Помоги проекту - поделись книгой:
Одновременно стали появляться подтверждения этих заключений в других местах Египта. Де Морган внимательно следил за раскопками в Абидосе, которые позволяли связать документы неолитического века с исторической эпохой: он впервые опубликовал царские имена, любезно сообщенные ему Амелино. По соседству с неолитическими средоточиями Балласа и Туха, между Абидосом и Фивами, он сам в марте 1897 г. расчистил остатки памятника, который показался ему современным абидосским зданиям. Это прямоугольник в 54 метра на 27, очень тщательной работы, заключающий один главный покой с остатками обожженного скелета и 16 боковых комнат, полных сосудов и всевозможных вещей, перечень которых занимает больше четырех страниц. Все это было покрыто толстым слоем пепла: вся гробница, подобно многим из царских могил Абидоса, была предана пламени, бушевавшему с такой силой, что сосуды из гранита, порфира, мергеля остеклились, а кирпичные стены толщиной в 40 см прокалились. Кувшины для припасов и другие предметы помечены именем царя Аха, уже знакомым по обломкам, найденным в Абидосе.
Эти открытия, расширявшие территорию, занятую архаическими царями, подверглись обсуждению на конгрессе ориенталистов в Париже в сентябре 1897 г. Один из молодых ученых, представитель германской египтологии Курт Зете, ныне профессор в Геттингене, сообщил, что он нашел на некоторых обломках сосудов, опубликованных Амелино, царские имена трех царей I династии такими, как они даны в списках фараонов; до сих пор имена эти, соответствовавшие «Миебису, Усефаису и Семемпсесу» Манефона, ускользали от проницательности египтологов благодаря своему архаическому начертанию. Несколько недель спустя Масперо предложил признать имя «Менес» в иероглифическом знаке «Мен», которому предшествовали царские титулы. На дощечке из слоновой кости, покрытой загадочными изображениями, [107] рядом с именем Хора стояло Аха. Одновременно (25 ноября 1897 г.) перед Берлинской академией Борхардт ввел точно такое же чтение. Это отождествление и было принято всеми египтологами по техническим соображениям, которые здесь невозможно привести вкратце. Из того, что картуша Аха найдена в Абидосе, вывели заключение, что цари Абидоса были наследниками царя Нагады, Аха-Менеса; это совпадает и с выводами Зете. В конце 1897 г. было доказано, что Амелино и де Морган нашли по меньшей мере четырех царей I династии из тех восьми, о которых упоминает Манефон, и, быть может, самого баснословного Менеса, первого из фараонов.
Эти неожиданные данные были пополнены раскопками Куибелла в одной из старейших известных нам местностей Египта – Гиераконполе, Соколином граде, на полпути между Фивами и Элефантиной. [108] Под развалинами одного святилища XII династии обнаружена группа из пяти маленьких комнат, построенных из кирпича, где лежало множество приношений по обету времен первых династий; большая часть была помечена именем царя Нармера, которое уже встречалось в обломках из Абидоса. Имя так называемых царей Хора-Сета, Хасехемуи, красовалось на роскошных косяках гранитных дверей; две статуи доставили картушу нового царя Хасехемуи; иные предметы восходили до VI династии. Все находки были исключительной красоты; вероятно, мы видим здесь все лучшее, дары по обету, принесенные в храм.
Число царских имен все возрастало. Питри увеличил его еще, возобновив раскопки в Абидосе с 1899 по 1900 гг., на том самом месте, которое использовал и забросил Амелино. Вся выкопанная земля была просеяна, здания осмотрены заново, курганы тщательно обследованы до малейших подробностей. Появилось два новых здания; в одном лежала большая плита с именем царицы Меритнейт, по всей вероятности, жены Аха; другое, по-видимому, принадлежало царю Анеджибу. Но главная добыча Питри заключалась в крышках кувшинов, дощечках из слоновой кости и обломках ваз, помеченных царскими именами, чем пренебрег его предшественник. Изречения, вырезанные на этих документах, показали, что «имена Хора» Ден, Анеджиб, Семерхет принадлежали тем же самым лицам, что и «царские имена», уже опознанные Куртом Зете, а именно Миебис, Усефаис, Семемпсес. [109] Итак, эти шесть имен принадлежат лишь трем фараонам. Зато появилось несколько имен Хора, до сих пор неизвестных. И вот египтологи, горевавшие о полном отсутствии документов, относящихся к первым династиям, теперь очутились в затруднении благодаря обилию царских имен, число которых значительно превосходит данные списков классической эпохи. [110] Какой же можно сделать отсюда вывод? Или составители этих списков и книг сами не знали всех имен, которые мы нашли, или же сделали из них выбор, причем нам не известно, в силу каких соображений оказывалось предпочтение тому или другому царю.
С 1900 г. ход открытий замедлился и стал правильнее. Новые имена реже появляются из-под земли, хотя всегда возможны непредвиденные находки. Зато рассеялось еще одно заблуждение: не следует больше считать, что цари первых династий владели мелкими территориальными областями. Раскопки и исследования Масперо и Барсанти доказали, что тинские цари занимали местности Мемфиса и Саккара; труды Вейля обнаружили наличность памятников царя Семерхета в синайских рудниках, разработка которых восходит к I династии. Таким образом, тинисское господство простиралось над всем Египтом.
Тинисская цивилизация существенно отличается от культуры неолитического века своими новыми элементами, которые немногочисленны, но крайне важны: употреблением металла, строительным искусством и знанием письменности. Невозможно предположить, чтобы местное население так внезапно достигло таких значительных успехов; эти гончары, эти ваятели не могли превратиться в кузнецов и каменщиков Абидоса и Нагады. Мы должны допустить, что нашествие внесло в Египет новую народность, египтян исторической эпохи.
Откуда пришли эти завоеватели? Их язык уже вполне выработан, на нем пишут при помощи знаков, которые мы называем иероглифическими: они изображают тот или другой предмет или существо и редко бывают идеограммами. Эта письменность уже не в первобытной стадии, когда по способу людей неолитической эпохи пишут слово «лев», рисуя льва; она достигла той более утонченной степени, когда лев – не более как знак звука, буква или слог. Но египетский язык в своих основных грамматических формах, например, в наречиях, и в своих главных корнях представляет разветвление семитической ветви. Отсюда первое доказательство азиатского происхождения завоевателей. [111]
Стиль памятников подтверждает это предположение. Употребление кирпича даже поблизости каменоломен пустыни, изобилующих красивыми породами, заставляет нас думать, что эти новые пришельцы заимствовали свои знания в Халдее. В Нагаде окружная стена, возведенная Аха, по одному фасаду украшена призматическими выемками, образующими правильный ряд выступов и углублений. Такое же расположение наблюдается во всех царских дворцах; прямоугольная картуша, где вписывается имя «Хора», – схематический план дворца всегда носит это украшение, которое впоследствии переходит и на гробницы, воздвигнутые царями, их родственниками и придворными. Де Морган обратил внимание на поразительное сходство между таким способом постройки и известными планами, очень древними, в нижней Халдее. Цилиндры для оттиска царских имен на глиняных сосудах тоже подтверждают халдейское влияние; в Египте они скоро исчезли, сохранившись только в виде исключения после Тинисского периода; это была мода, чуждая стране, и она не привилась на берегах Нила. На некоторых гравированных дощечках вызывают удивление фантастические животные с несоразмерно длинной шеей, подобные которым, по исследованиям Гезе, встречаются только на халдейских цилиндрах. Наконец, употребление меди и бронзы подтверждается нахождением ножей, булавок, гвоздей, шил, наконечников копий; золото выделывалось листовое и чеканное, железо было известно в виде красного железняка. Эти металлы, за исключением золота, происходили из Азии и из Синая. Элементы цивилизации, совершившие вещественный и умственный переворот среди неолитических туземцев, были, следовательно, по всей вероятности, занесены из очага культуры, достигшей высокой степени развития в то самое время, когда обитатели Нильской долины довольствовались первоначальными представлениями и первобытными орудиями. [112]
По-видимому, азиатские кузнецы проникли в Египет не через Суэцкий перешеек, а переправившись через Красное море; они достигли Нила, быть может, следуя по Вади-Хаммамат из Кусейра в Коптос. Этим объяснилась бы наличность в Коптосе очень древних статуй, которые, быть может, представляют первые памятники новой расы. По общему мнению, на пути из Халдеи в Египет Аравия и, может быть, страна Пунт (побережье Эритреи и Сомали) служили местами стоянок, более или менее продолжительных, для переселяющихся народов. [113] Проникнув в Египет через среднюю часть долины, завоеватели основали свои первые селения против устьев долины в Абидосе и Нагаде. Туземное население дало им жестокие сражения; это, по-видимому, к нему относятся имена Чемеху и Ину, встречающиеся на первых фигурных памятниках завоевателей и в позднейшую эпоху означающие нубийцев и ливийцев. Оттесненные одни к югу до Нубии, другие на север до Дельты, туземцы изображаются на обетных дощечках связанными Соколом-победителем, поверженными царским Быком, ритуально обезглавленными или умерщвленными фараоном. На Палермском камне, хранящем список празднеств Тинисского и Мемфисского периодов, отдельно отмечены дни, когда вспоминали о «поражении Ину». [114]
Туземцы были побеждены, может быть, численностью и, наверное, превосходством вооружения завоевателя. Медные, бронзовые или железные наконечники давали копьям, топорам и стрелам пришельцев материальный и моральный перевес, о чем сохранился любопытный след в истории. Тексты и барельефы птолемеевского храма в Эдфу пространно повествуют об истории войн во времена божественных династий, которые велись Хором, богом-соколом, при покорении Египта. «Спутниками Хора» были воины, вооруженные копьями и дротиками, носящие название кузнецов; их селения называются кузницами. Для Масперо, пролившего свет на эту область мифологической истории, легенда Хора, побеждающего Египет во главе своих «кузнецов», – не более как отдаленное эхо одного из событий первоначальной истории: «чем-то подобным появлению испанцев среди населения Нового Света было это вторжение в Египет народов, знающих и употребляющих железо, имеющих в своей среде касту кузнецов и несущих культ воинственного бога» [115] .
