Скала Лорелеи на Рейне
Гравюра по рисунку Дильмана
1830-е годы
Тангейзер
Перевод В. Микушевича
{35}
Легенда(Написано в 1836 году)I Песнь о Тангейзере пою Отнюдь не для забавы, А чтобы христианам знать, Как души прельщает лукавый. Из рыцарей рыцарь, Тангейзер наш Страстям привержен слепо, Семь лет подряд не покидал Венерина вертепа. «Венера, госпожа моя, Прекрасная царица! Довольно мне у тебя гостить! Пора нам распроститься!» «Тангейзер благородный мой! О чем твои печали? Тебе поцеловать меня, Тангейзер, не пора ли? Не каждый ли день ты пил вино Из моего фиала? Не каждый ли день чело твое Розами я венчала?» «Венера, госпожа моя! Мне сласти надоели. От них, Венера, я болен душой. Жажду я горьких зелий. Семь лет я жил, смеясь и шутя. Хочу я слез горючих. Теперь бы мне терновый венец, Колючий из колючих!» «Тангейзер благородный мой! На что это похоже! Не ты ли мне клялся тысячу раз, Что я тебе всех дороже? Скорей, Тангейзер милый мой, Пойдем в мои покои! Излечит моя лилейная плоть Томление такое». «Венера, госпожа моя! Цвести ты будешь вечно. Прельстила ты многих и прельстишь Красой своей безупречной. Подумаю, сколько богов у тебя И сколько героев гостило, И мне твоя лилейная плоть, Твоя красота мне постыла. Венера, твоя лилейная плоть Меня пугает, не скрою. Мне страшно подумать, сколько других Еще насладятся тобою!» «Тангейзер благородный мой! Как речь твоя сурова! Уж лучше бы снова побил ты меня, Я потерпеть готова. Уж лучше бы снова побил ты меня В жестоком своем озлобленье. Неблагодарный христианин! Нанес ты мне оскорбленье! Так, значит, рыцарь, за любовь Ты злобою платишь Венере? Тебя я больше не держу! Открыты настежь двери!» II Слышны песнопения в Риме святом, Торжественный звон колокольный. С процессией шествует папа Урбан. Толпится народ богомольный. В своей тиаре папа Урбан, В тяжелой своей багрянице, Бароны папский шлейф несут Смиренною вереницей. «Не сдвинусь я с места, святой отец, Пока от преисподней Ты грешную душу мою не спасешь По милости господней!» Мгновенно расступился народ. Церковные смолкли каноны. Как дик и бледен пилигрим Коленопреклоненный! «За нас ты молишься, папа Урбан, Связуя и разрешая. От вечных мук спаси меня! Гнетет меня сила злая. Из рыцарей рыцарь, Тангейзер я. Страстям привержен слепо, Семь лет подряд я не покидал Венерина вертепа. Венера завлекла меня Своей красотою телесной. Как солнечный луч, как запах цветка, Венерин голос прелестный. Как мотылек вокруг цветка, Вокруг этой чашечки сладкой, Порхать бы вокруг этих розовых губ И лакомиться украдкой. Бушуют кудри у ней по плечам, Как смоляные реки. От этих огромных ясных очей Займется дух в человеке. От этих огромных ясных очей Вовеки не оторваться. И кто бы мог на призыв такой Всем сердцем не отозваться! Куда еще мне убежать От колдовского взора? Вновь мне подмигивает он: Мол, возвратишься ты скоро! Я жалкий призрак при свете дня. Живу я порою ночною, Когда хотя бы в сладком сне Венера моя со мною. Прекрасная смеется тогда Таким белозубым смехом, Что я не плакать не могу По нашим былым утехам. Безудержна моя любовь. Никак ее не забуду. Любовь словно дикий водопад, — Попробуй сделай запруду! С камня на камень бросается вниз Неистовое ослепленье И, шею сломав себе тысячу раз, Не терпит промедленья. Готов я Венеру мою одарить Небесной роскошью всею. Солнце отдам, луну отдам. И звезд не пожалею. Безудержна моя любовь, Пожар неумолимый. Что, если я уже в аду, Таким огнем палимый? За нас ты молишься, папа Урбан, Связуя и разрешая. От вечных мук спаси меня! Гнетет меня сила злая!» Скорбно