Стихотворения. Поэмы. Проза

«Довольно! Пора мне забыть этот вздор…»

Перевод А. К. Толстого

Довольно! Пора мне забыть этот вздор! Пора мне вернуться к рассудку! Довольно с тобой, как искусный актер, Я драму разыгрывал в шутку! Расписаны были кулисы пестро, Я так декламировал страстно. И мантии блеск, и на шляпе перо, И чувства — все было прекрасно. Но вот, хоть уж сбросил я это тряпье, Хоть нет театрального хламу, Доселе болит еще сердце мое, Как будто играю я драму! И что я поддельною болью считал, То боль оказалась живая, — О боже! Я, раненный насмерть, играл, Гладиатора смерть представляя!

«Сердце, сердце, сбрось оковы…»

Перевод В. Левика

Сердце, сердце, сбрось оковы И забудь печали гнет. Все прекрасный май вернет, Что прогнал декабрь суровый. Снова будут увлеченья, Снова будет мир хорош. Сердце, все, к чему ты льнешь, Все люби без исключенья.

«Милый друг мой, ты влюблен…»

Перевод 3. Морозкиной

Милый друг мой, ты влюблен, Новой болью сладко ранен. Снова сердцем просветлен И рассудком отуманен. Ты еще хранишь секрет, Но влюблен ты, — это ясно. Вижу я через жилет, Как пылает сердце страстно.

«Хотелось, чтоб вместе мы были…»

Перевод П. Карпа

Хотелось, чтоб вместе мы были, Душа бы покой обрела, Да все тебя торопили, Ждали тебя дела. Твердил я, что я тебя встретил, Чтоб нам вовек быть вдвоем, А ты посмеялась над этим И сделала книксен при сем. Не ведая состраданья, Мою растравляла ты боль, — Мы даже на прощанье Не поцеловались с тобой. Ты мнила, что, в петлю толкая, Погубит меня твой отказ, Но это со мной, дорогая, Не в первый случается раз.

«Фрагментарность вселенной мне что-то не нравится…»

Перевод Т. Сильман

Фрагментарность вселенной мне что-то не нравится, Придется к ученому немцу отправиться. Короткий расчет у него с бытием: К разумному все приведя сочетанию, Он старым шлафроком и прочим тряпьем Прорехи заштопает у мироздания.

«У вас вечеринка сегодня…»

Перевод Ал. Дейча

У вас вечеринка сегодня, И дом сияет в огне, И твой силуэт освещенный, Я вижу, мелькает в окне. Но ты не глядишь и не видишь Меня в темноте под окном. Еще труднее заметить, Как сумрачно в сердце моем. А сердце печалью томится, И кровью сочится опять, И любит, и рвется на части. Но это тебе не видать.

«Хотел бы в единое слово…»

Перевод Л. Мея

Хотел бы в единое слово Я слить мою грусть и печаль И бросить то слово на ветер, Чтоб ветер унес его вдаль. И пусть бы то слово печали По ветру к тебе донеслось, И пусть бы всегда и повсюду Оно тебе в сердце лилось! И если б усталые очи Сомкнулись под грезой ночной, О, пусть бы то слово печали Звучало во сне над тобой!

«У тебя есть алмазы и жемчуг…»

Перевод Н. Добролюбова

У тебя есть алмазы и жемчуг, Все, что люди привыкли искать, Да еще есть прелестные глазки, — Милый друг! Чего больше желать? Я на эти прелестные глазки Выслал целую стройную рать Звучных песен из жаркого сердца, — Милый друг! Чего больше желать? Эти чудные глазки на сердце Наложили мне страсти печать; Ими, друг мой, меня ты сгубила… Милый друг! Чего больше желать?

«Кто впервые в жизни любит…»

Перевод В. Левика

Кто впервые в жизни любит, Пусть несчастен — все ж он бог. Но уж кто вторично любит И несчастен, тот дурак. Я такой дурак — влюбленный И, как прежде, нелюбимый. Солнце, звезды — все смеются. Я смеюсь — и умираю.

«Приснилось мне, что я господь…»

Перевод Ал. Дейча

Приснилось мне, что я господь, Венец всего творенья, И в небе ангелы поют Мои стихотворенья. Я объедаюсь день и ночь Вареньем, пирогами, Ликеры редкостные пью И незнаком с долгами. Но мне тоскливо без земли, Как будто я за бортом, Не будь я милосердный бог, Я сделался бы чертом. «Эй ты, архангел Гавриил, Посланец быстроногий! Эвгена, друга моего{14}, Тащи ко мне в чертоги. Его за книгой не ищи, — Вино милей, чем книги, У «Фрейлейн Мейер» он сидит Скорей, чем у Ядвиги{15}». Архангел крыльями взмахнул, Полет к земле направил, Он друга моего схватил, Ко мне тотчас доставил. «Ну, что ты скажешь про меня? Вот сделался я богом, Недаром в юности моей Я так мечтал о многом. Творю я чудо каждый день В капризе прихотливом. Сегодня, например, Берлин Я сделаю счастливым. Раскрою камни мостовой Рукою чудотворной, И в каждом камне пусть лежит По устрице отборной. С небес польет лимонный сок, Как будто над бассейном. Упиться сможете вы все Из сточных ям рейнвейном. Берлинцы — мастера пожрать, И в счастии непрочном Бегут судейские чины К канавам водосточным. Поэты все благодарят За пищу даровую, А лейтенанты-молодцы, Знай, лижут мостовую. Да, лейтенанты — молодцы, И даже юнкер знает, Что каждый день таких чудес На свете не бывает».