«Спутники Хора», по-видимому, действительно представляют из себя передовые отряды нового народа; в текстах пирамид VI династии о них говорится как о предках, уже подернутых дымкой, но все еще живых в памяти. Они основали столицу в Гиераконполе, в центре Верхнего Египта, и вторую в Буто, в самой Дельте. С тех пор долина разделилась на Белое царство Юга и Красное царство Севера. Два эти Египта не жили в согласии. Гиераконполь, памятники которого нашел Куибелл, подавил Буто, и масса оружия Нармера свидетельствует о сражениях. У подножия статуй царя Хасехемуи изображены несчастные северяне в страдальческих позах. Их предают казни с варварской утонченностью. [116] С воцарением Аха-Менеса поражение Красного царства полное. Этот первый в списках фараонов царь объединил оба Египта и основал монархию. Чтобы держать в подчинении Красную страну, он соорудил на границе Дельты большую стену, окрашенную в цвет Юга, знаменитую Белую стену Мемфиса; ее оскорбительное название сохранилось до греческой эпохи и отмечено Геродотом, Фукидидом и Страбоном. К югу от стены было сооружено святилище Птаха-вне-стен (дословно «Птаха-к-югу-от-стены-его»); в день его открытия Менес впервые совершил символические обряды соединения папируса и лотоса, подчинившихся единой власти; он увенчал себя белой митрой и красной короной и в торжественной процессии обошел Белую стену; до самого конца египетской цивилизации фараоны, Птолемеи и цезари повторяли при своем короновании эти три церемонии, которые свидетельствовали о поражении Севера и объединении двух Египтов. [117] Потребовалось еще несколько столетий для умиротворения Египта; оно было делом, еще малоизученным, тинисских фараонов. Мемфисским царям III династии они оставили Египет объединенным, и с тех пор не замечается ни соперничества между красными и белыми, ни вражды между ливийцами и азиатами.
Если победители принудили к повиновению своей власти, то побежденные заставили принять свои нравы. Эпоха I династии ознаменована полным расцветом искусств каменного века; в царских могилах мы находим самые блестящие образцы ваз из твердого камня, в особенности эти чудесные шары из порфира с разукрашенными поверхностями, где рука рабочего провела грани невероятной точности. Тинисские фараоны выказали себя большими любителями этой истинно царской посуды; им пришла счастливая мысль вырезать свои имена на блюдах, вазах, чашах, тарелках, и обломки этих приборов, разбитых вдребезги, позволили восстановить ряды династий. [118] Кремневая промышленность с появлением оружия и металлических орудий не исчезла, но большие ножи, создания доисторических людей, стали предметами роскоши и служили только обетными дарами, которые приносили в храмы, или драгоценным оружием, предназначенным для фараонов. Золотой лист с розетками и свернувшимися змеями украшает рукоятку великолепного образца, найденного в Эль-Амре; на другом рукоятка массивного золота, прикрепленная к кремневому лезвию тремя заклепками, украшена танцующими женщинами и лодкой со знаменами. Мелкая обетная утварь украшается пластинками слоновой кости с тонко вырезанными фигурами животных; эти вещи были на бычьих ножках из слоновой кости, разработанных согласно традициям халдейского искусства. Резные дощечки, которые в доисторические времена вкладывались в руки покойников, зарытых в песок, по-видимому, становятся украшениями и подвешиваются в храмах; таковы дощечки Гиераконполя, где Нармер начертал свою победу над людьми Севера. Искусство начинает приобретать характер официальный; народная керамика, столь цветущая в прежние времена, к концу Тинисского периода мало-помалу исчезает или техника ее становится чрезвычайно грубой.
Действительно, художники ограничиваются почти исключительно служением богам и царям. С завоевателями, обладавшими писанными текстами и религиозной литературой, в египетском обществе распространяются общие понятия и подчиняют своим строгим рамкам его художественное развитие. Борьба за существование на земле и безумная жажда пережить себя после смерти – вот что владеет всеми умами. Тогда, в последовательном развитии или одновременно, зарождаются учения о том, каков наилучший способ победить смерть. Один сжигает труп, другой расчленяет его и режет на куски; здесь скелет оставляют скорченным, там начинают применять бальзамирование. Из всех этих противоречивых способов, ни происхождения, ни развития которых мы не знаем, с самых первых времен письменности выделяется и крепнет одна мысль: в человеке есть нечто постоянное, в чем воплощается сама раса и что переживает личность; это двойник, гений, телесная душа, она соединяется с формами тела, но не сливается с ним. Чтобы спасти двойник от уничтожения, достаточно построить прочную могилу и сохранять в ней труп или же заменить его человеческим изображением, начертанным на плите, воспроизведенным в виде статуи, или просто именем умершего. Отныне дело каменщиков – найти тайну нетленных зданий. Их строят из кирпича на поверхности земли, как абидосские гробницы; потом, высекая могилу в скале, мало-помалу опускают погребальный склеп под землю, наверху же отводятся комнаты для родственников, приходящих совершать обряды. Так постепенно доходят до типа мемфисских могил, все части которых приходят в гармонию, по мере того как сами понятия о загробной жизни развиваются в стройный синтез.
Но вера в загробную жизнь основана на вере в богов; явившиеся из Аравии или Пунта вместе с египтянами первые боги, Хор, Сет, Шу, Хатхор, Мин, воцаряются при посредстве своих жрецов над живыми и мертвыми. [119] От первых они требуют храмов, развалины которых до сих пор уцелели в Гиераконполе и Абидосе; вторым они обеспечивают загробную жизнь, свободную от всяких опасностей. Признательность царей и подданных создает правильное богопочитание и периодические праздники. Вот почему тинисское искусство сводится к главной цели жизни: богам, царям и мертвым нужны статуи, благодаря которым оживут их двойники. Ваятели приобретают все больше умения, и их железный резец вырезает из слоновой кости, известняка или дерева грубую статую Мина, изящный образ фараона Хасехемуи или какой-нибудь тяжеловесный и обыденный образ простого смертного с необделанным туловищем, но с живыми чертами лица: портрет должен быть похож, чтобы двойник мог узнать в нем себя.
Преобладающие идеи, постепенно подчиняющие себе искусство, преображают и условия общественной жизни. Египтяне принесли с собой политический строй и вождей; «спутники Хора», по-видимому, учредили кланы, которые, как и у туземцев, отличались по тотемам, помещаемым на знаменах. Красный Север и Белый Юг поделились на враждебные кланы: кланы Сокола, Пса и Волос, заплетенных в косу, сражаются за Сокола Хора, Чибис и Лук поддерживают Борзого Пса Сета. На обетных дощечках вырезаны их сражения и победы: здесь Борзая Собака тащит повешенного за шею жалкого Чибиса; там Сокол с позором влачит побежденный Лук; Скорпион и Лев ударами заступа разрушают укрепление вражеских тотемов. [120] Огромное множество оружия и памятников с военными украшениями, найденное в Гиераконполе, святилище Сокола, тоже свидетельствует о боевой деятельности «Спутников Хора» и о борьбе с северянами, азиатскими соперниками или мятежными ливийцами.
Примирение кланов и подчинение туземцев произошло, вероятно, в те времена, когда Менес возвел Белую стену, с целью господства над Севером, и построил свой дворец двойника в Нагаде, промежуточном городе между Буто и Гиераконполем, центре тинского Египта. К этому же времени, по-видимому, относится и любопытная перемена в особе фараона. До сих пор царь, вождь отдельного клана, избирал своим тотемом какое-нибудь животное, которое, как полагали, принимало участие в битвах. Рыба Нар, служащая для начертания имени Нармера, не есть безжизненный знак: иногда мы видим ее снабженной двумя руками, она заносит ими палицу, чтобы сразить ливийца. Щит и дротик, составляющие имя Аха-Менеса, находятся в когтях у Сокола Хора, а крылья его распростерты во всю ширину для полета на битву. [121] После объединения Белых и Красных Сокол становится богом беспристрастным: он больше не спускается на поле битвы и мирно сидит на своем царском шесте. Фараон относится к птице не как к тотему, вождю клана, товарищу в битвах, он поклоняется ему как национальному богу объединенного Египта, принимает его имя, отождествляет себя с ним и делает Сокола символом своей власти и первым из своих титулов. Каким образом клан Сокола и вождь его, фараон, поглотили другие кланы и других вождей? Это было достигнуто в бою и путем взаимных уступок. Два старинные царства, Гиераконполь и Буто, получили для своих тотемов, Коршуна и Змеи, честь быть выбранными после Сокола официальными титулами царя. То же преимущество было дано Тростнику Юга и Пчеле Севера. Итак, фараоны купили свою победу, приняв, наряду с Соколом, четыре старинных враждебных тотема, которые, в свою очередь, обеспечили им внешнюю и духовную власть. Прошло несколько столетий, и теологи Гиераконполя [122] соединяют эти разрозненные понятия, построив теорию божественных династий, основанных Солнцем Ра, утвержденных Хором Соколом и продолженных сыном их, фараоном, «сыном Солнца, возобновляющим годы земной жизни Хора».