воскликнул папа Урбан, Подъемля скорбные длани: «Тангейзер! Пропащий ты человек! Напрасно твое покаянье. Венера — черт из всех чертей, Ужаснее самых ужасных. Тебя я вырвать не могу Из этих когтей прекрасных. Оплачивается душой Телесная услада! Несчастный! Ты приговорен. Удел твой — муки ада!» III Рыцарь Тангейзер, он быстро идет, Изранив усталые ноги. Вернувшись к Венере в полночный час, Тангейзер стоял на пороге. Проснулась Венера в полночный час, Мигом с постели вскочила, Возлюбленного своего В объятия заключила. Пошла у Венеры носом кровь. Бросившись другу на шею, Венера лицо ему залила Слезами и кровью своею. Улегся Тангейзер молча в постель. Усталость его сморила. Пошла Венера на кухню скорей И суп ему сварила. Суп с хлебом Венера ему подала, Кровавые вымыла ноги, Космы, смеясь, расчесала ему, Спутанные в дороге. «Тангейзер благородный мой! Давно пора бы вернуться. Не понимаю, как могла Отлучка твоя затянуться!» «Венера, госпожа моя! В Италии я загостился. Я по делам наведался в Рим И, видишь, возвратился. Рим все стоит на семи холмах, Тибр все протекает мимо. Да, кстати, кланяется тебе Первосвященник Рима. И во Флоренции я побывал, Не миновал Милана. Потом по склонам швейцарских гор Карабкался неустанно. В Альпах начался снегопад, И побелели долины. Я видел улыбки синих озер, Я слышал клекот орлиный. На Сен-Готарде услышал я храп, — Германия почивает. Тридцать шесть коронованных нянек у ней.{36} Приятней снов не бывает. Швабия школой поэтов горда,{37} Там нет голов безрассудных. В своих колпачках малыши хороши, Посиживают на суднах. Во Франкфурт на шабес{38} прибыл я. Люблю я веру такую. Охоч до гусиных потрохов, Шалет{39} и клецки смакую. Видал я в Дрездене старого пса. Он в прошлом успел отличиться. Из лучших он был, а теперь без зубов, Горазд лишь брехать и мочиться. Расплакались в Веймаре музы навзрыд, Бедняжки овдовели. Скончался Гете, а Эккерман{40} жив. Заплачешь, в самом деле! Услышал я в Потсдаме громкий крик. Не Геродот и не Плиний, Историю последних лет Читает Ганс в Берлине. Наука в Геттингене цветет. Пышней не сыскать пустоцвета. Пришел я темною ночью туда, Нигде никакого просвета. В Целле осматривал я тюрьму. Сидят ганноверцы в Целле{41}. Общая каторга, общий кнут — Наши национальные цели. А в Гамбурге спросил я: «Чем Округа провоняла?» Сказали еврей и христианин: «Воняет из канала». Гамбург хорош, однако и там Достаточно дряни плодится. На гамбургской бирже и в целльской тюрьме Весьма похожие лица. Альтону{42} в Гамбурге я осмотрел, Местечко высшего тона. Когда-нибудь я на десерт расскажу О том, какова Альтона». Фридерика
{43}
«Оставь Берлин, где мгла и пыль густая…»
Перевод Д. Горфинкеля
Оставь Берлин, где мгла, и пыль густая, И жидок чай, и пустословят фаты, Что гегелевским разумом богаты, О боге и вселенной рассуждая. Нас встретит солнце Индии, блистая, Там амбра расточает ароматы, И к Гангу тянется, чьи воды святы, В одеждах белых пилигримов стая. Где пальмы веют и мерцают волны, Где стебель тонкий лотосы подъемлют К престолу Индры в голубом эфире{44}, — Там я, восторга и смиренья полный, Скажу, у ног твоих упав на землю, — «Madame! Вас нет прекрасней в этом мире!» «Рокочет Ганг; сбежав со скал в долины…»
Перевод Д. Горфинкеля
Рокочет Ганг; сбежав со скал в долины, Вдаль антилопы из зеленой сени Умно глядят; цветное оперенье Показывают важные павлины. И ввысь из сердца солнечной равнины Цветов все новых рвутся поколенья; Тоской любви звучит кокилас{45} пенье — Как хороша ты в красоте невинной! Бог Кама{46} озарил тебя сияньем, В шатрах твоей груди он обитает И дышит в голосе твоем чудесном. Вассант{47} к устам твоим приник лобзаньем; В твоих очах миры я открываю, И в собственном становится мне тесно. «Рокочет Ганг, великий Ганг бурлит…»
Перевод Д. Горфинкеля
Рокочет Ганг, великий Ганг бурлит; Обагрены зарею Гималаи; Из мрака рощ баньяновых шагая, Орда слонов топочет и трубит. Коня за образ!{48} Образ где сокрыт, Чтобы сравнить, прекрасная, младая, О несравненная моя, святая, Тебя, кто сердце радостью поит! Ты видишь, как ловлю я образ зыбкий, И с чувствами и с рифмами в боренье. Увы, твой смех — награда всех тревог. Ну что же, смейся! В честь твоей улыбки Гандарвы{49} звуком цитр и песнопенья Наполнят солнца золотой чертог. Катарина
«Звезда взошла во тьме моей ночи…»
Перевод В. Коломийцева
Звезда взошла во тьме моей ночи; Отрадный свет дают ее лучи; Они сулят мне новой жизни дни — Не обмани! Как вверх к луне встает морской прилив, Так все к тебе души моей порыв: Виновны дивных глаз твоих огни — Не обмани! «Как Мерлин, я обречен…»
Перевод О. Чюминой
Как Мерлин{50}, я обречен В жертву чарам; я прикован, И в кругу, что заколдован, Я вращаться осужден. От красавицы нет мочи Оторваться мне: лежу Я у ног ее, гляжу По часам любовно в очи. Словно сон, бегут недели, Дни, часы… Ее слова Понимаю еле-еле, Сознаю свои едва. Иногда прикосновенье Уст ее к устам моим Мнится мне, — и в те мгновенья Я в душе огнем палим. «Люблю я эту бледность тела…»
Перевод В. Коломийцева
Люблю я эту бледность тела — Покров души изящной, очи Огромные и эти кудри Вокруг чела, как крылья ночи! Жену как раз такого сорта Искал я долго повсеместно; Я тоже оценен тобою, И это мне, конечно, лестно. Найдя во мне, чего хотелось Тебе самой, ты щедро станешь Меня лобзаньями счастливить, — Потом, как водится, обманешь. На чужбине
«Из края в край твой путь лежит…»
Перевод М. Михайлова
Из края в край твой путь лежит; Идешь ты — рад не рад. По ветру нежный зов звучит — И ты взглянул назад. Твоя любовь в стране родной; Манит, зовет она: «Вернись домой! Побудь со мной! Ты радость мне одна». Но путь ведет все в даль и тьму. И остановки нет… Что так любил — навек к тому Запал возвратный след. «Сегодня ты такой печальный…»
Перевод М. Лозинского
Сегодня ты такой печальный, Каким уж не был много дней! Щека блестит росой хрустальной, И вздохи сердца все слышней. Иль вспомнил родину в далеком, В туманно-призрачном былом? Ведь ты бы рад был ненароком Побыть в отечестве своем. Иль вспомнил даму, что так мило Бывала гневною подчас? Сердился ты — ей грустно было, Потом смеялись всякий раз. Иль вспомнил тех, что обнимали Тебя, как друга, в страшный миг? В груди желанья бушевали, Но оставался нем язык. Иль вспомнил мать, сестру родную? Спугнуть их образ не спеши! Мой милый, дрогнула, я чую, Решимость дикая души. Иль вспомнил щебет птиц и сени Густого сада, где вкушал Блаженство юных сновидений, Где ты робел, где ты мечтал? Уж поздно. Дали серебрятся Сквозь мокрый снег белесой мглой. Однако время одеваться И ехать в гости. Боже мой! «И я когда-то знал край родимый…»
Перевод М. Михайлова
И я когда-то знал край родимый… Как светел он! Там рощи шумны, фиалки сини… То был лишь сон! Я слышал звуки родного слова Со всех сторон… Уста родные «люблю» шептали… То был лишь сон! Трагедия
Перевод В. Левика
I Бежим! Ты будешь мне женой! Мы отдохнем в краю чужом. В моей любви ты обретешь И родину, и отчий дом. А не пойдешь — я здесь умру, И ты останешься одна, И будет отчий дом чужим, Как чужедальная страна. II(Это подлинная народная песня{51}, и я слышал ее на Рейне.)