«Из мрака дома выступают…»

Перевод В. Левика

Из мрака дома выступают, Подобны виденьям ночным. Я, в плащ закутавшись, молча Иду, нетерпеньем томим. Гудят часы на башне. Двенадцать! Уж, верно, давно, Томясь нетерпеньем счастливым, Подруга смотрит в окно. А месяц, мой провожатый, Мне светит прямо в лицо, И весело с ним я прощаюсь, Взбегая к ней на крыльцо. «Спасибо, мой верный товарищ, За то, что светил мне в пути! Теперь я тебя отпускаю, Теперь другим посвети! И если где-то влюбленный Блуждает, судьбу кляня, Утешь его, как, бывало, Умел ты утешить меня».

«И если ты станешь моей женой…»

Перевод В. Левика

И если ты станешь моей женой, Все кумушки лопнут от злости. То будет не жизнь, а праздник сплошной — Подарки, театры и гости. Ругай меня, бей — на все я готов, Мы брань прекратим поцелуем. Но если моих не похвалишь стихов, Запомни: развод неминуем!

«К твоей груди белоснежной…»

Перевод В. Левика

К твоей груди белоснежной Я головою приник, И тайно могу я подслушать, Что в сердце твоем в этот миг. Трубят голубые гусары, В ворота въезжают толпой, И завтра мою дорогую Гусар уведет голубой. Но это случится лишь завтра, А нынче придешь ты ко мне, И я в твоих объятьях Блаженствовать буду вдвойне.

«Трубят голубые гусары…»

Перевод В. Левика

Трубят голубые гусары, Прощаются с нами, трубя, И вот я пришел, дорогая, И розы принес для тебя. Беда с военным народом, — Устроили нам кутерьму! Ты даже свое сердечко Сдала на постой кой-кому.

«Я и сам в былые годы…»

Перевод Л. Мея

Я и сам в былые годы Перенес любви невзгоды, Я и сам сгорал не раз; Но дрова все дорожают — Искры страсти угасают… Ма foi![2] — и в добрый час. Поняла?.. Отри же слезы; Прогони смешные грезы Вместе с глупою тоской; Будь похожа на живую И забудь любовь былую — Ма foi! — хоть бы со мной.

«Понимал я вас превратно…»

Перевод П. Карпа

Понимал я вас превратно, Был для вас непостижим, А теперь уж все понятно, — Оба в мусоре лежим.

«Кричат, негодуя, кастраты…»

Перевод С. Маршака

Кричат, негодуя, кастраты, Что я не так пою. Находят они грубоватой И низменной песню мою. Но вот они сами запели На свой высокий лад, Рассыпали чистые трели Тончайших стеклянных рулад. И, слушая вздохи печали, Стенанья любовной тоски, Девицы и дамы рыдали, К щекам прижимая платки.

«На бульварах Саламанки…»

Перевод В. Левика

На бульварах Саламанки{16} Воздух свежий, благовонный. Там весной во мгле вечерней Я гуляю с милой донной. Стройный стан обвив рукою И впивая нежный лепет, Пальцем чувствую блаженным Гордой груди томный трепет. Но шумят в испуге липы, И ручей внизу бормочет, Словно чем-то злым и грустным Отравить мне сердце хочет. «Ах, синьора, чует сердце, Исключен я буду скоро.{17} По бульварам Саламанки Не гулять уж нам, синьора».

«Вот сосед мой, дон Энрикес…»

Перевод В. Левика

Вот сосед мой дон Энрикес{18}, Саламанских дам губитель. Только стенка отделяет От меня его обитель. Днем гуляет он, красоток Обжигая гордым взглядом. Вьется ус, бряцают шпоры, И бегут собаки рядом. Но в прохладный час вечерний Он сидит, мечтая, дома, И в руках его — гитара, И в груди его — истома. И как хватит он по струнам, Как задаст им, бедным, жару! Чтоб тебе холеру в брюхо За твой голос и гитару!

«Смерть — это ночь, прохладный сон…»

Перевод В. Левика

Смерть — это ночь, прохладный сон, А жизнь — тяжелый, душный день. Но смерилось, дрема клонит, Я долгим днем утомлен. Я сплю — и липа шумит в вышине, На липе соловей поет, И песня исходит любовью, — Я слушаю даже во сне.

