Альманах «Литературная Республика» №3/2013

– Хорошо, пошли в лес, – твердо решила Тоня и выпрямилась, – твоя мама останется ухаживать за моей мамой?

– О чем ты спрашиваешь Тоня, они ведь подруги с детства, конечно, будет ухаживать, пока мы вернемся.

На том и решили. Ночью девчата собрали в дорогу две корзины-лукошки с продуктами для деда.

Под утро, подружки с благословения взрослых, крадучись от фашистов, ушли за медом. Девушки шли тихо и осторожно. Оглядываясь вокруг и прислушиваясь к предрассветной тишине, они добрались до пасеки, которая была расположена на поляне усыпанная яркими цветами. Солнце, поднимаясь из-за горизонта, освещало эти цветы своими лучами, и росинки на травах и цветах, которых не коснулся, немецкий сапог, переливались под этими лучами разноцветными красками, как бриллианты. Веселое чириканье птиц наполняло эту гармонию.

– Хорошо, то как! – громко сказала Галя.

– Стой, стрелять буду! Это кто, там? – услышали они старческий окрик деда, который выглядывал с двустволкой из-за своего укрытия. Узнав девчат из деревни, дед вышел навстречу. Лицо его сияло.

– Ай, да молодцы, девчата! – приговаривал дед. Своим неожиданным появлением, они обрадовали его. Быстро приготовили завтрак, запеченный картофель в золе костра, заварили кипяток с запахом дыма, припасенной заваркой. Девушки принесли с собой несколько караваев хлеба, спрятанные в лукошке. Аппетит приходит во время еды, особенно, на свежем воздухе.

– Хлеб кто выпекал?

– Бабушка моя! – ответила Галина. – Ешьте, дедушка, на здоровье!

– Вкусно-то как? – он, радостно улыбаясь, как малый ребенок, причмокивал губами и притоптывал дед ногами, где лежала его двустволка.

Девушки, вынимая запеченные картошки из золы. Очищая картошку от кожуры, они, обжигаясь, дули на ладошки и вновь продолжали очищать ее.

– Девчата, чего вам мучиться, сдирая кожуру? В ней вся сила! Ешьте с кожурой! Так учила меня моя бабушка, поэтому я и вырос таким красивым и умным! – сказал, улыбаясь, дед, который был невысокого роста…

Девчата, переглянувшись, засмеялись. От этого дед засиял своим беззубым ртом.

Всем было хорошо, словно и не было войны, и не было тяжелобольной мамы.

– Картошка, рассыпчатая и вкусная, – говорила Антонина, – такая вкусная она бывает только в такой золе. Да, и чай с запахом дымка, тоже вкусно.

– Эх, ка бы не было войны, – вдруг сказал дед, – мы бы с мужиками рыбачили тут.

– А, что дедушка, в реке много рыб?

– А то! Чем бы я тут целый месяц в одиночестве питался?

– Ты, дедушка, молодец! И пасеку сберег! И меда накачал и себя сохранил, молодец, дед!

Дед Мазай приосанился. Похвала ему нравилась. От сердечной доброты, он достал свой неприкосновенный запас вяленной и закопченной рыбы и стал угощать девчат.

– Ох, как вкусно! – восхищались девчата, аппетитно уплетая и картошку, и рыбу.

– Девчата, а вот за это вам особая благодарность! Это подарок Небес, – сказал дед, принимая в дар, припрятанный, для него махорку табака, и несколько старых газет для закрутки, – спасибо! И это очень большой дефицит – спички! Они мне тут пригодятся! Надо их припрятать. Во время еды девушки, перебивая друг друга, рассказывали, обо всех новостях, происшедших за это время, в оккупированной фашистами деревне. Слушал он их внимательно, молча, тяжело вздыхал и очень сокрушался о том, что он старый. После еды, девушки помогли деду на пасеке. За работой день прошел быстро, до поздней ночи они были заняты, они помогали деду. Девчата решили заночевать в лесу, тут же на пасеке, а ранним утром на рассвете обратно в деревню, ибо днем смертельно опасно! Девчата улеглись прямо на теплой земле, устланной сеном, укрывшись старыми дедушкиными одеялами.

Здесь, далеко от деревни, словно не было войны. Все было так сказочно: мерцали звезды на небе, шелестела трава, где-то крикнет какой-то зверек и все опять затихнет. Тишину нарушал только едва слышный шепот девчат-подруг.

– Он такой сильный, умный и красивый, – доверительно рассказывала Антонина своей подружке с детства, о своей первой любви.

– Где вы познакомились? – спросила ее Галя.

– Помнишь, когда правление села отправило меня на учебу в город, учиться на бухгалтера, вот там мы познакомилась с ним. Зовут его Иваном. Он тоже в городе учился, на механизатора. Познакомились мы на танцах. Встречались по вечерам. А перед каникулами он сделал мне предложение. Мы подали заявление в ЗАГС.

– Тоня, какая ты счастливая!

– Я сама не верю, что так бывает, – говорила она, и глаза ее сияли.

– Когда свадьбу планировали отпраздновать?

– Планировали в ближайшее воскресение на каникулах. А тут война!

– Тоня, ты его любишь? – тихо спросила Галя.

– Не знаю? Любовь это или нет? Но я думаю о нем каждую минуту. Засыпаю и просыпаюсь в мыслях о нем. Чувствую его жаркие объятия и его горячие губы. Закрою глаза и чувствую его запах. Слышу его голос, будто он рядом… – договорить она не успела. Их шепот прервал дед Мазай.

– Кхы-кхы, – с охапкой соломы в руках, дед стоял рядом. Бросив солому на землю, он снял свою телогрейку и постелил ее сверху. Кряхтя и пыхтя, он улегся рядом с девчатами.

– Дед, ты молодец! Пристраивайся! – засмеялись девчата.

Рядом с ними лег спать, пожалуй, самый старый из односельчан. Прозвище «Мазай» как героя книги, он получил за свою любовь к животным, за свою доброту к ним, Дедушка был рад людям, одичал он в одиночестве.

Рядом догорал небольшой костер, искры от костра, светя яркими вспышками, поднимались ввысь, в воздухе они легко гасли. Ночь была теплой. На небе ярко сверкали звезды.

– Когда мне было столько лет, сколько сейчас вам, – начал он свой рассказ, – я влюбился в самую красивую девушку на свете.

Соскучившись от одиночества, дед Мазай, разговорился. Ему, прожившему много десятилетий на свете и пережив крутые изменения в России, было что рассказать. Память у него была отменная, и рассказчиком он был интересным. Его рассказы о своей далекой юности с прибаутками и пословицами во время вставленные в описание тех событий были интересными. Он рассказывал о многом: о первой мировой войне, о революции, о гражданской войне, участником которых был и он. Все было замечательно, как будто и не было сейчас войны, не было оккупантов немцев вокруг, не было болезни матери…

Девчата слушали его, всматриваясь в темное небо, где мерцало бесконечное множество ярких звезд. Внезапно в небе звезды вдруг стали заволакивать, непонятные, быстро плывущие по небу тучи… Старик приподнялся, принюхался и буркнул: «Никак горит что-то».

Антонина Николаевна вновь открыла глаза: «Удивительно, столько лет прошло, а память сохранила это так четко, будто было это только вчера». В памяти глубокий отпечаток оставила атмосфера, которая царила в ту ночь… Запах, звуки, ощущения.

– Дедушка, мы побежали, – взволнованно засобирались девушки.

– Вот возьмите с собой это лукошко. Я там положил все необходимое для твоей матери, Тонечка, пусть она выздоравливает скорее.

– Хорошо, хорошо, дедушка! Спасибо, мы побежали!

– Возвращайтесь скорее и расскажите мне, что же там сгорело, в деревне?

Обратно в деревню, девушки бежали быстро, не обращая внимания, на опасность, что подстерегала их. Чем ближе они приближались к деревне, напряженно прислушиваясь, тем больше им слышались, будто бы крики людей, лай собак, автоматные очереди и свист пуль. Воздух был наполнен гарью и дымом. Со стороны, где находилась деревня, они увидели зарево пожарищ… Все пылало ярким пламенем. Когда запыхавшиеся, подружки прибежали в деревню, их охватил ужас! Всюду виднелись пепелище и догорающие хаты, крыши которых когда-то были соломенные. От всей деревни остались только обгоревшие разрушенные стенки и печки, торчали почерневшие обуглившиеся, бревна, кое-где почерневшие балки, от которых валил дым. В воздухе стоял запах гари, и зловеще поднимался блеклый серый дымок.

Так и бродили девчата меж развалин пожарищ, пепла и руин. В надежде найти хоть одного живого человека, они переходили от одной хаты к другой. Подойдя к месту, где когда-то находилось правление сельсовета, девчата заплакали, и, обливаясь слезами, заголосили, не сдерживая великое горе, навалившееся на них....

То, что предстало перед их глазами, было страшно, жутко… обгорелые почерневшие трупы односельчан: детей, стариков и женщин. От их тел поднимался в воздух едкий дымок… Обгорелые, скрюченные: руки, ноги… несло гарью, приторным запахом, жареного мяса, оставшиеся в живых собаки жутко выли…

Видимо, каратели согнали всех жителей деревни в здание правления колхоза, заперли в нем людей, в том числе грудных детей, обложили соломой и дровами, тщательно, не жалея, облили бензином и подожгли. Солома, облитая бензином, горит ярко и быстро, особенно в теплый ветреный вечер, а вместе с соломой еще ярче разгораются и дрова. Под напором десятков человеческих тел, видимо, не выдержала и рухнула входная дверь. Она, обугленная валялась рядом. В пылающих одеждах, охваченные ужасом, задыхаясь от едкого угарного дыма, люди бросались бежать, но тех, кто вырывался из пламени, расстреливали из пулемётов. В оцеплении в тот трагический день стояли немецкие солдаты. Тех, кто пытался убежать, убивали на месте. Трупы обгорелых и пробитых пулями в неестественных позах односельчан, валялись вокруг останков и руин здания правления. Покойники лежали вокруг, словно их смерть настигла на бегу. Сколько же бездушных карателей было за пулеметами, установленными у дверей правления, чтобы уничтожить жителей всей деревни? В огне сгорело все, что когда – то радовало людей, жителей деревни. Все было уничтожено полностью… Девушки смотрели на все с застывшим ужасом в глазах. Слез больше не было! Галина – подружка, пошатнулась. Ее стошнило. Антонина подхватила ее своими слабыми руками.

– Мама, мамочка! – голосили девчата.

– Как же так? – услышали девчата сквозь причитания старческий голос, вздрогнув от неожиданности, они оглянулись и увидели деда.

– Господи, дедушка, как же ты сюда добрался?

– Сам не знаю, – сказал он, опираясь на свою самодельную палку.

До этого пепелища дед добрался с большим трудом. Отдышавшись и оглядевшись вокруг, он вдруг схватился рукой за грудь. В одно мгновенье он почувствовал острую боль. Дышать было больно. Хватая ртом воздух, он громко застонав, опустился на землю. Он скончался тут же: сердце не выдержало. А кто же может равнодушно выдержать эту жестокую фашистскую расправу над мирным населением?

Антонина ошеломленно смотрела на происходящее. Мгновенно перестала причитать, слезы застыли на глазах. Все, что было перед ними невозможно пережить, но они пережили! Не было слов, не было слез, не было усталости. Только, поседевшие в один миг волосы, говорили о большом горе. Собрав, свои силы в кулак, девушки, нашли большой ров. Туда, как смогли, они перетащи тело дедушки. А, затем, и останки своих односельчан. Похороны закончили только к вечеру следующего дня.. Постояв немного у общей могилы, девчата отправились в лес…

Все – самое дорогое и близкое было покрыто пеплом, гарью, горькими слезами. Так, в один миг девчата остались без родных и близких… Сгорела в этот день Антонинина надежда и любовь, сгорел адрес Ивана, и его единственное первое письмо из фронта. Фотографии сохранились только потому, что носила она их с собой, у своего сердца… Недолгую, словно только начавшийся распускаться бутон, их любви, перемешанную девичьей стыдливостью, и юношеской напористой страсти и верностью, – бесцеремонно нагло раздавил, растоптал фашистский сапог. Природа не терпит пустоты. Только лесная дубрава и желтоглазая ночь навечно сохранят тайну девичьей любви, тайну зарождения в Антонине новой человеческой жизни, созданную человеческой и Божественной любовью. Уставшие и опустошенные, девчата вернулись на пасеку. Что дальше? Принять какое-то решение было сложно оставшимся одиноким девушкам. Но, желание отомстить за родных было сильно. Они решили найти партизан и с ними вместе сражаться за Родину. Отомстить врагу за все!

– Как же нам собрать весь мед, чтобы взять с собой к партизанам? На чем все это увезти? На себе мы все это не сможем нести.

– Вначале надо найти партизан, тогда что-нибудь и придумаем. Принятое решение дало им силы. Прислушиваясь к ночной жизни леса, девушки присели на солому. Внезапно навалилась усталость. Эмоциональное потрясение, физическая нагрузка давали о себе знать, они уснули тяжелым сном, во сне вздрагивали от собственных криков, часто просыпались. Выспаться им так и не удалось в эту страшную ночь… Антонина проснулась от яростного крика.

– Что это за крик? – первой вскочила Тоня и взяла в руки двустволку, которую она даже не знала, с какой стороны и как она стреляет.

Прислушиваясь ко всему, они услышали скрип повозки и стон, пронизывающий душу и окрестности дремучего леса.

– Смотри! – шепотом указала Галя в сторону.

В предрассветных сумерках они увидели силуэт повозки. Вскочив на ноги, они метнулись в сторону и спрятались за деревьями. Притаились. По – лучше, всмотревшись, разглядели повозку, на которой увидели мужчину и стонущую женщину. Седоки оба были молодыми людьми. На мужчине красноармейская солдатская форма была помята и в пятнах запекшей крови. Девушки осторожно, оглядываясь по сторонам, вышли из своих укрытий и приблизились к повозке.

– Здравствуйте, – первым заговорил он, обрадовавшись их появлению.

В это время его спутница громко застонала.

Молодая женщина с «выпирающимся» животом, который виднелся из под широкого платья, с искаженным лицом от боли, хваталась за руку мужа, кричала. У нее начинались роды. Схватки учащались, вызывая судорожную боль, от которой ее симпатичное лицо было искажено жуткими страданиями.

– Что мне делать? – растерянно говорил мужчина, – помогите ради Бога, пожалуйста!

Антонина легко вскочила в повозку, склонилась к роженице.

– Галя, скорей приготовь нам горячей воды, – обернувшись к ней, она давала указания.

– А, вы мне не мешайте! – строго прикрикнула она красноармейцу. – Помогите Галине!

Красноармеец, с трудом спустился на землю, достал свои костыли, и, упираясь на них, обошел повозку, подошел ближе к жене, подержал ее руку, в своих.

– Держись, родная, я рядом! – ободряюще погладил он ее по голове, – я иду за кипятком, – и поковылял в помощь к Галине. Костер разгорелся быстро, котелок наполненный водой, закипал. Антонина никогда не принимала роды, а тут она распоряжалась так, словно была настоящей повитухой. И молодая женщина, в муках родила двойню. От ее отчаянного крика, звенело в ушах, и стыла кровь в теле. Две малютки родились друг за дружкой. Антонина умело разрезала пуповины и завязала узлом. Роженица обмякла, во время родов потеряла много крови, она устало прикрыла глаза.

– Эй, солдат! – окликнула Тоня, – подойдите ближе, – поздравляю у вас две девочки. Посмотрите на них. Подошел муж ближе, взял руки роженицы в свои и прижался к нему щекой.

– Спасибо тебе, родная, за наших детей! – страстно шептал он ей слова благодарности. Его глаза наполнялись слезами. Все смешалось в этой жизни: смерть, насилие и радость рождения новой жизни....

Молодому бойцу повезло, он получил краткосрочный отпуск после тяжелого ранения. И он решил беременную жену отвезти к родителям. Проехать надо было несколько станций. Но поезд, на котором они ехали, попал под бомбежку, вот они и решили пробираться лесом. На костылях с болью в ногах и предродовыми приступами далеко не пройти. Немного пройдя пешком, они увидели от железнодорожного полотна одиноко стоящую повозку. Вот на ней они и приехали в этот лес, где наткнулись на девчат.

– Девушка, – слабым голосом заговорила роженица.

– Я слушаю вас, – Антонина склонилась перед ней.

– Вы замужем? – тяжело дыша, напрямую спросила она.

– Нет, – смущенно ответила Тоня и покраснела.

– Я умираю. Вы очень добрая. Прошу вас станьте матерью моим детям. Мой муж Степан очень хороший человек. У него заканчивается отпуск, и он уедет на фронт.... – она умолкла. Затихла, но, словно набрав сил, вновь заговорила, – Прошу снимите с меня нательный крест. Этот крест передала мне моя бабушка, а ей по наследству достался от ее бабушки…

Я благословляю вас, берегите моих детей....

Первые лучи солнца, пробиваясь сквозь плотную завесу из листьев и веток деревьев в лесу, освещали начало нового дня. То тут, то там были слышны пение птиц, природа просыпалась, и своими голосами и звуками давала об этом знать. Роженица бледная, как полотно, лежала и с трудом пыталась, собрав последние силы, говорить. И это ей удавалось с большим трудом. Напрягалась она из последних сил. Потрескавшиеся и сухие ее бледные губы, шевелились с трудом. Каждое ее слово сопровождалось тяжелым дыханием. Сказав слово, она умолкала, собрав силы, чтобы сказать следующее, она напрягала всю внутреннюю энергию, которая утекала из нее…

– Снимите мой крестик! Он ваш, пусть оберегает вас!

– Ну, что вы? Какая глупость. С чего это вы умрете? Многие женщины на Руси рожали в поле, без врачей. Сами себе перерезали и завязывали пупки, заворачивали младенцев в подолы своих широких юбок и шли работать в поле. Вы сами воспитаете своих девочек. Все будет хорошо, – неуверенно и растерянно возражала ей Антонина. Она пыталась, как могла, ей возражать, и ободрить ее.

– Степа, Степа, – позвала она мужа. – Какое сегодня число?

– Я здесь, родная! Держись, любимая, все будет хорошо. Сегодня 2 августа 1941 года.

– Сегодня день Ильи, – вспомнила Галина. – Мне моя бабушка рассказывала, что в этот день Илья – пророк, покровительствует роженицам. Сейчас, выпьете горячего чая с медом, и все будет хорошо.

Все вокруг роженицы, цеплялись за ее жизнь, пытались ей помочь, хотя бы добрым словом.

– Вот, выпейте несколько глотков, – глина преподнесла алюминиевую кружку к губам роженицы.

Та слабо отстранила ее. Блеск в ее глазах угасал. Она была бледной.

– Девушка, дайте мне вашу руку, – слабо прошептала роженица.

– Зачем? – глупо спросила Тоня и протянула руку к ней.

Роженица лежала в повозке, на соломе, в которой было много ее крови: в одной руке она держала руку Степана, в другой находилась рука Антонины. С большим трудом, из последних сил, она соединила их руки. Затем слабым порывом, взяла их в свои слабеющие и бледные, покрытые холодным потом ладони....

Степан и Антонина, не сопротивляясь, и не смущаясь, наблюдали, со страхом за умирающей роженицей… Силы ее покидали…

– Девушка! Ну, какие глупости вы говорите, – украдкой утирая слезы, свободной рукой, говорила Антонина, – я знаю, вы будете жить! А сейчас вам надо отдохнуть…

– Степа, на кого дети похожи? – еле шевеля губами, спросила она мужа.

– На тебя, любимая моя! Такие же, как и ты, красивые. На тебя они похожи, любимая. Не уходи, прошу тебя! Не уходи! Не оставляй нас одних, прошу тебя!

– Это хорошо. Значит, будут тебе напоминать обо мне. Я тебя люблю, Степушка, и буду всегда любить, – роженица пыталась улыбнуться, но улыбка получилась искаженной печатью смерти…

– Хватит тут «ню ни» разводить! – пытаясь придать своему голосу строгости, сказала Галина, преподнести к губам роженицы кружку чая с медом. Она так и застыла, держа алюминиевую кружку на весу у телеги.

– Прошу, не бросайте детей. Девушка, спасибо. Простите меня… Я благослав.... – на полуслове она затихла. Договорить она не успела. Замерла. Стихла. В открытых ее глазах отражалось предрассветное утреннее небо.

Ошеломленные всем происходящим, все трое склонились над покойницей. Антонина закрыла ей глаза. Муж, опираясь на костыли, опустился рядом и поцеловал ее в лоб. Смахнул с глаз скудную горькую, мужскую слезу, с трудом поднялся, и тяжело опираясь на костыли, прихрамывая, ушел в лес. Новорожденные дети, зазелененные в старые рубашки деда Мазая, спали ангельским сном, рядом на сеновале с остывающим телом с их мамой, которая дала им жизнь…

– Что происходит вокруг? Чем же мы их будем кормить? – ужаснулась Галя, продолжая держать кружку на весу