топором. Здесь же найдены верши, лыжи, обломок весла. Обычные вещи, приспособления... Но они, вот эти именно, служили верой и правдой человеку четыре тысячи лет назад, а двести поколений спустя извлечены из, казалось бы, навсегда похоронившей их двухметровой болотной толщи.
В нижней части этой прослойки нашли ещё одну, неброскую на вид, но потрясающую по научной значимости вещь — обломок тигля с капельками выплавленной меди. Тигель — глиняный сосудик, в котором плавили металл перед разливкой в формы. Представители волосовской культуры на какой-то стадии своего развития познакомились с плавкой меди. По этой причине их культуру и относят к энеолиту, то есть медно-каменному веку. Сведения о наличии у волосовцев собственного медеплавильного производства чрезвычайно редки, наша находка уникальна. Тигель орнаментирован нарезками, образующими ёлочку. Ниже, в одном из льяловских горизонтов, встретился берёзовый туесок с резным ромбическим орнаментом и костяной амулет в виде змеи.
Глубина 2,40-2,55 м дала керамику, которая остаётся до сих пор предметом споров и разногласий. Юрий Николаевич счёл ее переходной от верхневолжской к ямочно-гребенчатой и по орнаменту, и по положению в культурном слое. Таким образом, он высказал предположение о генетической преемственности между этими культурами.
Д.А. Крайнов же развивает теорию независимого от верхневолжской происхождения культуры с ямочно-гребенчатой керамикой. Сначала эта мысль прозвучала в виде гипотезы, затем автор привёл обширную аргументацию стратиграфического, технологического и типологического характера. А в последние годы показал, что культура с ямочно-гребенчатой керамикой имеет не меньшую древность, чем верхневолжская, но сложилась на других территориях, в Заволжье, северо-восточнее нашего региона. К нам она проникла, по мысли Дмитрия Александровича, в конце существования верхневолжцев, смешавшись с ними и дав начало протоволосовской культурной общности.
Теория весьма стройная и многое, казалось бы, ставит на свои места в осмыслении смены культур. Но наука жива спорами, разными мнениями. Поэтому, кто бы ни был прав, думается, археология только выиграет от существования двух и более точек зрения по этому вопросу.
Смущает меня одно обстоятельство: у каждого из учёных получается уж очень чистая картина, и никаких сомнений в правильности своих выводов у них нет. А ведь в практической полевой работе не всё так гладко, как иногда потом на бумаге. Боюсь, что некоторые противоречия опущены каждым из спорщиков ради защиты своей концепции.
Аргументация Крайнова более солидна потому, что он оперирует материалами серии памятников Ярославско-Ивановского Поволжья, основа концепции Урбана — материалы Языкова и Спасских стоянок на Петровских озёрах.
Вопрос повис в воздухе. Для его разрешения нужны основательные раскопки Языковского торфяника с участием специалистов, не обременённых историей спора. Но полевая деятельность российских археологов нацелена сейчас, в основном, на охранные раскопки, на изучение тех объектов, которым грозит разрушение.
Бывают, правда, и исключения: памятнику ничто не угрожает, а раскопки всё же необходимы, например, для доказательства или опровержения какой-то концепции. Ведь без рас копок такой спор приобретает совершенно схоластический характер. А вопрос о происхождении культуры с ямочно-гребенчатой керамикой и о её соотношении с верхневолжской — ключевой для решения основных вопросов истории населения Центра Русской равнины в неолите и бронзовом веке. Думаю, раскопки Языкова провести надо, несмотря на то, что есть и противники такого мнения. Они абсолютизируют охранную сторону археологии и спорят по принципу: “Ты не прав, потому что я с тобой не согласен”. Но наука-то ждать не может. Застой в решении одной проблемы вызывает неизбежные потери и в решении вопросов по последующим историческим эпохам.
В апреле 1988 г. я оппонировал защиту кандидатской диссертации Елены Леонидовны Костылёвой, посвящённой определению времени бытования и территории распространения верхневолжской культуры. Во многом её выводы близки и моим воззрениям на все эти проблемы. Я лишь позавидовал последовательности, с которой в последние 15 лет изучаются неолитические поселения Ярославско-Ивановского Поволжья. Датировки по радиоуглеродному методу, анализ пыльцы растений из древних напластований для определения состав флоры и, соответственно, климата этой эпохи, скрупулёзные геологические наблюдения, не говоря уже о собственно археологических методах — весь этот арсенал используется для раскрытия проблем, связанных с верхневолжской культурой. Выводы эти перекрёстно проверялись разными методами ещё и ещё раз. Теперь мы знаем о верхневолжской культуре неизмеримо больше, чем в середине 1970-х годов.