Дохнула стужей весенняя ночь, Дохнула на голубые цветы, Они увяли, опали. Веселый парень подружку любил, Ни матери, ни отцу не сказал, — Тайком увез дорогую. Их горькая доля по свету гнала, Их злая мачеха-жизнь извела, Нужда иссушила, сгубила. III И липа цветет над их могилой, И свищет птица да ветер унылый, А под шатром зеленых ветвей Печалится мельник с милой своей. И птица так нежно и грустно щебечет, А ветер так тихо и странно лепечет, — Любовники молча внемлют ему И плачут — и все не поймут почему. РОМАНСЫ
Женщина
Перевод М. Михайлова
Любовь их была глубока и сильна: Мошенник был он, потаскушка она. Когда молодцу сплутовать удавалось, Кидалась она на кровать — и смеялась. И шумно и буйно летели их дни; По темным ночам целовались они. В тюрьму угодил он. Она не прощалась; Глядела, как взяли дружка, и смеялась. Послал он сказать ей: «Зашла бы ко мне! С ума ты нейдешь наяву и во сне; Душа у меня по тебе стосковалась!» Качала она головой — и смеялась. Чем свет его вешать на площадь вели; А в семь его сняли — в могилу снесли… А в восемь она, как ни в чем не бывало, Вино попивая с другим, хохотала. Anno 1829
Перевод В. Левика
Для дел высоких и благих До капли кровь отдать я рад, Но страшно задыхаться здесь, В мирке, где торгаши царят. Им только б жирно есть и пить, — Кротовье счастье брюху впрок. Как дырка в кружке для сирот, Их благонравный дух широк. Их труд — в карманах руки греть, Сигары модные курить. Спокойно переварят все, Но их-то как переварить? Хоть на торги со всех сторон Привозят пряности сюда, От их душонок рыбьих тут Смердит тухлятиной всегда. Нет, лучше мерзостный порок, Разбой, насилие, грабеж, Чем счетоводная мораль И добродетель сытых рож! Эй, тучка, унеси меня, Возьми с собой в далекий путь, В Лапландию, иль в Африку, Иль хоть в Штеттин — куда-нибудь! О, унеси меня! — Летит… Что тучке мудрой человек! Над этим городом она Пугливо ускоряет бег. Anno 1839
Перевод М. Лозинского
Тебя, Германию родную, Почти в слезах мечта зовет! Я в резвой Франции тоскую, Мне в тягость ветреный народ. Сухим рассудком, чувством меры Живет блистательный Париж. О глупый бубен, голос веры, Как сладко дома ты звучишь! Учтивы люди. Но с досадой Встречаю вежливый поклон. В отчизне истинной отрадой Была мне грубость испокон. Прелестны дамы. Как трещотки, Не знают устали болтать. Милей немецкие красотки, Без слов идущие в кровать. Здесь каруселью исступленной Все кружится, как дикий сон. У нас порядок заведенный Навеки к месту пригвожден. Мне словно слышится дремливый Ночного сторожа рожок, Ночного сторожа призывы Да соловьиных песен ток. В дубравах Шильды безмятежной Таким счастливым был поэт! Там в звуки рифм вплетал я нежно Фиалки вздох и лунный свет. Рыцарь Олаф
Перевод Е. Книпович
I У дверей собора двое, И в кафтанах оба красных, И один из них властитель, А другой — палач придворный. Палачу король промолвил: «По поповским песням слышу, Что кончается венчанье, — Будь с секирой наготове». Перезвон. Органа ропот, И поток из церкви хлынул. Толпы пестрые народа Окружают новобрачных. Словно смерть бледна, тосклива Молодая королевна. Смело смотрит рыцарь Олаф, Алых уст дерзка улыбка. Королю он, усмехаясь, Молвит алыми устами: «Здравствуй, тесть, падет сегодня Голова моя на