Че Гевара

Из глубины Сьерры к лагерю вела извилистая горная дорога, по которой на ближнюю лесопилку возили лес. Лагерь Уверо очень мешал герилье: он прикрывал выход в долины провинции Орьенте, куда рано или поздно нужно было спускаться.

Бой продолжался три часа. Это была первая дневная атака Повстанческой армии – именно фронтальная атака, а не засада с поспешным отходом. «О степени плотности нашего огня свидетельствует и то, что три из пяти попугайчиков, которых солдаты держали в казарме, были убиты».

Это обстоятельство настолько поразило воображение Че Гевары, что он включил критерий плотности огня (не обязательно прицельного) в перечень условий, необходимых для успеха фронтальных партизанских атак. Одна из пуль угодила в телефонный аппарат, и это тоже сработало на успех операции: гарнизон Уверо не смог вызвать подкрепления и самолеты. Четырнадцать солдат были взяты в плен, шестеро спаслись бегством.

Че Гевара, мысливший континентальными категориями, понимал скромность и ограниченность этого успеха, однако в его личной судьбе победа под Уверо сыграла поворотную роль. Комплекс иностранца, связавший его в действиях во время первого конфликта с равниной, вновь отбросил его на второстепенные позиции, и, уходя из Уверо, Кастро предписал ему остаться с ранеными – в качестве, естественно, врача. Раненых было семеро, из них четверо не могли передвигаться самостоятельно, еще двоих, совсем тяжелых, пришлось оставить в Уверо вместе с ранеными батистовцами. Когда в Уверо прибыли правительственные войска, оставленных герильерос не уничтожили, как это нередко случалось, один скончался в военном госпитале, другой вышел из тюрьмы на острове Пинос после свержения диктатуры. Этот урок обоюдного великодушия Че Гевара усвоил на всю свою оставшуюся жизнь – и впредь с ранеными и пленными поступал точно так же, как и Фидель: раненым оказывал первую помощь и оставлял их на месте боя, пленных же, после надлежащей беседы и конфискации обуви, отпускал. К местным крестьянам, пытающимся уклониться от сотрудничества с герильей, Че рекомендовал относиться куда строже, чем к пленным врагам, и не выпускать «предателей, доносчиков и изменников» из-под надзора.

Маленький отряд Че Гевары не мог уйти от места сражения далеко: неходячих раненых приходилось нести в гамаках, а местами просто перекатывать вниз по склону – от дерева к дереву. Вдобавок начались проливные дожди, и идти стало совсем сложно: даже крестьяне, согласившиеся за определенную плату выполнять роль носильщиков, не могли ускорить передвижение. Были такие дни, когда километр удавалось пройти лишь за три часа.

К счастью, батистовцы, напуганные атакой на Уверо, не рискнули углубиться в горы, и через несколько дней, решив, что его походный лазарет вне опасности, Че разбил лагерь и энергично занялся выхаживанием бойцов. Целью его было, не потеряв ни одного человека (а по возможности и пополнив состав), привести к Фиделю боеспособный отряд лично преданных ему людей. О своей хвори Че Гевара заставил себя забыть: раненые смотрели на него как на спасителя, как на свою единственную надежду, поддаваться приступам он просто не имел права.

Внизу, у побережья, гулял со своим отрядом Санчес Москера: под предлогом кары за укрывательство и пособничество он грабил крестьянские усадьбы, забирая все подчистую, от кухонной утвари до скота. Это, естественно, усилило приток новобранцев: молодые деревенские парни, озлобленные грабежами, уходили в горы и, поскольку до главной базы Повстанческой армии добраться было нелегко, оказывались в расположении лагеря Че Гевары. С каждым новичком аргентинец проводил политическую беседу, прощупывая степень решимости и раскрывая, в меру необходимости, цели повстанческой борьбы.

«Герильеро – это своего рода ангел-хранитель, спустившийся в данный район, чтобы всегда оказывать помощь бедняку и – в начальный период развития герильи – по возможности не трогать богатого… Идеал герильеро прост, бесхитростен и вместе с тем настолько ясен, что за него не колеблясь отдают жизнь. Почти для каждого крестьянина этот идеал – собственный клочок земли, возможность его обрабатывать и социальная справедливость».

Лечение раненых и обучение новобранцев продолжалось около месяца. Че был и пропагандистом, и военным инструктором, и хирургом, и терапевтом, и даже зубодером (при этом вместо анестезии он прибегал к крепким словцам, которые помогали его жертвам претерпеть адскую боль). Когда наконец пришло время выступить на соединение с Фиделем, в распоряжении Че Гевары было уже тридцать пять вооруженных бойцов.

На марше к отряду присоединялись все новые и новые добровольцы, и в основной лагерь Че Гевара привел уже 75 человек. Это была внушительная колонна, разделенная на три взвода, каждый во главе со своим капитаном. Сам Че Гевара мог также рассчитывать на капитанское звание, поскольку команданте в Повстанческой армии командовали более крупными соединениями, состоявшими из 100–150 бойцов. Однако появление Че Гевары с целым отрядом произвело на Кастро такое впечатление, что он присвоил аргентинцу майорское звание. Это произошло 26 июля 1957 года, когда командование Повстанческой армии составляло текст поздравительного письма товарищам из «Движения-26» на равнине. Когда дошла очередь до подписи Че Гевары и писарь обратился к Фиделю с вопросом, какое проставить звание, Фидель сказал ему: «Пиши – команданте».

Это был триумф иностранца, совсем недавно считавшегося в отряде обузой: своими собственными руками Че создал свой крестьянский отряд, подобрал человека к человеку, сумел внушить своим бойцам безграничную веру в свое верховенство. Бывшие раненые составляли ядро его отряда, пусть небольшое, но свято ему преданное, и все остальные прониклись верой, что Че не бросит, не даст пропасть.