Научная мысль пульсирует, ищет новые возможности на, казалось бы, уже освоенных путях. Например, изучение керамики — самого массового материала в раскопках памятников неолита. Сотрудник нашей экспедиции Юрий Борисович Цетлин глубоко изучил особенности состава формовочной массы посуды, установив предпочитавшиеся верхневолжцами добавки к глине. На этой основе он разработал методику определения последовательности напластований в перемешанном культурном слое. А именно такой слой, в котором смешаны керамика и изделия разных культур, типичен для большинства поселений. Как же определить взаимоположение во времени разнокультурных остатков на поселении?
Юрий Борисович предложил довольно простое внешне, хотя и трудоёмкое (времяёмкое!) в исполнении решение. Он обратил внимание, что мелкие фрагменты керамики любой культуры встречаются во всей толще культурных напластований. Этот "посторонний шум” смазывает картину. А крупные и очень крупные обломки сосудов более устойчивы к вертикальному перемещению в слое, менее подвижны. Именно они и могут служить критерием определения горизонтов залегания остатков разных культур на поселении.
Раскопав шурфы, названные им “стратиграфическими контрольными участками”, Юрий Борисович определил особенности смены культур на ряде многослойных поселений Центра Русской равнины. Полученные выводы существенно дополняли и детализировали схему Крайнова и, что самое главное, ставили на научную основу определение соотношения культур на основе анализа самой массовой категории находок. Но и это, думается, ещё не предел. Впереди самое сложное: раскрытие глубинного смысла значений элементов узора и орнамента в целом. Ведь мы пока описываем их лишь внешне, будучи не в силах проникнуть в смысл, эволюцию и смену одних узоров другими.
По разным причинам дальнейшее изучение верхневолжской культуры в Тверской области замедлилось. В 1977-1978 годах раскопки в Языкове провёл В.В. Сидоров. Раскопы заложили на суходоле, один из участков примыкал к траншее Б.С. Жукова и захватывал береговой склон, опускаясь в торфяную толщу. Верхневолжский слой начинался уже на отметке 1,60 м. Выше, в волосовском слое, нашли кремнёвую фигурку змеи.
В основном раскопе встречено парное погребение (взрослый и подросток) того же времени. Две могилы Сидоров отнёс к льяловской культуре. В первой из них лежал взрослый; во второй — ребёнок 2-3 лет, засыпанный охрой, а выше — костяк взрослого человека. Если это действительно льяловское погребение, то перед нами большое открытие. Ведь достоверных данных о могильниках культуры ямочно-гребенчатой керамики, по существу, не было. В.В. Сидоров написал об этом как бы между прочим, вскользь. Видимо, он и сам не до конца уверен в правильной интерпретации находки. А вопрос принципиальный.
Несколько могил с богатым инвентарём Владимир Владимирович раскрыл в северной части поселения, обращённой к центру острова. Здесь, видимо, и располагался основной могильник. В могиле №16 найдено более 100 янтарных украшений: пуговицы круглые, квадратные, прямоугольные и овальные; подвески, кольцо с ушком, пронизка. В могиле №17 встречено 70 изделий из янтаря: ожерелье из пронизок и двух колец, очелье из пуговиц и двурогой подвески, круглые пуговицы. Могила №18 дала 20 пуговиц и колечко с петлёй, могила №19 — несколько кремнёвых изделий и охристую прослойку...
Языково 1 — пока единственный источник такого уровня для характеристики верхневолжской культуры на территории Тверской области. Но есть и другие, рангом пониже. Здесь же, на Савцынском торфянике, в 1973 году Юрий Николаевич вскрыл 16 кв. м на стоянке Языково 3, давшей чистый комплекс раннего этапа верхневолжской культуры. Он же раскопал стоянки Спасская 1-4, Гливистёнка и Застанье при истоке Сози из озера Великого. Верхневолжская керамика найдена на Верхней Мологе у села Любодицы.
Своеобразна селигерская группа памятников раннего неолита. Н.Н. Турина, много лет работавшая здесь, выделила материалы, близкие верхневолжским, в ранний комплекс валдайской культуры. Д.А. Крайнов считает их верхневолжскими, Е.Л. Костылёва — принадлежащими контактной зоне трёх культур: верхневолжской, нарвской и неманской. Кто прав, покажет время, новые раскопки и пристальный анализ уже имеющихся обширных коллекций. Мне близка точка зрения Е.Л. Костылёвой, с которой согласуются и итоги моих собственных раскопок поселения раннего неолита Картунь 1 на Берёзовском плёсе Селигера.
Неясен характер раннего неолита в Верхнем Подвинье. Вероятно, это вариант неманской культуры, сложившейся на территории Белоруссии и Литвы, но осложнённой контакта ми с соседями. Эта проблема более всего занимает меня как полевого археолога.
Для развитого неолита Ю.Н. Урбан намечает три культурные провинции: западную (Подвинье), северную (Валдайское Поозёрье) и юго-восточную (Тверское и Кимрское Поволжье). Не хватает специалистов, которые бы исследовали эти регионы и обобщили материал.