плаху. Я умру сегодня. Дай же Лишь до полночи пожить мне, Чтоб свою я справил свадьбу Пиром с пляскою веселой. Дай пожить мне, дай пожить мне, Чтоб последний выпить кубок, Чтоб сплясать последний танец, Дай пожить мне до полночи». Палачу король промолвил: «Зятю нашему дарую Жизнь его до полуночи, — Будь с секирой наготове». II Рыцарь сидит за брачным столом, Последний кубок полон вином. К плечу его, бледна, Припала жена. Палач стоит перед дверью. Бесчисленных факелов блещут огни. И в круг гостей вступают они И пляшут в полночный час В последний раз. Палач стоит перед дверью. Несется скрипок веселый звон, Несется флейты печальный стон. У всех, кто на пляску глядит, Сердце щемит. Палач стоит перед дверью. И пляска длится, и зал дрожит, И рыцарь, склонясь к жене, говорит: «Тебя люблю я так сильно, — Но ждет меня холод могильный». Палач стоит перед дверью. III О рыцарь Олаф, час настал, Окончены с жизнью расчеты, Ты королевскую дочь полюбил Свободно и без заботы. Во тьме ночной блестит топор. Псалмы бормочут монахи. В кафтане красном человек Стоит у черной плахи. Выходит рыцарь из дворца, Весь двор блестит огнями, Смеются алые губы его, Он алыми молвит устами: «Я славлю солнце, я славлю луну И звезд небесных сиянье, И славлю птиц я в вышине Веселое щебетанье. Я славлю море, славлю твердь, Я славлю цветы полевые, Я славлю фиалки, они — как глаза Жены моей — голубые. Глаза-фиалки моей жены, За вас моя жизнь пропала; И славлю бузинную чащу я, Где ты моею стала». Али-Бей
Перевод А. Мейснера
Али-Бей, поборник веры, В женских нежится объятьях; На земле уж он Аллахом Благ Эдема удостоен. Одалиски, краше гурий, Гибче серн, его ласкают; Бородой одна играет, Нежно гладит лоб другая. Третья весело танцует И поет под звуки лютни, И целует прямо в сердце, Где горит огонь блаженства. Но внезапно — зов к оружью! Звуки труб, мечей бряцанье, И пальба, и весть приносят: «Франки двинулись на приступ!» На коня герои — и в битву! Но летит, как в сновиденье; Все ему еще сдается, Будто он в объятьях женских. Франков головы срубая Саблей острой по десяткам, Улыбается он нежно, Безмятежно, как влюбленный. Смена
Перевод В. Левика
Ну, теперь конец брюнеткам! Этот год мы отдадим Снова глазкам ярко-синим, Косам нежно-золотым. Я пленен опять блондинкой, Милой, набожной, простой. Дашь ей белых лилий в руки — Сразу кажется святой. Плоти мало, духа много, Так мечтательно-нежна И любви, надежде, вере Всей душою предана. Уверяет, что немецким Не владеет языком, Но клянусь, небесный Клопшток{52}, Безусловно, ей знаком! Жалоба старонемецкого юноши
Перевод Л. Гинзбурга
Блаженны те, что честь хранят, Презренны, что честь утратили! Меня — несчастного юношу — Сгубили дурные приятели! Они завладели моим кошельком Не в ту роковую минуту ли, Когда они к картам меня подвели И с грязными девками спутали? И вот, когда я упился в дым, Совсем потерявши голову, Они меня — бедного юношу — Швырнули на улицу голого. А утром, очнувшись, почуял я — Ползут по спине мурашки. Сидел я — несчастный юноша — В Касселе, в каталажке! Фрау Метта
Перевод В. Левика
{53}