Отряд Че Гевары базировался у подножия горы, которую партизаны называли Эль-Омбрито (Человечек): два камня на ее вершине напоминали маленькую человеческую фигурку. В задачу отряда входило «атаковать любую колонну противника, которая попытается вторгнуться в районы Сьерры». Речь шла, разумеется, не о лобовой атаке, а о засадах и разного рода обходных и отвлекающих маневрах – на выигрыш времени до подхода (или, напротив, отступления) основных сил Повстанческой армии.

Горя желанием ввязаться в бой внизу, на равнине, Че Гевара тем не менее усердно налаживал оседлую жизнь в своей зоне и проявлял при этом незаурядные администраторские способности. Одной из главных его забот было обеспечение продовольствием. Надежные крестьяне, оставшиеся в зоне Эль-Омбрито, выращивали для герильи рис, бобы, маис. Мясо получали, конфискуя скот у «предателей» и крупных скотопромышленников. «В зонах латифундий, – простодушно прибавляет Че, – скот держат обыкновенно в огромных количествах… Частная собственность в военных зонах должна служить общественным интересам. Следует сказать, что излишки земли и скот, не являющийся необходимым для богатой семьи, должны перейти в руки народа и подвергнуться пропорциональному и справедливому разделу».

В Эль-Омбрито имелось все необходимое для партизанской жизни: медпункт, оружейная мастерская, пошивочный цех, табачная фабрика, в конце 1957 года начал работать радиопередатчик. Подумывали даже о строительстве собственной ГЭС: проектом занимался студент инженерного факультета из Гаваны. Громкоговорители у дороги при появлении автоколонны врага начинали говорить из зеленых зарослей звучными голосами: «Сдавайся! Ну, что ты ищешь в этих горах? Подумай о жене и детях!»

Стараниями Че Гевары в Эль-Омбрито появилась своя газета. Печаталась она на мимеографе, называлась «Эль Кубано либре» и замечательна тем, что в ней появилась первая политическая статья Че Гевары, новый набросок сформировавшейся в его сознании картины мира. «Итак, мы читаем и слышим о волнениях и убийствах на Кипре, в Алжире, Ифни и Малайзии… Как весь мир похож на Кубу! Всюду происходит одно и то же… Коммунистами называют всех тех, кто берется за оружие, ибо они устали от нищеты, в какой бы стране это ни происходило… Демократами называют себя все те, кто убивает простых людей: мужчин, женщин, детей. Как весь мир похож на Кубу!»

Че Гевара заметил опасность, которая угрожала монолитности герильи со стороны равнинных организаций «Движения 26 июля». Впервые Че столкнулся с оппозицией «равнинных товарищей», когда принимал под свое командование отряд Хорхе Сотуса. С тех пор противоречия углубились, и на то были серьезные основания. Равнинные организации вели свою борьбу с диктатурой в условиях глубокого подполья, они вербовали сторонников среди городской бедноты, интеллигенции, среди сельскохозяйственных рабочих, занятых на сахарных плантациях и заводах.

Че исходил из убеждения, что герилья есть движение исключительно крестьянское, психология наемных рабочих была ему незнакома, он недостаточно ясно представлял себе, какие интересы могут подвигнуть горожанина на борьбу, – и медленно, но неуклонно шел к прямому противопоставлению деревни и города, к войне всемирной деревни против всемирного города. Это смещение не было заметно ему самому, но началось оно именно в Сьерра-Маэстре.

Развитие событий подтвердило его правоту. На 9 апреля 1958 года была назначена всеобщая забастовка. В тот день ровно в одиннадцать часов утра три кубинские радиостанции одновременно начали передавать песенку «Марселино, хлеб и вино». Это было сигналом к прекращению работы. Однако парализовать жизнь страны и нанести таким образом удар по режиму не удалось. Значительная часть кубинских трудящихся в те годы занята была на полукустарных предприятиях, подпольщики «Движения 26 июля» не сумели провести подготовительную работу на каждом из них, а всеобщая забастовка – это грозное оружие лишь тогда, когда она становится именно всеобщей. Иными словами, равнина себя не оправдала, и как только стало ясно, что забастовка провалилась, руководители равнинных организаций были вызваны в Сьерра-Маэстру к верховному вождю.

В совещании национального руководства «Движения-26», состоявшемся третьего мая, впервые участвовал иностранец – гражданин Аргентины Эрнесто Че Гевара, непримиримое отношение которого к стратегии равнины было известно всем. Командующий равнинной милицией, считавший, что его отряды в состоянии занять Гавану, был обвинен в авантюризме, в недооценке сил противника и отстранен от руководства. Такая же участь постигла товарища, отвечающего за связь с городскими рабочими: ему было предъявлено обвинение в сектантстве, субъективизме и путчистских тенденциях. Смещен был и командующий боевыми дружинами, которые должны были выступить в том случае, если Повстанческая армия спустится с гор: с ним Че Гевара незадолго до забастовки вел ожесточенную переписку, упрекая его в узости кругозора и в прочих профессиональных болезнях подпольщика. Руководство «Движением» перешло к Сьерра-Маэстре.

Вскоре после этого совещания, которое Че Гевара в своих «Эпизодах» назвал решающим, Батиста начал генеральное наступление на Сьерра-Маэстру Против Повстанческой армии, насчитывающей не больше тысячи бойцов, двинулись четырнадцать батальонов и семь отдельных рот специального назначения. Однако за спиной Батисты военные переговаривались с Фиделем по радио, предупреждали Сьерра-Маэстру о начале боевых операций, предлагали совершить совместный военный переворот. В числе потенциальных союзников герильи оказались генерал Кантильо (он планировал генеральное наступление на Сьерру) и полковник Нейгарт, начальник юридического управления вооруженных сил. Эрнесто Гевара бдительно следил за ситуацией: как бы не случилось так, что Фидель пойдет на соглашение с ними и они уведут у него из-под носа победу в самый последний момент.

На пути к победе

21 августа 1958 года команданте Эрнесто Че Гевара получил от Фиделя Кастро приказ встать во главе Восьмой колонны, спуститься со Сьерра-Маэстры и пройти по равнине в провинцию Лас-Вильяс, к горам Эскамбрай.

Главнокомандующий уполномочил Гевару создать военную администрацию на территории, которая окажется под его контролем, и вступить в контакт с вооруженными отрядами оппозиционеров, действующих в Эскамбрае. Уже сама мысль о том, что там действует другая герилья, настораживала Че Гевару: он предчувствовал осложнения при контакте – и не ошибся.

В одном из донесений Че Гевара с гордостью сообщает Фиделю, что в местечке Леонеро, центре рисоводчества, ему удалось заложить основу профсоюза сельскохозяйственных рабочих: это был первый опыт непосредственного вмешательства Че в дела пролетариата. Впрочем, он тут же честно признает, что опыт оказался не слишком удачным: «Когда я повел с рабочими разговор о взносах, они не дали мне говорить. Похоже, размеры взносов оказались для них слишком высоки…»

Классовое самосознание равнинных крестьян его также разочаровало («Причина заключается в том, что в силу условий жизни эти люди превратились в рабов»), хотя отбоя от желающих примкнуть к колонне не было: «Нас буквально осаждали толпы безоружных людей, просящих принять их в отряд. Среди них я обнаружил даже одного душевнобольного, страдавшего сильным приступом военного психоза».

В предгорьях Эскамбрая, в селении Эль-Педреро, личная жизнь команданте Гевары претерпела крутой поворот: в его судьбу вошла Алеида Марч. Юная красавица, кубинка пришла в отряд добровольцем и вскоре завоевала сердце грозного командира Восьмой колонны. Че Гевара, высоко ценивший мужское партизанское братство, недоверчиво относился к присутствию в герилье женщин: «Диктаторы пытаются засылать в партизанское подполье агентов-женщин. Иногда связи женщин со своими начальниками приобретают открытый и почти бесстыдный характер, но бывает и так, что раскрыть подобную связь вообще невозможно. Вот почему необходимо вообще запретить связь с женщинами. В условиях подполья, когда революционер готовится к войне, он должен стать аскетом».

Че Гевара, писавший эти строки уже после того, как его союз с Алеидой стал свершившимся фактом, вовсе не кривил душой: к этому он был неспособен. Речь идет о подполье, готовящемся к партизанской войне. Что же касается отрядной, походной, лагерной жизни, то присутствие в ней женщины не кажется ему неуместным: «Женщина может участвовать в самых тяжелых работах, идти в бой плечом к плечу с мужчинами и вопреки утверждениям некоторых морально не разлагает армию своим присутствием… Женщины могут заниматься тем, чем они занимаются в мирное время: вкусно готовить пищу, учить грамоте крестьян данной зоны. При соблюдении законов партизанской жизни людям, которые ничем себя не скомпрометировали, можно разрешить вступить в брак, если они любят друг друга».

Сама жизнь заставила Че Гевару отступить с позиции строгого аскетизма. Рядом с Фиделем Кастро в горах Сьерра-Маэстра неотлучно находилась Селия Санчес. Девушка из богатой семьи, она примкнула к подполью, позже перебралась в горы, стала личным секретарем главкома, научилась обращаться с оружием. В Сьерра-де-Кристаль верной спутницей Рауля Кастро была Вильма Эспин. Присутствие этих женщин украшало герилью, делало ее более человечной и привлекательной в глазах кубинцев. Герилья с пониманием и сочувствием отнеслась к тому, что судьба в лице Алеиды Марч настигла непримиримого идеолога.

В декабре 1958 года Повстанческая армия приступила к взятию городов. Диктатура была парализована: сельские районы острова находились под контролем герильи, основные магистрали перерезаны, городские гарнизоны в большинстве случаев не могли рассчитывать на подкрепления, их командование зачастую помышляло лишь о том, как бы сохранить лицо при капитуляции. Вся страна связывала свои надежды на окончание войны только со свержением диктатуры.

В первый день нового года Гавана объявила, что Фульхенсио Батиста покинул страну и в настоящее время находится уже в столице Доминиканской Республики. Вместе с ним беспрепятственно выехали за границу все видные деятели его режима. Объявлено было также, что всю полноту власти и ответственность за судьбу страны берет на себя военная хунта из двух генералов и двух полковников во главе с генералом Кантильо.

Случилось именно то, чего опасался Че Гевара. Выступая по «Радио Ребельде», Фидель категорически отказался признать новую власть и призвал кубинцев к всеобщей забастовке. Своим командирам он отдал приказ немедленно начать наступление на Гавану. «Майор Эрнесто Че Гевара, – говорилось в этом приказе, – назначается комендантом крепости "Ла Кабанья" и, вследствие этого, должен выступить с вверенными ему войсками на Гавану. По пути ему вменяется в обязанность принудить к сдаче крепость Матансас».

Согласно тому же приказу, под командование Эрнесто Че Гевары передавались также все боевые формирования Второго Революционного фронта Эскамбрая. Че Гевара двинулся на Гавану во главе внушительной автоколонны. Капитаны и лейтенанты его ехали в легковых машинах, рядовые – в кузовах грузовиков, сам команданте с Алеидой Марч – в «шевроле», который еще два дня назад принадлежал военной разведке. Время от времени Че приказывал шоферу притормозить и пропускал свое ликующее войско вперед. Замыкали колонну три захваченные в Санта-Кларе танкетки: партизаны не очень-то разбирались в этой технике, но завести моторы удалось. Двигались медленно, подбирая по пути бойцов народной милиции: с четырехсот человек отряд Че Гевары увеличился до тысячи.

Крепость-тюрьма «Кабанья», мощное укрепление старинной испанской постройки, прикрывала вход в столичную гавань. Автоколонна Че Гевары без единого выстрела въехала в ворота «Кабаньи», аргентинец по-хозяйски прошел в комендатуру и после короткого разговора наедине с комендантом принял от него командование. Вслед за этим обезоруженные солдаты и офицеры были собраны в крепостном дворе, и Че Гевара выступил перед ними с короткой речью: «Мы, партизаны, должны научиться у вас дисциплине, а вы, солдаты регулярной армии, научитесь у нас, как выигрывать войны».

Через два дня в Гавану прибыл временный президент республики доктор Мануэль Уррутиа, и было сформировано гражданское правительство во главе с известным адвокатом Хосе Миро Кардоной. Фидель Кастро в те дни находился на другом конце острова, в Сантьяго. Команданте Камило Сьенфуэгос, вместе с Че Геварой вступивший в Гавану и занявший военный лагерь столичного гарнизона «Колумбия», по указу нового правительства стал командующим сухопутными силами страны, а его бывший командир Эрнесто Гевара был назначен на пост коменданта крепости «Кабанья».

Утром 8 января, триумфальным маршем пройдя через всю страну, в Гавану во главе Первой колонны вступил Фидель Кастро. Улицы, по которым проезжал торжественный кортеж, были заполнены людьми, церковные колокола непрерывно звонили. Перекрывая крики толпы, гудели стоявшие в гавани корабли. Фрегаты «Максиме Гомес» и «Хосе Марти» встречали главкома орудийным салютом. Девушки в красных блузках и черных юбках (цвета «Движения-26»), специально сшитых к этому дню, ликующими криками приветствовали верховного вождя. С балконов на них сыпались цветы. Какой-то энтузиаст установил возле госпиталя бюст главкома, накрытый белым покрывалом. Фиделя окликнули: «Смотри сюда!» – и сдернули покрывало. Он недовольно поморщился и попросил немедленно убрать.

Че Гевара наблюдал за процессией в бинокль, стоя на крепостной стене «Кабаньи». Вот как описывает его восторженный летописец первых лет революции капитан Нуньес: «Че Гевара, одетый в свою обычную скромную форму оливкового цвета и черный берет, опоясан патронташем, с пистолетом 45-го калибра на боку. Над правым глазом у него след раны, одна рука на перевязи в гипсе – память о кампании в Лас-Вильяс. Бледное, усталое лицо, но при виде того, как въезжает в город Фидель, в глазах его сверкает радость победы».

После победы

Пост коменданта крепости-тюрьмы был весьма значительным. Крепость была подходящим местом для того, чтобы там без помех могло вершиться революционное правосудие. Нужен был несгибаемый, твердокаменный революционер, который сумел бы оградить революционные трибуналы от всякого вмешательства в их работу.

Еще в горах был разработан «Закон о военных контрреволюционных преступлениях», согласно которому перед трибуналом должны были предстать те военнослужащие, которые совершали злодеяния во время войны.

Романтическая бледность загадочного аргентинца и его рука на черной перевязи – это выделяло его среди смуглых бородачей, навевало мысль о какой-то загадочной тайне. Девушки находили, что Че Гевара очень красив: у него такой странный, завораживающий взгляд, а когда он улыбается, то становится просто неотразимым. Телевидение и пресса за несколько дней сделали Че Гевару человеком Латинской Америки. Познакомиться со странствующим рыцарем революции счел за честь сенатор из Чили Сальвадор Альенде, назвавший своего аргентинского коллегу «одним из великих борцов Америки».

«Мог ли ты вообразить, что известный тебе любитель поболтать и попить мате превратится в человека, без устали трудящегося на пользу делу?» – так писал Че Гевара Альберто Гранадосу Эрнесто пригласил его поселиться на Кубе, равно как и своего гватемальского друга Патохо, который все еще фотографировал североамериканских туристов в Мехико-сити. И оба они откликнулись на это приглашение.

Желая сделать сюрприз своему бывшему командиру, командующий сухопутными войсками республики послал в Буэнос-Айрес специальный самолет за родителями Эрнесто Гевары. Донья Селия отправилась в Гавану одна. Она везла сыну вырезки из аргентинских газет, в которых упоминалось его имя: «Эрнесто Гевара, аргентинский врач, романтический герой борьбы за свободу Кубы, рядом с легендарным Фиделем Кастро, как фигура из иных веков, сияет в сердцах и душах свободных народов».

Прибыла в Гавану вместе с дочкой и Ильда. Чтобы все понять, ей достаточно было бросить взгляд на молодую секретаршу Эрнесто: Алеида была в положении и очень этого стеснялась. Между Ильдой и Эрнесто состоялся тяжелый разговор, о содержании которого нетрудно догадаться. «"Лучше бы меня убили в бою"», – видя мое горе, сказал Эрнесто. Я быстро взглянула на него и ничего не ответила».

Законы революционного времени позволяли быстро решать и не такие запутанные дела, как развод, однако Че Геваре пришлось ждать четыре месяца: Ильда своих прав уступать не хотела.

Че Гевара устроил судьбу Ильды на Кубе: она получила работу в престижном и весьма влиятельном Институте аграрной реформы (ИНРА), в том же здании, где работал и сам Эрнесто, только его кабинет находился на восьмом этаже, а ее жилищная комиссия – на четвертом. Иногда Ильда брала с собой на работу Беатрис – и приводила на восьмой этаж, поиграть у отца в приемной. Надо отдать должное Че Геваре: к девочке он относился с отцовской нежностью, и она тоже к нему привязалась. Свадьба его с Алеидой состоялась, на церемонии присутствовали команданте Рауль Кастро и его жена Вильма Эспин. Брак оказался счастливым: за пять лет супружеской жизни Алеида подарила своему мужу двух дочек и двух сыновей.

Комендантская служба в «Ла Кабанье» не приносила Че Геваре особых радостей: в течение трех месяцев в крепости непрерывно заседали революционные трибуналы, рассматривавшие дела о военных контрреволюционных преступлениях, и ему как коменданту приходилось подписывать смертные приговоры.

Введение высшей меры, слияние судебной и исполнительной властей представлялись тогда факторами правового прогресса, из этого исходил и Че Гевара, исполнявший свой суровый революционный долг.

В том, что такое дело поручено иностранцу, не имеющему на Кубе родовых корней, была своя логика, однако Че Гевара вовсе не горел желанием войти в историю в качестве палача. Но таково было поручение революции, и Че Гевара выполнял его усердно, с полной уверенностью в своей правоте.

«Расстрелы? Да, мы расстреливали, расстреливаем и будем расстреливать, пока это нужно, – скажет он через шесть лет на Генеральной Ассамблее ООН. – Наша борьба – это борьба не на жизнь, а на смерть. Мы знаем, каков был бы результат проигранной нами битвы, теперь и они должны узнать, каков результат битвы, проигранной ими на Кубе».

Печать и телевидение, находившиеся на Кубе в те времена в частных руках, называли Че Гевару агентом Москвы и требовали, чтобы он прекратил проливать кубинскую кровь. Доставалось и Раулю, который, подобно Геваре, вершил революционный суд на другом конце острова, в крепости Монкада. Кампания против Рауля и Че носила такой яростный характер, что как-то раз на пресс-конференции Фидель Кастро в сердцах сказал журналистам: «Если бы вы так воевали против Батисты… хоть один месяц!»

7 февраля в статью XII отмененной Батистой конституции 1940 года было внесено дополнение о том, что гражданами Кубы становятся «те иностранные граждане, которые сражались против диктатуры в рядах Повстанческой армии в течение двух или более лет и при этом по крайней мере год носили звание команданте». На Кубе был лишь один иностранец, чья биография соответствовала этим требованиям. И через два дня в специальном декрете президент Уррутиа провозгласил Эрнесто Че Гевару гражданином республики со всеми правами коренного кубинца. Выступая по гаванскому телевидению, Че Гевара поблагодарил кубинский народ за оказанную ему высокую честь и изложил свои взгляды на будущее, ожидающее его новую родину.

Выступление нового гражданина Кубы носит сугубо экономический характер: именно Эрнесто Че Геваре будет доверено социалистическое переустройство экономики страны.

16 февраля Фидель Кастро приступил к выполнению обязанностей главы правительства. В своей первой речи он призвал министров к личной скромности и к самоограничению: «Революционер сумеет быть счастлив в коммунальной квартире, ложась спать на кушетку с ящиком для постельного белья. Ему достаточно одного блюда из маланги или картошки: он их находит изысканнее манны небесной. Он может роскошно жить на сорок сентаво в день».

Первые декреты правительства Кастро были направлены на улучшение материального положения горожан: снижены были тарифы на электроэнергию, плата за пользование телефоном, вдвое уменьшена квартплата для городской бедноты, снижены цены на медикаменты. Цель этих мероприятий была ясна: горожане, основные участники уличных митингов и народных ассамблей, должны были почувствовать реальные изменения к лучшему. Ради этого стоило даже пойти на конфликт с северным соседом: «Кубан электрик компани» осталась очень недовольна таким ходом событий.

Были и другие неприятные последствия этих решений, проявившиеся не сразу: начался отлив капиталов из сферы коммунального обслуживания, что привело к массовым увольнениям. Новое правительство закрыло публичные дома и игорные притоны, что, естественно, сократило приток туристов и валютные поступления, но такого рода издержки являлись неизбежными.

Че Гевара не участвовал во всей этой деятельности нового правительства. В печати появились предположения, что Че Гевара сам стал жертвой чистки, что его держат в изоляции. Ходили слухи, что Че Гевара крайне неприязненно отнесся к намерению Фиделя Кастро посетить США и открыто заявил, что эта поездка компрометирует «Движение 26 июля». Однако причина была в другом: война, месяцы голода и лишений, недосыпание и трудности походной жизни не могли не сказаться на здоровье. У Эрнесто в одном легком развился туберкулезный процесс.

В день присяги правительства Кастро Эрнесто находился в госпитале. К туберкулезу добавлялись непрекращающиеся приступы астмы и истощение нервной системы, одной из причин которого была запутанность его семейных дел.

По рекомендации врачей Че перебрался из «Ла Кабаньи» в небольшой коттедж в фешенебельном пригороде Гаваны, известном под названием Тарара. Коттедж принадлежал раньше какому-то сановнику Батисты и был не самым роскошным. Когда газетчики узнали, где находится грозный комендант «Кабаньи», радости их не было предела: вот оно, лицемерие новых вождей, вот чего стоят их призывы жить в коммуналке на сорок сентаво в день. Прочитав одно из сообщений на эту тему, Че сделал письменное разъяснение: «В журнале "Картелес", в разделе "Следом за сообщением", который ведет Антопио Льяно Монтес, я увидел заметку, которая меня заинтересовала, поскольку затрагивает мою революционную честь следующей, внешне безобидной, фразой: "Команданте Гевара выбрал себе резиденцию в Тараре…" Разъясняю читателям "Революсьон", что я болен и что свою болезнь я приобрел не в игорных домах и не в ночных кабаре, а работая на пределе своих физических возможностей во имя революции.

Врачи рекомендовали мне уединение для восстановления сил, и, поскольку мое жалованье офицера Повстанческой армии, составляющее 125 песо в месяц, не позволяет снять помещение, достаточно просторное, чтобы разместить всех людей, которые должны со мной находиться, мне был предоставлен дом, принадлежавший ранее одному из деятелей бывшего режима.

Эта вилла, при том что я выбрал наиболее скромную, действительно роскошна, и это может задевать общественность. Обещаю сеньору Льяно Монтесу и всему народу Кубы, что освобожу ее, как только поправлюсь».

Именно в Тараре в обстановке строгой секретности небольшая группа особо доверенных лиц, в которую входили Че Гевара, Вильма Эспин и Антонио Нуньес Хименес, по поручению премьер-министра готовила проект закона об аграрной реформе. Сам Фидель Кастро в этой работе не участвовал. Когда проект был готов, его передали на отшлифовку в министерство революционного законодательства, и 17 мая 1959 года в Сьерра-Маэстре состоялось торжественное заседание Совета министров, на котором закон был принят, и «Радио Ребельде» оповестило об этом страну.

Кубинские крестьяне, еще во время герильи привыкшие к мысли о том, что вслед за победой начнется перераспределение земли, с нетерпением ждали этого часа. Кое-где, в зонах, достаточно долго находившихся под контролем Повстанческой армии, перераспределение уже свершилось, и крестьяне давали отпор всем попыткам вернуть землю прежним владельцам. Из-за этого и произошли первые серьезные столкновения между премьер-министром и президентом: прежний премьер нового правительства, доктор Уррутиа считал, что любой передел земли до принятия соответствующего закона есть произвол, а командиры Повстанческой армии, которые сами этот передел проводили, не желали и слышать о восстановлении прежнего порядка и апеллировали к Фиделю.

В законе от 17 мая были воплощены основные идеи, которые отстаивал Че Гевара. Все поместья свыше четырехсот гектаров подлежали экспроприации; изъятые земли безвозмездно распределялись среди безземельных и малоземельных крестьян, их бывшие владельцы получали возмещение государственными бонами – по расценкам 1936 года, поскольку именно с этой объявленной стоимости землевладельцы платили налоги вот уже двадцать три года. Боны обеспечивали держателям 4,5 процента годовых и погашаться должны были в течение двадцати лет.

Советский Декрет о земле, предусматривавший немедленную конфискацию помещичьих имений целиком, со всем инвентарем и без всякого выкупа, был куда радикальнее. Но апеллировать к советскому опыту в то время на Кубе не было принято. Для Че Гевары закон от 17 мая был лишь первым шагом к окончательному решению земельного вопроса. «На первых порах надо удовлетворить минимальные требования крестьян, выражающиеся в вековой тоске но земле, которую они хотят обрабатывать. А далее, используя духовный подъем военного времени, когда братство людей получает наиболее полное выражение, следует стимулировать все формы кооперирования, насколько позволяет уровень сознательности…»

Помимо духовного подъема военного времени, который не успел еще миновать, Че рассчитывал также и на то, что чувство собственности у кубинских батраков и арендаторов (а их на острове было больше, чем крестьян, владевших землей) не слишком развито, а потому их легко убедить, что объединение выгоднее. Правда, о перспективе коллективизации в тексте закона упоминалось лишь единожды – в форме пожелания.

Но даже на первом этапе проведение реформы обещало сложности. И дело было не только в том, что владельцы латифундий не могли смириться с тем, что вместо земель им раздадут долгосрочные облигации. В списке подлежавших экспроприации латифундий первое место занимали два десятка сентралей, обеспечивавших 82 процента экспорта сахара, а значит, и солидную часть валютных поступлений страны. Причем одиннадцать из них, далеко не самые мелкие, принадлежали североамериканским компаниям. Фидель Кастро предупреждал: «Когда мы возьмем под контроль сахарные сентрали, североамериканцы завопят во весь голос, контрреволюционная кампания достигнет своего апогея, возмущение прессы и радио поднимется до стратосферных высот, к их услугам будут все трусы, все дезертиры. Следует знать об этом, чтобы события никого не застали врасплох».

Потому решено было до конца 1959 года не трогать плантации сахарного тростника. Первый удар приняли на себя скотоводы: под экспроприацию подпадали восемь тысяч ферм, на лугах которых разгуливали три миллиона голов крупного рогатого скота (все поголовье составляло тогда пять миллионов, стадо небедное, и это давало Фиделю Кастро основания надеяться, что со временем Куба станет солидным экспортером мяса).

Реакция обитателей «дворянских гнезд» не заставила себя ждать. Ассоциация скотоводов провинции Камагуэй опубликовала предостерегающее заявление: «Резкое изменение экономической системы страны повлечет за собой остановку всего хозяйственного механизма с неизбежными последствиями голода и нищеты. Подобная остановка ни в коей мере не явится результатом действий экономически состоятельных классов, а будет очевидным следствием принятого закона…»

Крестьяне встречали уполномоченных ИНРА с энтузиазмом: для них это были вестники справедливости. Для ускорения аграрной реформы страна была разделена на зоны сельскохозяйственного развития, во главе которых стояли инспектора ИНРА.

Сопротивление землевладельцев все чаще принимало вооруженную форму. Тон выступлений Фиделя Кастро на совещаниях ИНРА все более ужесточался. Если вначале Фидель колебался, не оставить ли, в отступление от закона, в некоторых поместьях по тысяче гектаров земли, то вскоре эти сомнения были отброшены: «Те, кому мы великодушно оставили шестьсот га, не заслуживают, как я полагаю, даже шестидесяти. Думаю, что эти прожженные реакционеры заслуживают лишь того, чтобы их посадили в тюрьму и кормили».

Посол США Бонсал, сделавший запрос, не предвидится ли замедление хода аграрной реформы, получил от Фиделя Кастро отрицательный ответ и был отозван с Кубы. Тем самым Вашингтон давал понять, что судьба сахарных сентралей «Кьюбан Эмерикен Шугар» и «Атлантике дель Гольфо», час которых приближался, беспокоит Соединенные Штаты, и обещал Фиделю Кастро серьезные осложнения.

В то время полки магазинов Гаваны были еще завалены товарами североамериканского производства: продавая Соединенным Штатам сахар, патоку, мед и табак, Куба ввозила из США практически все – от бритвенных лезвий до автомобилей, любой предмет обихода можно было выписать из Штатов по каталогу с картинками, и нетрудно было предвидеть, что конфронтация подведет под этим изобилием черту. Необходимо было искать новых торговых партнеров, а времени до конца года, до урочного часа сахарных сентралей оставалось все меньше. В первые полгода революции ходили слухи, что Куба сосредоточится на укреплении торговых связей с братскими латиноамериканскими странами и все необходимое будет получать от них. Действительно, во время визита на Кубу экс-президента Мексики Карденаса шел разговор о «треугольнике Мексика – Куба – Венесуэла», который мог бы стать ядром будущего общего рынка Испаноамерики: благоприятные кредиты, справедливые цены, совместные экономические проекты… Все это так и осталось на уровне благих намерений: Мексика и Венесуэла не имели представления, какой курс возьмет новая Куба, и не решились в такой неясной обстановке связать себя обязательствами. Оставалось три пути: партнерство с Западной Европой, с социалистическим блоком и со странами афро-азиатского региона. Первый вариант был сочтен малоперспективным: сомнительно, чтобы западноевропейские страны пошли на широкое развитие связей с Кубой – в пику Соединенным Штатам, игра в данном случае для них не стоила свеч. Второй, социалистический вариант далеко не всем в окружении Кастро казался тогда очевидным, он мог привести к отчуждению латиноамериканских соседей.

Че Гевара предлагал афро-азиатский путь: его убежденность в том, что весь мир похож на Кубу, основывалась главным образом на событиях и процессах, происходивших в третьем мире. Египет, совсем недавно с честью вышедший из Суэцкого кризиса, Алжир, ведущий революционную войну, вообще вся Африка, находящаяся на пороге деколонизации, – таков был фон, в который новая Куба вписывалась, по его мнению, самым естественным образом. Так и случилось, что именно он, Че Гевара, комендант столичной крепости, взялся за налаживание первых внешнеэкономических контактов своей новой родины. Кроме того, Че Гевара хотел лично познакомиться с радикальными вождями третьего мира и найти подтверждение своему предположению, что во всемирной деревне назревает глобальная герилья.

Оставив молодую жену через десять дней после свадьбы, команданте Гевара отбыл с поручением предъявить миру новый облик кубинской революции и найти серьезных торговых партнеров. Он посетил Египет, Судан, Марокко, Пакистан, Индию, Бирму, Индонезию, Цейлон, Японию, Югославию и из Испании вернулся на Кубу, пробыв в отъезде почти три месяца.

Насеровский Египет, королевское Марокко, конфликтующий с Индией Пакистан, Япония, вышедшая на неудержимый экономический рост, – необходимо было мощное усилие воображения, чтобы вписать эти страны в какой-то общемировой процесс. К перспективам развития торговли с далекой Кубой руководители этих стран относились сочувственно, однако традиционные статьи кубинского экспорта – сахар и табак – большого интереса у них не вызывали, и вообще они были большей частью озабочены своими собственными проблемами.

За месяцы отсутствия Че Гевары на Кубе произошли важные события. Шесть членов правительства Фиделя Кастро, не согласные с расширением полномочий ИНРА, подали в отставку: министры финансов, иностранных дел, труда, общественных работ, президент Национального банка Фелипе Пасос и министр сельского хозяйства. Почти одновременно с этой коллективной отставкой в Соединенные Штаты бежал командующий военно-воздушными силами республики команданте Диас Лапе.

Начался массовый отъезд состоятельных кубинцев за границу. У посольства США с утра до вечера стояла длинная очередь желающих получить визу. Уезжало не менее полутораста человек в день. Им никто не чинил препятствий: достаточно было только заблаговременно, за три месяца, подать заявление о выезде, чтобы дать властям возможность проверить, как податель сего вел себя в годы правления Батисты.

Вскоре подал в отставку и президент Уррутиа.

В правительстве новой Кубы

Че Гевара был счастлив, вернувшись домой: то, что оппозиция оказалась за пределами страны, представлялось ему благотворным самоочищением революции.

За время отсутствия Че Гевары аграрная реформа шагнула далеко вперед. С рисоводческими плантациями, по которым всего лишь год назад проходила Восьмая колонна, было покончено, скотоводам, по выражению Фиделя Кастро, «давно уже свернули шею».

«Там, где раньше были гектары и гектары земли, на которых работало лишь двенадцать человек, – говорил, выступая в ИНРА, премьер-министр, – сейчас создан крупный центр сельскохозяйственного производства, где в течение всего года занято триста семей, где будут построены жилые дома, где дети будут иметь свои школы, свои спортплощадки…»

Ликвидировано было частное посредничество между крестьянами и рынком: нечего позволять перекупщику обогащаться за счет производителя и потребителя. Взамен был создан торговый отдел ИНРА, по всей стране стали открываться народные магазины ИНРА, на их витринах громоздились штабеля консервов с этикеткой «ИНРА». А в воздухе над Гаваной вертолеты ИНРА рассыпали порошок «ИНРА», предназначенный для борьбы с комарами: североамериканские репелленты из продажи исчезли.

Приближалось время тростниковых плантаций: экспроприацию сахарных сентралей было решено завершить к первомайским праздникам 1960 года.

Из поездки по третьему миру Че привез убеждение, что Куба не хуже других и способна ускорить свое экономическое развитие, опираясь главным образом на собственные силы и на активную торговую политику. Он предложил политическому руководству страны объявить о принадлежности Кубы к движению неприсоединения и начать строить социализм на кубинский манер. Расчет был и на то, что Соединенные Штаты, от грозной близости которых деваться некуда, станут относиться к Кубе точно так же, как и к другим неприсоединившимся странам, то есть добродушно и покровительственно. Че не мог и предполагать, что за время его отсутствия отношения между Кубой и США сильно ужесточатся.

Как бы то ни было, настаивал Че, надо немедленно приступать к индустриализации: чем скорее у Кубы будет эффективная промышленность, тем раньше с нею начнут считаться. И Фидель Кастро поручил ему возглавить департамент индустриализации ИНРА – фактически министерство промышленности. Это назначение неспециалиста, медика по образованию, на экономическую работу не привлекло особого внимания общественности.

Выступая в ИНРА сразу после своего назначения, Че Гевара честно признал, что конкретные направления политики индустриализации он сейчас изложить не может, однако, если исходить из приоритетов сегодняшнего дня, речь должна идти, во-первых, о создании тех отраслей, которые заменили бы Кубе импорт, во-вторых, о решении проблемы топлива во всех его видах, включая срочные поиски месторождений нефти (поскольку нефть из США в скором времени перестанет поступать), и, в-третьих, о самостоятельной и полной переработке сахарного тростника.

Из своего кабинета на восьмом этаже ИНРА Че Гевара не выходил по пятнадцать часов в сутки, если мог, то не ел и не спал. Праздники и выходные дни для него не существовали. «Я теперь служащий революции и считаю, что обязан ограничивать себя во всем даже более, чем в военные дни. Образ жизни революционного служащего должен быть почти монашеским».

На работу Че приезжал, как правило, к полудню, до конца присутственных часов занимался официальными делами, без какого бы то ни было перерыва, затем до полуночи проводил совещания с подчиненными, участвовал в дискуссиях, которым сотрудники ИНРА в те благословенные дни предавались с особым азартом, а ночью, когда все расходились, открывал книги по экономике и финансовому делу. Человек, берущийся не за свое дело и притом истово убежденный, что таков его нравственный долг, вынужден работать за пределами своих возможностей.

Видимо, Че Геваре удалось убедить Фиделя Кастро, что без контроля над финансами страны индустриализация невозможна, и в Гаване было объявлено, что Эрнесто Че Гевара назначается председателем Национального банка. Это назначение для многих оказалось неожиданным и странным. Американский журналист Герберт Мэтьюз, первым открывший для мировой общественности кубинскую герилью и относившийся к ней доброжелательно, оценивает это событие скептически: «Поразительным и где-то смешным было назначение Че Гевары председателем банка – в качестве преемника Фелипе Пасоса, компетентного экономиста, пользующегося международным признанием. Однако это назначение не лишено было логики. Че ничего не понимал в банковском деле, но Фиделю на этом посту нужен был революционер, а где взять революционных банкиров?» Разъясняя журналистам мотивы назначения Че Гевары, Фидель Кастро говорил о доверии: «В годы войны этому человеку доверялось выполнение самых трудных задач. Сейчас, в мирное время, мы призвали его дать самый жаркий бой – бой иностранной валюте».

Валютные ресурсы страны составляли в то время около 75 миллионов долларов, но и эта скромная сумма быстро таяла. Чтобы выиграть битву за валюту, Че пошел на крутые меры: он приостановил оплату счетов, резко ограничил обмен песо на доллары для отъезжающих и выпустил больше бумажных денег. Все эти меры не способствовали росту его популярности в средних слоях: раньше эмигранты могли увозить с собой в США до десяти тысяч долларов.

Решительные действия Че оказались небезуспешными: резервы золота и валюты, докатившиеся до самой низкой отметки в 50 миллионов долларов, за несколько месяцев увеличились втрое. Это был грандиозный для начинающего финансиста успех. «Умный же господин, которого все считали знатоком экономических проблем, – иронизировал Фидель Кастро, имея в виду Пасоса, – бежал из страны… впрочем, его сместили прежде, чем он убежал».

В январе 1960 года в Гаване было объявлено о национализации первых крупных сахарных сентралей, в том числе и принадлежащих североамериканцам. Вашингтон ответил нотой, требующей быстрой, равноценной и эффективной валютной компенсации.

В начале февраля на открытие советской выставки в Гавану прибыл заместитель премьера Хрущева Анастас Микоян. Переговоры Че Гевары с Микояном прошли на удивление гладко. Микоян имел инструкции идти навстречу пожеланиям кубинцев, насколько это возможно. Куба получила кредит на 100 миллионов долларов с отсрочкой в выплате на двенадцать лет, гарантию, что Советский Союз будет в течение пяти лет закупать миллион тонн кубинского сахара ежегодно по ценам, превышающим мировые, и обещание начать поставки нефти, которая обойдется Кубе на треть дешевле североамериканской.

Все это убедило Че Гевару, что Советский Союз нуждается в Кубе ничуть не меньше, чем Куба – в кредитах и помощи, а может быть, даже и больше, поскольку, помимо «защиты ракет самой могущественной державы в истории», Куба получала очень нужные ей деньги и нефть, а Советский Союз – только сахар, в котором он, на что прозрачно намекал гость, не так уж остро нуждался. Эта готовность торговать заведомо себе в убыток могла насторожить дельца, но не такого идеалиста, как Че: он увидел в этой готовности доказательство подавляющего превосходства идеи над материальной выгодой и подтверждение верности линейной концепции мирового развития. Идеология не должна и не может быть выгодна – вот такое убеждение вынес Че Гевара из этой сделки.

Это был один из немногих дней триумфа, которые еще оставалось пережить Че Геваре.

Вскоре Соединенные Штаты прекратили ввоз и переработку на Кубе нефти. В ответ правительство Кубы взяло на себя управление заводами «Стандард ойл» и «Тексас компани». Следом за нефтяной началась сахарная война. Североамериканская сторона давно уже грозила, что пересмотрит свое отношение к сахарной квоте, то есть к количеству сахара, которое США покупали на Кубе ежегодно. Че Гевара недооценивал эту угрозу: «Сахарную квоту невозможно ликвидировать, потому что Куба является самым крупным, эффективным и дешевым поставщиком Соединенных Штатов… Дарованные нам североамериканцами надбавки к мировым ценам говорят лишь об их неспособности производить дешевый сахар».

Действительность показала, что эти расчеты, мягко говоря, неверны. Президент Эйзенхауэр сократил сахарную квоту на 700 тысяч тонн. В ответ правительство Кубы национализировало все находившиеся на острове североамериканские предприятия и банки.

В сущности, этого Че Гевара и добивался. На пути к полному переходу всей кубинской экономики под его контроль оставалось сделать только один шаг. И этот шаг был сделан 13 октября 1960 года, когда правительство экспроприировало всю собственность национального капитала. В тот день Че Гевара смог по достоинству оценить эффективность комитетов защиты революции, оперативно и четко организовавших массовое шествие через всю Гавану. Участники шествия наклеивали на двери магазинов и на ворота предприятий бумажки с надписью «Национализировано» и, ликуя, с песнями и танцами двигались дальше. Так, в глазах городской бедноты, не зараженной вирусом собственности, торжествовал социалистический идеал: «Пришел команданте – и велел их прикрыть».