Если рассматривать наш неолит в целом, он, скорее всего, отражает существование двух культурных миров: 1) западного, прибалтийского; 2) восточного, финно-угорского. Север области - зона постоянных контактов тех и других. Имеющиеся различия в керамике между группами стоянок и отдельными поселениями отражают относительную обособленность первобытных коллективов в конкретных озёрных и речных бассейнах.
Мои научные интересы в последние годы переместились на верховья Западной Двины. На протяжении всей истории она соединяла Верхневолжье с балтийским миром. Опорными для разрешения проблем являются работы Александра Михайловича Микляева в соседних с нами районах Смоленской и Псковской областей. Надо объединить усилия, и наука от этого выиграет.
Неолит верховьев Западной Двины почти не изучен. Небольшие раскопки проводились Н.Н. Гуриной на стоянках Девичьи Горы и Остряк 1 на озере Охват, Д.А. Крайновым на озере Кудинском под Торопцем; более значительные — И.Г. Портнягиным на стоянках Дербеш 3 и 4 в нижнем течении Торопы у деревни Макеево и на том же Кудинском озере, Л.B. Кольцовым на стоянках Скрабы 3, 4 и Романово 2 на Западной Двине, несколько выше устья Велесы. Материалы не обобщались, есть лишь несколько мелких публикаций.
А ведь источниковый материал велик: разведками последних лет Верхнее Подвинье прочёсано основательно, найдено около 600 неолитических поселений. На речке Туросне, о существовании которой я вообще не знал до 1982 года, на нескольких маленьких проточных озёрах в её бассейне мы открыли 160 стоянок неолита и бронзового века. Культурные слои сохранились почти идеально: места малообжитые, лесные, полей почти нет. Только одному этому микрорайону может и должен посвятить свою научную жизнь не один археолог. Но сначала обеспечить охрану древностей, раз и навсегда отвести от них угрозу уничтожения ретивыми хозяйственниками.
Плотность населения, то есть первобытных охотников и рыболовов, была здесь просто удивительной. Материалы соседних поселений будут взаимодополнять друг друга. Археологи получат редкую возможность изучить по этой модели хозяйственное освоение любого микрорайона лесной зоны: особенности базовых, сезонных и кратковременных стоянок, их к излюбленным участкам местности, изменение высотных отметок поселений в зависимости от уровня стояния вод в тот или иной период, эволюцию инвентаря и керамики. Появится возможность написать подлинную историю первобытного общества хотя бы для маленького уголка Подвинья. А пока археология слишком впадает в техницизм, забывая, что она — наука историческая.
Здесь же, в Жарковском районе, мы с Петром Дмитриевичем Малыгиным открыли в День археолога, 15 августа 1983 года, стоянку Боярщина 1, которая может стать для археологии “западнодвинским Языковом”. Расположена она классически: при истоке речки Шесницы из проточного озера Филинского, которое так заболочено, что водной глади мы не увидели. Суходольная часть, в отличие от Языкова, не остров, а коренной берег. Она распахивалась, поэтому находки лежат на поле, как товары на прилавке. Плуг берёт неглубоко, не больше 20 см, основная культурная толща не потревожена. Кремня несметное количество. Кое-где сохраняется и кость, поскольку берег довольно низкий, грунтовые воды стоят почти у поверхности, а в половодья этот участок вообще затапливается.
Собрав подъёмный материал на овсяном поле, мы покурили, порадовались подарку к празднику и осмотрелись. Пойма заболоченная, культурный слой подходит на суходоле прямо к ней. Далее следует обрывчик в болото. Наученный на всю жизнь языковским опытом, я смотрел на невзрачные кочки с нетерпением. Спустились с поля в болото, сняли 30 см торфа пусто, ещё 30 см сапропеля — пусто... Неужели ошибка? Под сапропелем пошёл чистый озёрный песочек, сильно обводнённый, а в нём — и кремень, и керамика, и кость! Вода сразу заполнила шурф, и лопата добывала богатства понемногу. Но добывала до тех пор, пока хватало рукоятки.
В 1990 году я начал раскопки Боярщины 1. Суходольный раскоп не принёс неожиданностей, а в небольшом торфяном раскопчике встретились прекрасные изделия из кости, в том числе наконечники стрел и орнаментированная пешня из рога лося. Судя по керамике, население пришло сюда из Верхнего Поднепровья.
Неподалёку, на правобережье Межи, расположены озёра Высочерт и Путное. Ещё 30 стоянок, ещё один мирок, который надо изучить. Сохранность многих поселений хорошая, а на стоянку Катково 8 руки у меня чешутся с той самой минуты, как мы с Андреем Петровичем Ланцевым нашли её и прошурфовали в 1983 году.