(Датская баллада) Герр Петер и Бендер пили вино. Герр Бендер молвил с презреньем: «Ты можешь пеньем весь мир покорить, Но Метту не сманишь ты пеньем». И Потер сказал: «Я ставлю коня, Ты ставь твою гончую свору. Я песней Метту в свой двор заманю Сегодня в полночную пору». И только полночь пробили часы, Взял Петер лютню в руки. Через поля, через реку и лес Волшебные хлынули звуки. И сразу река перестала шуметь, Притихли, заслушавшись, ели, На небе месяц побледнел И звезды смущенно глядели. И фрау Метта проснулась тотчас: «Чья песня меня разбудила?» Надела платье и вышла во двор, — Ах, лучше б она не ходила! Пошла через реку, через поля, Пошла через бор дремучий. Герр Петер в свой далекий двор Манил ее песней могучей. И утром домой воротилась она, Герр Бендер стоял на пороге. «Где ночью ты пропадала, жена, Зачем в росе твои ноги?» «К затону русалок я ночью пошла, У них совета искала. Играя, царица русалок в меня Студеной водою плескала». «К русалкам ты не ходила, жена, Там берег сухой и песчаный. А у тебя лицо в крови, И на ногах твоих раны». «Я ночью в лес пошла поглядеть, Как эльфы плясали и пели. Лицо и ноги ободрала Я об кустарник и ели». «Но эльфы лишь в теплую майскую ночь Заводят круг хороводный, А поздней осенью в голом лесу; Бушует ветер холодный». «Я к Петеру Нильсену ночью пошла! Он пел, и я шла через поле, Я шла далеко через реку и лес, Покорна таинственной воле! Но песня его поражает, как смерть, В ней темная, страшная сила, Звучащее пламя мне сердце сожгло, И ждет меня, знаю, могила». Гудят погребальные колокола, И певчие в траур одеты. Они оплакивают смерть Несчастной фрау Метты. Герр Бендер у черного гроба стоит, И плачет, и горько смеется: «Я потерял дорогую жену, И гончих отдать придется». Гаральд Гарфагар
Перевод М. Михайлова
Король Гаральд на дне морском Сидит под синим сводом С прекрасной феею своей… А год идет за годом. Не разорвать могучих чар; Ни смерти нет, ни жизни! Минуло двести зим и лет Его последней тризне. На грудь красавицы склонясь, Король глядит ей в очи; Дремотной негою объят, Глядит и дни и ночи. Златые кудри короля Иссеклись, побелели, В морщинах желтое лицо, Нет сил в поблекшем теле. Порой тревожит страстный сон Какой-то грохот дальний: То буря на море шумит — Дрожит дворец хрустальный. Порою слышит Гарфагар Норманнский клик родимый: Поднимет руки — и опять Поникнет недвижимый. Порой до слуха долетит И песнь пловца над морем, Что про Гаральда сложена: Стеснится сердце горем… Король застонет, и глаза Наполнятся слезами… А фея льнет к его устам Веселыми устами. OLLEA
{54}
Ишачество
Перевод Ю. Тынянова
{55}
Отец твой был добряк осел, И это всем известно было; Но мать была — высокий ум И чистокровная кобыла. Твое ишачество есть факт, И с этим уж нельзя бороться, Но утверждай всегда при всех, Что ты потомок иноходца. Что твой прапрадед — Буцефал{56}, Что предки в латах и попонах К святому гробу шли в поход Галопом, при честных знаменах; И числишь ты в своей родне Тот благородный отпрыск конский, На коем гарцевал, войдя В господень град, Готфрид Бульонский{57}; Что конь Баярд{58} был твой отец, Что есть и героиня-тетя Из кляч, прозваньем Росинант, Служившая при Дон-Кихоте. О Санчо-Пансовом осле Ты умолчи, что он родитель, И даже не признай того, На коем ехал наш Спаситель. Не вздумай помещать осла В свой герб и титул родословный. Сам в этом деле стань судьей И будешь — самый чистокровный. Странствуй!
