Помоги проекту - поделись книгой:
— Нет, тебе следует просто ждать. Ты можешь отказаться от всей этой затеи через некоторое время. Ты легко устаешь. Прошлой ночью ты был готов сдаться, как только почувствовал первые трудности. Мескалито требует очень серьезного намерения.
2
Я подъехал к дому дона Хуана в Аризоне в пятницу примерно в 7 часов вечера. На веранде вместе с ним сидели еще пятеро индейцев. Я поздоровался с ними и сел рядом, ожидая, что они что-нибудь скажут. После традиционного молчания один из мужчин поднялся, подошел ко мне и сказал: «Добрый вечер». Я поднялся и ответил: «Добрый вечер». Остальные мужчины тоже встали и начали по очереди подходить ко мне, здороваясь. Потом все снова расселись по своим местам.
Эти люди показались мне довольно застенчивыми — из-за молчаливости, хотя все они говорили по-испански. Должно быть, около половины восьмого все внезапно встали и направились к задней половине дома. Никто не разговаривал. Дон Хуан сделал мне знак следовать за всеми, и мы забрались в старенький грузовичок, стоявший там. Я сел рядом с доном Хуаном и еще двумя молодыми людьми. Там не было ни сидений, ни скамеек, а железный пол оказался болезненно твердым, особенно когда мы свернули с шоссе и поехали по грунтовой дороге. Дон Хуан прошептал, что мы едем к дому одного из его друзей, у которого есть для меня семь Мескалито.
— А у тебя самого нет? — спросил я.
— У меня есть, но я не могу предложить их тебе. Видишь ли, это должен сделать кто-то другой.
— Почему?
— Может быть, ты ему не понравишься, и тогда ты не сможешь встретить его с подобающим уважением, и наша с тобой дружба будет нарушена.
— Почему я мог бы ему не понравиться, ведь я никогда ему ничего не делал?
— Тебе и не нужно что-либо делать, чтобы понравиться или не понравиться. Он или принимает людей, или отбрасывает прочь.
— Но если я не понравлюсь ему, то смогу ли я что-нибудь сделать, чтобы расположить его к себе?
— Нет. Я ничего не могу придумать, что тут можно сделать, — сказал дон Хуан. Он наполовину отвернулся от меня и я больше не мог с ним разговаривать.
Мы ехали, должно быть, по меньшей мере, час, прежде, чем остановились перед маленьким домом. Было совсем темно, и после того, как водитель выключил фары, я мог разобрать лишь смутный контур строения. Молодая женщина, судя по акценту, мексиканка, кричала на собаку, чтобы та перестала лаять. Мы вылезли из грузовика и вошли в дом. Мужчины пробормотали «Буэнос ночес», проходя мимо нее. Она ответила им и снова принялась кричать на собаку.
Комната была большой, она была забита множеством вещей. Слабый свет от маленькой электрической лампочки освещал помещение очень тускло. Тут было несколько стульев, со сломанными ножками и просиженными сиденьями, прислоненных к стене. Трое мужчин сели на диван, который был самым большим из всей мебели в комнате. Он был очень стар и продавлен до самого пола; в тусклом свете он казался красным и грязным. В течение долгого времени мы сидели молча.
Один из мужчин внезапно поднялся и вышел в другую комнату. Он был лет пятидесяти, темный и высокий. Минуту спустя он вернулся, неся в руке кофейник. Открыв крышку, он вручил кофейник мне; внутри было семь странно выглядевших предметов. Они различались по размеру и форме. Некоторые были почти круглыми, другие — продолговатыми. На ощупь они походили на пасту из земляного ореха или на пробку. Коричневая окраска заставляла их выглядеть наподобие твердой сухой ореховой скорлупы. Я вертел их в руках, ощупывая поверхность в течение некоторого времени.
— Это надо жевать, — сказал дон Хуан шепотом.