Неолитические “оазисы” есть и в других местах Верхнего Подвинья: в бассейне Торопы это озёра Кудинское, Сельское, Дербеш, группа озёр и проток между ними у деревни Бенцы; на Западной Двине — озёра Охват и Вережуни; на Волкоте — озёра Лучане и Ям... Каждое из этих мест достойно отдельной книги, и книг эти будут написаны, я уверен. А пока, куда ни глянь, одни вопросительные знаки. Но потенциал территории огромен. Одному исследователю не под силу. Нужна чёткая программа, нужен коллектив, несколько отрядов. Особого разговора заслуживает озеро Охват. Дело в том, что Западная Двина — река необычная. Она очень полноводна с самых верховьев. Проточное озеро Охват имеет в длину почти 20 километров. В него впадают несколько рек, в том числе большая река Волкота, в бассейне которой несколько десятков озёр. То есть водосбор Двины уже близ истоков огромен. Для лодок она судоходна на всём протяжении, и так было всегда. Несколькими километрами ниже своего истока из озера Охват Западная Двина проходит через Куровские пороги, образованные кремнесодержащими известняками. Это самое большое месторождение кремня в верховьях Западной Двины. И ландшафт, и рыба, и кремень — всё говорит в пользу того, что Охват мог быть в неолите центром большой культурно-хозяйственной общности. Кроме того, здесь же проходит водораздел Западной Двины и Волги, водораздел бассейнов Балтийского и Каспийского морей: от истока Двины до озера Орлинского в бассейне Волги несколько километров, а до Волги километров двенадцать.
Да, именно на этот замок заперты пока тайны древних культур. Здесь, в этой точке, соприкасались культурные миры, и от этой вольтовой дуги вспыхивали новые культуры.
Еще один заповедный район, обращённый лицом к Западной Двине, — Верхневолжские озёра, участок самого верхнего течения великой реки. С середины прошлого века он зарегулирован плотиной у посёлка Селище, первой в гибельном для Волги каскаде. Озёр этих четыре: Стерж, Вселуг, Пено и Волго. Они перетекают одно в другое, разделяясь короткими протоками. Первые три озера приходятся на меридиональное течение Волги, спускающейся с валдайских склонов, а Волго, самое протяжённое (две его части достигают в длину 38 км), имеет широтную ориентацию.
Берега Стержа крутые, холмистые. Ровных террас мало, на поверхность выходят моренные суглинки с валунами и галькой. Древних поселений немного. Одна группа стоянок приурочена к впадению Волги в озеро, другая тяготеет к межтоку из Стержа во Вселуг; здесь же с запада впадает Руна, крупный правый приток. Стоянки сильно разрушены распашкой
Такая же, в общем-то, картина и на Вселуге, но рельеф становится более пологим. Близ устья Сосны, у деревни Торг, первая значительная группа стоянок, одна из которых раскапывалась Н.Н. Гуриной.
Наименьшее по площади из четырёх озёр — Пено, но число поселений неолита здесь больше, чем на первых двух, вместе взятых. Песчаные террасы с сосновыми борами, изрезанная береговая линия с бухточками, заливами и отрогами, устья многочисленных ручьёв и нескольких речек — всё это способствовало очень плотному заселению берегов озера в неолите.
Напомню, что именно здесь Волга ближе всего подходит к Западной Двине. Берега Пено заселялись не только выходцами с Валдая и Ржевского Поволжья, но и прибалтийским населением. Многие стоянки разрушены строениями районного центра — посёлка Пено.
Н.Н. Гурина раскопала поблизости стоянку Остров Дубовец. Небольшое поселение занимало прибрежный островок целиком. Возможно, он когда-то соединялся с коренным берегом низким перешейком, то есть был полуостровом, резко вдающимся в озеро. Это тот редкий случай, когда археологу не приходится гадать относительно размеров поселения и высчитывать, какая же площадь ещё не вскрыта. К сожалению, материалы этих давних раскопок до сих пор не опубликованы, как почти всё, раскопанное этой экспедицией.
Около двухсот поселений неолита найдено на озере Волго, одном из красивейших в области. Здесь влияние плотины наиболее ощутимо. Поселения располагались в древности преимущественно на низких песчаных террасах, иногда в пойме. За полтораста лет существования водохранилища культурные слои разрушились при затоплениях и сбросах воды. Когда плотина открыта и вода стоит низко, можно ходить по широким песчаным пляжам, как по музею, где в открытом доступе лежат многие тысячи экспонатов: наконечники копий, дротиков и стрел из благородного полупрозрачного валдайского кремня, свёрла и проколки, скребки и скрёбла, ножи и резцы, нуклеусы и пластины... На стоянке у деревни Ланино мы в 1976 году за полчаса набрали два ящика одних только кремнёвых топоров и тёсел. Это даже поярче языковской канавы, поскольку здесь всё лежит перед глазами на пляже, тянущемся до горизонта. Именно так выглядят берега озера Волго у деревень Тухачёво, Колобово, Ясенское, Завирье, Ланино, у посёлка Селище.