Итак, Египет тинисских династий предопределяет памятники, искусство, религиозные понятия политического строя Мемфисского царства. Но сколько пробелов в этой истории, где нам еще ничего не известно ни о происхождении туземного племени, ни о действительном происхождении иноземцев, и очень мало – о слиянии двух элементов, создавшем этих семитизированных африканцев, которых мы называем египтянами. Чтобы угадать скрытые еще в земле тайны или объяснить то, что она нам открыла, было допущено много теорий, которых я не привожу. Не будем скрывать от себя, что большинство современных мнений, складывающихся с чересчур стремительной, но необходимой для успехов науки поспешностью, будут забыты или пересмотрены в недалеком будущем, когда грядущие открытия разобьют их или подвергнут критике документы. Но одно останется: за последние годы история человечества как чудом шагнула в далекое прошлое. Приподнят край завесы, скрывающей происхождение и первые сношения народов восточного побережья Средиземного моря. И – что редко – открытые памятники позволяют проследить развитие народа начиная с каменного века до исторических времен. И только в Египте намечается путь, проложенный человеком от грубых могил пустыни и пещер до пышных курганов пирамид.*
IV. Вокруг пирамид
На левом берегу Нила, от мыса Дельты до оазиса Файюм, пирамиды Нижнего Египта поднимают к небу свои треугольные лики, то ясные, то хмурые, в зависимости от игры света. Возносясь над обработанными полями, они поднимаются из песка, плотно восседая на первом уступе африканского плоскогорья. Уцелевших до наших дней пирамид насчитывается до сорока. Вместе с сотнями могил, теснящихся вокруг, они указывают места сменявшихся резиденций мемфисских фараонов: Саккара, Медум, Дашур для III династии; Гиза для IV; Абу-Сир и Саккара для V и VI. Это Древнее египетское царство с 4000 до 3500 г. до н. э. переживает себя своими могилами, раскинутыми в окрестностях Мемфиса, его столицы, все следы которой исчезли.
Всего только десять лет тому назад мы надеялись открыть около пирамид зачатки истории Египта и самые отдаленные архивы человечества; за это время доисторические кладбища и царские могилы Абидоса заставили нас допустить существование двух первых династий и в общих чертах ознакомили с Тинской цивилизацией. Вместе с тем цари, строители пирамид, помещены на свое настоящее хронологическое место, т. е. заняли вторую стадию истории Египта; но больше, чем когда-либо, выяснилось все значение пирамиды. Предыдущей, Тинисской, эпохе она не известна; во времена последующих, фиванских, династий, после XII династии, она выходит из употребления. Итак, пирамида характеризует один период, Древнее царство; она заметно сосредоточивается в одной местности, в окрестностях Мемфиса; не подлежит сомнению, что новый художественный и религиозный идеал нашел в ней полное свое выражение.
Архитектурный замысел пирамиды не был случайной находкой гения, он возник путем довольно медленного развития и последовательного усовершенствования первобытных могил.
Доисторические туземцы погребали тела своих мертвых в ямах, на незначительной глубине, окружая их обычными сосудами. Победители египтяне занесли из Халдеи употребление кирпича и воздвигли царские могилы, усовершенствовав первобытное устройство.* Яма расширяется и становится прямоугольной; ее обсыпающиеся стены укрепляются кирпичной облицовкой; деревянный потолок отделяет тело от набросанной сверху земли; вместо того чтобы укладывать сосуды и другие предметы вокруг тела, для них отводят комнаты, смежные с главной ямой, ставшей погребальным покоем. Все вместе имеет вид здания, приземистого и удлиненного, покрытого песком; в него спускаются по кирпичной лестнице.
Такова царская гробница в начале Тинского периода. Чтобы обеспечить нетленное жилище для тела и души, чьи судьбы занимают созревающее сознание народа, погребальный склеп начали прорывать до скалы. Могила приняла вид удлиненного хода, где скала эта образовала непроницаемый потолок. У этой подземной галереи было слабое место – всегда открытый в нее доступ. Чтобы избегнуть его, зодчие стали прорезывать потолок узкими перпендикулярными колодцами с отверстием на поверхности земли; когда тело было погребено, в эти подступы бросали огромные камни в виде опускных дверей, которые герметически закупоривали проход. Выход из этих колодцев находили в песке, их скрывала куча земли или песка, подпертая стенками. Но такой плотно закупоренный склеп оказывался недоступным для семьи покойного; как же обеспечить ему телесную жизнь в загробном мире? В кучу песка, ставшую кровлей, над самым телом, стали закапывать сосуды с припасами, потом при входе на лестницу отвели маленькую комнату, куда бы могли приходить родственники с их дарами. Так продолжалось до тех пор, пока в план здания входила лестница; с течением времени она была устранена как дающая слишком свободный доступ. Ее заменили отвесным колодцем, который, прорезая всю постройку, позволял спускать труп на веревках. По окончании похоронного обряда колодцы закрывались, и ничто не указывало на их отверстия. Маленькая комната была перенесена тогда к восточной стороне мавзолея: она имела форму узкого коридора, а в конце его находилась глухая дверь, как бы дававшая доступ в жилище мертвого. [123] Усовершенствованная таким образом тинская могила превратилась к началу III династии в укрепленный дом, отчасти высеченный в скале, отчасти построенный на поверхности земли; он включал недоступный склеп, заполненные колодцы и одну комнату для почитания, открытую родственникам. Издали здание представляется каменным кубом, которому арабы дали название мастаба («скамья»); это научный термин, принятый для обозначения могил Мемфисской эпохи.
Выбор материала для постройки гробниц тоже подвергся соответствующему изменению. Подобно халдеям, пришедшие из Азии египтяне употребляли преимущественно кирпич; но когда они водворились в узкой долине Нила, скалистые обрывы плоскогорья пустыни доставили им грубый и мелкозернистый известняк из Мукаттама и Туры, песчаник Сильсиле, алебастр, гранит и базальт из Асуана. Искусству обработки этого материала новые пришельцы научились у туземцев, которые шлифовали все твердые камни с непостижимой легкостью. В своей заботе об обеспечении себя несокрушимыми гробницами фараоны применили работу туземцев к сооружению больших построек; этих мастеров, шлифовальщиков сосудов, они превратили в каменотесов и зодчих. С I династии царь Усефаис заменяет в своей гробнице обычный деревянный пол гранитными плитами; одна из комнат могилы Хасехемуи (II династии) построена из глыб известняка, обтесанных и прилаженных друг к другу; это самый старый из ныне известных образцов каменотесных работ. Тот же царь наделяет храм Хора в Гиераконполе роскошными дверями розового гранита; их косяки находятся теперь в музее Каира. Судя по этим обломкам, египтяне уже в те времена были законченными мастерами.
Они приступали к работам более широким по замыслу. Сфинкс Гизы (рис. 12), огромная скала, высеченная в форме льва с человеческой головой, быть может, относится к этой эпохе. Задумчивое величие этого прекрасного, ныне изуродованного лица в достаточной мере свидетельствует о степени технического умения и силе выражения, достигнутой египетскими художниками. Относится ли к той же эпохе и смежный со Сфинксом храм, где ни одна надпись не указывает на время его сооружения?* Эти крытые залы, от которых уцелели одни четырехугольные колонны розового гранита, узкие, низкие святилища с потолком из одной гигантской плиты, ограда, целиком построенная из алебастра, – все заставляет отнести здание к первым годам египетского искусства благодаря выдержанности и массивности линий и потрясающему величию (рис. 13). Тем же настроением веет от загадочного памятника, только что расчищенного Барсанти для Попечительства о древностях около Завиет-эль-Ариана, на полпути между Гизой и Саккара. Это одна из достопримечательностей мемфисского Египта; так как здание, несомненно, относится к концу Тинского периода, то по нему мы можем распознавать во времени все другие, в которых встречаются те же приемы постройки.*
Остатки построек памятника находятся в глубине ямы, вырытой в форме буквы Т, в 100 м длины, 25 ширины и 30 глубины. Стены ямы просто вытесаны в известковом грунте; их профиль настолько чист, что кажется, будто скала обрезана натянутой ниткой, как режут кусок масла. На дно ведет наклонная плоскость; середина ее представляет скользкий скат для спуска вещей, а по бокам – головокружительная лестница с истершимися ступенями (рис. 14). Яма была наполнена щебнем и песком; пришлось извлечь более 4000 куб. м мусора, чтобы обнаружить пол, состоящий из громадных глыб розового гранита. Барсанти надеялся, сместив одну из этих глыб, встретить погребальный склеп, так как один из обломков, найденных в мусоре, был отмечен именем одного царя II династии, Неферка. Под приподнятой глыбой оказалась другая глыба, а под ней три другие пласта, лежащие один над другим; последний лежал на самой скале. Где же склеп? Чтобы открыть его, Барсанти отозвал гранитотесов, работавших над запрудой Нила асуанского, и заставил их пробуравить туннель в граните – труд, достойный фараонов. Туннель, по которому я ходил в 1907 г. в сопровождении Барсанти, до сих пор доказал лишь то, что вся эта масса компактна; и многие египтологи считают, что настилка не скрывает никакого тайника и служила только полом для построек, которые так и не были возведены. Барсанти же твердо верит, что этот пол является потолком, прикрывающим нетронутую могилу; его убеждение в значительной мере основывается на особенном расположении плит. В одной из гранитных глыб оказался овальный обтесанный чан 2 м длины и 1 м емкости; он накрыт красивой крышкой с четырьмя ушками; все очень гладко отшлифовано и обработано так же тщательно, как драгоценная безделушка (рис. 15). «С истинным трепетом, – пишет Барсанти, – отважился я приподнять крышку; когда обнаружилась внутренность вместилища, оно оказалось совершенно пустым; я мог заметить только как бы черный ободок в 10 см ширины, окружавший боковые стенки. По всей вероятности, это легкий след какой-нибудь жидкости, замкнутой в чан в качестве жертвенных даров или возлияний и испарившейся с течением лет» [124] .
Действительно, возможно, что под чаном по отвесной линии был скрыт погребальный покой, как это делалось в мастабе, где на крыше находился склад приношений. Для разрешения этой загадки Масперо уполномочил Барсанти сместить один за другим все четыре ряда глыб, которые будут водворены снова на место после того, как исследуют всю глубину колодцев Завиет-эль-Ариана.
Каково бы ни было назначение здания Неферка, оно, как и храм Сфинкса, свидетельствует о склонности фараонов тех времен к исполинским постройкам из материалов гигантских размеров. «Впечатление, – пишет Масперо, – неизгладимо. Размер и богатство материала, совершенство тесаных поверхностей и скреп, несравненная законченность гранитного чана и, с другой стороны, смелость линий и высота стен – все это в целом дает нечто, до сих пор единственное. Впечатление потрясающее, и ни в чем не проявилась разительнее сила древних египетских зодчих» [125] .
По мере все возрастающего размаха строительство, это двойное движение, вглубь и ввысь, уводящее египетскую могилу к новым очертаниям, нашло свое блестящее выражение в замысле пирамиды. Первая была воздвигнута в Саккара Джосером, одним из монархов III династии (около 4100 лет до н. э.).
Джосер был одной из самых видных фигур истории Египта: от Синая до Элефантины памятники хранят его имя, но подробности его подвигов от нас ускользают. Еще в греческую эпоху Джосер слыл изобретателем построек из тесаного камня; следует заметить, что царствование его знаменует окончательное распространение построек из обтесанных глыб, победу камня над кирпичом. Тем не менее, подобно своим предшественникам, он начал строить из кирпича свою усыпальницу в местности Бет-Халлаф, около Абидоса. [126] Эта огромная мастаба возвышается над несколькими склепами, к которым ведет коридор, заваленный пятью опускными дверями. Могила осталась неиспользованной. Может быть, это случилось благодаря влиянию крупного царедворца, Имхотепа, чья слава мага и зодчего пережила столетия. Джосер покинул Тинисские кладбища, перенес свою резиденцию к Белой стене Мемфиса и избрал Саккара местом своего вечного упокоения. Здесь возносится его пирамида «уступами», переходная ступень между прямоугольной мастабой и пирамидой с острыми ребрами. Это четырехсторонняя лестница из шести гигантских ступеней высотой от 11 м 50 см до 9 м; каждая последующая сокращается на 2 м сравнительно с предыдущей; общая высота памятника достигает 60 м. По виду это шесть уменьшающихся мастаб, построенных одна на другой, и нововведение здесь сводится к развитию основания в смысле восхождения. На самом же деле замысел гораздо сильнее. Прежде всего зодчие заменили кирпич камнем; затем, вместо того чтобы строить первую террасу, на которой бы они возвели пять остальных, они распределили всю массу камня параллельными пластами, одним порывом восходя от подножья до вершины и останавливаясь по краям на определенной высоте, чтобы сохранить стены уступами. [127] Это уже не искание ощупью: у рабочих было ясно выраженное намерение или же они получили точное приказание воздвигнуть сооружение, выходящее из земли и устремляющееся к небу (рис. 16).
По мере развития замысла ступени, знаменующие как бы пресечение порыва, уменьшались. Один из преемников Джосера, Снофру, построил в местности Медум [128] , к югу от Саккара, пирамиду подобного типа; но ширина каждой ступени уменьшена наполовину, что сильнее выдвигает восходящее движение всей массы (рис. 17).*
Несколько времени спустя Снофру еще больше подчеркнул это устремление ввысь во второй пирамиде, сооруженной в Дашуре. Основание этого здания представляет приблизительно наклон стен мастабы; потом, без промежуточных уступов, четыре ребра решительно устремляются к небу и впервые дают истинный профиль пирамиды. Ряд попыток Джосера и Снофру приводит, около 4000 г. до н. э., к определенному замыслу здания, «выходящего из земли» [129] и соединяющего в одной точке неба четыре гладкие стены, которые кажутся сходящими с неба на землю правильными треугольниками. Художественная формула пирамиды, какой ее будут строить цари IV династии, найдена.
Кажется, будто Хеопс, Хефрен и Микерин были охвачены каким-то опьянением, развернув эту формулу до гигантских размеров трех больших пирамид Гизы. «Горизонт», построенный Хеопсом, был 233 м ширины на 147 м высоты; «Большая», воздвигнутая Хефреном, – 138 м высоты на 215; и «Великая», произведение Микерина, – 66 м высоты на 108 в основании. Максимальный размах был достигнут в начале IV династии и, дав все, что мог, мало-помалу пошел на убыль. Это впечатление бросается в глаза посетителю. Первой на краю пустыни появляется Большая пирамида; ее необъятная громада являет мечту о величии исполинском, которая могла осуществиться только однажды. За ней, по диагонали, поднимаются вторая и третья, одна – являя более стройные очертания, другая – сильно уменьшенные пропорции, свидетельствующие о возвращении к сдержанным и рассчитанным замыслам. За первым, подавляющим впечатлением вас охватывает желание понять тайны постройки и назначение этих памятников (рис. 18). [130]
Работы по расчистке, произведенные по почину Масперо вокруг пирамиды Униса в Саккара, дали возможность уяснить себе схематический план любой пирамиды. Она состоит из трех частей: внутри погребальные покои; кругом толща пирамиды; снаружи часовня для отправлений культа. Все окружено оградой, заключающей в себе могилы родственников царя или приближенных лиц.
Работы начались с раскопок в каменистом грунте пустыни: разрушенная пирамида Абу-Роаша, расчищенная Шассиной, и памятник Завиет-эль-Ариана дали превосходные образцы этих, уже гигантских, подземных сооружений. В середине располагали погребальный покой, куда вел коридор с очень сильным наклоном; сюда шел отборный материал: мелкозернистый известняк Туры или гранит Асуана. Вокруг этого ядра, доступ к которому оставался открытым, располагали пласты пирамиды, известковые глыбы, получавшиеся с плоскогорья пустыни или из каменоломен Аравийской горной цепи. Глыбы легко доставлялись по Нилу, который в пору разлива омывает скалы от Гизы до Саккара; на плоскогорье их поднимали по насыпям, следы которых уцелели и поныне.
Долгое время оставался спорным вопрос, замышлялось ли сооружение пирамиды сразу в конечных размерах и по заранее установленному плану, или же первая ячейка, охватывающая погребальный покой, представляла из себя уже пирамиду в малом размере, которая разрасталась ввысь и вширь, сообразно средствам и времени, какие уделял ей фараон. Наличность в некоторых пирамидах входных коридоров, ныне засыпанных мусором, и расположение пластов камня дали перевес старой теории Лепсиуса: каждая пирамида развивается по закону кристаллизации и последовательными надстройками вокруг ядра уже законченной формы; первоначальный ее размер – 50 м в основании, с соразмерной высотой; затем последующие надстройки увеличивают их размеры до настоящего, нам известного, на каком их остановила смерть фараона или его сознательный расчет. Сооружение уступов не представляло никакой трудности, кроме огромности самой задачи: наклонная плоскость доставляла глыбы на желательную высоту, а с уступа на уступ они поднимались на маленьких деревянных машинах, описанных Геродотом и очень недавно воспроизведенных Легреном. [131] Когда была водворена на свое место последняя площадка, сверху начиналась облицовка, превращавшая каждую сторону в непрерывную стену; на каждой ступени вмуровывалась глыба со скошенной наружной стороной; спускаясь со ступеньки на ступеньку, рабочие оставляли за собой непрерывные плоскости с правильным уклоном на каждом боку пирамиды (рис. 12 и 19).
Внутри находилось обычно несколько погребальных покоев с соответствующим количеством ведущих туда коридоров, что вытекало из постепенного развития плана: в сущности же фараону достаточно было одного только склепа. Посетители, которых не пугает неудобство спуска по скользкой земле, низкими коридорами, где воздух застаивается и термометр показывает 30°, будут вознаграждены совсем особенным настроением, которое испытываешь в погребальном покое Хеопса. На северной стороне, на высоте 12 м над землей, открывается вход в один из коридоров с сильным наклоном; ссыпавшаяся облицовка обнажила наверху четыре громадные перекладины из известняка, сходящиеся попарно своими верхушками, обтесанными в виде арки. Свод этот, выдерживающий неослабно вес находящейся над ним громады, повторяет треугольный очерк пирамиды: линии его, очень простые и чистые, придают этим вратам загробного мира красоту неизъяснимую (рис. 20).
Каменная плита, насаженная на шип, некогда преграждала вход в коридор; [132] поворачивая ее, обнаруживали галерею в 22 м длины и 1 м ширины. Места было достаточно, чтобы спустить гроб по этому каналу с полированными стенами, людям же приходится скользить на корточках, удерживаясь ногами за выемки, сделанные там и сям. Так достигают горизонтальной площади, где нисходящий коридор ведет к горнице, высеченной в скале, на глубине 30 м под землей; это был первоначальный погребальный склеп, ныне заброшенный. С той же площадки восходящий коридор ведет к средоточию пирамиды, но со дня погребения три опускные гранитные двери преграждают туда доступ. Уже в давние времена искатели сокровищ обошли это препятствие, выдолбив над ними туннель, через который теперь проникают посетители. Новый, низкий коридор в 33 м длины ведет ко второй площадке, откуда открываются еще два хода. Один, горизонтальный, через 38 м вводит в гранитный покой с треугольным потолком, который, по-видимому, представляет из себя лишь второй склеп, в свою очередь оставленный без применения благодаря увеличению сооружения. Другой ход, восходящий, превращается в обширную галерею в 8 м 50 см высоты на 2 м ширины и 50 м длины.
Постройка этой галереи весьма замечательна. С каждой ее стороны скамья, высотой в 60 см, урезывает ее ширину на 50 см; на верхней плоскости ее сделаны зарубки, куда можно поставить ногу, что весьма кстати ввиду сильного наклона и чрезмерной шлифовки камня. Возможно, что это сделано было для спуска гроба, который сам скользил по полу галереи между двумя приступками. Не менее пола любопытен потолок: он состоит из семи пластов, расположенных выступами: «Получается, – говорит Жомар, – иллюзия: стены кажутся вогнутыми, несмотря на то что поверхность каждого слоя вертикальна; они производят впечатление очень заостренного свода. Блеск и обработка каждого камня такая, что многие, подобно мне, сначала приняли его за гранит или мрамор. Места соединения пластов почти незаметны, туда не проникло бы и лезвие ножа. Все это сооружение изумительно по своей законченности; но не менее изумительна и прочность работы: несмотря на громадность тяготеющей на ложном своде массы, все сохранилось без малейших повреждений» [133] (рис. 21).
Большая галерея заканчивается гранитными покоями, представляющими царский склеп. Тут преграды умножаются: нужно перешагнуть порог в 90 см вышины; за ним следует очень низкий коридор, в середине которого открывается преддверие в 3 м высоты, служившее для постановки четырех опускных дверей. Первая оставалась еще на месте, удерживаясь на высоте 1 м от земли чуть заметным выступом ската; три остальные исчезли или отсутствовали с самого начала. Почему дверь не была спущена после погребения? Мы не знаем. Но не без страха пробираешься ползком под этой громадой гранита, вот-вот готовой рухнуть. Наконец вы вступаете в погребальный покой, помещенный в оси пирамиды, на высоте 40 м над землей и на 100 м от верхушки пирамиды. Это гранитный блокгауз в 10 м 50 см длины, 5 м ширины и 6 м высоты, сооруженный из громадных камней изумительной работы: «зал остался нетронутым во всех своих частях, и шлифовка его стен вполне закончена; с большим трудом можно найти места соединений пластов, которых шесть, все одинаковой высоты; потолок покоя состоит из цельных кусков, длиной более 6 м каждый. Здесь, как в галереях и во всех проходах, ни следа каких-нибудь трещин или оседания, ничто не сместилось с самого начала, так совершенны горизонтальные и вертикальные линии». В одном углу стоит гранитный гроб, прямоугольное ложе без всяких надписей и украшений; крышки нет; тело и погребальная утварь исчезли. Над склепом пять маленьких комнаток, очень низких, расположенных одна над другой; они служат выходами в потолке; туда можно проникнуть по приставленным лестницам, уже из галерей (рис. 22). Там найден написанный красной краской картуш Хуфу (Хеопса), эта отметка подрядчика является подписью, позволяющей установить строителя Великой пирамиды.
Все предосторожности, принятые для преграждения доступа в коридор, указывают на то, что проникать внутрь пирамиды по водворении гроба на место воспрещалось, как и в мастабу. Поэтому почитание умершего царя осуществлялось в наружной часовне, которая находится на восточной стороне каждой пирамиды. В «Горизонте» Хеопса от нее остался один только базальтовый пол; но на восточной стороне Большой и Великой сохранились еще остатки стен; в Саккара, в часовне Униса (рис. 23), уцелели колонны розового гранита и барельефы. Обряды, которые совершались в этих погребальных храмах, составляют настоящую «тайну» пирамид; они стали нам известны с тех пор, как Масперо открыл в малых пирамидах Саккара (V и VI династии) тексты, недостающие в роскошных усыпальницах Гизы. [134] Вот где нужно искать объяснения этих безмерных сооружений, тяготевших тайной и возбуждавших любопытство на протяжении столетий.
Пирамиды – могилы; но для того, чтобы понять значение слова «могилы» для египтян Древнего царства, нужно отрешиться от современных понятий о смерти, которая для нас неизбежно противопоставляется жизни. Египтяне первых времен, подобно диким нашей эпохи, не понимают смерти как противоположности жизни, а могилы как места уничтожения. Для тех и других умерший человек пребывает в особом состоянии, которое не должно неизбежно изменить обычные условия жизни. А эти условия хорошо известны народам в их младенчестве. «Дикарь, – говорит Фрэзер в своей замечательной книге о первобытных верованиях, – объясняет все явления жизни, как и явления неодушевленной природы, считая ее делом живых существ, скрытых в них или за ними. Животное живет и движется только потому, что заключает в себе маленького человечка или маленькое животное, дающих ему жизнь и движение. Животное, обитающее в животном, человек, обитающий в человеке, и есть душа» [135] . Для многих нецивилизованных народов душа имеет форму маленького человечка, воспроизводящего черты каждой отдельной личности. Египтяне тоже верили, что все сущее – боги, люди, животные, деревья, камни, все предметы – заключает в себе свое подобие в уменьшенном виде, которое и есть его душа. Они давали этому образу название
Отсюда жизнь, по понятиям египтян, длится до тех пор, пока человек пользуется слиянием своего тела с его двойником. Но бывают моменты, когда двойник расстается со своим телом: во время сна, при некоторых болезнях, влекущих за собой потерю сознания или обморок, двойник удаляется; выходя из сна или обморока, человек «приходит в себя», т. е. снова соединяется со своим двойником. То, что называют смертью, есть не более чем длительный обморок, который может прекратиться, если вернется двойник. После смерти каждая составная часть человека, тело и двойник, продолжают жить порознь. И вот, чтобы сделать смерть безвредной, нужно поставить тело в условия, противодействующие тлению, этому роковому последствию раздвоения: нужно сохранить его по возможности нетронутым, чтобы душа-двойник могла, в свою очередь, узнать его и снова обитать в нем. Словом, нужно дать блуждающей душе убежище. Отсюда необходимость погребального обряда, цель которого – сохранить тело и обеспечить душе жилище.
Одних этих представлений было бы достаточно для объяснения великого значения могилы, приюта жизни, у египтян. Но первобытные народы редко останавливаются на простых понятиях. Страшась временной или окончательной отлучки двойника, влекущей сон или бессознательную жизнь смерти, египтяне сроднились еще с одной мыслью, в которую многие дикие верят и теперь. Раздвоение человека гибельно только в том случае, если оно независимо от воли; и наоборот, полезно поставить своего двойника в безопасность, облегчая ему выход из тела и помещая его в достоверное место. Одни вследствие этого вручают свою душу животному, растению, какому-нибудь предмету, который становится тогда священным существом или тотемом; другие отправляют его в тайное место или в укрепленное здание, могущее служить могилой для тела. Итак, пирамиды и могилы в Египте становятся «дворцами двойника», которые фараоны и их подданные строят еще заживо; двойники являются туда и вселяются в статуи тела, идеализированного, но похожего чертами лица; душа таким путем ограждается от случайностей, которых тело не всегда может избегнуть. Пока тело продолжает жить обыкновенной жизнью, оно заботится о благополучии своего двойника в могиле: видные сановники становились «рабами двойника» фараона; частные лица обеспечивали своему двойнику такие же заботы, входя в соглашение с жрецами могил. Это объясняет ту власть могил, которая тяготела, по-видимому, над египтянами в самый расцвет их жизни: с самой юности сооружать прочный дом, где когда-нибудь будет покоиться тело, хранить там статуи, в которых будет обитать двойник [136] , навещать в праздничные дни свою могилу и поклоняться собственному гению [137] , обеспечить ему полное благополучие вдали от превратностей общественной «жизни» – таков идеал счастливой жизни в Мемфисскую эпоху. Когда наступает смерть, говорили, что тело «переходит к своему двойнику», откуда следует, что он уже обитал в могиле.
Итак, египетская могила – по преимуществу дом, где пребывает самое живое, самое реальное, самое неизменное в человеке. Нужно ли удивляться, что в те времена, когда такие понятия процветали на радость человечеству, цари и частные лица не жалели средств на сооружение несокрушимых твердынь, хранилищ душ и тел? Безмерная любовь к жизни, жестокая борьба за существование воспламенила фантазию строителей пирамид. Эти «Дома Вечности», где мы ищем лишь смерти, обещали им вечную жизнь.
Это могло произойти лишь при условии оживления тела после смерти. В том состоянии трупного окостенения и разложения, в каком кладут его в могилу, оно могло быть для двойника только обременением. С Мемфисского периода египтяне разрешили эту задачу сохранения тела посредством бальзамирования. Очень интересно было бы узнать, каким путем они дошли до этого; похоронные обряды Тинской эпохи не носят никаких следов подготовки бальзамирования и трудно поддаются объяснению. В очень древних могилах мы видим труп, сидящими на корточках; в некоторых могилах скелеты разрознены, голова отделена от туловища, кости разбиты, как будто из покойника хотели сделать жертвенное приношение; или же отдельные кости сложены в кучу, сверху лежит голова, придавая погребенному телу новую форму. Эти приемы, о которых часто упоминают позднейшие ритуальные книги, были оставлены в начале Мемфисского царства и заменились обрядами, обеспечивающими сохранение трупа в целом виде. Нам не известно, как произошел этот переворот, оставивший такие прочные последствия; говоря о нем, египтяне ссылаются на божественное откровение, приписывая это благодеяние богу Анубису. [138] Он, «владыка повязок», научил людей искусству предупреждать разложение путем удаления сосудов, натронного промывания, применения асептических веществ и повязок, изолирующих тело от соприкосновения с воздухом.
Спасенное от разложения тело было лишь неподвижной мумией, слепой, глухой, лишенной сознания. Понадобилось новое откровение, чтобы научить людей искусству возвращать мумии способность пользоваться органами чувств и призвать в нее отлетевшую душу. К концу третьей династии [139] этот ритуал, которым Осирис, «Бог Благой», Искупитель, одарил людей, претерпев его впервые на себе, вошел во всеобщее употребление. [140] Говорили, что Осирис во времена божественных династий был убит и рассечен на части братом своим Сетом и что первым из людей он познал смерть. Благодаря кудесническому знанию его жены Исиды, сестры Нефтиды, сына Хора, Анубиса и Тота, его союзников, все найденные куски тела Осириса были подвергнуты асептике и соединены в полную мумию; движение и пользование всеми чувствами вернулись к этому неподвижному телу, когда Тот и Хор коснулись его уст, глаз, ушей, развязали ему руки и ноги при помощи магических средств. Душа, задержанная в плену у Сета, еще отсутствовала; Хор и Тот пустились за ним в погоню – тщетно скрывался он, принимая облик быка, газели, кабана или гуся; в сердце этих животных, пойманных и принесенных в жертву, душа Осириса была найдена; Хор вернул ее своему отцу, сообщив дыхание жизни через поцелуй. Осирис, оживленный и воссоединившийся со своей душой, стал существом исключительным, выше всех остальных, так как перешагнул через порог смерти и восторжествовал над величайшим ужасом. Такое существо, живущее совершенной жизнью, без всякого страха смерти, ставшей для него безвредной, и есть бог. [141]
Отныне Осирис становится образцом, которому подражает все живущее на небе и на земле, и все, что обречено на смерть. Никто из жителей неба и ни одно из земных человеческих созданий не составляет исключения из этого всеобщего удела; в благой смерти Осириса и погребальном культе, созданном Хором и Тотом, искали и нашли возможность жизни вечной. Каждый из богов познал смерть и воскресение: их земной сын фараон играет роль «возлюбленного сына», отверзая уста своего отца и возвращая ему в поцелуе душу. Всякий смертный человек мог надеяться стать богом: в день похорон старший сын семьи заявлял, что он Хор или Тот, и повторял над своим отцом обряд великой мистерии, уподоблявшей последнего Осирису.
«Тексты пирамид» Саккара и картины гробниц знакомят нас с этими обрядами в их древнейшей форме: их совершали в часовнях исчезнувших пирамид и в мастабах, найденных тысячами (рис. 24). Существенной частью погребального покоя была та глухая дверь, которая впоследствии стала надгробной плитой. Она ведет в другой мир, где обитает двойник. Позади этой двери находится коридор (сердаб), где покоятся статуи двойника, а под ней склеп, в который опустят мумию. В день похорон тело, обернутое повязками и набальзамированное по ритуалам Анубиса, приближают к глухой двери. Кругом стоят родственники в трауре. Жена и сестра покойного возглашают, что они Исида и Нефтида, пришедшие оплакивать и оберегать Осириса. А вот и старший сын: он очистился, облекся в шкуру пантеры и подносит курящийся фимиам, «который обожествляет», и железный крюк, каким некогда Хор отверз уста Осириса. Возле сына стоит жрец подземных гробниц, совершающий службу: со свитком папируса в руке он готов подсказать слово из текста, указать жест в случае, если бы память изменила сыну покойного (рис. 25). Кругом толпятся родственники, близкие, священнослужители и хором повторяют слова и жесты, усиливая тем их действенность. Тем временем жертвоприносители закололи быка, газель и гуся и приносят их переднее бедро, голову и сердце.
Тут начинаются верховные обряды. Омовением и курением ладана смывают с мумии телесные и душевные скверны: «все, чему не должно оставаться в ней, падает на землю». Потом Хор, возлюбленный сын, совершает подобие отверзания рта, глаз, ушей своего отца при помощи магических орудий; он потирает их мизинцем своим; касается их сердцем и бедром жертв, приговаривая нараспев: «Восстань живым, восстань, Осирис, ибо я, сын твой, я Хор пришел омыть тебя, очистить, вернуть тебе жизнь, обнять твои кости, соединить твои ткани, обнять твои члены, ибо я Хор, который вылепил своего отца… [142] Хор отверзает тебе око, дабы видел ты оком своим, [143] …тебе отверзают уста, и это делает Хор своим мизинцем, которым он отверз уста отца своего, Осириса; [144] тебе даны твои очи, чтобы видеть, уши, чтобы слышать слова, которые произносят уста твои, твои ноги, чтобы ходить, руки, чтобы действовать» [145] . И сын обеими руками охватывает труп отца, подносит к лицу мумии собственное лицо, и в этом поцелуе магический жизненный ток переходит из тела живущего в тело умершее, дыхание жизни сообщается из уст в уста. Тут хор, совершающий богослужение, возглашает: «Хор пришел, он целует тебя, Осирис!.. Сын твой Хор поразил Сета, он своей рукой вырвал у него глаза, он отдал их тебе вместе с твоей душой, которая в них, и с твоей формой, которая в них» [146] . Тело оживлено и одарено душой. Нужно сейчас же обеспечить ему пищу и питие для вечной жизни. Перед мумией накрывают стол с жертвенными дарами: на круглых блюдах расставляют хлеб, мясо, плоды, вино, пиво, ликеры и воду – полный обед, меню которого во всех подробностях записано на стенах гробницы. Несколько отборных кусков сжигается на пылающем огне жертвенника, и мумия питается дымом; остальное разложено на столе, за который садятся родственники и священнослужители. Трапеза сопровождается плясками и пением под аккомпанемент арф и флейт. И к новому богу обращают добрые пожелания: «Голод, не подступайся к этому новому Осирису… [147] Он питает отвращение к голоду и не вкушает его; он питает отвращение к жажде и не пьет ее… [148] О, боги, вы взяли к себе этого Осириса; он вкушает от того, что вкушаете вы, он живет тем, чем живете вы… в стране, куда он вступает, он не испытает более ни жажды, ни голода вовеки» [149] .
По окончании трапезы очищают мумию водой и ладаном. Вот она уже в руках служителей; по низким коридорам спускают ее до средоточия пирамиды или в глубину мастабы. Но когда опускная дверь захлопнулась, колодцы засыпаны, это тело не предается живущими забвению. По определенным дням – и даже очень часто – родственники и жрецы возвращаются к глухой двери и повторяют животворящие обряды. Мумии тут больше нет, но оживает изображение покойного на плите. Иногда в углублении глухой двери стоит статуя, выставив одну ногу вперед, словно готовясь спуститься с лестницы, ведущей к стране смертных; [150] иногда из-за притолки выявляется один бюст или лицо [151] : кажется, будто умерший выглядывает в окно, чтобы побеседовать со своими детьми. Чаще всего узкий ход шириной в несколько сантиметров один только является сообщением между богослужебным покоем и сердабом, где спрятаны статуи двойника: через это отверстие проникают ароматы ладана и дым с алтарей, а также двойники жертв, которые, достигая таким образом обожествившегося мертвого, создают ему этот полуидеальный, полуреальный мир, где протекает отныне его вечная жизнь.
Таковы формулы и главные действия этой церемонии «Отверзания уст» –
Жизнь двойника в пирамиде или в гробнице египтяне представляли себе очень похожей на жизнь до могилы. Она была обеспеченным существованием всякого богатого человека, только без примеси несчастий или случайностей, присущих человеческой доле. Художники изображают покойника сидящим за столом с жертвенными дарами; жена его сидит рядом и обнимает его; у ног его играют дети с собакой или обезьяной. Каждый человек изображался в самый счастливый момент своей жизни – двойник познает только избранные минуты. Кругом служители приносят съестные припасы, одежду, необходимую утварь; изготовление или происхождение каждого приношения дает тему для декоративной картины. Чтобы иллюстрировать приношение бычачьего бедра, изображают животных на пастбище, случку коровы, рождение теленка и сцены земледельческой жизни вплоть до жертвоприношения животного; приношение хлеба сопровождается сценами пашни, жатвы и хлебопечения; принесение вин дает случай показать виноградники и сбор винограда; приношение дичи, зверя или птицы изображается сценами охоты в пустыне, рыбной ловли на удочку или сетями (рис. 28). Каждый предмет погребальной утвари – ковчег, гроб, ложе, сосуды, одежда, оружие, драгоценные украшения, – все это влечет за собой описание способов производства: мы видим плотников, литейщиков, оружейных мастеров, ткачей, ювелиров за их работой. [153] И так вплоть до закупки провизии на рынке и хозяйственных счетов – все доставляет материал для картин. Душа и тело умершего беспрерывно переживали сцены, изображенные на рельефах: изображенное действие становилось реальным, каждая фигура существа или предмета на время воссоединялась со своим двойником и оживлялась по желанию бога, обитающего в гробнице.
Этот идеал удовлетворял египтян в течение нескольких веков, потом он показался им скучным и недостаточным. Мы можем проследить это постепенное развитие мысли по пожеланиям на надгробных плитах, которые изменялись с каждым столетием. В начале IV династии «много приношений и прекрасная усыпальница на Западе» – вот чего испрашивают у богов, Анубиса и Осириса, покровителей кладбищ. Но погребенную душу охватывала тоска о том, что вовне. Осирийский ритуал делал мертвого равным богу, боги же обитают на небе. Захотелось, чтобы благое погребение в пирамиде или мастабе дало душе вместе с нетленным убежищем исходную точку для путешествий в те надземные обители, которые зовутся раем. «Тексты пирамид» Саккара показывают нам это видоизменение уже достигшим предела. По каким этапам душа проходила по дороге от кладбища к небу? Изречения надгробных плит дают на это лишь неполный ответ.
Своим желанием «ходить по прекрасным путям закатного края, где ходят верные Осириса» [154] , душа свидетельствует об утомлении могильным покоем. Пути закатные ведут в таинственные края, где прекрасная богиня Аменти (Закат), встречая двойника, подносит ему хлеб и воду: если он выпьет и съест, он становится другом богов и за ними дальше идет вослед.* Тогда умерший «прогуливается по прекрасным путям в сопровождении своих двойников; бог берет его за руку и ведет путями великими». Вот он у пределов неба. На востоке есть лестница; боги крепко держат его; душа поднимается по ней безопасно, а на самом верху ее встречают Хор и Сет и за руки втаскивают на небо. [155] Если нет лестницы, к его услугам является ладья и перевозит к небесным берегам, где благосклонный бог помогает причалить. [156] Иногда душа в виде птицы улетает к небу, [157] или Тот-ибис принимает ее на свое крыло и уносит в небо. При первом ее появлении боги оказывают ей радушный прием: «Откройте врата неба, – говорят они наперерыв, – возьмите этого Осириса с собой, дабы он жил вечно» [158] .
На небе обожествившемуся двойнику предоставляются разные уделы; каждый из них представляет понятие о рае, сначала местном, для того или другого города, а со временем все более и более обобщенное и сделавшее его доступным для всех египтян. Самым обычным уделом было пребывание душ в плодородных странах, которые позднейшие теологи помещали на пути следования солнца ночью. Там находились поля, озера, острова, деревни, увеселительные дома; железная стена с укрепленными воротами служила защитой. Это был край, похожий на laeta arva «Энеиды», «идеальный Египет с его Нилом, прудами, роскошной растительностью и, в особенности, с его урожаями» [159] . Ее называли Сехет Иалу, «Поля Тростника», наподобие одной местности Дельты в стороне Пелусия, в архаическом царстве Буто. Неподалеку простирался другой рай, «Поля Приношений» (Сехет Хетеп). Там удел был еще приятнее. В Полях Иалу душе приходилось возделывать свой сад; в Полях Приношений она находила готовый стол благодаря двойникам земных приношений, которые тоже направлялись к небесным путям, если им облегчали их освобождение, разбивая эти приношения или сжигая их. Приношения достигали Сехет Хетеп или вместе с умершим, или в ладье, в которой солнце плывет вокруг света. Плавать в солнечной ладье, обходить вместе с Ра ночное и дневное небо, правя веслами и парусами, быть в числе гребцов, собранных звездными богами – вот удел самый завидный, самый славный, самый невещественный. Душа, получившая туда доступ, радостно покидала землю и плавала в самом небе, как дух «Лучезарный» (Ах) среди созвездий, обходящих северный полюс, тех, что звали «Негибнущими» (Ахему-санху), ибо они никогда не исчезали с видимого неба. Египтяне наблюдали их, чтобы определять час, особенно Большую Медведицу; говорили о душе, что «она обитает в стране часов (Ounit), что она управляет ночью и ведет часы», распоряжаясь таким образом пространством и временем. [160]
С течением веков эти представления дали египтянам материал для метафизических утонченностей, и они добросовестно изложены в руководствах теологов, как, например, в «Книге Мертвых» и в «Книге о том, что есть в Гадесе (Дуате. –
Мы видели, что обожествившемуся мертвому оказывается на небе братский прием: боги протягивают руку приходящему к ним человеку, более того, последний садится на престол, берет скипетр и булаву и предписывает богам свою волю. Допущенный как брат, он водворяется господином. Это один из самых характерных пунктов религиозных представлений в эпоху пирамид – человек не заслуживает небо, он проникает туда хитростью и удерживается там силой.
Что дает человеку это могущество, равное или превосходящее могущество небесных существ? Это обладание источниками магии. Мемфисский Египет находится еще в той стадии, когда человек не признает основного различия в самой природе между собою и высшими существами, которыми он населяет небо. На этом, как и на том свете, всякий обладает телом, душой, двойником, подверженным одним и тем же влияниям. Обитатели неба, несомненно, более длительной сущности; но и они становятся богами только преодолев испытание смерти: они познали вечную жизнь лишь с тех пор, как Осирис открыл им ее тайну. Человек, пользующийся благодеяниями осирийского ритуала, считает себя равным высшим существам, которые избегают уничтожения только в силу тех же самых обрядов: «Тексты пирамид» неустанно повторяют, что умерший живет и действует как бог.
В таком случае, к чему же молиться богам? Тексты Древнего царства и не содержат молитв; человек не умоляет богов, он испрашивает у них содействия, их дружеской помощи; став Осирисом, он считает себя их единокровным и желает быть принятым как брат. А если боги враждебны, у него есть средства сломить их противодействие. Магия открывает ему тайные соотношения между существами и предметами; законы, которые она извлекает из этого, непреложны на небе, как и на земле, ибо люди и боги одинаковой природы и подчинены тем же неизбежностям. А Осирис, которому уподобляется человек, обязан своим воскресением магии; с тех пор как вновь ему отверзли уста и глаза, он владеет творческой властью Слова и притягательной силой глаз. Подобно демиургам, которые сотворили вселенную, созерцая существа и предметы и называя их по имени, он звуком своего голоса порождает все, чего пожелает, и уничтожает все, что ненавидит. Так и мертвый, являясь на небо, может заявить всякому, что сила его равна и даже превосходит могущество любого бога. Из предосторожности священнослужитель в день похорон читает заклинания, которыми умерший обращается к обитателям неба и замышляет осилить их страшными угрозами:
«Небо тает, превращается в воду, звезды сражаются, стрельцы совершают свой дозор, кости Акер (созвездия) содрогаются при виде Униса, поедающего людей и питающегося богами… Духи связали богов для Униса, они их связали, они пронзили их грудь, выпотрошили внутренности и сварили их в пылающих котлах. Унис пожирает их волшебства и поедает их духов, и великие среди них суть утренняя трапеза Униса, средние среди них жаркое, малые среди них суть вечерняя трапеза Униса, старики и старухи их идут в горнила… Ибо Унис есть могущественнейший из могущественных; все, что попадается на пути его, он жадно поедает… он поглотил мудрость любого бога» [163] .*
Какому богу устоять перед этим «людоедом-истребителем»? Такая несокрушимая сила живет в каждом, для кого был совершен по всем правилам ритуал Осириса; он знает ее в себе и демонстрирует ее в своих эпитафиях: «Я есмь Лучезарный, посвященный и хорошо вооруженный, я маг, знающий (власть) своих уст!» [164] Приближаясь к величайшему богу Ра, умерший восклицает: «Когда Пиопи взошел на небо, он встретился с Ра лицом к лицу… и Ра знает, что Пиопи больше его, ибо Пиопи Лучезарнейший из Лучезарных, Посвященнейший из Посвященных» [165] .
Понятно, что богам приходилось быть начеку и что они беспощадно отвергали и даже посылали на плаху [166] тех, которые являлись на небо не вооруженными магической силой. Горе тому, у кого нет в распоряжении устрашающих изречений: «Когда человека погребают с его тысячами хлебов и тысячами сосудов с пивом на столе Хентаментиу, горе той плоти, у которой нет писаний… Писание Униса опечатано большой печатью; истинно, не за малой печатью писание его» [167] . И наоборот, «тот, кто знает эту главу Ра и произносит эти волшебные изречения Хора, того знает Ра, тот друг Хора» [168] . Человек не обманывает себя иллюзиями. Он знает, что доступом на небо он не обязан ни заслугам своим, ни благоволению богов: «О Пиопи, если душа твоя находится среди Лучезарных, это потому, что устрашения твои действуют на сердце их… Это (власть) книги твоей на сердцах их» [169] . Зато все уловки против богов хороши. В начале VI династии ко двору привели карлика, плясуна из племени данга, жившего в области верхнего Нила. Этот карлик пользовался таким успехом у фараонов, что небесные боги, должно быть, не меньше сгорали от любопытства увидеть его и готовили ему благосклонный прием. И царь Пиопи I не задумался обмануть доверчивость духов, переправляющих душу его через небесное озеро: «Дайте мне пропуск, – говорит он, – я Данга, пляшущий перед богом и веселящий сердце Осириса!» Благодаря уловке душа царя была пропущена немедленно! [170]
Этот рай, куда проникают силой и хитростью, с течением веков превращается, однако, в убежище правды и справедливости, куда душа допускается только пройдя пресловутое Судилище перед лицом Осириса. Не подлежит сомнению, что это превращение началось со времени пирамид. В тех же самых текстах, где так грубо торжествует сила магии, зарождается мысль, что человек должен ее заслужить. Душа человеческая всегда была сложной и раздробленной в своих стремлениях. В то же самое время, когда Осирис научает людей непобедимой силе магических обрядов, он открывает им понятие о нравственности; он не только случайно избег смерти, он становится «богом, который любит справедливость».
Вначале роль Осириса как судьи была по характеру чисто практическая. Люди, дорогой ценой обеспечивавшие постоянные жертвоприношения своему двойнику, принимали меры, чтобы оградить себя от возможных грабителей, призывая их на суд осирийских жрецов, покровителей кладбищ. «Если какой-нибудь человек пойдет в эту гробницу для злого деяния, чтобы ограбить ее, как хищная птица, он будет судим за это великим богом, владыкой неба, в месте, где воздают правосудие.» Заранее покойный оправдывал себя от всякого обвинения, составляя самому себе панегирик как свидетельство своей нравственности.
«Я, – говорил он, – возлюбленный моего отца, любимец моей матери, преданный братьям и слугам моим; я дал хлеб голодному, одежду нагому, я был кормильцем сироте, мужем вдове, костылем старику, я хоронил того, у кого не было сына. Никогда не был я предметом жалоб ни для одного человека» [171] . Эти изречения представляют действительный интерес с точки зрения нравственности, но здесь они выступают как предварительная защитительная речь перед судом, который от мира сего. Оправдание получает более общий характер и значение более возвышенное, когда доходят до следующих выражений: «Я ежедневно говорил правду, которую любит бог» [172] . Постепенное развитие этого представления сводится к тому, что Осирис отдает предпочтение человеку праведному; отныне мертвый больше уподобляется Осирису и легче получит доступ к вечной жизни, если он действительно жил согласно правде.
Чтобы убедиться в праведности человека, необходимо расследование. Отсюда первое понятие о суде мертвых, совершаемом богами осирийской семьи, что составляет условие доступа в рай. Эрман и Лефебр [173] указали на глубокий интерес, связанный с некоторыми, очень краткими текстами пирамид, где мысль суда скорее намечена, чем развита: «и Унис обладает творческим голосом сообразно тому, что он делал. [174] Тефен и Тфенуит расспрашивают его; Маат (Правда) выслушивает, Шу – свидетель. Маат постановляет, что он может ходить по земле и переноситься куда угодно… Итак, Унис выходит оттуда живой душой. Справедливость, вот что несет он с собой» [175] . Так волшебная сила творческого Слова зависит у Униса от качества его поступков. Конечно, нужно вспомнить, что одно магическое изречение, сказанное кстати, изменит колебание весов в пользу совести мертвого, если она слишком много весит, чтобы допустить его к новой жизни. Но не менее истинно и то, что понятие о Правде начинает подвигаться вперед с этого времени: в Фиванскую эпоху мы встречаем в литургических книгах следующие, истинно библейские слова по поводу людей, призванных к жизни в раю: «Те, кто жили праведно на земле, призваны обитать в Радости мира, во дворце, где живут Справедливостью».
Нужно ли удивляться этим противоречивым понятиям о морали и магии, о воле и совести у первых людей, приступивших к религиозным проблемам? Тысячи лет спустя те же вопросы все еще разделяют умы; подобные противоречия скорее сближают, чем отдаляют нас от пирамид.
В IV тысячелетии до н. э. Египет уже достиг полного разрешения этих общих представлений о смысле жизни, о цели мироздания и человека. Можно распространить на Египет заключение, внушенное Фюстель де Куланжу изучением первобытных цивилизаций у индоевропейских народов: «Может быть, при виде смерти впервые зародилась в человеке мысль о сверхъестественном и ему захотелось надеяться за пределами того, что он видел. Смерть была первой тайной; она поставила человека на путь к другим тайнам. Она понесла его мысль от видимого к невидимому, от преходящего к вечному, от человеческого к божественному» [176] .
Хеопсы и Пиопи сумели дать представлениям своих современников форму во времени и пространстве сооружением пирамид, этих твердынь, которые всей своею тяжестью ограждают тела и мощным порывом устремляются в небо. Предание, составленное Геродотом, делает из них тиранов, угнетающих свои народы, чтобы воздвигнуть ненужные могилы, памятники гордыни и себялюбия. Это предание лишено исторического смысла. Для своих современников фараоны эти были благодетелями, осуществившими великие замыслы и доставившими целому народу завоевание рая. Они могли в течение веков доводить до благополучного конца эти безмерные сооружения, лишь пользуясь всеобщим одушевлением, подобным тому, которое менее чем девять веков тому назад привело к сооружению наших соборов. Есть у Сюлли Прюдома превосходные стихи о рабочем, который умирает при постройке пирамиды и чей голос тщетно взывает:
«Il monte, il va, cherchant les dieux et la justice…» [177]
Это не жалоба жертвы, это вопль всего первобытного человечества, вопль надежды, страха, воли, приветствующий путь, открытый в небо острым треугольником пирамид.*
V. «Книга мертвых»
Во времена пирамид* (4000 лет до н. э.) фараоны Мемфиса обладали уже целой философией запредельности; но доступ к бессмертию делили с ними одни члены их семьи или их близкие; нужно было быть «другом царя», чтобы пользоваться могилой, освященной обрядами, которые обеспечивали будущую жизнь. Несколько веков спустя учение об искуплении выходит из тесного круга двора и распространяется на весь египетский народ: погребальные тексты, исключительное пользование которыми удерживали за собой цари VI династии (3000 лет до н. э.), распространяются повсюду, переписываются на могилах и гробницах частных лиц.
Предчувствуемое завоевание рая вселило в души новую тревогу; честь уподобления богу жизни и смерти Осирису, по примеру которого достигалась божественная жизнь, была опасна. Осирийский мертвый принимал славу и опасности существа благого: он становился мишенью для нападений всех врагов Осириса и козней злого. Чтобы защитить его от них, нужно покрыть его тело броней и снабдить душу его магическим оружием: отсюда эти тысячи трупов, превращенных в мумии, и эти несчетные собрания папирусов, называемые «Книгой Мертвых», которая складывалась в египетских кладбищах.
Опущенный в погребальный склеп труп египтянина мог считаться в безопасности: он был защищен глухой дверью, засыпанными колодцами, спущенными заслонками. Между тем, в глубине своего «дворца двойника» душа тревожно бодрствовала. Оградить тело от разложения было задачей сравнительно легкой, с ней как нельзя лучше справлялись бальзамировщики, которых Геродот (II, 86) показывает нам за их работой:
«Сначала они извлекают мозг через ноздри частью железным крючком, частью промывая благовонными веществами, которые вводят в голову. Потом острым камнем из Эфиопии они взрезают живот, через это отверстие вынимают внутренности, очищают их и промывают пальмовым вином; потом снова промывают ароматическими веществами, после чего наполняют живот миррой, гвоздикой и другими благовониями и зашивают его. Покончив с этим, они солят тело и погружают его в натрон, оставляя там в продолжении семидесяти дней. По истечении срока они обмывают тело и обвивают его целиком полосками холста».
Исследование мумий показывает, что повязки составляли настоящую предохранительную броню. Тела намазывали священным елеем, пустоты живота и груди заполняли не только ароматическими веществами, но еще статуэтками и амулетами. Восковая дощечка с начертанием символического ока покрывала рану на животе. Золотили лицо и пальцы, чтобы в тело проникло свойство неразрушимых металлов. На грудь клали сердце, обозначавшее место души; скарабей, ястреб, змея защищали туловище и чело; и всюду были разбросаны статуэтки, бодрствующие, сторожевые. Сверху толстые свертки полотна сглаживали очертания, плотная или свободная сеть повязок обвивала голову, туловище и ноги. Длинный саван, сдерживаемый полотняной полоской, окутывал лоб и скрещивался на груди, где красовалось изображение Осириса, которому поклонялся умерший. Все это снаряжение не могло иметь своего предохранительного значения без содействия жрецов и произнесения формул. «Ритуал бальзамирования» знакомит нас с названиями, применением, предохранительными свойствами каждой повязки и каждой статуэтки. На самом деле это не полотно, не статуэтки, не благовония: это боги живые, Исида, Нефтида, Хор, Тот, – они под видом елея, повязок, амулетов окружают своими руками мумию и защищают ее своими телами и всей своей сверхъестественной силой.
Орудием защиты этого трупа, населенного богами, были формулы, вырезанные на стенах или на стенках саркофага,* строки располагались таким образом, чтобы глаза мумии могли свободно их читать. Во время нового фиванского царства (около 1500 г. до н. э.)* гробы, точно прилаженные к очертаниям мумии, приняли «человекоподобную» форму, и не хватало места для декоративных начертаний строф; тогда стали класть в картонную трубку сверток папируса, заключающий более или менее полную редакцию необходимых текстов. Постепенная замена могилы гробницей, потом гробницы папирусом сделала доступными всем слоям населения благодеяния искупительных изречений: эту «Книгу Мертвых» мы тысячами находим на мумиях.
С течением тысячелетий, разделяющих фиванские гробницы от птолемеевых папирусов, содержание выпусков изменялось, как и их внешнее расположение. Первый сборник пирамид заключает в себе 453 главы; из них только некоторые переписаны в Фиванскую эпоху; из новых же текстов, доставленных гробницами, многие пользовались лишь мимолетной распространенностью, и в папирусах мы их уже не встречаем. Ко времени Псамметихов (600 г. до н. э.)* египтяне поняли необходимость привести этот священный материал в порядок; было выбрано 65 глав и размещено в порядке произвольном, но которого с тех пор держались переписчики. Лучший экземпляр этих списков – папирус в 20 м длины, хранящийся в Туринском музее и изданный Лепсиусом. Главы следуют по вертикальным столбцам, с заглавными буквами, тщательно отмеченными красными чернилами, ряд заставок, нарисованных легкими штрихами, служит цифрами столбцов и поясняет текст изречений.
Такая книга необходима была каждому мертвому, заботящемуся о достижении будущей жизни; поэтому погребальных дел мастера всегда держали у себя наготове ее экземпляры, полные или сокращенные, с заставками или без них: для имени обладателя ее, которое нужно будет упоминать с каждой новой главой, оставлено пустое место; оно вписывалось после покупки. Большая часть этих общераспространенных изданий весьма небрежно составлена: неправильно прочитанные или списанные слова, пропуски целых фраз или повторения по невниманию, ошибки, свидетельствующие о полном непонимании переписчиком древнейших изречений. Действительно, священные египетские книги изобилуют намеками на мифические события, незнакомыми названиями или рисунками, значение которых требует пояснений. Теологи фиванской эпохи были в не меньшем затруднении перед этими загадками, чем мы; они писали толкования часто разноречивые, а переписчики помещали их все без разбора. Зато благодаря этому обстоятельству мы имеем возможность проследить толкования текста очень древнего и уже искаженного.
Пирамиды научают обрядам, спасающим человека от смерти и дающим ему жизнь в могиле и на небе; но они умалчивают о средствах обрести верный путь к раям, избежать вражеских козней, преодолеть испытания последнего суда. Эти практические советы и мудрые наставления находились в главах «Книги». Человеку, при жизни знакомому с этими формулами, нечего было бояться после смерти. «Тот, кто прочитает эту главу, очистив себя в натронной воде, выйдет после погребения на свет, он пройдет через все превращения, какие подскажет ему сердце, он пройдет воистину через огонь» (гл. XX). Достаточно было также положить спасительный текст на мумию: «Глава, которую должно написать клеевыми чернилами и краской на свертке царского папируса и положить на шею мумии в день погребения. С этим талисманом на шее умерший очутился среди богов… Он станет богом навеки» (гл. CI). Чаще всего речь идет от лица мертвого: он как бы читает формулы и сам сражает своих врагов; но достаточно, чтобы в день его похорон жрец прочитал эту книгу, и мумии не угрожает никакая опасность. И наоборот, горе погребенному без «Книги»: «Тот, кто не знает этой главы, не может предстать перед ликом Дня» (гл. LXXXVI).
Поделиться книгой: