I Танцует с Гретой Ганс удалой, И весел, и шутит он смело. А Петер, грустный и немой, Стоит, бледнее мела. Ганс Грету ведет под венец, и блестят На них дорогие наряды. А Петер — в блузе. Глядит на обряд И ногти грызет с досады. И молвит Петер, едва не в слезах, Следя за счастливой четою: «Не будь я благоразумен, — ах! Давно б я покончил с собою». II «Кипит тоска в моей груди И днем и ночью темной. И не уйти! И нет пути! Скитаюсь, как бездомный. Иду за Гретой, Грету жду, Чтоб ей сказать хоть слово. Но только к Грете подойду, Как убегаю снова. Я в горы ухожу один, И там я стыд мой прячу, И долго вниз гляжу с вершин, Гляжу я вниз и плачу». III Печальный, бледный и больной, Проходит Петер стороной, И люди молвят, глядя вслед: «Смотри, лица на бедном нет!» И шепчет девушка другой: «Уж не из гроба ль встал такой?» Ах, что ты, милая, поверь, Он в гроб ложится лишь теперь. Его подружка прогнала, И лучше гроба нет угла, Чтоб запалиться навсегда И сдать до Страшного суда. Песня колодника
Перевод П. Быкова
Как сглазила бабушка Лизу, решил Народ ее сжечь в наказанье; Судья, хоть и много потратил чернил, У бабки не вырвал сознанья. И бросили бабку в котел, и со дна Проклятья послышались стоны; Когда ж черный дым повалил, то она Исчезла с ним в виде вороны. Бабуся пернатая, черная, знай — Я в башне томлюсь в заключенье: Ты к внучку слети поскорей и подай В решетку мне сыру, печенья. Бабуся пернатая, черная, тут Ты можешь вполне постараться: Пусть тетки твои глаз моих не клюют, Как в петле я буду качаться. Гренадеры
Перевод М. Михайлова
Во Францию два гренадера Из русского плена брели, И оба душой приуныли, Дойдя до Немецкой земли. Придется им — слышат — увидеть В позоре родную страну… И храброе войско разбито, И сам император в плену! Печальные слушая вести, Один из них вымолвил: «Брат! Болит мое скорбное сердце, И старые раны горят!» Другой отвечает: «Товарищ! И мне умереть бы пора; Но дома жена, малолетки: У них ни кола ни двора. Да что мне? просить Христа ради Пущу и детей и жену… Иная на сердце забота: В плену император! в плену! Исполни завет мой: коль здесь я Окончу солдатские дни, Возьми мое тело, товарищ, Во Францию! там схорони! Ты орден на ленточке красной Положишь на сердце мое, И шпагой меня опояшешь, И в руки мне вложишь ружье. И смирно и чутко я буду Лежать, как на страже, в гробу… Заслышу я конское ржанье, И пушечный гром, и трубу. То Он над могилою едет! Знамена победно шумят… Тут выйдет к тебе, император, Из гроба твой верный солдат!» Гонец
Перевод. С. Маршака
Гонец, скачи во весь опор Через леса, поля, Пока не въедешь ты во двор Дункана-короля. Спроси в конюшне у людей, Кого король-отец Из двух прекрасных дочерей Готовит под венец. Коль темный локон под фатой, Ко мне стрелой лети. А если локон золотой, Не торопись в пути. В канатной лавке раздобудь Веревку для меня И поезжай в обратный путь, Не горяча коня. Дон Рамиро
Перевод Р. Минкус
«Донья Клара! Донья Клара! Я твоим подвластен чарам! Обречен тобой на гибель, Обречен без состраданья. Донья Клара! Донья Клара! Сладок жизни дар прекрасный! А внизу, в могиле темной, Сыро, холодно и страшно… Донья Клара! Завтра в церкви Перед богом дон Фернандо Назовет тебя супругой. Пригласишь меня на свадьбу?» «Дон Рамиро! Дон Рамиро! Горьки мне слова упрека, Горше звезд предначертанья, Обманувшего надежды. Дон Рамиро! Дон Рамиро! Отрешись от мрачной думы. Много девушек на свете, Нам же рок сулил разлуку. Дон Рамиро, ты бесстрашно Побеждал в сраженье мавров, Победи себя, Рамиро, Приходи ко мне на свадьбу». «Донья Клара! Донья Клара! Я приду. Даю в том слово! Танцевать с тобою стану. Буду завтра. Доброй ночи!» «Доброй ночи». В доме смолкло. Под окном стоял Рамиро. Он стоял окаменевший И потом во мраке скрылся. После долгого упорства Уступает ночь рассвету. Словно сад, цветами полный, Раскрывается Толедо. И ложится отблеск солнца На дворцы, на мрамор зданий, В вышине сияют церкви Золотыми куполами. Словно гул пчелиных ульев Колоколен перезвоны. И молитвенное пенье Воссылают люди к богу. Но смотри, смотри! Оттуда Мимо рынка, из часовни, Растекаясь и волнуясь, Полились людские толпы. Блеском праздничных нарядов Свита яркая сверкает, В светлый голос колокольный Гром врывается органа. И толпа благоговейно Молодых сопровождает, Окружает восхищенно Донью Клару и Фернандо. Все глаза следят за ними, Все уста поют им славу: «Слава дочери Кастильи! Рыцарю Кастильи слава!» У ворот дворца Фернандо Вал людской остановился: Будут праздновать там свадьбу По обычаям старинным. И с веселым ликованьем Игры трапезу сменяют, Между тем как незаметно Мгла спускается ночная. И уже в просторном зале Гости сходятся для танцев, Их роскошные одежды В блеске факелов сверкают. На почетном месте в кресла Новобрачные садятся. Нежно шепчутся друг с другом Донья Клара и Фернандо. И танцующих веселье Разливается по залу, И трубят победно трубы, В такт вторгаются литавры. «Ты зачем упорно смотришь В отдаленный угол зала, О властительница сердца?» — Рыцарь спрашивает Клару. «Там стоит фигура в черном, Ты не видишь, дон Фернандо?» И смеется тихо рыцарь: «Тень в углу тебя пугает». Но все ближе тень подходит: То не тень, а рыцарь в черном. И, Рамиро в нем узнавши, Клара кланяется робко. А меж тем в разгаре танцы, В диком вихре мчатся пары, Пол от пляски безудержной Глухо стонет, сотрясаясь. «Я охотно, дон Рамиро, Танцевать с тобою стану, Но в плаще темнее ночи Ты не должен был являться». На любимую Рамиро Смотрит пристально и странно, Охватив ее, он шепчет: «Ты звала меня на свадьбу!» И они вдвоем несутся В бурной путанице танца, И трубят победно трубы, В такт вторгаются литавры! «Ты лицом бледнее снега!» — С дрожью тайной шепчет Клара. «Ты звала меня на свадьбу!» — Глухо рыцарь отвечает. И поток людской теснее, И огни мигают ярче, И трубят победно трубы, В такт вторгаются литавры! «Словно лед твои ладони!» — Шепчет Клара, содрогаясь. «Ты звала меня на свадьбу!» И поток несет их дальше. «Ах, оставь меня, Рамиро! Смертный яд — твое дыханье!» И в ответ ей так же мрачно: «Ты звала меня на свадьбу!» Пол дымится раскаленный, И неистовствуют скрипки, И во власти чар волшебных Исступлённо все кружится. «Ах, оставь меня, Рамиро!» — Снова слышен стон невнятный. И опять в ответ Рамиро: «Ты звала меня на свадьбу!» «Так уйди ж, во имя бога!» — Произносит Клара с силой. И едва сказала это, Как исчезнул дон Рамиро. А она, глаза сомкнувши, Ощутила смертный холод И, беспамятством объята, Погрузилась в царство ночи. Но уже туман редеет, И раскрыла Клара вежды, — И закрыть их снова хочет, Пораженная виденьем. С той поры, как бал открылся, С нареченным сидя рядом, Не вставала с места Клара; И тревожится Фернандо: «Отчего ты побледнела? Отчего глядишь так мрачно?» «А Рамиро?» — шепчет Клара, Тайным скованная страхом. И с ответом рыцарь медлит, На чело легли морщины: «Не буди кровавой вести, — В полдень умер дон Рамиро». Валтасар
Перевод М. Михайлова
{8}
Полночный час уж наступал; Весь Вавилон во мраке спал. Дворец один сиял в огнях. И шум не молк в его стенах. Чертог царя горел как жар: В нем пировал царь Валтасар, — И чаши обходили круг Сиявших златом царских слуг. Шел говор: смел в хмелю холоп, Разглаживался царский лоб, — И сам он жадно пил вино. Огнем вливалось в кровь оно. Хвастливый дух в нем рос. Он пил И дерзко божество хулил. И чем наглей была хула, Тем громче рабская хвала. Сверкнувши взором, царь зовет Раба и в храм Иеговы шлет, И раб несет к ногам царя Златую утварь с алтаря. И царь схватил святой сосуд. «Вина!» Вино до края льют. Его до дна он осушил И с пеной у рта возгласил: «Во прах, Иегова, твой алтарь! Я в Вавилоне бог и царь!» Лишь с уст сорвался дерзкий клик, Вдруг трепет в грудь царя проник. Кругом угас немолчный смех, И страх и холод обнял всех. В глуби чертога на стене Рука явилась — вся в огне… И пишет, пишет. Под перстом Слова текут живым огнем. Взор у царя и туп и дик, Дрожат колени, бледен лик. И нем, недвижим пышный круг Блестящих златом царских слуг. Призвали магов; но не мог Никто прочесть горящих строк. В ту ночь, как теплилась заря, Рабы зарезали царя. Миннезингеры
Перевод В. Микушевича
Не поход, не подвиг бранный, Не поминки и не пир, Предстоит нам нынче странный, Фантастический турнир. Горячей коня любого Наша дикая мечта. Меч — отточенное слово. Стих надежнее щита. И сегодня нам с балкона Очень много знатных дам Улыбнется благосклонно, Только нет желанной там. Невредимым на арене Появляется боец. В сердце ранен от рожденья, Умирать идет певец. Истекает сердце кровью Краше всех других сердец, И прославленный любовью Побеждает наконец. Раненый рыцарь
Перевод В. Зоргенфрея
Мне повесть старинная снится, Печальна она и грустна: Любовью измучен рыцарь, Но милая неверна. И должен он поневоле Презреньем любимой платить И муку собственной боли Как низкий позор ощутить. Он мог бы к бранной потехе Призвать весь рыцарский стан: Пускай облечется в доспехи, Кто в милой видит изъян! И всех бы мог он заставить Молчать — но не чувство свое; И в сердце пришлось бы направить, В свое же сердце копье. Плавание
Перевод М. Мушниковой
Стоял я, к мачте прислонясь, Плеск волн меня печалил. Отчизна милая, прощай! Корабль мой отчалил. Вот дом любимой промелькнул, На окнах блики света. Уж все глаза я проглядел, — Никто не шлет привета. Не лейтесь, слезы, из очей, Чтоб жизнь казалась ясной! О сердце, ты не разорвись От горечи ужасной! Песенка о раскаянье
Перевод В. Рождественского
Граф Ульрих едет в лесу густом, Смеются тихо клены, Он видит: девушка с милым лицом Таится в листве зеленой. И думает он: «Как знаю я Этот облик — цветущий, веселый! Он так неотступно дразнит меня В толпе и в охотничьих долах. Как розы, дышат ее уста И свежестью и любовью, Но речь их лукава, и пуста, И отдана суесловью. И можно сравнить этот милый рот С прекрасным розовым садом, Где змей ядовитых семья живет, Цветы отравляя ядом. На свежих щеках, что ярче дня, Мне ямочек видно дрожанье, Но это — бездна, куда меня Безумно влекло желанье. Волна ее локонов так пышна И нежно на плечи ложится, Но это — сеть, что сплел