Пока он не заговорил, я не замечал, что он сел рядом со мной. Я взглянул на других мужчин, но никто не смотрел на меня. Они разговаривали между собой очень тихими голосами. Это был момент острой нерешительности и страха. Я чувствовал, что почти не могу собой владеть.
— Мне нужно выйти в туалет, — сказал я дону Хуану.
Он протянул мне кофейник и я положил туда батончики пейотля. Когда я встал, мужчина, принесший кофейник, обратился ко мне и сказал, что туалет в соседней комнате. Туалет был почти напротив двери. Рядом с ним, едва не вплотную, стояла большая кровать, занимавшая чуть ли не половину помещения. На ней спала женщина. Некоторое время я неподвижно стоял возле двери, а затем вернулся в комнату, где находились остальные мужчины. Хозяин дома заговорил со мной по-английски:
— Дон Хуан сказал, что вы из Южной Америки. Есть ли там Мескалито?
Я ответил ему, что никогда даже не слышал об этом. Они, казалось, интересовались Южной Америкой, и мы некоторое время говорили об индейцах. Затем один из них спросил меня, почему я хочу принимать пейотль. Я сказал, что хочу узнать, что это такое. Они все застенчиво засмеялись.
Дон Хуан повернулся ко мне и сказал: «Жуй, жуй». Мои ладони были влажными, живот сжался. Кофейник с батончиками пейотля стоял на полу возле моего стула. Я наклонился, взял один наугад и положил его в рот. Он имел затхлый привкус. Я раскусил его пополам и начал жевать один из кусочков. Во рту появилась сильная вяжущая горечь, через минуту весь рот у меня онемел. Горечь усиливалась по мере того, как я продолжал жевать, борясь с невероятным притоком слюны. По ощущениям десен и внутренней поверхности рта казалось, будто я ем соленое сухое мясо или рыбу, и это вынуждало жевать еще сильнее. Спустя какое-то время, я разжевал вторую половину, и мой рот так онемел, что я перестал чувствовать горечь. Батончик пейотля напоминал теперь волокна мякоти апельсина, или сахарного тростника, и я не знал, проглотить ли мне эти волокна или выплюнуть их.
В этот момент хозяин дома поднялся и пригласил всех на веранду. Мы вышли и сели в ряд возле стены. Сидеть там, в темноте, было очень удобно. Я был крайним справа. Хозяин принес бутылку текильи. Дон Хуан, который находился рядом со мной, поместил кофейник с батончиками пейотля у меня между ног. Потом он протянул мне бутылку, которая передавалась по кругу, и сказал, чтобы я отхлебнул немного, чтобы смыть горечь.
Я выплюнул остатки первого батончика и взял в рот немного напитка. Дон Хуан предупредил, чтобы я не глотал его, а только прополоскал рот, чтобы остановить слюну. Со слюной это помогло мало, но горечь действительно уменьшилась.
Дон Хуан дал мне кусочек сухого абрикоса, а может это была сухая фига — я не мог ничего разглядеть в темноте и не мог разобрать вкус, — и велел разжевать его основательно и медленно, не торопясь. Мне было трудно глотать. Казалось, проглоченное не пойдет вниз.
Через некоторое время бутылка снова пошла по кругу. Дон Хуан дал мне кусочек волокнистого сухого мяса. Я сказал, что не хочу есть.
— Это не еда, — сказал он твердо.
Вся эта процедура повторилась шесть раз. Я помню, что разжевал уже шесть батончиков, когда разговор стал очень оживленным, хотя я и не мог понять, на каком языке говорят. Тема разговора, в котором все участвовали, была очень интересной, и я старался слушать внимательно, чтобы самому принять участие. Но когда я попытался говорить, то понял, что не могу. Слова бесцельно крутились у меня во рту.