Донна Клара

Перевод В. Левика

{19}

В сад, ночной прохлады полный, Дочь алькальда молча сходит. В замке шум веселый пира, Слышен трубный гул из окон. «Как наскучили мне танцы, Лести приторной восторги, Эти рыцари, что Клару Пышно сравнивают с солнцем! Все померкло, чуть предстал он В лунном свете предо мною — Тот, чьей лютне я внимала В полночь темную с балкона. Как стоял он, горд и строен. Как смотрел блестящим взором, Благородно бледен ликом, Светел, как святой Георгий!» Так мечтала донна Клара, Опустив глаза безмолвно. Вдруг очнулась — перед нею Тот прекрасный незнакомец. Сладко ей бродить с любимым, Сладко слушать пылкий шепот! Ласков ветер шаловливый, Точно в сказке, рдеют розы. Точно в сказке, рдеют розы, Дышат пламенем любовным. «Что с тобой, моя подруга? Как твои пылают щеки!» «Комары кусают, милый! Ночью нет от них покоя, Комаров я ненавижу, Как евреев длинноносых». «Что нам комары, евреи!» — Улыбаясь, рыцарь молвит. Опадает цвет миндальный, Будто льется дождь цветочный, Будто льется дождь цветочный, Ароматом полон воздух. «Но скажи, моя подруга, Хочешь быть моей до гроба?» «Я твоя навеки, милый, В том клянусь я сыном божьим, Претерпевшим от коварства Кровопийц — евреев злобных». «Что нам божий сын, евреи!» — Улыбаясь, рыцарь молвит. Дремлют лилии, белея В волнах света золотого. В волнах света золотого Грезят, глядя вверх, на звезды. «Но скажи, моя подруга, Твой правдив обет пред богом?» «Милый, нет во мне обмана, Как в моем роду высоком Нет ни крови низких мавров, Ни еврейской грязной крови». «Брось ты мавров и евреев!» — Улыбаясь, рыцарь молвит И уводит дочь алькальда В сумрак лиственного грота. Так опутал он подругу Сетью сладостной, любовной, Кратки речи, долги ласки, И сердцам от счастья больно. Неумолчным страстным гимном Соловей их клятвам вторит. Пляшут факельную пляску Светляки в траве высокой. Но стихают в гроте звуки, Дремлет сад, и лишь порою Слышен мудрых миртов шепот Или вздох смущенной розы. Вдруг из замка загремели Барабаны и валторны, И в смятенье донна Клара, Пробудясь, вскочила с ложа. «Я должна идти, любимый, Но теперь открой мне, кто ты? Назови свое мне имя, Ты скрывал его так долго!» И встает с улыбкой рыцарь, И целует пальцы донны, И целует лоб и губы, И такое молвит слово: «Я, сеньора, ваш любовник, А отец мой — муж ученый, Знаменитый мудрый рабби Израэль из Сарагосы».

СЕВЕРНОЕ МОРЕ

(1825–1826)

Цикл первый

Коронование

Перевод В. Левика

Вы, песни, вы, мои добрые песни! Проснитесь, проснитесь! Наденьте доспехи! Велите трубам греметь И высоко на щите боевом Мою красавицу поднимите — Ту, кто отныне в моей душе Будет единовластной царицей! Слава тебе, молодая царица! С державного солнца Сорву я блестящий покров золотой, Сплету из него диадему Для освященной твоей головы. От зыбких лазурных небесных завес Отрежу кусок драгоценного шелка, — Подобно мантии царской, Накину его на плечи твои. Я дам тебе свиту из строгих, В тугой корсет облеченных сонетов, Из гордых терцин и восторженных стансов. Гонцами будут мои остроты, Мой юмор — твоим герольдом с невольной Слезою горького смеха в гербе. А сам я, моя царица, Я преклоню пред тобой колени И на подушке из красной парчи Тебе поднесу Остаток рассудка, Который у бедного певца Только из жалости не был отнят Твоей предшественницей на троне.

Сумерки

Перевод М. Михайлова

На бледном морском берегу Сидел одинок я и грустно-задумчив. Все глубже спускалось солнце, бросая Багровый свой свет полосами По водной равнине, И беглые, дальние волны, Приливом гонимые, Шумно и пенясь бежали К берегу ближе и ближе. В чудном их шуме Слышался шепот и свист, Смех и роптанье, Вздохи, и радостный гул, и порой Тихо-заветное, Будто над детскою люлькою, пенье… И мне казалось, Слышу я голос забытых преданий, Слышу старинные чудные сказки — Те, что когда-то ребенком Слыхал от соседних детей, Как все мы, бывало, Вечером летним теснимся Послушать тихих рассказов На ступеньках крыльца, И чутко в нас бьется Детское сердце, И с любопытством глядят Умные детские глазки; А взрослые девушки Из-за душистых цветочных кустов Глядят через улицу в окна… На розовых лицах улыбка, И месяц их облил сияньем.

Закат солнца

Перевод М. Михайлова

Огненно-красное солнце уходит В далеко волнами шумящее, Серебром окаймленное море; Воздушные тучки, прозрачны и алы, Несутся за ним; а напротив, Из хмурых осенних облачных груд, Грустным и мертвенно-бледным лицом Смотрит луна; а за нею, Словно мелкие искры, В дали туманной Мерцают звезды. Некогда в небе сияли, В брачном союзе, Луна-богиня и Солнце-бог; А вкруг их роились звезды, Невинные дети-малютки. Но злым языком клевета зашипела, И разделилась враждебно В небе чета лучезарная. И нынче днем в одиноком величии Ходит по небу солнце, За гордый свой блеск Много молимое, много воспетое Гордыми, счастьем богатыми смертными. А ночью По небу бродит луна, Бедная мать, Со своими сиротками-звездами, Нема и печальна… И девушки любящим сердцем И кроткой душою поэты Ее встречают И ей посвящают Слезы и песни. Женским незлобивым сердцем Все еще любит луна Красавца мужа И под вечер часто, Дрожащая, бледная, Глядит потихоньку из тучек прозрачных, И скорбным взглядом своим провожает Уходящее солнце, И, кажется, хочет Крикнуть ему: «Погоди! Дети зовут тебя!» Но упрямое солнце При виде богини Вспыхнет багровым румянцем Скорби и гнева И беспощадно уйдет на свое одинокое, Влажно-холодное ложе. Так-то шипящая злоба Скорбь и погибель вселила Даже средь вечных богов, И бедные боги Грустно проходят по небу Свой путь безутешный И бесконечный, И смерти им нет, и влачат они вечно Свое лучезарное горе. Так мне ль — человеку, Низко поставленному, Смертью одаренному, — Мне ли роптать на судьбу?