На редком из поселений сохранился здесь, хотя бы частично, неолитический культурный слой. Такие стоянки — на вес золота. Именно их надо тщательнейшим образом раскопать и сопоставлять с ними колоссальные коллекции подъёмного материала из всех размытых пунктов. Это задача, решение которой не терпит отлагательств: ведь ежегодно водохранилище "сьедает” драгоценные метры ещё сохранившихся культурных слоёв.
Мои очерки — не систематическое изложение древней истории Тверского края, а лишь фрагменты, отражающие и фрагментарность наших знаний. Например, Селигер... Мельком о нём не скажешь, а основательно — нет пока чёткой исторической картины. Значит, опять фрагменты, мозаика. И в исторические времена, и в наши дни озеро окружено любовью и легендами людей, на нём выросших и живущих. Варварский XX век наносит Селигеру удар за ударом: вырубка лесов, химикаты с полей, сбросы отходов промышленных производств... Наконец, туристы. Наверное, при длительном наблюдении можно разглядеть среди них и безобидных особей (дети вне критики, но и они набираются весьма специфического ума-разума). Свалки, пожары, мазутные пятна, порубленный лесной молодняк, черника и земляника вырваны с корнем, белый и зелёный мох перелопачены в поисках грибов так, как и кабанам не сладить. В городе встречаешься — нормальные люди. В романе Михаила Анчарова “Записки странствующего энтузиаста” есть такая мысль: “Человек становится самим собой в условиях ничем не ограниченной свободы”.
Неужели мы, уважаемые сограждане, такие уж нелюди?! Только не надо называть туризмом бесцельное блуждание по берегам, разнузданную лень и методичное, день за днём, год за годом, уничтожение селигерских красот. Природа уже на пределе. Нужен Национальный парк, но нужна и минимальная культура у желающих подышать свежим воздухом. У древних отношение к природе было идеальным, они её обожествляли и жили внутри неё в соответствии с такими моральными нормами. Это подтверждает сама природа, местами ещё сохранившая остатки прежнего обличия, так оберегавшегося предками. Право прикоснуться к вечному надо заслужить!
Выше я писал о раскопках Сабринки и Синей Горы. Первая из них теперь разрушена карьером, а вторая изучалась в 1980-х годах в течение трёх сезонов экспедицией областного музея под руководством Игоря Николаевича Черных. Синяя Гора — классическое стационарное поселение эпохи неолита.
Перечислять находки — значит, повторять то, что сказано, например, о языковском суходоле.
Но одна категория находок представлена здесь необыкновенно ярко, даже в сравнении с Языковом. Речь идёт о кремнёвой скульптуре. На страницах этой книги я воздавал должное Михаилу Жилину, вышедшему в мастерстве на уровень древних кремнеобработчиков. Но перед шедеврами Сине Горы, думаю, и он склонит голову. Например, фигурка угря. Две её миниатюрные половинки найдены в разных местах раскопа и фиксировались отдельно. При многотысячном обилии находок не обратили внимание на сходство двух обработанных кусочков кремня. Но дома, при камеральной обработке, Игорь Николаевич совместил обе части, получившие сначала уклончивое определение. И... сделал открытие. Изображение плывущего угря удивительно реалистично: плавники расправлены горизонтально, длинное тело извивается. Удачно подобран тёмный цвет кремня. Но самое поразительное то, что анатомическая точность и динамичность изображения достигнуты на одном из наиболее твёрдых в природе минералов — кремне. Миниатюрная фигурка размерами 45x5 миллиметров обработана тончайшей отжимной ретушью по всей поверхности. Мастер создал шедевр, повторить который невозможно. Узнаваемы и другие образы в кремне: вот медведь, вот выдра, рыба, летящие птицы...
На Селигере есть несколько микрорайонов, где, даже привыкнув к обилию на озере древних поселений, всё же удивляешься насыщенности берега стоянками. И лишь вспомнив, что многие поселения были сезонными, то есть разные стоянки оставлены одним и тем же коллективом, приводишь мысли и впечатления в порядок. Таков восточный берег Селижаровского плёса на всём его протяжении. Таково побережье острова Хачин, занимающего всю центральную часть Селигера и рассекающего его на ряд плёсов. Таков Картунский бор на Берёзовском плёсе, где осенью 1980 и 1981 годов я раскапывал стоянку раннего неолита Картунь 1. Через площадку поселения проходят ежедневные республиканские туристские маршруты, рядом турбаза одного из столичных НИИ, берег осыпается и подмывается озером, всё лето на площадке стоят палатки “диких” туристов. Отдыхающие ковыряют по незнанию культурный слой, приспосабливая полянку к своим бытовым потребностям. В общем, место горячее. Н.Н. Турина даже написала в одном из отчётов, что разведки и раскопки в Картунском бору невозможны из-за чрезмерного числа туристов.