сатана, Чтоб мне с душою проститься. В глазах ее нежная радость живет, Волны голубая прохлада, Я думал — буду у райских ворот, А встретил преддверие ада». Граф Ульрих едет в лесу густом, А клены шумят по дороге, И призрак другой — с омраченным лицом Глядит в тоске и тревоге. PI думает всадник: «То мать моя, Она беззаветно любила, Но делом и словом печалил я Всю жизнь ее до могилы. О, если б мне слезы ее осушить Горем своим и любовью, О, если бы щеки ее оживить Из сердца взятой кровью!» И едет он дальше в густые леса, Вокруг начинает смеркаться, И в зарослях странные голоса Под ветром стали шептаться. И слушает Ульрих свои же слова, В лесу повторенные эхом. То полнится шепчущая листва Чириканьем птичьим и смехом. Граф Ульрих прекрасную песню поет, Раскаяньем песнь зовется. Когда он ее до конца доведет, То сызнова песнь начнется. Песня о дукатах
Перевод Л. Гинзбурга
Золотые вы дукаты, Где ж вы скрылись без возврата? Уж не к золотым ли рыбкам Вы случайно завернули — В море с берега нырнули? Иль средь золотых цветочков В поле, вымытом росою, Заблистали вы красою? Может, золотые птички, Беззаботно балагуря, С вами носятся в лазури? Или золотые звезды, Улыбаясь с небосвода, С вами водят хороводы? Ах, дукаты золотые! Не найду я вас нигде — Ни в лазурных небесах, Ни в долинах, ни в лесах, Ни на суше, ни в воде, — Лишь в глубинах сундука Моего ростовщика! Разговор в Падерборнской степи
Перевод В. Левика
Слышишь, пенье скрипок льется, Контрабас гудит ворчливый? Видишь, в легкой пляске вьется Рой красавиц шаловливый? «Друг любезный, что с тобою? Ты глухой или незрячий? Стадо вижу я свиное, Визг я слышу поросячий». Слышишь, рог раздался в чаще, Это мчатся звероловы! Вот один копьем блестящим Гонит вепря из дубровы. «Друг мой, право, спятить надо, Чтобы спутать рог с волынкой! Там, гоня свиное стадо, Свинопас идет с дубинкой». Слышишь, хор гремит над нами, — Мудрость божью прославляя, Плещут радостно крылами Херувимы в кущах рая. «Херувимы? В кущах рая? Это гуси пред тобою, Их мальчишка, распевая, Гонит палкой к водопою». Слышишь, колокол в селенье? Звон воскресный, звон чудесный! Вот к молебну, в умиленье, Весь народ спешит окрестный. «Разве то звонят во храме, Разве, друг мой, это люди? То коровы с бубенцами Не спеша бредут к запруде». Видишь, к нам летит по лугу Кто-то в праздничном уборе. Узнаешь мою подругу? Сколько счастья в нежном взоре! «Ты вгляделся бы сначала, То лесничиха седая С костылем проковыляла, Спотыкаясь и хромая». Ну, тогда еще спрошу я, Можешь высмеять поэта: То, что здесь, в груди, ношу я, Молви, друг, обман ли это? Напутствие
Перевод В. Зоргенфрея
(В альбом) Большая дорога — земной наш шар, И странники мы на свете. Торопимся словно бы на пожар, Кто пеший, а кто и в карете. Мы машем платком, повстречавшись в пути, И мчимся, как от погони; Мы рады б друг друга прижать к груди, Но рвутся горячие кони. Едва лишь тебя на скрещенье дорог Успел, о принц, полюбить я, Как снова трубит почтальона рожок — Обоим трубит отбытье. Поистине
Перевод В. Зоргенфрея
Когда солнце светит ранней весной, Распускаются пышно кругом цветы; Когда месяц плывет дорогой ночной, Выплывают и звезды, прозрачны, чисты; Когда ясные глазки видит поэт, Он песнею славит их сладостный цвет. Но и песни, и звезды, и луна, И глазки, и солнечный свет, и весна, Как бы ими ни полнилась грудь, В этом мире — не вся еще суть. Сонеты