Перевод С. Маршака
Когда тебя женщина бросит — забудь, Что верил ее постоянству. В другую влюбись или трогайся в путь, Котомку на плечи и странствуй. Увидишь ты озеро в мирной тени Плакучей ивовой рощи, Над маленьким горем немного всплакни, И дело покажется проще. Вздыхая, дойдешь до синеющих гор. Когда же достигнешь вершины, Ты вздрогнешь, окинув глазами простор И клекот услышав орлиный. Ты станешь свободен, как эти орлы, И, жить начиная сначала, Увидишь с крутой и высокой скалы, Что в прошлом потеряно мало! Зима
Перевод Л. Гинзбурга
Мороз-то на самом деле Огнем обжигает лица. В густых облаках метели Народец продрогший мчится. Промерзли носы и души. О, холод зимой неистов! И раздирают нам уши Концерты пианистов. Насколько приятней лето! Брожу я в лесах, мечтаю И о любви поэта Стихи нараспев читаю. Старинная песня у камина
Перевод Л. Гинзбурга
Воет вьюга-завируха, Бьются хлопья о стекло. А в моей каморке сухо, И уютно, и тепло. Как приятно у камина В тишине мечтать, когда, Бормоча напев старинный, В котелке кипит вода. Кот лениво лапы греет И мурлычет в полусне. А в камине пламя реет… Как-то странно стало мне. И встает из дали дальной Позабытый век былой, С пестротою карнавальной И отцветшей красотой. Дамы, ласковы и чинны, Томно знак мне подают. В буйной пляске арлекины Скачут, прыгают, поют. В бликах лунного сиянья, Беломраморно-чисты, Дремлют в парках изваянья И колышутся цветы. Выплыл замок из тумана В блеске факельных огней, И под грохот барабана Гонят всадники коней. Вот уже труба пропела, Мчатся рыцари вперед… Ах, вода перекипела, И мяучит мокрый кот! СОВРЕМЕННЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ
Доктрина
Перевод Ю. Тынянова
Бей в барабан, и не бойся беды, И маркитантку целуй вольней! Вот тебе смысл глубочайших книг, Вот тебе суть науки всей. Людей барабаном от сна буди, Зорю барабань, не жалея рук, Маршем вперед, барабаня, иди, — Вот тебе смысл всех наук. Вот тебе Гегеля полный курс, Вот тебе смысл наук прямой: Я понял его, потому что умен, Потому что я барабанщик лихой. Адам Первый
Перевод В. Левика
Жандарма с огненным мечом Послал ты в злобе ярой. Ты выгнал меня из рая, как пса, Грозя чудовищной карой. И мы идем с женою в мир, В бесплодный край изгнанья, Но ты не заставишь меня забыть Чудесный плод познанья. Свершилось! Я узнал, что ты Ничтожней жалкого гнома, Хотя бы ты стократ пугал Нас грохотаньем грома. О бог! Как жалок ты с твоим «Consilium abeundi».[5] Вот так заправский властелин Вселенной, lumen mundi![6] Я даже вспомнить твой рай не могу Без отвращенья и гнева. То был не настоящий рай — Там были запретные древа. Мне рай лишь там, где свобода моя Во всем неприкосновенна. А рай, где есть хоть малейший запрет, — Темница и геенна! Предостережение
Перевод Ю. Тынянова
Ты печатаешь такое! Милый друг мой, это гибель! Ты веди себя пристойно, Если хочешь жить в покое. Никогда не дам совета Говорить в подобном духе — Говорить о папе, клире И о всех владыках света! Милый друг мой, я не в духе! Все попы длинноязычны, Долгоруки все владыки, А народ ведь длинноухий. Тайна
Перевод В. Левика
Ни вздоха, ни слезы единой. Улыбка, даже смех порой, Ни взгляд наш, ни одно движенье Не выдаст тайны роковой. Таясь в душе окровавленной, Она безмолвной мукой жжет. Кипит бунтующее сердце, Но судорожно сомкнут рот. Спроси младенца в колыбели, Спроси в могиле мертвеца, Пускай они тебе откроют, О чем молчал я до конца. Тамбурмажор
Перевод Е. Эткинда