Я сидел, опершись спиной о стену и вслушивался в разговор. Все говорили по-итальянски, вновь и вновь повторяя одну и ту же фразу о глупости акул. Мне казалось, что это логичная и понятная тема. Я как-то рассказывал дону Хуану историю о том, как первые испанцы назвали реку Колорадо в Аризоне «рекой затопленного леса» («El rio de los tizones»), но кто-то неправильно написал слово «tizones», и реку стали называть «El rio de los tiburones» (река акул). Я был уверен, что все обсуждали именно эту историю, и мне не приходило в голову, что никто из них не говорит по-итальянски.
Я очень хотел подняться, но не помню, сделал ли это. Я попросил кого-то дать мне воды, так как испытывал невыносимую жажду.
Дон Хуан принес большую соусницу, наполненную водой. Он поставил ее на землю у стены. Также он принес маленькую чашку или банку, зачерпнул ею из соусницы и вручил мне, сказав, что я не должен проглатывать воду, а могу лишь прополоскать рот, чтобы освежить его.
Вода выглядела странно сверкающей, стеклянной, как тонкая слюда. Я хотел спросить дона Хуана об этом, и старательно пытался выразить свои мысли на английском, но вспомнил, что он не говорит по-английски.
Я испытал очень затруднительный момент, когда понял, что хотя в голове совершенно ясные мысли, высказать их невозможно. Я хотел сделать замечание относительно странного качества воды, но то, что за этим последовало, не было речью. Я ощущал, что мои невысказанные мысли выходили у меня изо рта в жидком виде. Было ощущение рвоты без усилий и без сокращения диафрагмы. Это был приятный поток жидких слов.
Я прополоскал рот и чувство, что меня рвет, исчезло. К тому времени все звуки пропали, и я обнаружил, что мне трудно фокусировать на чем-либо свои глаза. Я посмотрел на дона Хуана, но когда повернул голову, выяснилось, что мое поле зрения уменьшилось до круглого участка посередине. Чувство не было пугающим, не было неприятным, наоборот в нем была какая-то захватывающая новизна. Я мог буквально сканировать землю, остановив свой взгляд на одной точке и поворачивая затем голову в любом направлении. Когда я выходил на веранду, мне показалось, что на улице совсем темно, виднелось только зарево огней города. И, однако же, в поле моего теперешнего зрения все было ясно видно. Я забыл о доне Хуане и обо всех остальных и полностью отдался обследованию земли лучом своего зрения.
Я увидел соединение пола веранды со стеной, затем медленно повернул голову правее, и, скользя взглядом по стене, увидел дона Хуана, сидевшего возле нее. Я сместил голову влево, чтобы посмотреть на воду и наткнулся взглядом на дно соусницы. Я медленно приподнял голову и увидел среднего размера собаку, черную, которая приближалась к воде. Собака начала пить. Я поднял руку, чтобы прогнать ее от воды. Чтобы выполнить это, я сфокусировал взгляд на собаке и внезапно увидел, что собака стала прозрачной. Вода же была сияющей, тягучей жидкостью. Я видел, как она идет по горлу собаки в ее тело; я видел, как затем вода равномерно растекается по всему ее телу, а затем изливается через каждый из волосков. Я видел, как светящаяся жидкость движется по каждому волоску и затем выходит из них, образуя длинный, белый, шелковистый ореол.
В этот момент я ощутил сильные конвульсии, и через пару секунд вокруг меня сформировался очень низкий и узкий туннель, твердый и странно холодный. На ощупь он был как бы из листовой жести. Я оказался сидящим на полу туннеля. Я попытался встать, но ушиб голову о железный потолок, а туннель сжался до такой степени, что я стал задыхаться. Я помню, что пополз к круглому отверстию, где туннель заканчивался. Когда я до него добрался, я уже совсем забыл о собаке, о доне Хуане и о себе самом, я был измучен, моя одежда была мокрой и липкой. Я начал перекатываться по земле, пытаясь найти положение, в котором можно было бы отдохнуть и в котором у меня перестало бы так сильно стучать сердце. При одном из этих передвижений я снова увидел собаку.