Ночь на берегу

Перевод М. Михайлова

Ночь холодна и беззвездна; Море кипит, и над морем, На брюхе лежа, Неуклюжий северный ветер Таинственным, Прерывисто-хриплым Голосом с морем болтает, Словно брюзгливый старик, Вдруг разгулявшийся в тесной беседе… Много у ветра рассказов — Много безумных историй, Сказок богатырских, смешных до уморы, Норвежских саг стародавних… Порой средь рассказа, Далеко мрак оглашая, Он вдруг захохочет Или начнет завывать Заклятья из Эдды{20} и руны, Темно-упорные, чаро-могучие… И моря белые чада тогда Высоко скачут из волн и ликуют, Хмельны разгулом. Меж тем по волной омоченным пескам Плоского берега Проходит путник, И сердце кипит в нем мятежней И волн и ветра. Куда он ни ступит, Сыплются искры, трещат Пестрых раковин кучки… И, серым плащом своим кутаясь, Идет он быстро Средь грозной ночи. Издали манит его огонек, Кротко, приветно мерцая В одинокой хате рыбачьей. На море брат и отец, И одна-одинешенька в хате Осталась дочь рыбака — Чудно-прекрасная дочь рыбака. Сидит перед печью она и внимает Сладостно-вещему, Заветному пенью В котле кипящей воды, И в пламя бросает Трескучий хворост, И дует на пламя… И в трепетно-красном сиянье Волшебно-прекрасны Цветущее личико И нежное белое плечико, Так робко глядящее Из-под грубой серой сорочки, И хлопотливая ручка-малютка… Ручкой она поправляет Пеструю юбочку На стройных бедрах. Но вдруг распахнулась дверь, И в хижину входит Ночной скиталец. С любовью он смотрит На белую, стройную девушку, И девушка трепетно-робко Стоит перед ним — как лилея, От ветра дрожащая. Он, наземь бросает свой плащ, А сам смеется И говорит: «Видишь, дитя, как я слово держу! Вот и пришел, и со мною пришло Старое время, как боги небесные Сходили к дщерям людским, И дщерей людских обнимали, И с ними рождали Скипетроносных царей и героев, Землю дививших. Впрочем, дитя, моему божеству Не изумляйся ты много! Сделай-ка лучше мне чаю — да с ромом! Ночь холодна; а в такую погоду Зябнем и мы, Вечные боги, — и ходим потом С наибожественным насморком И с кашлем бессмертным!»

Буря

Перевод В. Левика

Беснуется буря, Бичует волны, А волны ревут и встают горами, И ходят, сшибаясь и пенясь от злобы, Их белые водяные громады, И наш кораблик на них с трудом Взбирается, задыхаясь, И вдруг обрушивается вниз, В широко разверстую черную пропасть. О море! Мать красоты, рожденной из пены! Праматерь любви, пощади меня! Уже порхает, чуя труп, Подобная призраку белая чайка, И точит клюв о дерево мачты, И жаждет скорей растерзать мое сердце — То сердце, в котором звучат песнопенья Во славу дочери твоей, То сердце, что внук твой, маленький плут, Избрал своей игрушкой. Напрасны мольбы и стенанья! Мой крик пропал в завыванье бури, Средь оргии бесноватых звуков, Средь воя, грохота, рева и свиста Сражающихся ветров и волн. Но странно, сквозь этот гул я слышу Мелодию сумрачной дикой песни, Пронзающей, разрывающей душу, — И я узнаю этот голос. На дальнем шотландском берегу, Над вечно шумящим прибоем, На древнем утесе высится замок, И там, у сводчатого окошка, Стоит больная прекрасная женщина, Почти прозрачна, бледна, как мрамор, На лютне играет она и поет, И развевает соленый ветер Ее волнистые длинные кудри И далеко в шумящее море Уносит ее непонятную песню.

Морская тишь

Перевод М. Михайлова

Тишь и солнце! Свет горячий Обнял водные равнины, И корабль златую влагу Режет следом изумрудным. У руля лежит на брюхе И храпит усталый боцман; Парус штопая, у мачты Приютился грязный юнга. Щеки пышут из-под грязи; Рот широкий, как от боли, Стиснут; кажется, слезами Брызнут вдруг глаза большие. Капитан его ругает, Страшно топая ногами… «Как ты смел — скажи, каналья! Как ты смел стянуть селедку?» Тишь и гладь! Со дна всплывает Рыбка-умница; на солнце Греет яркую головку И играет резвым плесом. Но стрелой из поднебесья Чайка падает на рыбку — И с добычей в жадном клюве Снова в небе исчезает.

Очищение

Перевод П. Вейнберга

Останься ты на дне глубоком моря, Безумный сон, Ты, часто так ночной порою Неверным счастием терзавший душу мне И даже в светлый день теперь грозящий Мне, будто привидение морское, — Останься там, на дне, навеки. И брошу я к тебе на дно Всю грусть мою и все грехи мои, И с погремушками колпак дурацкий, Звеневший долго так на голове моей, И лицемерия змеиный, Коварный, ледяной покров, Давивший долго так мне душу, Больную душу, Все отрицавшую — и ангелов и бога, Безрадостную душу. Гой-го! Гой-го! Уж ветер поднялся… Вверх парус! Вздулся он и вьется! И по водам коварно-тихим Летит корабль, и ликований Полна освобожденная душа!