Моей матери Б. Гейне
(Урожденной фон Гельдерн)
I
И смел, и прям, и горд я неизменно…»
Перевод Р. Минкус
И смел, и прям, и горд я неизменно, Упрямый ум противится преградам, Пусть сам король меня измерит взглядом, Я глаз пред ним не опущу смиренно. Но в близости твоей благословенной, О мать моя, когда со мной ты рядом, Мой нрав с его неукротимым складом Перед тобой смиряется мгновенно. Не твой ли дух невидимый витает, Высокий дух, что тайно проникает Ко мне с вершин и душу мне смягчает? Грущу ль о том, что, как и в дни былого, Я сердце матери терзаю снова, А сердце это все прощать готово. II
«В плену мечты, готов был мир попрать я…»
Перевод В. Зоргенфрея
В плену мечты, готов был мир попрать я И молодость провел с тобой в разлуке, Искал любви, чтобы в любовной муке Любовно заключить любовь в объятья. Любви искал я всюду без изъятья, И к каждой двери простирал я руки, Стучал, как нищий, — и на эти стуки Вражда была ответом и проклятья. Повсюду я любви искал, повсюду Искал любви — но не свершиться чуду, И я домой вернулся одинокий. И ты навстречу руки протянула, И — ах! — слеза в глазах твоих блеснула Любовью долгожданной и высокой. Фресковые сонеты
Христиану 3
{9}
«Разубранному в золото чурбану…»
Перевод В. Левика
Разубранному в золото чурбану Я возжигать не буду фимиам, Клеветнику руки я не подам, Не поклонюсь ханже и шарлатану. Пред куртизанкой спину гнуть не стану, Хоть роскошью она прикроет срам, Не побегу за чернью по пятам Кадить ее тщеславному тирану. Погибнет дуб, хоть он сильнее стебля, Меж тем тростник, безвольно стан колебля, Под бурями лишь клонится слегка. Но что за счастье жребий тростника? Он должен стать иль тростью франта жалкой, Иль в гардеробе выбивальной палкой. «Личину мне! Отныне я плебей…»
Перевод В. Левика
Личину мне! Отныне я плебей! Я не хочу, чтоб сволочь золотая, В шаблонных масках гордо выступая, Меня к родне причислила своей. Хочу простых манер, простых речей, В которых жизнь клокочет площадная, — Ищу их, блеск салонный презирая, Блеск острословья, модный у хлыщей. Я ворвался в немецкий маскарад, Не всем знаком, но знаю эти хари: Здесь рыцари, монахи, государи. Картонные мечи меня разят! Пустая шутка! Скинь я только маску — И эти франты в страхе бросят пляску. «Да, я смеюсь! Мне пошлый фат смешон…»
Перевод В. Левика
Да, я смеюсь! Мне пошлый фат смешон, Уставивший в меня баранье рыло. Смешна лиса, что ухо навострила И нюхает меня со всех сторон. Принявшая судьи надменный тон, Смешна высокомудрая горилла, Смешон и трус, готовящий кадило, Хотя кинжал и яд припрятал он. Когда судьба, нарушив наш покой, Игрушки счастья пестрые сломала И в грязь швырнула, черни на потеху, Когда нам сердце грубою рукой Разорвала, разбила, растерзала, — Тогда черед язвительному смеху. «Страшны, о друг мой, дьявольские рожи…»
Перевод В. Зоргенфрея
Страшны, о друг мой, дьявольские рожи, Но ангельские рожицы страшнее; Я знал одну, в любовь играл я с нею, Но коготки почувствовал на коже. И кошки старые опасны тоже, Но молодые, друг мой, много злее: Одна из них — едва ль найдешь нежнее — Мне сердце исцарапала до дрожи. О рожица, как ты была смазлива! Как мог в твоих я глазках ошибиться? Возможно ли — когтями в сердце впиться? О лапка, лапка, мягкая на диво! Прижать бы мне к устам ее с любовью, И пусть исходит сердце алой кровью! 
Гамбург. Вид на Альстер
Литография П. Зура
1830-е годы
ЛИРИЧЕСКОЕ ИНТЕРМЕЦЦО
(1822–1823)
Пролог
Перевод В. Зоргенфрея
Жил рыцарь на свете, угрюм, молчалив, С лицом поблекшим и впалым; Ходил он, шатаясь, глаза опустив, Мечтам предаваясь вялым. Он был неловок, суров, нелюдим, Цветы и красотки смеялись над ним, Когда брел он шагом усталым. Он дома сиживал в уголке, Боясь любопытного взора. Он руки тогда простирал в тоске, Ни с кем не вел разговора. Когда ж наступала ночная пора, Там слышалось странное пенье, игра, И у двери дрожали затворы. И милая входит в его уголок В одежде, как волны, пенной, Цветет, горит, словно вся — цветок, Сверкает покров драгоценный. И золотом кудри спадают вдоль плеч, И взоры блещут, и сладостна речь — В объятьях рыцарь блаженный. Рукою ее обвивает он, Недвижный, теперь пламенеет; И бледный сновидец от сна пробужден, И робкое сердце смелеет. Она, забавляясь лукавой игрой, Тихонько покрыла его с головой Покрывалом снега белее. И рыцарь в подводном дворце голубом, Он замкнут в волшебном круге. Он смотрит на блеск и на пышность кругом И слепнет в невольном испуге. В руках его держит русалка своих, Русалка — невеста, а рыцарь — жених, На цитрах играют подруги. Поют и играют; и множество пар В неистовом танце кружатся, И смертный объемлет рыцаря жар, Спешит он к милой прижаться. Тут гаснет вдруг ослепительный свет, Сидит в одиночестве рыцарь-поэт В каморке своей угрюмой. «В чудеснейшем месяце мае…»
Перевод П. Вейнберга
В чудеснейшем месяце мае Все почки раскрылися вновь, И тут в молодом моем сердце Впервые проснулась любовь. В чудеснейшем месяце мае Все птицы запели в лесах, И тут я ей сделал признанье В желаньях моих и мечтах. «Из слез моих много родится…»
Перевод А. Фета
Из слез моих много родится Роскошных и пестрых цветов, И вздохи мои обратятся В полуночный хор соловьев. Дитя, если ты меня любишь, Цветы все тебе подарю, И песнь соловьиная встретит Под милым окошком зарю. «Гляжу в глаза твои, мой друг…»
Перевод В. Левика
Гляжу в глаза твои, мой друг, — И гаснет боль сердечных мук, Прильну к устам твоим — и вновь Целенье мне дарит любовь. Склонюсь на грудь — и, как в раю, Блаженство трепетное пью. Но ты шепнешь: «Люблю, твоя», — И безутешно плачу я. «Щекой прильнуть к твоей щеке…»
Перевод В. Микушевича
Щекой прильнуть к твоей щеке, — И слезы — единым потоком. И сердце — с твоим оно заодно — В пламени бьется жестоком. И если бы хлынул такой поток В такое пламя однажды, В твоих объятьях бы я изнемог От этой смертельной жажды. «Недвижны в небе звезды…»
Перевод В. Левика
Недвижны в небе звезды, — Стоят и сквозь века Друг другу шлют влюбленно Привет издалека. И говорят друг с другом Тем чудным языком, Что никакому в мире Лингвисту не знаком. Но я изучил и запомнил Его до скончания дней. Грамматикой мне служило Лицо ненаглядной моей. «На крыльях песни, подруга…»
Перевод В. Левика
На крыльях песни, подруга, Со мной умчишься ты На Ганг, под небо юга, В чудесный край мечты. Гам, весь в багряном цвете, Растет волшебный сад. Там лотосы в лунном свете О милой сестрице грустят. Фиалки смеются лукаво, И тянутся розы к звездам, И шепчут душистые травы Душистую сказку цветам. Пугливо подходят газели И слушают шум ветерка, И волнами еле-еле Священная плещет река. Под пальмами вместе с тобою Я там опущусь на траву, Предамся любви и покою, Блаженному сну наяву. «Пугливой лилии страшен…»
Перевод В. Левика
Пугливой лилии страшен Палящий солнечный зной. Она, поникнув, дремлет И ждет прохлады ночной. Ее любовник — месяц Красавицу будит от сна, И лик цветущий и нежный Ему открывает она, Сияет и на небо смотрит, И льет аромат над рекой, Дрожит, и трепещет, и плачет, И страстной томится тоской. «Поднявшись над зеркалом Рейна…»
Перевод В. Левика
Поднявшись над зеркалом Рейна, Глядится в зыбкий простор Святыня великого Кельна Великий старый собор. И есть в том соборе икона,{10} По золоту писанный лик, Чей кроткий свет благосклонно В мой мир одичалый проник. Вкруг девы цветы, херувимы Парят в золотых небесах, И явное сходство с любимой В улыбке, в губах и глазах. «Молва пуста, молва слепа…»
Перевод Р. Минкус
Молва пуста, молва слепа, И мир вокруг стал косным. Дитя, не потому ль толпа Зовет твой характер несносным! Молва слепа, молва пуста, Тебя не понимают: Не знают, как сладки твои уста И как они жарко пылают. «Ангел мой, я жду ответа…»
Перевод В. Левика
Ангел мой, я жду ответа, Может быть, была ты сном, Одурманившим поэта Летом в сумраке лесном. Но лицо, и стан, и ножки, Этих глаз волшебный свет, — Нет, такой прелестной крошки Не создаст вовек поэт. Змей, драконов безобразных, Монстров, пышущих огнем, Вот каких уродов разных Мы, поэты, создаем. Но тебя, твой смех прелестный, Твой лукавый смех — о нет! Твой, плутовка, взор небесный Не создаст вовек поэт. «Как из пены волн рожденная…»
Перевод М. Михайлова
Как из пены волн рожденная, И прекрасна и пышна, За другого обрученная, Дышит прелестью она. Сердце многотерпеливое! Не ропщи и не грусти И безумство торопливое Бедной женщине прости. «Я не ропщу, пусть сердце и в огне…»
Перевод А. Фета
Я не ропщу — пусть сердце и в огне: Навек погибшая, роптать — не мне! Как ни сияй в алмазах для очей, А ни луча во мгле души твоей. Я это знал: ведь ты же снилась мне! Я видел ночь души твоей на дне, Я видел змей в груди твоей больной, Я видел, как несчастна ты, друг мой. «Да, ты несчастна, и мой гнев угас…»
Перевод А. Фета
Да, ты несчастна, — и мой гнев угас. Мой друг, обоим нам судьба — страдать. Пока больное сердце бьется в нас, Мой друг, обоим нам судьба — страдать. Пусть явный вызов на устах твоих И взор горит, насмешки не тая, Пусть гордо грудь трепещет в этот миг, — Ты все несчастна, как несчастен я. Улыбка — горем озарится вдруг, Огонь очей — слеза зальет опять, В груди надменной — язва тайных мук… Мой друг, обоим нам судьба — страдать. «Забыла ты навсегда, без возврата…»
Перевод Ю. Очиченко
Забыла ты навсегда, без возврата, Что я владел твоим сердцем когда-то, Прелестней и лживей нет ничего Сердечка маленького твоего. Любовь и страдания ты забыла — Все то, что сердце мое теснило. Чего было больше — страданий, любви ли? Знаю, они огромными были! «Отчего весенние розы бледны…»
Перевод В. Левика
Отчего весенние розы бледны, Отчего, скажи мне, дитя? Отчего фиалки в расцвете весны Предо мной поникают, грустя? Почему так скорбно поет соловей, Разрывая душу мою? Почему в дыханье лесов и полей Запах тлена я узнаю? Почему так сердито солнце весь день, Так желчно глядит на поля? Почему на всем угрюмая тень И мрачнее могилы земля? Почему, объясни, — я и сам не пойму, — Так печален и сумрачен я? Дорогая, скажи мне, скажи, почему, Почему ты ушла от меня? «Немало они болтали…»
Перевод В. Звягинцевой
Немало они болтали, Немало вздора плели, Но главной моей печали Тебе открыть не могли. По косточкам разбирая, Меня называли злым, Жалели тебя, вздыхая, — И ты поверила им. Но самого дурного Никто не знал обо мне, — Дурного и смешного, Что скрыто в души глубине. «Когда-то друг друга любили мы страстно…»
Перевод М. Михайлова
Когда-то друг друга любили мы страстно… Любили хоть страстно, а жили согласно. Женой ее звал я, она меня мужем; День целый, бывало, играем, не тужим. И боже спаси, чтоб затеяли ссору! Нет, все б целоваться — во всякую пору! Играть наконец мы задумали в прятки И в чаще лесной разошлись без оглядки. Да так-то сумели запрятаться оба, Что, верно, друг друга не сыщем до гроба. «Покуда я медлил, вздыхал и мечтал…»
Перевод В. Левика
Покуда, я медлил, вздыхал и мечтал, Скитался по свету и тайно страдал, Устав дожидаться меня наконец, Моя дорогая пошла под венец И стала жить в любви да в совете С глупейшим из всех дураков на свете. Моя дорогая чиста и нежна, Царит в моем сердце, и в мыслях она. Пионы щечки, фиалки глазки, — Мы жить могли бы, точно в сказке, Но я прозевал мое счастье, друзья, — И в этом глупейшая глупость моя. «И розы на щечках у милой моей…»
Перевод М. Михайлова
И розы на щечках у милой моей, И глазки ее — незабудки, И белые лилии — ручки-малютки Цветут все свежей и пышней… Одно лишь сердечко засохло у ней! «Когда в гробу, любовь моя…»
Перевод В. Зоргенфрея
Когда в гробу, любовь моя, Лежать ты будешь безмолвно, Сойду к тебе в могилу я, Прижмусь к тебе любовно. К недвижной, бледной, к ледяной Прильну всей силой своею! От страсти трепещу неземной, И плачу, и сам мертвею. Встают мертвецы на полночный зов, Несутся в пляске, ликуя, А нас могильный укрыл покров, В объятьях твоих лежу я. Встают мертвецы на последний суд, На казнь и мзду по заслугам, А нам с тобой хорошо и тут, Лежим, обняв друг друга. «На севере диком стоит одиноко…»
Перевод М. Лермонтова
На севере диком стоит одиноко На голой вершине сосна, И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим Одета, как ризой, она. И снится ей все, что в пустыне далекой — В том крае, где солнца восход, Одна и грустна на утесе горючем Прекрасная пальма растет. «Надев сюртучки побогаче…»
Перевод Ал. Дейча