Моя память тут же вернулась ко мне, и внезапно в мозгу у меня прояснилось. Я оглянулся, чтобы посмотреть на дона Хуана, но не мог различить никого и ничего. Я мог видеть только собаку, которая становилась светящейся. Свет исходил из ее тела. Я снова увидел, как вода текла по нему, освещая все вокруг, наподобие костра. Я добрался до воды, опустил лицо в соусницу и стал пить вместе с собакой. Мои руки упирались в землю, и когда я пил, я видел, как жидкость течет по венам, переливаясь красными, желтыми и зелеными оттенками. Я пил, пока сам не начал полыхать. Я пил, пока жидкость не стала выливаться из моего тела через каждую пору, не стала выливаться наружу, подобно шелковым волокнам, и я тоже обрел длинный, светящийся и переливающийся ореол. Я посмотрел на собаку — ее ореол был точно таким же, как у меня. Большая радость наполнила все мое существо, и мы вместе побежали в направлении какого-то желтого тепла, исходившего из неопределенного места. И там мы принялись играть. Мы играли с псом и боролись, пока я не стал замечать и распознавать все его желания, а он мои. Мы по очереди управляли друг другом, как в театре марионеток. Я мог заставить его двигать ногами тем, что покручивал своей ступней, а когда он кивал головой, я всякий раз чувствовал непреодолимое желание прыгать. Но его коронным номером было заставить меня чесать голову ногой, когда я находился в сидячем положении, — он добивался этого, хлопая ушами. Это действие было для меня невыносимо забавным. Какой уровень изящества и иронии, думал я, какое мастерство! Веселость, которая мной овладела, была неописуемой. Я смеялся до тех пор, пока от этого мне не сделалось почти невозможно дышать.
У меня было ясное ощущение того, что я не могу открыть глаза. Я словно бы глядел через толщу воды. Это было длительное и очень болезненное состояние, как будто твой ум проснулся, а сам ты никак не можешь окончательно пробудиться. Затем мир понемногу обрел свои привычные черты. Мое поле зрения снова стало широким, и вместе с этим у меня получилось совершить первое осознанное действие, состоявшее в том, что я оглянулся, чтобы еще раз посмотреть на это чудесное существо. И тут я столкнулся с очень трудным переходом. Изменение моего нормального состояния прошло для меня почти незаметно: я был в сознании, мои чувства и мысли были критериями этого, поэтому переход показался легким. Но эта вторая фаза — пробуждение к обычному трезвому сознанию — была поистине ужасной. Я забыл, что я — человек. Печаль от такого непоправимого обстоятельства оказалась столь велика, что я заплакал.
Поздним утром, после завтрака, хозяин дома отвез нас домой. Я был очень усталым, но не мог уснуть в грузовике. Только когда тот человек уехал, у меня получилось уснуть на веранде. Дон Хуан накрыл меня одеялом.
Когда я проснулся, было уже темно. Я поискал дона Хуана, но в доме его не было. Он пришел позднее с котелком жареных бобов и стопкой лепешек. Я был исключительно голоден. После того, как мы закончили есть, он попросил рассказать ему все, что случилось со мной предыдущей ночью. Я детально пересказал ему все мною испытанное, так аккуратно, как только это было возможно. Когда я закончил, он кивнул головой и сказал:
— Я думаю, что с тобой все в порядке. Мне сейчас трудно объяснить почему, но я думаю, что для тебя все прошло хорошо. Видишь ли, иногда он игрив, как ребенок, иногда — ужасен, устрашающ. Он или шутит, или предельно серьезен. Невозможно сказать заранее, каким он будет с другим человеком. Но когда знаешь его хорошо — иногда можно. Ты играл с ним этой ночью. Ты единственный из всех, кого я знаю, у кого была такая встреча.
— Чем испытанное мной отличается от того, что испытывают другие?