Мы приехали в сентябре, сезон уже резко шёл на спад. Точка, к которой причалил наш надувной моторный “Пеликан”, оказалась самой удачной. В крошечном шурфе мне попался прекрасный наконечник стрелы на правильной кремнёвой пластине. Народу в экспедиции было много, и мы приняли решение вести параллельно и разведку, и раскопки.
Стоянка оказалась ранненеолитической, довольно кратковременной, без примесей материалов других периодов и эпох, что резко повысило её реноме. Раскопок в этой части Селигера, северо-западной, ближней к истоку Волги, прежде не было. Наука получила опорный памятник неолита, а наша “Привальная песня" обрела заключительную строфу:
Правда, отъезд с Картуни в первый сезон чуть не закончился печально, даже трагически. Завершили работу, засыпали раскоп, выезжаем в лагерь... Дорога идёт бором, по высокому гребню, отделяющему плёс от вытянутой параллельно ему цепочки Собенских озёр. Они соединяются с Селигером небольшой протокой, которую наша машина регулярно форсировала вброд по причине отсутствия мостика. В тот день с утра моросил занудливый и неуверенный сентябрьский дождик, к вечеру поутих, но оставил о себе память в виде подразмокшей колеи. Грунт — суглинок, при наклоне ощутимо скользит. Вот мы и заскользили перед поворотом к протоке, тихонечко сползая в сторону последнего из Собенских озёр. А обрыв — дай Боже! Шли мы юзом, очень мягко и ткнулись, как телок в сиську, в сосну на склоне. Посмотрел я вниз под собой — горное ущелье. Народ в кузове притих, не шевелится. Всемогущий Эдуард Палыч слез осторожно с водительского сидения, отчего крен в мою сторону заметно усилился, огляделся, залез обратно, включил заднюю передачу и осторожнейшим образом стал отжиматься от обрыва. Вышли!..
Палыч миновал опасный участок, подбавил газку и, стряхивая напряжение, устремился в закрытый соснами и холмом крутой поворот к протоке. Машина влетела в воду, и... перед самым носом, едва не задев за бампер, мимо нас пронеслась на большой скорости моторная лодка. Больше всего меня поразил её хозяин. Хоть бы ухом повёл! Как смотрел вперёд,
смоля папироску, так и не удостоил нас даже взглядом. Мол, я здесь хозяин, а кто ещё тут болтается — это мне не интересно. Выскочили мы на другой берег. Палыч притормозил, нервно закурил “Яву” и после короткой паузы неожиданно заявил: “Знаешь, Михалыч, всё-таки жаль, что не столкнулись..." Я опешил: “Зачем тебе это, интересно узнать?”. — “Понимаешь, написали бы про нас в журнале “За рулём”: необычное происшествие, столкновение автомобиля ГАЗ-66 с моторной лодкой. Разобрали бы до тонкостей этот случай...”. — “Ну, и как ты думаешь, кто был бы виноват?”. — “Он, конечно: я же по главной шёл”. — “По-моему, — говорю, — на Селигере главная дорога — вода. А вообще-то перекрёсток нерегулируемый, а ты транспортное средство справа не пропустил". Всегда находчивый Палыч от такого поворота темы опешил, потом сокрушённо рассмеялся, и мы поехали подальше от странных мест, где пересекаются автомобильные и водные пути.
Именно тогда, в эти годы, сложился в нашей экспедиции замечательный коллектив из студентов и недавних выпускников университета, вынесший на себе всю тяжесть разведок следующих лет, развеявших наши прежние сомнения относительно того, сможем ли мы в очень жёстко определённые нам сроки подготовить Свод памятников археологии области. Стало ясно: сможем!
Думаю, что эти девять лет, 1977-1985 годы, останутся лучшей порой жизни, а может быть, и пиком для многих:
Восточная периферия Селигера стала известной в первобытной археологии по работам Н.Н. Гуриной на Берёзовских озёрах (не путать с Берёзовским плёсом!), соединяющихся с Кравотынским плёсом Селигера коротенькой речкой Княжой. Озёра Берёзовское и Глубокое связаны протокой, на южном берегу которой, против деревни Котчище, высится огромный моренный холм. Все его склоны, кроме восточного, напольного, буквально усеяны неолитическими стоянками. Две из них раскопаны Н.Н. Гуриной, материалы их послужили обоснованию выделения валдайской культуры.
В других районах Тверской области раскопки связаны с новостройками: Калининская АЭС, Вазузский и Ржевский гидроузлы... Остальное — булавочные уколы. И нет пока среди тверских археологов того, кто попытался бы обобщить все результаты раскопок и разведок по неолиту Великого водораздела.
