Че Гевара

У Эрнесто оставалась еще надежда, что полковник не поддастся нажиму армейских, раздаст оружие народу и уведет своих людей в горы. Тогда можно будет пойти вместе с ним. Однако Арбенс поступил иначе. Желая предотвратить разрушения и гибель соотечественников, он начитал на пленку прощальную речь, послал ее на радио и отправился в мексиканское посольство. Вслед за президентом убежища попросили и другие члены правительства и лидеры политических партий. Латиноамериканские посольства в Гватемала-сити оказались переполненными, и среди эмигрантов, остававшихся в городе, поднялась паника. Не все, как Эрнесто, могли обратиться в посольство своей страны.

Между тем Эрнесто и не думал прятаться в аргентинском посольстве. Торгпред Аргентины, наслышанный о деятельности своего отчаянного соотечественника, отправился его искать, объездил весь город и обнаружил его в дешевом кафетерии. «Что вы здесь делаете? – спросил он. – Хотите, чтоб вас пристрелили? Идемте со мной! В посольстве США давно следят за вашими передвижениями. Конец напрашивается, и сейчас самое время спасать вашу шкуру».

Эрнесто не мог не знать, что еще в резолюцию Каракасской конференции была включена рекомендация установить слежку за лицами, которые «распространяют пропаганду международного коммунистического движения, совершают поездки в интересах этого движения и действуют в качестве его агентов или в его пользу». До сих пор, однако, ему не приходило в голову, что этот пункт резолюции самым непосредственным образом касается его самого. Так, негодуя, возмущаясь и в то же время втайне, должно быть, гордясь репутацией человека, за которым охотятся, Эрнесто Гевара на дипломатической машине отправился в посольство своей страны.

В посольстве Аргентины, где от возможных репрессий скрывались десятки эмигрантов и гватемальцев, сторонников Арбенса, шли ожесточенные споры. Эрнесто читал вслух свою статью «Я видел падение Арбенса», которую Ильда печатала ему под рев самолета, обстреливавшего президентский дворец. Это фактически была первая его попытка оформить свое представление о миропорядке и о процессах, в нем происходящих.

Свою статью Эрнесто начинает с утверждения, что социалистический лагерь, заложенный советской революцией в 1917 году, расширенный китайской революцией и недавно начатой алжирской, будет расширяться и впредь. В мире есть множество стран, управляемых эксплуататорскими системами, которые прямо или косвенно зависят от империализма. Следовательно, революция – это всемирный феномен, и Латинской Америке суждено сыграть в этом процессе важную роль. К этим упрощенным выводам Эрнесто пришел своим собственным путем, притом добровольно, а не на официальных политсеминарах. Статья заканчивалась словами: «Борьба еще только начинается».

Все обитатели посольства поздравляли автора и отмечали его несомненный публицистический дар. В ходе страстных дискуссий определилось революционное ядро из 13 наиболее непримиримых сторонников вооруженного решения, считавших, что Арбенс проявил слабость духа. К их числу принадлежал и Эрнесто Гевара, стоявший на том, что народ должен быть вооружен.

На другой же день после переворота Ильда была уволена с государственной службы (как иностранка, сотрудничавшая с режимом Арбенса) и оказалась в женской тюрьме Санта-Тереса. В День независимости Перу Ильду освободили: видимо, это был дружественный жест гватемальского правительства по отношению к братской стране. Выйдя на свободу, Ильда попыталась проникнуть в аргентинское посольство, но солдаты ее не пустили. Эрнесто, свободно ходивший по городу, нашел ее в ресторанчике, где она обычно обедала. Видимо, в их отношениях кое-что изменилось – во всяком случае, с его стороны. Эрнесто объяснил своей подруге, что беженцев из посольства начинают самолетами вывозить в Аргентину, что родители прислали ему немного денег и он собирается переехать в Мексику.

Вскоре Эрнесто отправился в Мехико, куда впоследствии, минуя множество бюрократических препятствий, прибыла и Ильда.

Мексика: попытка семейного счастья

Мексика в те годы предоставляла приют доминиканцам, бежавшим от диктатора Трухильо, противникам никарагуанского диктатора Сомосы, перуанским апристам, испанским республиканцам, гражданам США, попавшим в список сенатора Маккарти, беженцам из Гватемалы. Эрнесто нашел там и своих кубинских товарищей, борцов против диктатора Батисты, вместе с которыми он странствовал по гватемальской провинции. Вся эта разноплеменная публика, в большинстве своем лишенная средств и связей, перебивалась случайными заработками, ютилась в меблированных пансионах, собиралась в одних и тех же дешевых барах и вела бесконечные споры о путях и формах немедленного переустройства мира. Мехико наводнен был тайными агентами диктатур, старавшимися проникнуть в замыслы свободолюбцев. Мексиканская полиция следила за тем, чтобы деятельность изгнанников не приводила к международным осложнениям. Секретные службы США преследовали свои геополитические цели. В эмигрантских кругах с волнением обсуждали, что один оказался двурушником, другой – подсадной уткой ФБР.

Гватемальское дело было бесповоротно проиграно, борьба против Перона и перонизма Гевару никогда не вдохновляла, что же касается освободительных планов других латиноамериканских землячеств, то эти замыслы представлялись ему ограниченными и провинциальными. В большинстве своем их борьба с диктатурами подразумевала: «Вот покончим с Трухильо (Сомосой, Батистой) – и тогда…» – подразумевалось, что тогда наступит царство свободы и справедливости. На тему мировой революции, мирового восстановления справедливости никто не желал разговаривать. Кроме того, борцы-изгнанники из какой-либо латиноамериканской страны очень неохотно посвящали в свои дела чужаков, иностранцев – из соображений конспирации и стремления не допустить, чтобы их упрекали в формировании наемнического корпуса. Эта замкнутость интересов очень сердила Эрнесто, который ни в одном кружке не был своим.