Мир

Перевод П. Карпа

Высоко в небе стояло солнце, Окруженное белыми облаками. На море было тихо, И я, размышляя, лежал у штурвала. Я размышлял, и — отчасти въявь, Отчасти во сне — я видел Христа, Спасителя мира. В легких белых одеждах, Огромный, он шел По земле и воде; Голова его уходила в небо, А руки благословляли Земли и воды; Сердцем в его груди Было солнце — Красное, пылающее солнце; И это красное, пылающее солнце-сердце Лило вниз благодатные лучи И нежный, ласковый свет, Озаряя и согревая Земли и воды. Плыл торжественный звон, И казалось, лебеди в упряжи из роз Тянули скользящий корабль, Тянули к зеленому берегу, Где в высоко возносящемся городе Живут люди. О чудо покоя! Что за тихий город! Не слышно глухого шума Говорливых тяжелых ремесел, И по чистым звенящим улицам Бродят люди, одетые в белое, С пальмовыми ветками в руках, И когда встречаются двое — Проникновенно глядят друг на друга, И, трепеща от любви и сладкого самоотречения, Целуют друг друга, И глядят вверх — На солнечное сердце Спасителя, Миротворно и радостно льющее вниз Красную кровь, И, трижды блаженные, восклицают: «Хвала Иисусу Христу!» О, если б такое ты выдумать мог, Чего бы ты не дал за это, Мой милый! Ты, немощный плотью и духом И сильный одною лишь верой. Не мудрствуя, ты почитаешь троицу И по утрам лобызаешь крест, И мопса, и ручку высокой твоей патронессы. Святость твоя возвышает тебя. Сперва — надворный советник, Потом — советник юстиции И, наконец, — правительственный советник В богобоязненном городе, Где песок и где вера цветет И терпеливые воды священной Шпрее Моют души и чай разбавляют. О, если б такое ты выдумать мог, Мой милый! Ты занял бы лучшее место на рынке; Глаза твои, сладкие и мигающие, Являли бы только покорность и благость; И высокопоставленная особа, Восхищенная и ублаженная, Молясь, опускалась бы вместе с тобой на колени. В ее глазах, излучающих счастье, Ты читал бы к жалованью прибавку В сотню талеров прусских И, руки складывая, бормотал бы: «Хвала Иисусу Христу!»

Цикл второй

Слава морю

Перевод В. Левика

Таласса! Таласса!{21} Славлю тебя, о вечное море! Десять тысяч раз тебя славлю Ликующим сердцем, Как некогда славили десять тысяч Бесстрашных эллинских сердец, Не сдавшихся в бедах, Стремящихся к родине, Прославленных миром солдатских сердец. Бурлило, вздымалось И пенилось море. Струило солнце на темные волны Играющий алыми розами свет, И сотни встревоженных чаек Метались над морем и громко кричали. Но птичий гомон, и звон щитов, И конский топот и ржанье — Все заглушал победный клич: «Таласса! Таласса!» Славлю тебя, о вечное море! Твой шум для меня — точно голос отчизны. Как детские сны, причудливой зыбью Сверкает ширь твоих вольных владений. И в памяти оживают вновь Игрушки милого пестрого детства: Рождественские подарки под елкой, Багряные рощи коралловых рифов, И жемчуг, и золотые рыбки Все то, что тайно ты хранишь На дне, в кристально-светлых чертогах. О, как я грустил, одинок, на чужбине! Подобно цветку в ботанической папке, Засохло сердце в моей груди. Я был как больной, всю долгую зиму Запертый в темном больничном покое. И вдруг я выпущен на волю: Передо мной ослепительно ярко Сверкает зеленью солнечный май, Шепчутся яблони в белых уборах, Из зелени юные смотрят цветы, Подобно пестрым душистым глазам, — Все дышит, смеется, благоухает, И в небе синем щебечут птицы. Таласса! Таласса! О храброе в отступлениях сердце! Как часто, постыдно часто Тебя побеждали дикарки Севера! Их властные большие глаза Метали огненные стрелы, Их остро отточенные слова Раскалывали грудь на части, Каракули писем гвоздями вонзались В мой бедный оглушенный мозг. Напрасно я закрывался щитом; Свистели стрелы, гремели удары, — И наконец я отступил Под натиском диких северянок. Я к морю бежал от них, и теперь, Свободно дыша, я приветствую море, Спасительное, прекрасное море, — Таласса! Таласса!

Кораблекрушение

Перевод Ф. Тютчева

Надежда и любовь — все, все погибло! И сам я, бледный обнаженный труп, Изверженный сердитым морем, Лежу на берегу, На диком, голом берегу! Передо мной — пустыня водяная, За мной лежат и горе и беда, А надо мной бредут лениво тучи, Уродливые дщери неба! Они в туманные сосуды Морскую черпают волну, И с ношей вдаль, усталые, влекутся, И снова выливают в море! Нерадостный и бесконечный труд! И суетный, как жизнь моя!.. Волна шумит, морская птица стонет! Минувшее повеяло мне в душу — Былые сны, потухшие виденья, Мучительно-отрадные, встают! Живет на Севере жена! Прелестный образ, царственно-прекрасный! Ее, как пальма, стройный стан Обхвачен белой сладострастной тканью; Кудрей роскошных темная волна, Как ночь богов блаженных, льется С увенчанной косами головы И в легких кольцах тихо веет Вкруг бледного, умильного лица; И из умильно-бледного лица Отверсто-пламенное око — Как черное сияет солнце! О черно-пламенное солнце! О, сколько, сколько раз в лучах твоих Я пил восторга дикий пламень, И пил, и млел, и трепетал, — И с кротостью небесно-голубиной Твои уста улыбка обвевала, И гордо-милые уста Дышали тихими, как лунный свет, речами И сладкими, как запах роз… И дух во мне, оживши, воскрылялся И к солнцу, как орел, парил! Молчите, птицы, не шумите, волны, Все, все погибло — счастье и надежда, Надежда и любовь!.. Я здесь один — На дикий брег заброшенный грозою — Лежу простерт — и рдеющим лицом Сырой песок морской пучины рою!

Песнь океанид

Перевод М. Михайлова

{22}

Меркнет вечернее море, И одинок, со своей одинокой душой, Сидит человек на пустом берегу И смотрит холодным, Мертвенным взором Ввысь, на далекое, Холодное, мертвое небо И на широкое море, Волнами шумящее. И по широкому, Волнами шумящему морю Вдаль, как пловцы воздушные, Несутся вздохи его — И к нему возвращаются, грустны; Закрытым нашли они сердце, Куда пристать хотели… И громко он стонет, так громко, Что белые чайки С песчаных гнезд подымаются И носятся с криком над ним… И он говорит им, смеясь: «Черноногие птицы! На белых крыльях над морем вы носитесь; Кривым своим клювом Пьете воду морскую; Жрете ворвань и мясо тюленье… Горька ваша жизнь, как и пища! А я, счастливец, вкушаю лишь сласти: Питаюсь сладостным запахом розы, Соловьиной невесты, Вскормленной месячным светом; Питаюсь еще сладчайшими Пирожками с битыми сливками; Вкушаю и то, что слаще всего, — Сладкое счастье любви И сладкое счастье взаимности! Она любит меня! Она любит меня! Прекрасная дева! Теперь она дома, в светлице своей, у окна, И смотрит в вечерний сумрак — Вдаль, на большую дорогу, И ждет и тоскует по мне — ей-богу! Но тщетно и ждет и вздыхает… Вздыхая, идет она в сад, Гуляет по саду Среди ароматов, в сиянье луны, С цветами ведет разговор И им говорит про меня: Как я — ее милый — хорош, Как мил и любезен, — ей-богу! Потом и в постели, во сне, перед нею, Даря ее счастьем, мелькает Мой милый образ; И даже утром, за кофе, она На бутерброде блестящем Видит мой лик дорогой И страстно съедает его — ей-богу!» Так он хвастает долго, И порой раздается над ним, Словно насмешливый хохот, Крик порхающих чаек. Вот наплывают ночные туманы; Месяц, желтый, как осенью лист, Грустно сквозь сизое облако смотрит… Волны морские встают и шумят… И из пучины шумящего моря Грустно, как ветра осеннего стон, Слышится пенье: Океаниды поют, Милосердые, чудные девы морские… И слышнее других голосов Ласковый голос Сереброногой супруги Пелея…{23} Океаниды уныло поют: «Безумец! безумец! Хвастливый безумец, Скорбью истерзанный! Убиты надежды твои, Игривые дети души, И сердце твое — словно сердце Ниобы — Окаменело от горя.{24} Сгущается мрак у тебя в голове, И вьются средь этого мрака, Как молнии, мысли безумные! И хвастаешь ты от страданья! Безумец! безумец! Хвастливый безумец! Упрям ты, как древний твой предок, Высокий титан, что похитил Небесный огонь у богов И людям принес его, И, коршуном мучимый, К утесу прикованный, Олимпу грозил, и стонал, и ругался Так, что мы слышали голос его В лоне глубокого моря И с утешительной песнью Вышли из моря к нему. Безумец! безумец! Хвастливый безумец! Ты ведь бессильней его, И было б умней для тебя Влачить терпеливо Тяжелое бремя скорбей — Влачить его долго, так долго, Пока и Атлас не утратит терпенья И тяжкого мира не сбросит с плеча В ночь без рассвета!» Долго так пели в пучине Милосердые, чудные девы морские. Но зашумели грознее валы, Пение их заглушая; В тучах спрятался месяц; раскрыла Черную пасть свою ночь… Долго сидел я во мраке и плакал.

Боги Греции

Перевод М. Михайлова

Полный месяц! в твоем сиянье, Словно текучее золото, Блещет море. Кажется, будто волшебным слияньем Дня с полуночною мглою одета Равнина песчаного берега. А по ясно-лазурному, Беззвездному небу Белой грядою плывут облака, Словно богов колоссальные лики Из блестящего мрамора. Не облака это! нет! Это сами они — Боги Эллады, Некогда радостно миром владевшие, А ныне в изгнанье и в смертном томленье, Как призраки, грустно бродящие По небу полночному. Благоговейно, как будто объятый Странными чарами, я созерцаю Средь пантеона небесного Безмолвно-торжественный, Тихий ход исполинов воздушных. Вот Кронион{25}, надзвездный владыка! Белы как снег его кудри — Олимп потрясавшие, чудные кудри; В деснице он держит погасший перун; Скорбь и невзгода Видны в лице у него; Но не исчезла и старая гордость. Лучше было то время, о Зевс! Когда небесно тебя услаждали Нимфы и гекатомбы! Но не вечно и боги царят: Старых теснят молодые и гонят, Как некогда сам ты гнал и теснил Седого отца и титанов, Дядей своих, Юпитер-Паррицида{26}! Узнаю и тебя, Гордая Гера! Не спаслась ты ревнивой тревогой, И скипетр достался другой, И ты не царица уж в небе; И неподвижны твои Большие очи, И немощны руки лилейные, И месть бессильна твоя К богооплодотворенной деве И к чудотворцу — божию сыну. Узнаю и тебя, Паллада-Афина! Эгидой своей и премудростью Спасти не могла ты Богов от погибели. И тебя, и тебя узнаю, Афродита! Древле златая! ныне серебряная! Правда, все так же твой пояс Прелестью дивной тебя облекает; Но втайне страшусь я твоей красоты, И если б меня осчастливить ты вздумала Лаской своей благодатной, Как прежде счастливила Иных героев, — я б умер от страха! Богинею мертвых мне кажешься ты, Венера-Либитина{27}! Не смотрит уж с прежней любовью Грозный Арей на тебя. Печально глядит Юноша Феб-Аполлон. Молчит его лира, Весельем звеневшая За ясной трапезой богов. Еще печальнее смотрит Гефест хромоногий! И точно, уж век не сменять ему Гебы, Не разливать хлопотливо Сладостный нектар в собранье небесном. Давно умолк Немолчный смех олимпийский. Я никогда не любил вас, боги! Противны мне греки, И даже римляне мне ненавистны. Но состраданье святое и горькая жалость В сердце ко мне проникают, Когда вас в небе я вижу, Забытые боги, Мертвые, ночью бродящие тени, Туманные, ветром гонимые, — И только помыслю, как дрянны Боги, вас победившие, Новые, властные, скучные боги, Хищники в овечьей шкуре смиренья, То берет меня мрачная злоба: Сокрушить мне хочется новые храмы, Биться за вас, старые боги, За вас и за вашу амвросическую правду, И к вашим вновь возведенным Алтарям припасть и молиться В слезах, воздевая руки.{28} Старые боги! всегда вы, бывало, В битвах людских принимали Сторону тех, кто одержит победу. Великодушнее вас человек, И в битвах богов я беру Сторону вашу, Побежденные боги! Так говорил я, И покраснели заметно Бледные облачные лики, И на меня посмотрели Умирающим взором, Преображенные скорбью, И вдруг исчезли. Месяц скрылся За темной, темною тучей; Задвигалось море, И просияли победно на небе Вечные звезды.

Вопросы

Перевод Ю. Очиченко

У моря, ночного пустынного моря, Юноша странный стоит, Тоска в его сердце, в мозгу — сомненья, И губы шепчут волнам печально: «О волны, откройте мне вечную тайну, Откройте мне тайну жизни, Решите загадку, что мучила столько голов — Голов в париках, ермолках, чалмах и беретах, И сотни тысяч других, что ищут ответа и сохнут. Скажите, что есть человек? Откуда пришел он? Куда он идет? И кто живет в вышине, на далеких сверкающих звездах?» Бормочут волны одно и то же, Бушует ветер, бегут облака, Глядят безучастно и холодно звезды, А он, дурак, ожидает ответа.

В гавани

Перевод П. Карпа

Счастлив моряк, достигший гавани, Оставивший позади море и бури И ныне мирно сидящий в тепле, В винном погребе бременской ратуши. Как все же уютно и мило В стакане вина отражается мир! И как лучезарно вливается микрокосм В томимое жаждой сердце. Все я вижу в стакане: Историю древних и новых народов, Турок и греков, Ганса и Гегеля{29}, Лимонные рощи и вахтпарады, Берлин и Шильду, Тунис и Гамбург, И главное — вижу лицо моей милой, Ангельский лик в золотом рейнвейне. О, как хороша, как хороша ты, любимая! Ты прекрасна, как роза, Но не роза Шираза, Возлюбленная соловья, воспетая Гафизом, Но не роза Сарона, Священнопурпурная, восхваленная пророком, — Ты — как роза винного погреба в Бремене! Это роза из роз, — Чем старше она, тем пышнее, Ее аромат небесный меня восхищает, Меня вдохновляет, меня опьяняет, Не схвати меня за волосы хозяин Винного погреба в Бремене, Полетел бы я кувырком. Славный малый! Сидели мы рядом И пили, как братья, Рассуждали о самых высоких материях, И вздыхали, и обнимали друг друга. Он возвратил меня к вере в любовь, Я пил за здоровье злейших моих врагов, Я всех ничтожных поэтов простил, Как простят когда-нибудь меня самого, Я плакал от умиленья — и наконец Предо мною разверзлись райские врата, Где двенадцать апостолов, двенадцать огромных бочек, Проповедуют молча, но вполне понятно Для всех народов. Вот настоящие люди! На вид невзрачные, в дубовых камзолах, Внутри они прекраснее и светлее, Чем самые гордые левиты храма, Чем царедворцы и телохранители Ирода, Одетые в пурпур и украшенные золотом. Ведь я же всегда говорил: Не среди заурядных людей, А в самом избранном обществе Пребывает небесный владыка. Аллилуйя! Как нежно меня обвевают Вефильские{30} пальмы, Как ароматны мирты Хеврона{31}, Как шумит Иордан, шатаясь от радости, И моя бессмертная душа шатается, И я шатаюсь, и меня, шатаясь, По лестнице поднимает к дневному свету Добрый хозяин винного погреба в Бремене. О добрый хозяин винного погреба в Бремене, Ты видишь, на крышах домов сидят И поют пьяные ангелы, Солнце, пылающее там, наверху, Это красный от пьянства нос, Нос мирового духа, И вокруг красного носа мирового духа Вертится весь перепившийся мир.

Эпилог

Перевод М. Михайлова

Как на ниве колосья, Растут и волнуются помыслы В душе человека; но нежные Любовные помыслы ярко Цветут между ними, как между колосьями Цветы голубые и алые. Цветы голубые и алые! Жнец ворчливый на вас и не взглянет, Как на траву бесполезную; Нагло вас цеп деревянный раздавит… Даже прохожий бездомный, Вами любуясь и тешась, Головой покачает и Даст вам Названье плевел прекрасных. Но молодая крестьянка, Венок завивая, Ласково вас соберет и украсит Вами прекрасные кудри, И в этом венке побежит к хороводу, Где так отрадно поют Флейты и скрипки, Или в укромную рощу, Где милого голос звучит отрадней И флейт и скрипок!

НОВЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

НОВАЯ ВЕСНА

Пролог

Перевод А. Блока

Чуть не в каждой галерее Есть картина, где герой, Порываясь в бой скорее, Поднял щит над головой. Но амурчики стащили Меч у хмурого бойца И гирляндой роз и лилий Окружили молодца. Цепи горя, путы счастья Принуждают и меня Оставаться без участья К битвам нынешнего дня.

«В белый сад выходишь утром…»

Перевод В. Левика

В белый сад выходишь утром, Свищет ветер над землею, Смотришь, как несутся тучи, Облекая небо мглою. И луга и рощи голы, И кругом — зима седая, И в тебе зима, и сердце Цепенеет, замерзая. Вдруг ты весь обсыпан белым, Точно хлопьями метели. Озираешься сердито: На деревьях снег в апреле! Но не снег ты белый видишь, О, как сладко сердцу стало! То тебя весенним цветом Забросало, закидало. И повсюду — что за чудо! — Снег цветет весенней новью, И весна сменяет зиму, А душа горит любовью.

«Вот май опять повеял…»

Перевод А. Блока

Вот май опять повеял, Цветы зацвели и лес, И тучки, розовея, Плывут в синеве небес. И соловьев раскаты Опять зазвучали в листве, И прыгают ягнята В зеленой мураве. Прыгать и петь не могу я, Я лег, больной, в траву; Далекий звон слежу я, Я грежу наяву.

«Тихо сердца глубины…»

Перевод А. Блока

Тихо сердца глубины Звоны пронизали. Лейся, песенка весны, Разливайся дале. Ты пролейся, где цветы Расцветают томно. Если розу встретишь ты — Ей привет мой скромный.

«В красавицу розу влюблен мотылек…»

Перевод П. Быкова

В красавицу розу влюблен мотылек, Он долго кружил над цветком, А жаркое солнце его самого Ласкает влюбленным лучом. Но мне бы хотелось узнать — кто любим Красавицей розой самой? Певец-соловей иль она увлеклась Вечерней немою звездой? Не знаю… Но я всех люблю горячо: И розу, и солнечный луч, Певца-соловья, мотылька и звезду, Что вечером блещет меж туч.

«Зазвучали все деревья…»

Перевод В. Левика

Зазвучали все деревья, Птичьи гнезда зазвенели. Кто веселый капельмейстер В молодой лесной капелле? То, быть может, серый чибис, Что стоит, кивая гордо? Иль педант, что там кукует Так размеренно и твердо? Или аист, что серьезно, С важным видом дирижера, Отбивает такт ногою В песне радостного хора? Нет, во мне самом укрылся Капельмейстер окрыленный, Он в груди стучит, ликуя, — То Амур неугомонный.

«И был вначале соловей…»

Перевод В. Левика

«И был вначале соловей, Он спел: «Цивит, цивит!» — и вдруг Весной повеяло с полей, Расцвел и сад, и лес, и луг. Он клюнул, в грудь себя — и там, Где обагрила землю кровь, Зарделись розы, и цветам Запел он песню про любовь. И счастье в птичий мир принес Он кровью ран своих, но в год, Когда умолкнет песня роз, Наверно, прахом мир пойдет». Так воробьенку воробей Внушает мудрость, а жена Сидит, как подобает ей, На яйцах, важности полна, Она — жена, хозяйка, мать, И полон рот хлопот у ней. Старик лишь годен обучать Закону божьему детей.

«Глаза весны синеют…»

Перевод В. Коломийцева

Глаза весны синеют Сквозь нежную траву. То милые фиалки, Из них букет я рву. Я рву их и мечтаю, И вздох мечты моей Протяжно разглашает По лесу соловей. Да, все, о чем мечтал я, Он громко разболтал; Разгадку нежной тайны Весь лес теперь узнал.

«Только платьем мимоходом…»

Перевод А. Блока

Только платьем мимоходом До меня коснешься ты — По твоим следам несутся Сердца бурные мечты. Обернешься ты, вперится Глаз огромных синева — С перепугу за тобою Сердце следует едва.

«Задумчиво стройная лилия…»

Перевод В. Левика

Задумчиво стройная лилия Взглянула из темной воды, И месяц влюбленным светом Ее озарил с высоты. Смущенная, клонит головку, Стыдливых сомнений полна, И бледного страдальца У ног своих видит она.

«Если только ты не слеп…»

Перевод В. Коломийцева