В конце 3-го тысячелетия до н. э. эпоха камня в лесной зоне завершалась. Увеличивающееся население испытывало нехватку добычи. Кремень в руках мастеров исчерпал свои природные свойства. Орудия труда, изготовленные из камня, кости и дерева, были весьма непрочными. Трудно было добиться уменьшения трения рабочих поверхностей. Не всегда удавалось достичь той формы изделия, которая оказалась бы лучшей для определённой производственной операции, поскольку кремень своенравен и неподатлив. Выход из предкризисного состояния нужен был радикальный. Технический прогресс не мог идти на прежней сырьевой базе. Порой среди находок есть едва ли не ювелирно сделанный орудия труда из кремня, но большого практического значения эти навыки уже не имели. Эффективности в работе эта техника изделию не прибавляла. Правда, рыбные богатства и разумное потребление на какое-то время сохраняли стабильность ситуации.
Густо был заселён в неолите большой озёрный край к востоку от Селигера: в Фировском, Бологовском, Вышневолоцком, Удомельском, Лесном, Бежецком районах найдены сотни поселений этого времени.
В Фировском районе люди плотно освоили берега озёр Шлино, Глыби, Тихмень. Стоянка Кузино 1 на озере Тихмень раскапывалась И.Г. Портнягиным в 1980 году. Это типичное озёрное рыболовческо-охотничье поселение. Люди жили здесь в неолите и в эпоху бронзы. Керамика разнообразная: гребенчато-ямочная, волосовская, а в верхнем слое сетчатая керамика бронзового века. На озере Глыби найдены, наряду с базовыми, и кратковременные поселения, раскопки которых могут дать узкие даты, что очень важно для создания хронологии древностей этого природного района. Некоторые озёра здесь, например, Серемо и Граничное, ещё большей площади, но берега у них топкие, низкие, мало пригодные для заселения. И действительно, стоянок здесь найдено мало. В Бологовском районе, помимо озера Пирос, обследование которого начинал ещё Н.К. Рерих, наиболее важную информацию может дать изучение стоянок на озере Кафтино.
Четыре года наших разведок выявили здесь более полутора сотен поселений эпохи первобытности. Правда, и озеро не маленькое. Его площадь около 32 кв. км, в Тверской области оно заметно уступает только Селигеру и Великому. Небольшие раскопки на его восточном побережье, на полуострове Бычий Рог, проводила Майя Павловна Зимина, а в 1981 году И.Н. Черных раскапывал найденную мной годом раньше стоянку Подол 4 на западном берегу озера. Кафтино зарегулировано плотиной, и при высокой воде не все стоянки доступны для раскопок. В северной части озера есть несколько небольших, но довольно высоких прибрежных островков, на которых также найдены древние поселения (вспомним Остров Дубовец на озере Пено).
Один из самых больших по площади районов области — Вышневолоцкий. И древностей в нём предостаточно. Например, стоянки в северной части озера Пудоро и на примыкающем к нему правобережье Мсты. Большое число поселений затоплено Вышневолоцким водохранилищем. Лишь в редкие сухие сезоны некоторые отмели обнажаются в виде низких песчаных островов. На них, как и на пляжах озера Волго, можно собирать подъёмный материал. Но для раскопок эти участки уже непригодны.
В связи со строительством КАЭС тщательные разведки Удомельском районе провела Волго-Окская экспедиция АН СССР (Андрей Евгеньевич Леонтьев, Владимир Владимирович Сидоров, Инна Васильевна Исланова) совместно с тверскими археологами. Материалов по эпохе камня пока опубликовано немного, но работы продолжаются и существенно пополняют наши знания о неолите междуречья Мсты и Мологи.
О Лесном районе говорилось в связи с раскопками на озере Иловец. Под Бежецком два поселения в урочище Барская Лядка на озере Верестово раскапывал в 1975 году Ю.Н. Урбан. Раскопы небольшой площади, по 40 кв. м. Других исследований поселений неолита на северо-востоке области не проводилось.
Практически неизвестен неолит центральных районов области. Озёр здесь нет, а притоки Волги в лучшем случае являлись транзитными путями. Стоянки, найденные здесь, соответствуют кратким остановкам населения в пути.
В Ржевско-Старицком Поволжье стоянок неолита больше, чем в других речных районах, поскольку здесь продолжали действовать мастерские по обработке кремня, а при них имелись поселения. Изменилась специализация мастерских
Если прежде, то есть в мезолите, обычно шло лишь первичное расщепление кремня с целью получения заготовок-пластин, то в неолите этого не требовалось. Любое некрупное изделие могло быть, с упрочением ретушной техники обработки орудий, изготовлено из отщепа, куска кремня или гальки. Зато резко выросла потребность в крупных рубящих орудиях для нужд домостроительства, транспорта, рыболовства и других надобностей. Топоров и тёсел требовалось много. Кроме того, они часто ломались, испытывая большие механические нагрузки. Формы их стали очень разными, в зависимости от производимых операций. Конечно, валунным кремнем здесь было не обойтись. Мастерские близ крупных месторождений обрели второе дыхание. Особенно показательна в этом отношении стоянка-мастерская Дорки 10 на правобережье Волги выше Ржева, раскопанная в 1985-1987 годах Игорем Николаевичем Черных.