В поезде Эрнесто познакомился с беженцем из Гватемалы по прозвищу Эль Патохо, что на гватемальском наречии означает «мальчишечка, мальчуган». Эрнесто в своих дневниках рассказывает, что это был забитый, недалекий паренек, который не мог даже внятно объяснить, что же, собственно, произошло в его стране. Да и коммунистом, то есть членом ГПТ, он стал уже после отъезда Эрнесто на Кубу.

Эрнесто и Патохо подружились в дороге и договорились делить все невзгоды пополам. В Мехико они на последние деньги приобрели подержанную фотокамеру и, найдя сговорчивого местного жителя, владельца небольшой фотолаборатории, согласившегося за скромную плату проявлять пленку и печатать снимки, принялись за обслуживание иностранных туристов США, Канады и Европы. Как рассказывает Эрнесто, они с Патохо, стараясь не попадаться на глаза полиции, ограждавшей иностранцев от назойливого сервиса, фотографировали туристов в парках, на площадях, на фоне памятников и живописных трущоб – и продавали им фотокарточки.

Снимки уличной детворы и столичных лачуг Мехико пользовались спросом: нищета третьего мира – это тоже товар, который потребляют туристы. Эрнесто понимал, что выступает в невыгодной роли торговца нищетой.

Медицинским образованием аргентинца никто в Мехико не интересовался, в госпиталях нужны были рекомендации, а для частной практики не было ни опыта, ни клиентуры, ни связей. Гевара пробует пробиться в кино, но мексиканская кинопромышленность не приняла его всерьез. Его интерес к кинобизнесу пропал. Возможно, в кинематографе его ждал бы большой успех: чутьем и вкусом к переоформлению жизни Эрнесто обладал в достатке. Но тогда мир потерял бы одну из самых волнующих легенд, воплощенную Че Геварой в собственной жизни. К тому же по воздействию на реальность кино намного медлительнее и беднее возможностями, чем революционное действие, а Эрнесто ждать не мог.

Ильда застала его в Мексике уже в добрые времена. После долгих мытарств ему удалось наконец получить место ассистента в аллергологическом отделении городской больницы. Встреча оказалась более чем прохладной. Эрнесто предложил ей остаться друзьями.

В те дни, оставаясь по-прежнему беспартийным, Эрнесто считал себя коммунистом – может быть, даже более коммунистом, чем самые активные партийные функционеры. Видимо, членство в партии чем-то его отпугивало, противоречило его неукротимой натуре, и хотя он писал матери, что рано или поздно станет членом компартии, определенности в этом вопросе у него не было.

Прибывший в Мехико Рикардо Рохо познакомил Гевару с влиятельным соотечественником, директором Фонда экономической культуры, и Эрнесто получил наконец возможность избавиться от проклятия уличной фотографии и, передав дело напарнику Патохо, посвятить свободное время более достойному, чем «торговля нищетой», занятию: фонд доверил ему распространение экономической литературы, в списках которой значились Маркс и Ленин, Троцкий и Мао Цзэдун. Это не только упрочило материальное положение ассистента-аллерголога, но и обеспечило ему доступ к серьезным книгам. По ночам Эрнесто читал, а утром складывал книги в кожаный портфель и обходил конторы и частные дома, где, по его предположениям, этой литературой могли заинтересоваться.

Книготорговля давала устойчивый и существенный приработок. Отношения Эрнесто и Ильды стабилизировались: по рассказам Ильды, не последнюю роль в этом новом сближении сыграл советский фильм-балет «Ромео и Джульетта», который они с восторгом смотрели, а после задушевно беседовали об универсальности гения Шекспира… Ильда забеременела, и вопрос о свадьбе приобрел новую остроту. Свадьба состоялась.

Астма в Мехико о себе почти не напоминала, и у Ильды составилось впечатление, что страдания Эрнесто остались далеко позади. Однако во время медового месяца в Паленке, во влажной тропической зоне, жестокий приступ свалил его с ног. 15 февраля 1956 года Ильда родила дочку, которую Эрнесто назвал Ильда Беатрис.

Ильда устроилась на работу неподалеку от дома, ее отпускали на часы кормления. Все остальное время с девочкой сидела приходящая няня. Шла обычная неспешная жизнь. Любящая жена, уютная квартирка, любимая дочка, скромный, но честный достаток – «что еще нужно человеку, чтобы встретить старость?»

Но не для такой жизни родился Эрнесто Че Гевара. Это медлительное, размеренное существование в атмосфере любви и покоя казалось ему несчастным и гибельным. Он был уверен, что настоящая, полная приключений жизнь у него еще впереди. И не ошибался.

Знакомство с Кастро

Первое знакомство Гевары с кубинским зарубежьем произошло в конце 1953 года, когда, отослав письмо Альберто Гранадосу, заложив медицинские книги и освободившись таким образом от всех обязательств, он сидел в коста-риканской кофейне и слушал, как за соседним столиком кубинцы-изгнанники рассказывают впечатляющую историю о неудачном штурме казармы в кубинском городе Сантьяго.

Что знал Эрнесто о Кубе в те времена? «Куба, пенный цветок, искрометный сахар, жасминовый сад» – таким видел этот остров Пабло Неруда. Республика, в которой ничего не происходит, веселый музыкальный бордель для североамериканских туристов, страна пляжей и баров, где правит диктатор-мулат, исповедующий языческий культ и решающий государственные вопросы по рекомендации личного колдуна. Оппозицию режима возглавляла Партия ортодоксов. Лидер этой партии Чибас прославился тем, что застрелился на трибуне после слов: «Товарищи ортодоксы, вперед!..» Пленку с его предсмертной речью несли бойцы штурмового отряда, чтобы передать ее по радио и воспламенить народ. В глазах Гевары все это выглядело не слишком серьезно.

Ближе с кубинскими изгнанниками Эрнесто познакомился, когда вместе с ними ездил по гватемальским деревням, занимаясь торговлей вразнос. Он оценил веселую дружескую спайку кубинцев, их терпимость в расовом вопросе: между «самбо прието» (негром с восьмой частью крови белого человека) и просто белым кубинцем могли быть самые сердечные, дружеские отношения. Смешанная группа кубинцев являла собой в его глазах прообраз будущего общечеловеческого братства.

В Мексике кубинцы вышли на Эрнесто случайно: кто-то из них страдал от аллергии, и прежний знакомый Гевары, кубинец Ньико, привел его в больницу, где как раз дежурил ассистент Эрнесто Гевара. Это произошло в июне 1955 года. Встреча была бурной и радостной. Ньико сообщил своему аргентинскому другу, что Фидель и его брат Рауль освобождены по амнистии и в самом скором времени прибудут в Мехико. Тогда Эрнесто и попросил Ньико познакомить его с Фиделем.

Есть свидетельства, что Эрнесто встречался с кубинцами задолго до освобождения Фиделя Кастро. Вот что рассказывает Рауль Роа, ставший впоследствии министром иностранных дел Кубы: «Я познакомился с Че однажды ночью, в доме его соотечественника Рикардо Рохо. Он только что прибыл из Гватемалы и еще остро переживал поражение. Че казался и был молодым… Ясный ум, аскетическая бледность, астматическое дыхание, выпуклый лоб, густая шевелюра, решительные суждения, энергичный подбородок, спокойные движения, чуткий проницательный взгляд, острая мысль, говорит спокойно, смеется звонко… Уже тогда Че возвышался над узким горизонтом креольских национализмов и рассуждал с позиций континентального революционера…»

В качестве проповедника континентальной идеи Эрнесто был для кубинцев интересен. Кроме того, он объявлял себя коммунистом, не будучи связан ни с одной компартией континента. Стало быть, не был опутан никакими партийными обязательствами. Известно было, что он посещает Культурный центр Посольства СССР в Мехико, берет там книги на испанском языке («Как закалялась сталь», «Повесть о настоящем человеке»). Репутация опасного мятежника и подстрекателя, занесенного в черные списки ЦРУ, также работала на этот облик. Стремясь заинтересовать кубинцев, Эрнесто умело пользовался своим знакомством с марксистскими тезисами, трактуя их гораздо острее и проще, чем это делали пропагандисты Народно-социалистической партии Кубы.

Впервые в своей жизни Эрнесто соприкоснулся с латиноамериканской историей, воплощенной в живом человеке. Сын плантатора, владевшего тринадцатью тысячами гектаров сахарного тростника в кубинской провинции Ориенте, вождь молодежного крыла Партии ортодоксов, Фидель Кастро получил блестящее гуманитарное образование, великолепно владел речью, свободно переходя с изысканного светского языка на простонародный кубинский диалект… После Монкады он стал фигурой национального масштаба, любимцем своего островного народа. Кастро уже тогда предчувствовал, что ему самому будет тесно в рамках одной только борьбы с диктатурой Батисты, и искал новые политические ориентиры.

Беседа двух молодых людей продолжалась десять часов: с восьми вечера до шести утра. «Помню, наш первый спор был о международной политике», – пишет Эрнесто. Это был звездный час Эрнесто Гевары. Встреча с Кастро выводила его на арену истории, на уровень личных решений, от которых зависит ускорение исторического процесса. «Че имел более зрелые по сравнению со мной революционные идеи. В идеологическом, теоретическом плане он был более развитым. По сравнению со мной он был более передовым революционером», – писал впоследствии Фидель.

Для Фиделя Кастро, дочитавшего «Капитал» до 370-й страницы (это его собственное признание), теоретические познания Эрнесто были огромны.

Встретились два романтика от революции, и каждый нашел в другом то, чего недоставало ему самому. «Меня, любителя приключений, – писал позднее Эрнесто Гевара, – связали с ним узы романтической симпатии и мысль о том, что стоит умереть на чужом берегу за столь чистый идеал».

Фидель, как и другие вожди националистов, избегал включения в свою бригаду иностранцев, пусть даже единомышленников, он, например, без колебаний отказал Патохо, также загоревшемуся желанием умереть на чужом берегу, и прямо заявил, что не желает интернационализации борьбы. Для Эрнесто было сделано исключение, и он был принят в команду как теоретик континентальной коммунистической революции.

Во второй половине 1955 года кубинские друзья Эрнесто Гевары развернули подготовку к высадке. Фидель Кастро исходил из убеждения, что, если бы 26 июля 1953 года у него было еще 200 бойцов или хотя бы 20 ручных гранат, операция могла бы завершиться победой. «Все наши расходы по подготовке штурма Монкады составили 20 тысяч песо. На миллион мы могли бы вооружить 8 тысяч человек и атаковать не один гарнизон, а 50 гарнизонов».

И чтобы раздобыть этот миллион, Фидель отправился в Соединенные Штаты. В Майами, в Бриджпорте, в Нью-Йорке он встречался с состоятельными кубинскими эмигрантами и, как он сам позднее рассказывал, «просил милостыню для родины, собирал сентаво к сентаво ту сумму, которая необходима для завоевания ее свободы». В речах, с которыми он выступал перед кубинскими землячествами, мы не найдем коммунистических лозунгов: аудитория их не приняла бы, да и сам Фидель в то время был от них еще далек.

Состоятельные кубинцы больше верили в падение Батисты, чем в социальную программу вождя повстанцев. Однако их расшевелили новизна системы и смелость намерений.

Миллион песо Фиделю собрать не удалось: он привез наличными лишь 50 тысяч долларов. Однако созданные в Штатах комитеты поддержки обещали ему финансовую помощь и в дальнейшем. Эрнесто придерживался несколько иного мнения: ему представлялось, что Фидель слишком уж подыгрывает потенциальным жертвователям в ущерб радикализму.

Наступила пора военной подготовки. Для этой цели Фидель Кастро отыскал опытного инструктора герильи: это был 63-летний полковник Альберто Байо, кубинец с испанским прошлым, участник гражданской войны в Испании. Байо вырос в Мадриде, окончил Пехотную академию, опыт противопартизанской войны он приобрел в Иностранном легионе на территории испанской Сахары. В Мексике квалификация этого служаки нашла применение: он преподавал в Кадетской школе ВВС в Гвадалахаре, но ради освобождения своей родины отказался от службы и посвятил себя обучению бойцов бригады Фиделя Кастро. Эрнесто, никогда не служивший в армии и испытывавший к военному делу затаенный, тщательно прикрытый напускным пренебрежением интерес, с мальчишеским усердием включился в тренировки. Первым делом он установил для себя строгую диету, чтобы сбросить лишний вес: семейная жизнь сделала его человеком довольно упитанным, а Фидель предупредил, что суда для экспедиции будут небольшие и придется выбраковывать толстяков.

Ежедневно в два часа пополудни прямо из госпиталя Эрнесто отправлялся в гимнастический зал, где учился приемам дзюдо, карате и вольной борьбы (совершенно не пригодившимся ему в дальнейшем), и возвращался домой поздно вечером, жесткий, раздраженный, чуждый семейному уюту. С апреля 1956 года Эрнесто стал ездить за город на стрельбы. Он отказался от загранкомандировки в Африку по линии Всемирной организации здравоохранения: он не мог отвлекаться на побочные цели. Все было подчинено теперь одному: подготовке к высадке на чужом берегу.

Для тренировок и стрельб в предместьях Мехико была арендована ферма под названием «Санта-Роса». На этой ферме, к изумлению окрестных жителей, собралось около сотни участников экспедиции, полковник Байо учил их стрелять из пулемета, изготавливать противотанковые мины и противобаррикадные бомбы, сбивать самолеты, камуфлироваться и маскироваться, пересекать незамеченными сельву и строить скрытые коммуникации. Вся эта наука изложена на страницах книги Эрнесто Гевары «Партизанская война».

Что касается Фиделя, то он почти не бывал на занятиях по военному делу, поскольку на это у него не оставалось времени. «Сам же я, – пишет не без гордости Эрнесто, – занимался в то время и подбором кадров».

Это говорит о многом: кадровый вопрос Кастро мог поручить только самому доверенному человеку. Впрочем, Эрнесто сумел добиться расположения всех кубинцев. Товарищи по оружию привязались к «безумному аргентинцу» и называли его фамильярно-ласково Че: так в Венесуэле и Колумбии зовут всех пришельцев с Ла-Платы. Словечко «Че» довольно многозначно: на юге Латинской Америки оно означает «эй, ты!», на севере – «ерунда, плевать!»

С обезличивающей кличкой Че справился бы далеко не каждый: нужно было обладать самобытностью Эрнесто Гевары, чтобы обратить ее в имя собственное.

Эрнесто уволился из госпиталя и остался без средств к существованию: зарплаты Ильды едва хватало на домашние расходы и на оплату жилья… Вскоре отлучки Эрнесто стали продолжаться по несколько дней. Во время одной из таких отлучек Ильду вызвали в Федеральное полицейское управление. Спрашивали, где ее муж. Она все поняла, когда ввели кубинца, ездившего на стрельбы вместе с Эрнесто. То, что он кубинец, стало ясно, едва он заговорил: бесполезно было отпираться.

На другое утро мексиканские газеты объявили, что раскрыт обширный международный заговор, во главе которого стоит доктор Фидель Кастро Рус, и что на загородном ранчо арестованы два десятка коммандос, среди которых был назван и аргентинский врач Эрнесто Гевара Серна.

«Две мексиканские полицейские организации, находившиеся на содержании Батисты, – рассказывает об этом происшествии Эрнесто, – охотились за Фиделем Кастро. Одна из них добилась успеха и задержала его. Однако она каким-то чудом не расправилась с Кастро сразу после ареста. Несколько дней спустя были схвачены многие другие участники движения. Полиция захватила также нашу ферму, расположенную в окрестностях Мехико, и все мы попали в тюрьму».

Группа Рауля была в тот день в отлучке, за холмами, и избежала ареста. Не был арестован и полковник Байо: в открытом письме в газету он предлагал свою явку с повинной в обмен на освобождение учеников, но его предложение осталось без ответа.

У полиции к Эрнесто Геваре был особый интерес. От него требовали, чтобы он рассказал о международных связях герильи, – что было думать про аргентинца, который на мексиканской земле тренируется в лагере кубинских коммандос? Североамериканцы очень боялись коммунистического влияния на кубинскую активность и настаивали на выяснении, не является ли Че Гевара агентом Москвы.

Как аргентинского гражданина с паспортом, Гевару могли освободить в любую минуту, на этом настаивал его адвокат, бывший министр экономики в правительстве Арбенса, однако Эрнесто решительно отверг эту идею: «Ни за что! Я хочу, чтобы меня считали кубинцем».

Наконец по ходатайству общественности (за кубинцев вступились бывший президент Мексики Ласаро Карденас, художники Сикейрос и Ривера) Фидель Кастро и 18 его бойцов были освобождены, за решеткой остались только Че Гевара и кубинец Каликсто Гарсиа: первый – добровольно, второй – потому, что у него были не в порядке иммиграционные бумаги. Чтобы уладить дело, Фидель был вынужден дать взятку мексиканским властям.

«Я сказал Фиделю, – пишет Че Гевара, – что из-за меня ни в коем случае не должна задерживаться революция. Я помню также решительный ответ Фиделя: "Я не оставлю тебя!" Так и вышло: пришлось потратить время и деньги, чтобы вызволить меня из мексиканской тюрьмы».

Предотвращать экспедицию никто не пытался: для мексиканской стороны, притерпевшейся к такой активности, никакой опасности бригада Кастро не представляла, североамериканцы предоставили кубинцам возможность до поры до времени делать все, что заблагорассудится. И вот однажды Че собрал вещи, пробормотал что-то насчет полиции, которая идет по следам, – и ушел из дома: как оказалось, навсегда.

Высадка на Кубе: путешествие дилетантов

Для высадки на Кубе Фидель Кастро купил деревянную прогулочную яхту. Это суденышко, способное принять на борт двадцать человек, за три года до продажи уже тонуло. Пришлось ремонтировать надстройку, менять оба двигателя, перестилать палубу. Фидель собирался приобрести второе судно, но поджимало время, уходили деньги, и он решил обойтись одним.

Отплытие необходимо было скоординировать с выступлением «Движения 26 июля» на острове (так революционеры называли себя в честь даты нападения на казарму Монкада в 1953 году). Для этого в октябре 1956 года в Мехико с Кубы приезжал соратник Фиделя Франк Пайс. Решено было, что в день отплытия в город Сантьяго-де-Куба будет послана условная телеграмма. Ровно через пять суток в Сантьяго начнется восстание, а на месте высадки участников экспедиции будет ждать резервный отряд, которому Фидель должен доставить оружие.

Штурман Роберто, бывший лейтенант ВМФ Кубы, впервые увидел яхту лишь во время посадки и, доверившись судовому формуляру, определил скорость ее в девять узлов, в то время как на деле она не достигала семи. Поэтому путь от мексиканских до кубинских берегов занял не пять суток, а почти неделю. В распоряжении Роберто не имелось даже хорошей карты кубинского побережья, вдоль которого ему предстояло вести яхту на протяжении почти половины пути. Позже выяснилось, что никто из кубинцев – участников экспедиции совершенно не знаком с местом предполагаемой высадки, да и сам Фидель Кастро на том берегу никогда не бывал.

Посадка началась в ночь с 24 на 25 ноября. Яхта осела почти по самый фальшборт, когда на ее палубе собрались все 82 человека. Море обещало быть неспокойным.

В открытом море яхту встретил сильный северный ветер. Перегруженное судно стало швырять по волнам, и все поняли, насколько серьезны были предупреждения портовых служб, не рекомендовавших выходить в открытое море.

«Мы лихорадочно стали искать лекарство от морской болезни, – пишет Че Гевара, – но так и не нашли. Были спеты кубинский гимн и Гимн 26 июля, все это длилось, наверное, не более пяти минут… Люди сидели с мученическими лицами, обхватив руками животы, одни уткнулись головами в ведра, другие распластались в самых неестественных позах…» [1]

У Эрнесто начался приступ. Это было плохое начало. Болезнь настигла его в самый неподходящий момент и выставила на всеобщее обозрение как досадную обузу.

На полу каюты появилась вода. В лихорадочной спешке пассажиры яхты стали выбрасывать за борт все, что попадалось под руку в темноте: консервы, канистры с горючим и с пресной водой. Лишь когда рассвело, обнаружили, что кто-то забыл завернуть кран в туалете, и вода тонкой струйкой лилась на пол всю ночь.

Утром установилась прекрасная погода, и тут-то пришлось горько пожалеть о выкинутых за борт сокровищах. Никто не предполагал, что плавание будет продолжаться восемь суток. В первые дни получали по банке сгущенного молока на двоих. На пятый день, предполагая, что приближаются уже к кубинскому мысу Крус, конечной точке путешествия, было съедено все, за исключением ананасов. Никто не сокрушался по этой причине: подошел расчетный срок, и на исходе пятого дня все вглядывались в горизонт, где вот-вот должен был показаться огонь маяка. Но огня так и не было.

Ночью, устав от ожидания, штурман Роберто влез на крышу каюты, чтобы заглянуть за линию горизонта, и, поскользнувшись, упал в воду. Пришлось остановиться и дать задний ход. Яхта долго ходила кругами в темноте, наконец потерпевший подал голос – и все завершилось благополучно, но с потерей драгоценного времени.

Яхта двигалась вдоль острова, держась на некотором отдалении от берега, курс был верный. Вскоре стали попадаться торговые суда под кубинским флагом, при их приближении все прятались в каюте и в трюме, наверху оставался только штурман Роберто.

Слушая радио, узнали, что Франк Пайс начал восстание в назначенный час: его боевики с красно-черными нарукавными повязками «Движения-26» пошли на штурм полицейского управления Сантьяго, перекрыли баррикадами улицы, ведущие к крепости Монкада. Но помощь от Фиделя не поступила, сотня бойцов осталась без оружия, и восставшим пришлось с боями и потерями уходить в горы. Смысла продолжать плавание к условленному заранее месту – Никеро – уже не было, и Фидель Кастро принял решение высадиться юго-западнее, в районе Белисе.

Наконец кубинский берег приблизился, и тут яхта дрогнула и встала как вкопанная: штурман Роберто посадил ее на мель. Поскольку до берега было далеко, спустили единственную имевшуюся на борту шлюпку, которую никто не догадался заранее проверить, и она тут же затонула, так как оказалась дырявой. Пришлось идти к берегу, подняв над головами оружие, по горло в воде. Берег в этом месте представлял собой морское болото, заполненное жидкой грязью и поросшее мангровыми зарослями, под которыми тоже не было твердой земли. Если бы штурману удалось провести яхту вдоль берега еще одну милю, бригада могла бы высадиться на песчаном пляже вблизи дороги, ведущей в сторону гор.

Лишь один самолет пролетел над брошенной у берега яхтой, когда люди Кастро уже шли по зарослям, все глубже забираясь в болото. Неверное направление, как пишет Че Гевара, «было выбрано по вине неопытного и безответственного товарища, назвавшегося знатоком здешних мест. И вот мы уже на твердой земле, заблудившиеся, спотыкающиеся от усталости и представляющие собой армию призраков, движущихся по воде по воле какого-то механизма. К семи дням постоянного голода и морской болезни добавились три ужасных дня на суше» [2] . Сам Эрнесто еще находился во власти изнурительного приступа, сложные запахи мангрового болота привели к возобновлению кашля и спазм, но времени на передышку не было: нужно было как можно дальше уйти от места высадки.

Люди Кастро, голодные, но целые и невредимые, еще двое суток шли по болоту. Мексиканская армейская обувь, неприспособленная для ходьбы по болотам, раскисла в соленой воде, и ноги у всех были сбиты в кровь. Еле двигаясь по пояс в грязи, бойцы теряли немногое снаряжение, которое взяли, уходя с корабля.

Набрели на запоздалого путника, местного жителя, и взяли его с собой в качестве проводника: Фидель Кастро хотел кратчайшим путем добраться до предгорий Сьерра-Маэстры, там, в диких зарослях, в каком-нибудь овраге можно было укрыться и передохнуть. Но осуществить этот план, не вступая в соприкосновение с противником, не удалось. «Наш проводник был главным предателем и навел на след отряда, – записал Че в своем дневнике. – Отпустив этого предателя, мы совершили ошибку: ненадежных людей из местного населения нельзя оставлять без надзора, когда находишься в опасном районе» [3] .

Вряд ли можно было считать «главным предателем» перепуганного крестьянина, случайного встречного, наверняка не понимавшего, куда и зачем идет среди ночи эта толпа вооруженных, покрытых коростой засохшей грязи людей. Проводник, увлекаемый в темноте все дальше и дальше от родного дома, был скорее пленником, чем единомышленником герильи, которая еще ничем не заслужила его сочувствия. Он наверняка ничего не слышал о борьбе доктора Кастро против деспота Батисты. Регулярная армия в этих местах появилась, лишь когда поползли слухи о том, что на берег высадились и шастают по болотам какие-то иностранцы.

Че Гевара был на этом острове чужим и воспринимал всякого крестьянина прежде всего как жертву эксплуатации, которая с нетерпением должна ожидать, когда ее освободят. «Предательство» проводника его поразило. Если бы он не был настолько погружен в свой внутренний идеальный мир, он бы понял, что держать всех ненадежных под надзором не в состоянии даже миллионная армия.

На рассвете 5 декабря отряд дошел до местечка, название которого звучало как насмешка – Алегрия-дель-Пио (Святая радость). Люди стали устраиваться на привал. Место для привала было на редкость неудачное: низкорослый кустарник, в котором решено было дожидаться наступления темноты, был окружен открытым пространством. Измотанные люди повалились на землю как подкошенные. Не были выставлены даже караульные посты. Все хотели спать. Эрнесто в своих записях отмечает вечные споры о карауле; никто не хотел дежурить последним, с четырех до пяти тридцати утра, когда сон самый сладкий. Бойцы революции обижались и протестовали, как подростки в туристических лагерях. Сон оказался недолог. Брошенная на мели яхта стала для батистовцев надежным ориентиром.

К середине дня над плантацией появились военные самолеты «байбер» и авиетки, принадлежащие частным лицам. На небольшой высоте самолеты кружили над зоной привала, все ближе подбираясь к цели, и, пролетая над кустарниками, покачивали крыльями. Повстанцы считали, что они хорошо затаились, и спокойно принялись за завтрак: у них имелось по одной копченой сосиске на двоих и по две раскисшие галеты на каждого. И тут со всех сторон загремели выстрелы.

Пуля достала и самого Че Гевару: он почувствовал сильный толчок в грудь – и не смог удержаться на ногах. «Лежа на земле, я окликнул Фаустино и сказал ему, что мне пришел конец (в действительности слова были покрепче). "Это пустяки", – отозвался Фаустино, стреляя с колена из автомата на меже» [4] .

Фаустино оказался прав: пуля попала в патронный ящик на груди у Эрнесто и рикошетом задела его по шее. Но удар ошеломил аргентинца, и, упав, он никак не мог заставить себя подняться. Рассказывая о себе, о своем поведении, Че Гевара никогда не унижается до патетических слов. «Единственное, что я сделал в этой стычке, так это стратегическое отступление на полной скорости». «Те немногие выстрелы, которые враг сделал по мне, я встретил не грудью, а совсем наоборот».

Наконец подошел Альмейда и уговорил Че Гевару подняться и двигаться дальше. Вместе с Альмейдой Че Гевара побежал вглубь тростника, где Фидель Кастро тщетно пытался собрать уцелевших людей. Сахарный тростник был довольно высок, и увидеть укрывшихся в нем можно было только с воздуха.

Самолеты, пролетая низко над плантацией, обстреливали бегущих из пулеметов, местами тростник уже полыхал, казалось, что со всех сторон подступают клубы дыма и языки пламени. Добежали до спасительного леса и долго шли между деревьями. Наконец беглецам стало ясно, что их никто не преследует. «У нас оставалась всего одна банка сгущенного молока, почти не было воды. Случилось так, что Бенитес, которому поручили нести банку, сунул ее в карман продырявленной стороной вниз, и когда мы приготовились получить наш паек (тюбик из-под витаминов, наполненный сгущенным молоком, и глоток воды), то с горечью увидели, что все наше молоко вылилось и растеклось по обмундированию Бенитеса» [5] .

Наступил вечер, тучи москитов кружились над головами. Когда стало совсем темно, Эрнесто отыскал Полярную звезду, которая, как позже выяснилось, оказалась совсем не Полярной, и неожиданно для себя беглецы вновь очутились на открытом берегу моря. Очень хотелось пить, а пресной воды было мало. Эрнесто где-то читал, что если питьевую воду на треть разбавить морской, то она будет пригодна для употребления. Так и сделали – и в результате лишились питья, превратив его в мерзкое пойло. Тогда был пущен в ход ингалятор, с помощью которого пытались всасывать ночную росу из углублений в камнях. Наконец, измученные усталостью, голодом и жаждой, забрались в лесную чашу и легли спать, сгрудившись в кучу и не думая о безопасности.

Как стало известно впоследствии, итоги боя были печальны: из восьмидесяти двух участников экспедиции уцелели двенадцать, два десятка попали в плен. Это был настоящий разгром. Но ни один из уцелевших не помышлял о капитуляции. Те пятеро, среди которых были Гевара и Альмейда, добравшись до Сьерры и укрывшись в пещере, дали друг другу клятву сражаться до смерти. А когда наконец все двенадцать собрались вместе («Такова была наша воссоединившаяся революционная армия», – пишет Че Гевара), Фидель Кастро сказал: «Считайте, что мы уже выиграли эту войну».

Скитальческая жизнь отряда, без единой стычки с солдатами, продолжалась почти полтора месяца. Ночные походы по скользким от обильной росы тропинкам чередовались с тяжелым сном в дневную жару… На одном месте больше нескольких часов не задерживались: в зеленых горах Сьерра-Маэстры было множество укромных ущелий.

Че Гевара переживал тяжелые времена. Положение его в отряде оказалось совсем не таким, на какое он рассчитывал. Астма все не отпускала его, адреналин кончился, на марше он шел в самом хвосте, и отряду приходилось к нему подлаживаться.

Очень трудно было подыматься в гору во время приступа и еще мучительнее сознавать, что ты – худший в отряде, помеха, обуза, объект раздражения: «Навязался на нашу голову…» Обо всем этом с откровенностью Эрнесто пишет в своем дневнике.

С помощью крестьян удалось достать для Че Гевары немного адреналина. Но и долгожданное лекарство ненадолго принесло облегчение: слишком велики были влажность и духота, пропитанная запахом цветов. Стало ясно, что на горный пик Туркино, куда Фидель вел свой отряд, Геваре не подняться. Решено было оставить больного, дав ему в сопровождение одного из бойцов, человека робкого и не слишком сильного физически, носившего прозвище Учитель. Че Гевару не бросали на произвол судьбы, ему было оставлено все, что нужно для выживания в безлюдной местности: соль, растительное масло, консервы, компас.

«И начались мои самые горькие десять дней в Сьерре. Хватаясь за стволы деревьев и опираясь на приклад винтовки, я шел вместе с трусливым бойцом, который вздрагивал всякий раз, когда слышалась стрельба, и испытывал нервный шок, стоило мне не удержаться и кашлянуть».

Осознав, что поддаваться недугу – значит обречь себя на окончательный личный крах, Че Гевара нашел в себе душевные силы и поднялся выше болезни. «Теперь воля, которую я так любовно отшлифовал, будет понукать мои хилые ноги и усталые легкие. Я заставлю их работать…» Эти слова из прощального письма родителям, написанного десять лет спустя, свидетельствуют о том, что шлифовка воли не прекращалась до конца дней Че Гевары.

Медленно, нехотя астма стала отступать. Сказалось и то, что чем выше он поднимался, тем легче дышалось. Эрнесто понял, что может преодолеть себя. Он пишет Ильде: «Дорогая старушка! Здесь, в кубинских джунглях, живой и кровожадный, я сочиняю пламенные строки, вдохновленные Хосе Марти. Как истый солдат (я в грязи и в лохмотьях) пишу тебе это письмо на оловянной тарелке с оружием под боком и (нечто новое) с сигаретой в зубах».

Ильда в это время была в Аргентине. После первого (и, как выяснилось, ложного) сообщения о гибели мужа она переехала с дочкой в Лиму, и там ее настигло новое известие о разгроме отряда Фиделя Кастро… А затем родители Эрнесто прислали ей билет на самолет до Буэнос-Айреса. В аэропорту ее встречали дон Эрнесто, донья Селия, младший брат Че Гевары и его сестра.

Родители получили записку от Эрнесто: «Я истратил две жизни, осталось пять. Верую, что Бог – аргентинец». У кошки в Латинской Америке не девять жизней, как в Европе, а семь. Это означало, что он дважды был ранен, но уцелел.

Команданте Че – герой революции

В середине марта 1957 года в истории герильи произошло знаменательное событие: в отряд пришло первое крупное пополнение. Подкрепление составляло пятьдесят человек. Доставлено было и оружие: «Перед жадными глазами бойцов, как на выставке, расположились орудия смерти. Три станковых пулемета, три ручных пулемета "маузер", девять карабинов М-1, десять автоматических винтовок "джонсон" и шесть тысяч патронов… Мне достался новенький ручной пулемет системы Браунинга. Свою старую винтовку "томпсон", которая никогда не выстреливала в нужный момент, я выбросил…» [6]

Помимо нравственного облегчения («Мы не одиноки!»), у герильи появилась возможность подумать о серьезных наступательных операциях. Но прежде нужно было натаскать новобранцев.

«Новички, – добродушно пишет Че Гевара, – пока еще болеют детской болезнью – не привыкли есть один раз в день… В вещмешках у них много ненужных вещей. Когда же мешок натирает новичку плечи, то он предпочитает выбросить из него банку сгущенного молока, чем расстаться с полотенцем» [7] .

Отряд пополнения, под командованием капитана Хорхе Сотуса, был разбит на пять отделений, каждым командовал лейтенант. Это вовсе не означает, что в составе пополнения было пять кадровых офицеров: офицерские звания были присвоены равнинной организацией «Движения-26». Чтобы подчеркнуть отличие Повстанческой армии от вооруженных сил диктатора, решено было не присваивать младшим командирам скомпрометированные в глазах народа воинские звания сержанта и капрала (из сержантов вышел сам Батиста) и производить командиров наименьших самостоятельных подразделений в лейтенанты, отрядов – в капитаны, крупных соединений – в майоры (команданте), причем звание команданте принято было как высшее воинское звание Повстанческой армии. Командование Сьерра-Маэстры считало, что офицерские звания новичков еще подлежат утверждению здесь, в горах.

«Командир Хорхе Сотус, – пишет Че, – двигался в походе медленнее всех и постоянно плелся в хвосте, подавая дурной пример своим людям…» Эта запись свидетельствует прежде всего о том, что слабый и больной Эрнесто Гевара отступил в безвозвратное прошлое. Че сумел преодолеть не только себя, но и предубеждение герильи, репутация его восстановилась, и именно ему, специалисту по кадровой работе, было поручено принять новобранцев под свое командование. Однако Хорхе Сотус категорически отказался уступить свое место, аргументируя свой отказ простейшим и оттого очень убедительным способом: не вы меня назначали – не вам и смещать. Он соглашался передать свой отряд только лично Фиделю Кастро, которого в те дни в лагере не было. Сотус давал понять, что не к лицу кубинцам ходить под началом какого-то там пришельца. «В то время я, как иностранец, был еще обременен комплексом неполноценности и не захотел идти на крайние меры, хотя и видел большое недовольство в отряде…» [8]

Ночью 24 марта в лагерь вместе с группой ветеранов Сьерра-Маэстры вернулся Фидель. За время отсутствия Фидель и его товарищи договорились отпустить бороды – и явились в отряд грозными «барбудос» (бородачами).

Отряд Сотуса был разделен на три взвода, лишь один остался под его командованием, а два других перешли к Раулю и Альмейде. Неуступчивый посланец равнины из капитанов был фактически разжалован в лейтенанты – и принял это безропотно: настолько внушителен был приход группы бородачей. Че Гевара получил суровый выговор от вождя: за проявление нерешительности в конфликтной ситуации.

С этого дня все повстанцы, по примеру Фиделя, стали в меру своих возможностей обзаводиться бородами. К великому огорчению Че Гевары, у него никак не росла настоящая борода (впрочем, и у Рауля тоже), да и на груди растительности было маловато: таких, безволосых, на Кубе называют «лампиньо».

Чтобы подвергнуть новых бойцов испытанию, Че предлагал немедленно совершить нападение на какой-либо крупный военный объект, однако Фидель предпочел менее воинственный и менее рискованный способ: он повел свою армию в тренировочный поход по горным кручам. Скрепя сердце Че был вынужден признать, что такой метод проверки на выносливость тоже эффективен, и позднее, повторяя прошлое (таков был ретроспективный склад его души), применил этот метод в Боливии.

В конце мая 1957 года произошло самое крупное и самое кровопролитное сражение за два года революционной войны: бой под Уверо. В этом бою с обеих сторон участвовали 133 человека, общие потери (убитыми и ранеными) составили 48 человек.