Старик этот — бывший тамбурмажор. Он дожил до жизни жалкой. Как при Бонапарте сверкал его взор, Когда он размахивал палкой! Сверкали серебряные галуны На синем его мундире, И женщины были в него влюблены, Пожалуй что всюду в мире. Когда он по селам и городам Шагал под знаменем рваным, Сердца девиц и замужних дам Бились в такт с его барабаном. Пришел, увидел, победил Он гордых иноземок. И ус его черный влажен был От слез несчастных немок. Терпели мы все; не без веских причин Был каждый покорен и кроток. Император везде побеждал мужчин, А тамбурмажор — красоток. Мы долго терпели бы этих вояк, Блуждавших по разным странам, Когда бы начальство не подало знак, Что свободу добыть пора нам. Мы подняли грозно свои рога, Как зубры в пылу сраженья, И затянули, гоня врага, Кернеровы песнопенья. Ужасные вирши! Гремел наш хор Так, что деспоты задрожали… Император, а также тамбурмажор В ужасе убежали. Обоим был жалкий жребий сужден За то, что чинили нам муки. Сам император Наполеон Попал к британцам, в руки. На Святую Елену он угодил, Где терзали его англичане И где он от рака желудка почил После тяжелых страданий. Был уволен в отставку тамбурмажор, Остался и он не при деле. Чтоб на хлеб заработать, он с этих пор Дворником в нашем отеле. Он чистит котлы, таскает дрова, Полы в коридорах моет. Дрожит его старческая голова, Когда он выносит помои. Фриц навещает нас иногда, Он дразнит и мучит рьяно, Не зная ни совести, ни стыда, Долговязого ветерана. Фриц, брось свои шутки! Пора понять, Что это — верх неприличья! Сынам ли Германии унижать Поверженное величье? Таким старикам мы всегда должны Почтенье оказывать наше: Ведь он с материнской стороны, Может быть, твой папаша. Вырождение
Перевод В. Левика
Ужель грешит сама природа Пороками людей в наш век? Мне кажется, растенья, звери — Все в мире лжет, как человек. Ты скажешь, лилия невинна? Взгляни на франта-мотылька: Прильнул он к ней, вспорхнул — и что же, Где целомудрие цветка? Забыли скромность и фиалки, — Хотя их тонкий аромат Так безыскусственно кокетлив, Мечты о славе их томят. А соловей утратил чувство, Насквозь рутиной заражен, И, право, только по привычке И плачет и ликует он. Нет правды на земле, и верность Ушла в преданья старины. Псы, как всегда, хвостом виляют, Смердят, но тоже неверны. Генрих
Перевод 3. Морозкиной
{59}
Третью ночь стоит в Каноссе Перед замком папы Генрих. Он в рубахе покаянной И босой, а ночь ненастна. Вниз во двор из окон замка Смотрят двое. В лунном свете Виден папы лысый череп И белеет грудь Матильды. Посиневшими губами «Отче наш» бормочет Генрих. Но в душе совсем иное Шепчет, стискивая зубы. «Там, в моих немецких землях, Дремлют горы-исполины. И в глубокой горной шахте Есть железо для секиры! Там, в моих немецких землях, Подрастает лес дубовый. И в могучем теле дуба Зреет древко для секиры! Ты, моя земля родная, Ты родишь того героя, Что змее моих мучений Срубит голову секирой! Жизненный путь
Перевод В. Левика
Мы пели, смеялись, и солнце сияло, И лодку веселую море качало, А в лодке, беспечен, и молод, и смел, Я с дорогими друзьями сидел. Но лодку разбило волненье стихии, Пловцы, оказалось, мы были плохие, На родине потонули друзья, Но бурей на Сену был выброшен я. И новых нашел я товарищей в горе, И новое судно мы наняли вскоре, Швыряет, несет нас чужая река… Так грустно! А родина так далека! Мы снова поем, и смеемся мы снова, А небо темнеет, и море сурово, И тучами весь горизонт облегло… Как тянет на родину! Как тяжело! 