Многочисленные предметы из кремня, найденные на местах мастеров, позволяют восстановить весь процесс изготовления рубящих орудий, от выбора сырья до готовых форм. Здесь много сломанных, отбракованных, незаконченных изделий, отходов производства. Их последовательный анализ даёт археологу возможность пройти вслед за мастером весь путь проб, ошибок, догадок и удач. Готовые изделия серийны, оптимальны по форме, обработке и рабочим качествам. Можно даже подобрать серии, сделанные одним мастером. “Рука” узнаётся по излюбленным приёмам, по нюансам техники.
Археологам редко удаётся зафиксировать сам момент зарождения новой культуры. В материальных остатках мы видим её уже достаточно устойчивой, с определившимися чертами и свойствами. Именно поэтому самые острые и длительные споры в археологической науке идут по поводу происхождения и судеб той или иной культуры. При отсутствии письменных источников, фрагментарности остатков материальной культуры и ещё большей отрывистости знаний о духовной культуре споры эти чаще всего так и не завершаются общим принятием определённой точки зрения. А если всё-таки какому-то крупному учёному удаётся, используя эрудицию, опыт, логику, авторитет, утвердить в науке свою концепцию, то уже следующее поколение, критически осмыслив его построения, даёт новую интерпретацию проблемы. Это естественный ход развития научной мысли в археологии, поскольку накопление источников в ней идёт чрезвычайно бурно. Трудно бывает свыкнуться с чьей-то новой системой доказательств и новыми выводами даже под напором неоспоримых фактов, но делать это необходимо. Гораздо печальнее, если бы мы игнорировали новое, прикрываясь прежними авторитетами. Для науки это смерть.
Открытие Дмитрием Александровичем Крайновым верхневолжской культуры имело для первобытной археологии далеко идущие последствия. Вдохновлённый удачей, он попытался нарисовать этнокультурную картину в Центре Русской равнины и для последующих исторических эпох. Такая задача была по силам, я думаю, только ему, патриарху отечественной археологии. Человек энциклопедических знаний и колоссальной полевой практики, он сохранил до сих пор, несмотря на возраст (год рождения 1904-й), эвристический стиль мышления. Идеи его часто совершенно неожиданны и, как потом оказывается, продуктивны. На общем фоне мелкотемья и “посторонних шумов” фигура Дмитрия Александровича выделяется редким умением охватить несколько проблем, нащупать связь между ними и предложить решение, учитывающее множество факторов, действовавших на широких территориях! и в большом хронологическом диапазоне. Он всегда рассматривает развитие древнего общества как части природы, учитывая изменения ландшафта, климата, растительного и животного мира. В этом и разгадка успехов. Коллеги это осознают, но сказывается привычка лишь к анализу и опасливое, робкое отношение к проблемам большого масштаба. Я не утверждаю, что модель, намеченная Дмитрием Александровичем относительно этнической истории Верхневолжья в 5-2 тыс. до н. э., останется незыблемой. Но нет сомнений в стройности теории, её внутренней логике, обеспеченности данными самых разных источников. Критики отдельных положений этой схемы ничего вразумительного пока что взамен не предложили.
Выше описывались некоторые волосовские древности: языковские погребения, орудия труда, украшения. Но эта культура, составившая эпоху в древней истории Центра Русской равнины, заслуживает и отдельного разговора. Она была впервые выделена учителем Д.А. Крайнова профессором Василием Алексеевичем Городцовым в 1920-е годы на основе раскопок на Нижней Оке, в частности, у деревни Волосово. В последующие десятилетия такие поселения были открыты на огромных пространствах: от Приильменья на западе до Вятки на востоке и от Белого озера на севере до Средней Оки на юге. Это практически вся лесная зона, занятая прежде культурной общностью с ямочно-гребенчатой керамикой.
Крупнейшие исследователи волосовской культуры Отто Николаевич Бадер, Пётр Николаевич Третьяков и Альфред Хасанович Халиков рассматривали её бытование в Волго-Окском междуречье как результат расселения на запад приуральского, финского населения. Д.А. Крайнов предложил принципиально новое решение волосовской проблемы. Он высказал мнение о местном происхождении волосовцев на основе синтеза верхневолжской культуры и пришлой культуры ямочно-гребенчатой керамики.
В основе идеи лежали наблюдения над топографией памятников, формами и орнаментикой сосудов, техникой обработки и формами каменных и костяных орудий труда, наконец, радиоуглеродные даты, полученные с долговременных поселений в Ивановской, Ярославской и Калининской областях. За этой гипотезой стояла четвертьвековая полевая и кабинетная работа Дмитрия Александровича в данном направлении.
Поделиться книгой: