В путь без вина провожаю тебя, Уходишь с пустой сумой. Прошу из источника бодисатв Чистой воды испить. Не надо голову опускать Потом, расставшись со мной,— Где бы ты ни был, небо в воде Будет, как прежде, плыть… Северный павильон
Стеною дом От сада отделен, Как будто сад — Источник суеты. Когда бы Не открытый павильон, Благоухали б Для кого цветы? Из стихов, написанных после того, как вместе с Ван Ши, Кун Чжуном и старшим сыном Маем обошли городскую стену, любуясь цветами, затем поднялись на гору, к беседке, а вечером пришли в Храм опадающих цветов
I Пели дождь и ручей всю ночь Заунывную песнь одну, А под утро ветер подул И, наверно, спугнул луну. Как печален-печален мир, Словно осень моя тоска. Мне бы чистой испить воды Из прозрачного родника… Я вокруг стены обошел, Это путь в три десятка ли, И повсюду — везде-везде — Краски яркие отцвели. Только заросли тростника Разлились, как море, кругом, Я поплыл на лодке — она Малым кажется лепестком. В тростнике густом рыбака Еле-еле шляпа видна, Да заметна из-под нее Белых-белых волос копна. Я хочу, поближе подплыв, Поздороваться с ним, но как? Всполошил лишь чаек, а зря — Седовласый исчез рыбак… II Ветер жизнь в природу вдохнул И во все, что в природе есть, И во все, что можно любить, — Только этого нам не счесть… Как присущи честным мужам Добродетельные черты, Так и в дереве и в траве — Всюду музыка красоты. Я в пути, и нет у меня Никаких тревог и забот, Одиноко лодка моя, Разрезая волну, плывет. На стремнине, среди реки, То взлетит, то падает вниз,— Тут и вправду ветер с ладьей На стезе единой сошлись! Поднимаю кубок — кругом Даль безбрежная, ширь-размах, Песня вольных стихий не та ль, Что звучит и в наших сердцах? Я ушел, а ветер с ладьей Продолжали спор вдалеке, Отраженье свое облака Растворили в бурной реке… III Упрекнут летописцы Меня в нерадивости-лени, Но ведь дни моей жизни, Как звезды, поблекли давно. И могу лишь за чаркой Коротать их, забыв треволненья, Как бы я ни старался — Мне от ночи уйти не дано. И хотя улетаю На поиски света большого — Только проблеск заметен Во тьме кратковременных снов. Вот ударили в гонги — И день начинается снова, И поплыл, просыпаясь, Над горой караван облаков. Дней осталось не много, И круг их сомкнется однажды, Ухожу я под крышу, Опираясь на посох рукой. Вы меня не считайте Каким-то чиновником важным, Только с виду чиновник, А в душе я совсем не такой! Рыбки
В бассейне Рыбки красные резвятся, Они людей С рожденья не боятся. И кто тут виноват, Как не крючок, Что нам они Не стали доверяться! За городом проводил гостя и неторопливо прогуливаюсь у реки
Расстался с гостем — Он уже в пути. Искал цветы — Расцветших не нашел. Но в город Мне не хочется идти, На берегу реки Так хорошо! Ко мне подходит Старый человек: «Что, господин, Пророчит нам весна?» Ответствую: «Был добрым дождь и снег — Горою будет Урожай зерна!» Ночная дума
Ветер что-то шепчет в тростнике, Этот шепот — та же тишина. Дверь открыл и вижу: под дождем В озере купается луна. Спит рыбак, и чайка тоже спит, Может быть, у них похожи сны? Вынырнула рыба из воды — Словно демон в проблеске луны. Ночь все глубже, у людей сейчас Не пересекаются пути, Только тень, когда иду один, Может, веселясь, со мной идти… То нахлынет на песок волна, То, следы оставив, отойдет, В ивняке луна, собрав лучи, Паутину, как паук, плетет… Наша жизнь стремительна, быстра, Соткана из грусти и забот, А отдохновенье — быстрый миг: Промелькнет внезапно — и уйдет. Вот пропел петух, а вслед за ним — Колокольный звон и птичий гам, Барабан вещает, что пора Паруса расправить рыбакам! Поднимаюсь на Гору заоблачного дракона
Пьяный, лезу по склону, В желтых травах плетусь еле-еле. Принял груду камней За баранов, бегущих гурьбой. На вершине упал, Полагая, что я на постели, А вверху — облака И бескрайний простор голубой. Песне дальней долины В горах отзывается эхо, Тут на юго-восток Оглянулся прохожий один И руками взмахнул, А потом захлебнулся от смеха И, смеясь, говорит: — Загулял, загулял господин. Восхищаюсь исполненным кистью Юй-кэ бамбуком из коллекции Чжао Фу-чжи
I Бамбук рисуя, Этот чародей Людей не видит — Шелк лишь видит свой; Он видит шелк, И позабыл людей, И словно распрощался Сам с собой. Уйдя в бамбук Всем телом и душой, Он открывает Новь и чистоту. Где живописец Жил еще такой? Он — божество, Его люблю и чту! II Жил Чжао-муж Не для желудка, право! В семье, я слышал, Не хватало каши. Но прах его Да погребут со славой, Да будет он Бамбуками украшен! Не думаю, Чтоб это было вкусно: Вчера коренья И сегодня — снова, Но я писал же, Что прожить искусно Вполне возможно Даже без мясного! Вздыхаю, думая о плодах личжи
Десять ли прошли, но нет харчевни, Лишь зола да ветер неспокойный. Шли еще пять ли — и снова пепел Там, где прежде был приют убогий. Доставляли с юга фрукты личжи, Для двора везли и «глаз драконий», Кто расскажет, сколько тел недвижных Коченеет в ямах у дороги! Но как ветер — над горами мчались, Над водой — летели, словно птицы, Потому и стебли и листочки Привезли в Лоян с живой росою, И, довольна, во дворце красотка На себя глядит — не наглядится, — Что ей до того, что соки фруктов С кровью перемешаны людскою? В годы Юн-юань правленья Ханей Личжи с юга Цзяо привозили, В годы Сюань-цзуна дома Танов Через Фу в Лоян их доставляли. И поныне злобу и жестокость Танского Линь-фу мы не забыли, Но Бо-ю почтенного советы Разве помнит кто-нибудь? Едва ли! О, услышь, Небесный Повелитель, Как живется тягостно крестьянам! Разве прихоть Ян Гуй-фэй важнее Мук народа, всех его страданий? Пусть хлеба взойдут при теплом ветре, Дождь пройдет не поздно и не рано, Пусть не мерзнут и не чахнут люди — Нет щедрей таких благодеяний! ______________________________
…А знаете ли вы, что в Уишане Открыли чай — «Дракон большой и малый»? И вновь обозы на дорогах южных, Как будто прежних бедствий не бывало! От перевозок наживаться могут Лишь те, кто родовиты и богаты, Кто о своем печется рте и теле, А не они ль потворники разврата? Но у меня или у вас, скажите, Есть недостаток в этом ли товаре? Конечно, были честные в Лояне И преданные слуги государя, Но я скорблю: Цветы таохуана Везут в столицу, Как везли при Танах! Храм желтого вола
Среди реки — высокая скала, Еще не найден на вершину путь. А на скале стоит священный вол, Не знающий, что значит плуг тянуть. Паломники у храма собрались, Упали ниц с надеждой и мольбой, Приносят в жертву белую овцу Под звуки флейт и барабанный бой. А в отдаленье, в поле, вол живой, О камни спотыкаясь, тянет плуг… Обветрены, обточены рога, Оттоптаны копыта — сколько мук! А ведь ему лишь полпучка травы Дают, чтоб голод вечный утолить. Поистине: чем быть волом живым — Куда бы лучше изваяньем быть! О сыновьях
Всяк хочет умных вырастить детей — Иначе мы и не были б отцами. Но я лишь оттого, что был умен, Увы, свершал ошибки что ни год. Вот почему хочу я милых чад Воспитывать тупицами, глупцами, — Тогда они без горя, без труда Достигнут сана Праведных Господ! Тени
Ползут, поднимаясь на Яшмовый храм Слоями: на слой надвигается слой. Не раз уж говорено было слуге Сметать их, как явится, тут же метлой! Вот солнце, поднявшись и мир осветив, Сгребло их в охапку и бросило вон. Но кончился день, а с луною опять Они возвращаются с разных сторон… В дождь навещаю храм всемилостивейшей Гуань Инь на горе Тяньчжу
Стареет кокон, и хлеба Желты уже наполовину, А за горой и под горой Упрямый дождь все льет и льет. Крестьянин руки опустил, Крестьянка бросила корзину, В высоком храме Белый Бог Один не ведает забот! Прощаюсь с Чэнь Чжу
С невозмутимым мудрецом Лентяй порой имеет сходство, Но это значит ли, что лень Для собранности руководство? И грубость с честной прямотой На первый взгляд порою схожи, Но разве можно утверждать, Что в сути их — одно и то же? Мой господин невозмутим И славен прямотою гордой, Он и спокоен, и учтив, Уравновешенный и твердый. А я — увы! Могу ли я Таким же быть, как Вы, безгрешным? Сравнившись с Вами, я кажусь Перед самим собой потешным. Я против общества не шел, А если что-то и случилось, Не я, а от меня оно Ушло, чуждаясь — отрешилось! И вот назойлив я и груб, Как горлица в лесу суровом, По лености я с рыбой схож, Что спит под ледяным покровом. И люди, зная блажь мою, Смеются надо мной вседневно. Сочувствуете Вы один Глупцу в борьбе его плачевной. А ведь и тот, кто прям всегда, Случайно может оступиться, И тот, кто тих-невозмутим, Вдруг, негодуя, возмутится. А то, что груб я и ленив, — Болезнь, а не порок извечный, Но ни лекарства, ни игла Болезни этой не излечат! Не удивляйтесь, господин, Что слабое вино в бокале: Его слезами я долил, В нем размешал свои печали. Кто знает, встретимся ли впредь? До встречи ждать какого срока? Боюсь, что будет одному Без Вас мне очень одиноко. Надеюсь только, что во сне Увижу, представляя друга, Как открывается пред ним Моя убогая лачуга… Вторя Ли Дао-юаню, посылаю Чжан Ши-миню
То, что Гуманность, то, что Справедливость, — И есть большой, величественный Путь. То, что Стихи и Летопись событий, — И есть огромный Памятник-судьба. Одно не отделимо от другого, Нельзя их извратить иль повернуть, А главное, о чем они вещают, То — на земле зеленые хлеба. Пусть воронье кричит над дохлой крысой, — В том крике алчность и тупая спесь, А гордый лебедь воспарит повыше И окунется тихо в облака… О, буду весел — так, пожалуй, лучше, Чем видеть мир таким, каков он есть, И хорошо, что трезвость не приходит, Вино в моем сосуде есть пока! Горная деревня
I Петухи и собаки кричат… Дымка, дождь. Непроглядная мгла… Жизнь дана — отчего ж, почему Жить спокойно никак не могу? Нас учили: продайте мечи, А потом покупайте вола, А иначе некстати весной Птица пахарю крикнет: «Бугу!..» II Вот старик — семь десятков ему, Серп за поясом — горы вдали. Там нарежет корений и трав — Прочих яств не имеет бедняк. От мелодии «Шао» забыть Вкус мясного когда-то могли — А вот ныне, в теченье трех лун, Соли вкус не припомним никак! Сюцаю Ли Син-чжуну, дабы не спал он, захмелев
«Я хотел бы поспать, господа. Уходите и вы на покой…» Говорят, что в подобных словах — Лишь наивность, а это не грех. Но напиться и спать при гостях — Очень скверен поступок такой, И не прав даже сам Тао Цянь, Напивавшийся ранее всех! Монаху из Юйцяня
Говеть, мясное позабыв, — Я не скажу, что мука, Но под ногами почвы нет, Когда не ешь бамбука. Мясного если не вкушать — Лишь сбросишь жир подкожный, А если ты не ешь бамбук, Ты — человек ничтожный. Коль похудеешь, — не навек, Толстеть хоть завтра волен, А став ничтожным, человек Неизлечимо болен. Тут засмеется кто-нибудь, Какой-нибудь прохожий: Мол, вроде здраво рассудил И вроде глупо тоже… Коль есть, как он, один бамбук, И так, как он, поститься, То разве смогут процветать Янчжоуские птицы? Вторю рифмам Цзин-гуна
Верхом на осле добирался я долго И вот на пустынном холме оказался. И вспомнил, как встретились мы с господином, Когда он с недугом на время расстался. Тогда уговаривал он, чтоб купил я Три му по соседству и здесь поселился… Десятый уж год незаметно проходит, Как он с этой жизнью навеки простился. Посылаю из тюрьмы брату Цзы-ю
Свят и чист наш Владыка — воплощенье Небес, Он творит Добродетель, всех тварей любя. Я ж, ничтожный чиновник, поистине глуп, Я — заблудший во тьме, потерявший себя! Ста бы лет не хватило такому, как я, Чтобы выплатить людям неотданный долг, А сиротам моим — десять брошенных ртов — Без тебя кто бы стать попечителем мог? Пусть на темной горе, в месте самом глухом Погребенье мое без почета свершат, Пусть годами по длинным, дождливым ночам, Одинокая, стонет и плачет душа… Пусть все это и так, — верю я, господин, В новой жизни мы братьями будем опять, Ибо узами братства мы так скреплены, Что не в силах никто и ничто их порвать! Выйдя из тюремных ворот
I Прошло сто дней — немалый срок, Как вовремя пришла весна! Уже кончалась жизнь — и что ж? Я рад, что вновь она полна! Я вышел из ворот тюрьмы, И ветер мне лицо обжег, Я вижу всадников лихих И слышу звонкий крик сорок. Я перед чаркой осознал, Что сон прошел, что жизнь со мной, И в кисть, что пишет этот стих, Опять вселился дух святой! Какая б ни была беда,— Что думать о своей вине? Тому причина, видно, есть, Что счастье улыбнулось мне! II Всю жизнь писал, и письмена мои Всегда мне приносили только зло. Но думаю, что уж на этот раз — Нет худа без добра — мне повезло! Найдя коня иль потеряв коня, Не знаешь: это слава иль позор? Зато не буду больше петушком, Каким я слыл в столице до сих пор! …………………………………………………….
Мятежный грешник, больше не грущу, Хотя лишен и дела и чинов, И в тех краях, на запад от Реки, Как прежде был, — упрямцем буду вновь! Спящему во хмелю
Есть путь, а ноги не идут: Похоже, что пьяны мы. Есть рот, а трудно говорить: Не это ль значит — спать? В камнях заснувшему спьяна Понятно господину То, что десятки тысяч лет Никто не мог понять! Возвращаясь в город Исин, написал в память о Западном Храме среди бамбука
Это тело — истлело. В делах — истощился я весь. Ныне ж — год урожайный, Становятся явью мечты! Возвращаясь из храма, Я услышал хорошую весть, И со мной веселились Даже птицы и даже цветы! Провожаю Чжу Шоу-чана, отправляющегося в край Шу
I Все плывут и плывут Облака, бороздя небосвод, И, красуясь-светясь, Бровь луны между ними плывет. Вслед за мной облака Устремятся на северо-запад, Освещая меня, Луч луны никогда не умрет. II Если я затеряюсь, Окутанный пылью земной, Облака в небесах Путь подскажут, проплыв надо мной, А потом окажусь Среди рек и озер полноводных, Вся одежда моя Пропитается светлой луной. III Над горами — квадрат: Это неба кусок в вышине. И уж нет облаков, И луна от меня в стороне. Распрощавшись со мной. Он ушел и в горах чуть заметен, Но на друга смотреть Ни ему не наскучит, ни мне. Надпись к картине с изображением сороки на покрытой снегом крыше
В то, что нет достоянья Дороже таланта, — мы верим. Но легко ли с талантом Безвестность, нужду одолеть? На картине я вижу Лес в снегу, и заснеженный терем, И сороку на крыше, — Крылья есть — что же ей не взлететь? Пишу на рифмы стихотворения «Вздыхаю и снова вздыхаю…», написанного больным Гуань Цзы-мэем
В сто чи высотою сосна Над берегом грустно поникла… И Ваша душа, господин, В сей образ, конечно, проникла. Но корни рождаются вновь, Хоть в инее чахлые ветви: Обильный не кончился дождь, Не стихли мятежные ветры! Снова пишу о возвращении нa север
Здесь — весенние ливни, Там — осень накинула иней. Длинен путь из-за моря, Но лучшего помысла нет: Сети-путы порвав, Я взмахнул бы крылами своими И помчался б на север, Облакам уходящим вослед… По наитию
Голову мою весенний ветер Инеем припудрил-запушил. Так спокойно мне на мягком ложе Поболеть, не видя ни души. И, поняв, сколь сладок-безмятежен Сон у господина в добрый час, Колокол в начале пятой стражи Обошел даос на этот раз… Цветы мэйхуа
Боятся загрустить и долго спят. Бутоны распускаются лениво. Страшатся быть холодными весной, — Не для поры цветенья — скучный вид. Но тщетно притворяются они Не мэйхуа, а персиком игривым, Не скрыть им снег, упавший на листву, Цветы холодный иней серебрит. Известно мне: когда на сердце лед, Душа весну понять уже не может. Окрасилась румянцем от вина Нефритовая белая щека. Не знал поэт природы мэйхуа И зря себя надеждою тревожит: Ведь зеленью холодною цветы Согреть не могут сердце старика! В Даньэр
I Полупьян-полутрезв, У крестьян спросил: «Что со мной?» Заблудился и стал По колючим травам плутать. Но учуял я хлев — И путь отыскал домой: Дом — на запад от хлева, А потом — на запад опять… II Постарел Дун-по, неуклюжим стал. Что ни день — то новый недуг. Борода жидка, голова бела, — То не иней, а седина. «Не дивитесь, что щеки мои горят, — Я румян, но не так, как внук; И когда смеюсь, то грущу, смеясь, Потому что хлебнул вина!» Вторю стихам Тао Юань-мина «Подражание древности»
Гость нежданный явился И в ворота ко мне стучится. Вот коня привязал он К растущей у дома иве. Во дворе моем пусто, Разлетелись куда-то птицы, И ворота закрыты, И гость стоит сиротливо. А хозяин за книгой Заснул, на подушке лежа… Мне во сне повстречался Мой старинный, близкий приятель, Только стук беспрерывный Наконец-то меня встревожил, Как от выпитой чарки — Не осталось от сна ни капли! Одеяло отбросив, Вскочил, чтобы гостя встретить, Стоя друг перед другом, Смущены мы сначала были, А потом, за беседой О былом и нынешнем свете, Я и мой собеседник, Мы про знатность-чины забыли… Он спросил: «Как случилось, Что в этом живете крае?» И ответил я гостю, Что причины и сам не знаю! Вторю стихотворению Тао Юань-мина «Довольно вина!»
В год дин чоу я был отправлен в ссылку на Хайнань, а брат Цзы-ю — в Лэйчжоу; в одиннадцатый день пятой луны встретились мы и вместе добрались до места его поселения, а в одиннадцатый день шестой луны расстались на берегу моря. Я в это время чувствовал себя больным, вздыхал и стонал, и Цзы-ю не спал по ночам. И вот я продекламировал стихотворение Тао Юань-мина «Довольно вина!», а затем и сам написал, вторя поэту, строки в дар Цзы-ю на прощание, а также в знак решения не пить вина.
Видно, время приходит — Ведь ничто в этом мире не вечно! Век бывает и длинным, Но ему все же будет предел. Мы с тобою, о брат мой, Шли одною стезей человечьей И в глуши, на чужбине, В стороне оказались от дел… И опять — как печально! — Разлучает нас эта коляска, Я умчусь в ней надолго, Я и этот подросток — мой сын. Рад, что в доме твоем Есть супруга — забота и ласка, Под моею же крышей Будет светочем Будда один. Мы в долине средь гор Повстречались — и вновь расставанье! Провели неразлучно Последнюю нашу луну, Мне еще предстоит Пробираться на север Хайнаня, Как-нибудь эту жизнь Там, на острове, и дотяну… Но себя убеждаю Идти по стопам Юань-мина, Сил, конечно, немного — И все же пора прекратить… Я от хмеля больной, Мне во вред веселящие вина, Но здоровье поправлю, Если брошу немедленно пить! Я стремился к Пути, И похоже, что близок, знаком он, И его я увижу, Отогнав от очей пелену, Но отныне в обители Старца с Восточного Склона Не заставит Ду Кан Поклоняться, как прежде, вину! 
Мелодии
«В какое время будет вновь чиста-светла луна?..»
В ночь Середины осени года бинчэнь веселился и пил вино до рассвета. Сильно захмелев, написал эти строфы, вспоминая Цзы-ю.
«В какое время будет вновь чиста-светла луна?» — Спросил я синий небосвод за чаркою вина. «А во дворце, что в небесах, сегодня, в этот вечер Который год отмечен?» Мне б с ветром в небо вознестись! Там башни яшмою зажглись, нефритом купола зажглись… Но для земного холодна-морозна высь! И я танцую при луне, и пляшет тень во мгле. Что ж говорят, что мир небес не тот, что на земле? Луна обогнула терем, Она заглянула в двери, Светит — и не до сна. Не обвиняю ее, печалясь, Но почему, разлучаясь, Помним, как в небе светила луна? У смертных — радости и скорбь, разлуки — встречи вдруг, И у луны — то свет, то тень, то круг, то полукруг. Издревле так. И не дано Кому-то лишь одно. А я хочу, чтоб сотни ли луна пересекла И перед тем, кто там, вдали, Во всей красе плыла! (Мелодия «Шуйдяогэтоу») «Уходит солнце на закат, собрав с небес шелка…»
В павильоне внезапного ветра дарю Чжан Уо-шуаню.