— Ты не индеец, поэтому мне трудно описать, что есть что. Могу только сказать, что он или принимает людей, или отталкивает их, независимо от того, индейцы они или нет. Это я знаю. Я видел много таких. Я знаю также, что часто он шутит и заставляет смеяться, но я никогда не видел, чтобы он играл с кем-либо.
— Может быть ты мне скажешь, дон Хуан, как пейотль защищает…
Он не дал мне закончить, резко тронув за плечо.
— Никогда не называй его так! Ты еще недостаточно знаешь его.
— Как Мескалито защищает людей?
— Он советует. Он отвечает на вопросы, на все, какие ему задашь.
— Значит, Мескалито реален? Я имею в виду, что он что-то такое, что можно увидеть?
Он, казалось, был ошарашен моим вопросом. Он взглянул на меня с каким-то вопрошающим выражением.
— Я хочу сказать, что Мескалито…
— Я слышал, что ты сказал, — перебил он. — Разве ты не видел его прошлой ночью?
Я хотел сказать, что видел лишь собаку, но заметил его озадаченный взгляд.
— Так ты думаешь, что то, что я видел прошлой ночью, было им? — уточнил я.
Он взглянул на меня с участием, затем усмехнулся, покачал головой, как если бы не мог поверить, и очень проникновенным тоном произнес:
— Только не говори мне, что думаешь это была твоя… мама!
Он приостановился, говоря «мама», так как то, что он хотел сказать, было «tu chingada madre» — идиома, используемая, как неуважительный намек на мать другого. Слово «мама» было так неподходяще, что мы оба долго смеялись. Потом я понял, что он заснул, так и не ответив на мой вопрос.
Я отвез дона Хуана к дому, где принимал пейотль. По дороге он сказал, что имя человека, который «представил» меня Мескалито — Джон. Подъехав к его дому, мы нашли его сидящим на веранде с двумя молодыми людьми. У всех было явно очень хорошее настроение. Они смеялись и разговаривали очень непринужденно. Все трое говорили по-английски в совершенстве. Я сказал Джону, что приехал поблагодарить за оказанную мне помощь.
Я хотел узнать их мнение о своем поведении во время галлюциногенного опыта, и сказал, что пытался думать о том, что я делал предыдущей ночью, но не смог вспомнить. Они смеялись и не были расположены говорить об этом. Они, казалось, сдерживались из-за присутствия дона Хуана. Они все поглядывали на него, как бы ожидая утвердительного знака. Хотя этого и не заметил, дон Хуан, видимо, дал им такой знак, потому что Джон внезапно начал рассказывать о том, что я делал прошлой ночью.
Он узнал о том, что я был «взят», когда меня стошнило. Он утверждал, что меня стошнило 30 раз. Дон Хуан поправил его, сказав что не тридцать, а только десять.
Джон продолжал:
— Когда мы все подвинулись к тебе, ты был застывшим и у тебя были конвульсии. Очень долгое время, лежа на спине, ты двигал ртом, как будто говоришь. Затем ты стал стучать головой об пол, и дон Хуан надел старую шляпу тебе на голову, тогда ты это прекратил. Потом ты несколько часов лежал на полу, дрожа и дергаясь время от времени. Я думаю, как раз тогда все заснули, но я слышал сквозь сон, как ты пыхтел и стонал. Затем я услышал, как ты вскрикнул и я проснулся. Я увидел, как ты, вскрикивая, подпрыгиваешь вверх. Ты бросился к воде, перевернул посудину и стал барахтаться в луже. Дон Хуан принес тебе еще воды. Некоторое время ты сидел спокойно перед соусницей, а потом снова подпрыгнул и снял с себя всю одежду. Ты встал на колени перед водой и начал пить большими глотками. Затем ты просто сидел и смотрел в пространство. Мы думали, что ты будешь сидеть так все время. Почти все, включая дона Хуана, снова заснули, когда ты с воем вскочил и погнался за собакой. Собака испугалась, тоже завыла и побежала к задней половине дома. От этого все проснулись. Ты выбежал с другой стороны дома, продолжая преследовать собаку. Она убегала от тебя, лая и завывая. Я думаю, ты раз двадцать оббежал дом вокруг, с воплями и лаем. Я боялся, что соседи заинтересуются. Здесь близко нет соседей, но твои завывания были такими громкими, что их можно было услышать с очень большого расстояния.
Один из молодых людей добавил:
— Ты поймал собаку и принес ее на веранду на руках.
Джон продолжал:
— Затем ты стал играть с собакой. Ты боролся с ней, вы кусали друг друга и играли. Это, мне кажется, было забавно. Моя собака обычно не играет. Но на этот раз ты и собака катались друг через друга.
— Затем вы оба побежали к воде и собака лакала вместе с тобой, — сказал молодой человек, — вы пять или шесть раз бегали вместе с собакой к воде.
— Как долго это продолжалось? — спросил я.
— Несколько часов, — ответил Джон. — Один раз мы потеряли вас из виду. Я думал, что ты побежал за дом. Мы только слышали, как ты лаял и визжал. Ты лаял так похоже на собаку, что мы не могли вас отличить.
— Может, это и была собака? — предположил я.
Они засмеялись, и Джон сказал.
— Нет, парень, лаял именно ты.
— А что было потом?
Все трое смотрели друг на друга и, казалось, были в затруднении, вспоминая, что было потом. Наконец, молодой человек, который до этого молчал, сказал:
— Он поперхнулся, — и посмотрел на дона Хуана.
— Да, ты, наверное, поперхнулся, — продолжал Джон. — Ты начал очень странно плакать и затем упал на пол. Мы думали, что ты откусываешь себе язык. Дон Хуан разжал тебе челюсти и плеснул на лицо воды. Тогда ты начал дрожать, и по всему телу у тебя опять пошла конвульсия. Затем ты долгое время оставался неподвижным. Дон Хуан сказал, что все закончилось. Но к этому времени уже наступило утро, и мы оставили тебя спать на веранде, накрыв одеялом.
Тут он остановился и взглянул на остальных, которые, казалось, едва сдерживают смех. Он повернулся к дону Хуану и о чем-то его спросил. Дон Хуан ответил ему, а потом повернулся ко мне и сказал:
— Мы оставили тебя на веранде, так как боялись, что ты начнешь писать по всем комнатам.
Все они громко рассмеялись.
— Что со мной было? — спросил я. — Разве я…
— Разве ты? — передразнил меня Джон. — Мы не собирались тебе об этом говорить, но дон Хуан сказал, что все в порядке. Ты обоссал мою собаку.
— Что я сделал?
— Ты же не думаешь, что собака бегала от тебя потому, что она тебя боялась? Собака убегала, потому что ты ссал на нее.
Все захохотали. Я попытался обратиться к одному из молодых людей, но все они так смеялись, что он меня не услышал. Джон продолжал:
— Мой пес тоже не остался в долгу. Он тоже начал на тебя ссать.
Это заявление, видимо, было чрезвычайно смешным, так как все буквально покатились со смеху, включая дона Хуана. Когда они успокоились, я спросил со всей серьезностью:
— Это правда? Это действительно было?
Все еще смеясь, Джон ответил:
— Клянусь тебе, моя собака действительно на тебя ссала.
По дороге обратно к дому дона Хуана я спросил его:
— Это действительно все случилось, дон Хуан?
— Да, — сказал он, — но они не знают того, что ты видел. Они не понимают, что ты играл с «ним». Вот почему я не беспокоил тебя.
— Но неужели все это дело со мной и собакой, писающими друг на друга — правда?
— Это была не собака! Сколько раз мне нужно говорить тебе это? Это единственный способ понять. Единственный способ. Это был «он» — тот, кто играл с тобой.
Поделиться книгой: