Помоги проекту - поделись книгой:
В конечном счете косвенным, но наиболее вредоносным результатом вторжения Ковпака стало обострение отношений между украинцами и поляками Галиции. Начало братоубийственному конфликту между двумя славянскими этническими группами, каждая из которых была настроена националистически, положило нарушение стабильности на Волыни. В принципе германские оккупационные власти выражали к полякам куда большую враждебность, чем к украинцам. Но среди первых было намного больше образованных женщин и мужчин, хорошо говорящих на немецком языке, а посему они были более полезны в качестве подчиненных в составе оккупационной администрации[390]. Поскольку с начала 1943 года украинские полицейские все чаще откликались на призывы ОУН-Б переходить к партизанским действиям, немцы рекрутировали поляков на их места. Некоторые поляки, однако, так же противившиеся репрессивным мерам немцев, как и националисты украинские, уже создали повстанческие отряды в Северной Волыни. Какие-то польские отряды сотрудничали – временно, как короткое время хотел и Боровец, – с быстро растущими советскими партизанскими отрядами. И украинские повстанцы вошли в конфликт с поляками, как и с советскими партизанами. Некоторые поляки из оккупационной администрации и полиции на Волыни ответили на враждебные действия украинцев выдачей замаскировавшихся националистов немцам. До лета 1943 года закручивающаяся спираль антагонизма привела к сравнительно небольшому числу смертей, по крайней мере среди мирных жителей.[391]
В Галиции отношения между украинским большинством, которое было с начала 1941 года в относительном фаворе у немцев, и местным польским меньшинством были напряженные, но до осени 1943 года обходилось в основном без насилия. К тому времени немецкие власти, обеспокоенные потерями, причиняемыми экономике в тех регионах, где поляки играли доминирующую роль, предупреждали, что вторжение Ковпака дает возможность украинским националистам свести счеты с их польскими соседями[392]. Ситуацию подогревала убежденность украинских националистов в том, что польское правительство в эмиграции по требованию правительств союзников настаивало на сотрудничестве между польским националистическим подпольем и наступающими советскими партизанами и регулярными силами. Весной 1944 года германская полиция сообщала о широко распространенных нападениях на польские деревни в Галиции; в апреле 1944 года только УПА убила 645 поляков. Мотивацией этих убийств, по германским сообщениям, был приказ УПА вытеснить сельчан-поляков из Галиции – или расстреливать их, если они остаются[393]. Доктор Фриц Арльт, относительно хорошо расположенный к украинским националистам, прокомментировал ситуацию следующим образом: «Украинские национальные отряды пользуются возможностью убивать, и часто самым зверским образом, поляков, чехов и этнических немцев, живущих в сельской местности. Кроме того, эти отряды нападают на местных жителей, которые состоят на службе у немцев или симпатизируют Германии».[394]
Напуганный братоубийством, митрополит Шептицкий вместе с польскими епископами Галиции организовал зачтение со всех кафедр в одно и то же воскресенье пастырских писем с призывом к миру между украинцами и поляками. Не уходя от осуждения украинцев за нарушение божественной заповеди, запрещающей убийства, Шептицкий заявил, что поляки менее восприимчивы к призыву перемирия, и обвинял их штаб в Варшаве в использовании тех же самых методов по уничтожению украинской интеллигенции в районе Хелма (убито уже 435 человек, сказал он), которые УПА использовала против польского меньшинства на востоке Галиции[395]. В конечном счете вероломство советского «союзника», похоже, сыграло большую роль в перемирии между антикоммунистической Армией крайовой и УПА, чем религиозное вмешательство. Переговоры между польской Армией крайовой и Боровцом прошли в начале 1943 года, но более серьезные соглашения, кажется, были достигнуты в ноябре 1944 года.[396]
При обсуждении непростого польского вопроса необходимо заглянуть вперед и задуматься, что предвосхитило события на Волыни 1943 года. Не успело соединение Ковпака оставить Волынь, как партизаны Бандеры начали подчинять себе националистическое движение сопротивления. Неудачные переговоры с Боровцом вынудили командира бандеровцев Дмытро Клячкевского (в другом случае автор дает эту фамилию иначе, даем ее по первому написанию. –
Затем, 6 июля, вскоре после рейда Ковпака через область, перед мельниковским отрядом Хрина внезапно появился вооруженный отряд Крука и потребовал, чтобы тот подчинился командованию Бандеры. Неожиданность делала сопротивление невозможным; очевидно также, что пропаганда ОУН-Б подготовила почву для переворота. Во всяком случае, большинство сражавшихся в отряде Мельника приняло ультиматум и вступило в бандеровское формирование.[402]
Вскоре после этого и группу Яценюка вынудили присоединиться к враждебной стороне[403]. После этих инцидентов оставшиеся мельниковские отряды и независимые формирования стали быстро таять: они либо были уничтожены коммунистическими или бандеровскими партизанами, либо присоединились к последним. В середине августа главные силы Бульбы, также значительно ослабленные – отчасти из-за постоянных боев с красными партизанами, были атакованы отрядом ОУН-Б. Два главных советника из УНР были схвачены и вынуждены присоединиться к отряду ОУН-Б. Была взята в плен и жена Бульбы[404]. Сам он, вместе со Штулем, Митрынгой, Раевским и другими лидерами, в сопровождении горстки бойцов, был выдавлен на восток, на кишащую коммунистами территорию. Здесь в сентябре группа натолкнулась на крупный отряд красных. В завязавшемся бою Митрынга и Раевский были убиты, а Боровец и Штуль снова уцелели и смогли спастись бегством[405]. Двумя месяцами позже они выбрали единственный путь, который казался им открытым: оставили Волынь и подались в Варшаву в расчете на немецкую помощь в восстановлении своих разрозненных сил[406]. Щербатюк остался на Волыни командиром крошечной деморализованной группы (которая была переименована в Украинскую народную революционную армию, чтобы отмежеваться от первоначального названия бандеровских узурпаторов).[407]
Быстрое снижение численности сил Мельника – Боровца представляется в некотором роде загадкой. Объяснение, предложенное представителями последнего, состоит в том, что они намеренно избегали вступления в братоубийственную борьбу. Отчасти это кажется достоверным. Если же смотреть на это с точки зрения сравнительной перспективы, то триумф ОУН-Б над противниками из числа националистических партизан показывает тенденцию, которая постоянно проявлялась в нерегулярных войнах XX столетия. Наиболее серьезный анализ этого явления был представлен тридцать шесть лет назад Францем Боркенау на основе изучения действий коммунистических и некоммунистических повстанцев на Балканах[408]. Националистические силы сопротивления, особенно в том случае, когда представляют законное правительство, прекратившее деятельность из-за вражеской оккупации, имеют тенденцию воевать с врагом, стараясь сберечь жизни и средства сельского населения, с которым себя идентифицируют. Однако действия оккупантов (подобно немцам) по отношению к населению настолько бежалостны, что более молодые, менее уравновешенные люди приступают к самым решительным действиям. Оккупационные войска отвечают на это крайними, часто повальными репрессиями.
Нарастающее насилие может быть обуздано осторожным руководством, но только если нет конкурирующего повстанческого руководства, склонного к экстремизму и не задумывающегося, во что обойдется этот экстремизм гражданскому населению. В подобной ситуации к экстремистам присоединятся более молодые воинственные элементы крестьянского населения, укрепляя таким образом их силу. На Балканах такую альтернативу составляли старые коммунисты, по приказам из Москвы наносившие удары по врагу без оглядки на репрессии. Как отмечалось ранее в этой главе, подобная экстремистская тактика, используемая красными партизанами в Полесье и на Волыни – а позже и в Галиции, – явилась главным фактором, подталкивавшим украинских националистов к открытым боевым действиям. Боровец и ОУН-М реагировали подобно четникам и ЭДЭС[409] на Балканах, не спеша соперничать «безрассудством» с коммунистами. Но ситуация на Волыни была осложнена наличием третьей стороны – ОУН-Б, экстремистская идеология интегрального национализма которой, как и опыт ее лидеров, ограниченный сопротивлением подполья, диктовали игнорировать репрессии. Объяснимо, что умеренные националисты, оказавшиеся между двумя экстремистскими партизанскими движениями, вероятно, не могли победить, несмотря на их потенциал.[410]
Утверждение сторонников проигравшей стороны, что первые нападения случились неожиданно и привели к полной капитуляции, подразумевает, что дело не в продуманном уклонении от междоусобной борьбы. В то время как сторонники Бандеры были хорошо организованы, способны к внезапным, подготовленным акциям, другие националистические силы страдали от отсутствия организации и компетентного руководства. Взять того же Боровца, который был недостаточно подготовлен, чтобы вести кампанию, требующую как политического, так и военного опыта, и не мог добиться грамотных указаний от единого консультативного органа. Кроме того, динамизм и наступательный порыв бандеровской стороны, похоже, обеспечили ей народную поддержку; несмотря на сравнительный недостаток военных способностей, Крук, как считают, был популярнее Хрина. Несомненно, его программа массового восстания, хотя и сомнительной мудрости, привлекала своей решительностью активную часть населения. Примечательно, что почти все члены других партизанских групп после того, как были вынуждены присоединиться к движению ОУН-Б, не искали уже благоприятной возможности дезертировать. Украинцы вообще часто оказывались в неприятной ситуации выбора наименьшего зла, которым бесспорно было в данном случае бандеровское движение, многие сторонники которого отличались своей безжалостностью. Главной заботой являлась борьба с иностранными оккупантами[411]. Третьим фактором было географическое расположение противостоящих сил. Группа под командованием Боровца заняла выгодную территорию, но позиции оказались открыты для удара красных партизан, шедших с северо-востока. Вероятно, Бульба страдал от их нападений не меньше, чем страдал подчиняясь партизанам Бандеры. Последний занимал более защищенную территорию на севере Волыни и располагал весьма надежной линией связи с главной базой в Галиции. Наконец, галицкий источник пополнения людской силы и руководителей был значительнее любого внешнего источника, доступного конкурирующим группам, что дало ОУН-Б решающее преимущество, которое было усилено предшествовавшим проникновением бандеровцев в полицейские силы Волыни.
К осени 1943 года бандеровская группа контролировала сельские районы Волыни и юго-западного Полесья[412]. Немцы, конечно, удерживали города и с трудом обеспечивали движение по основным дорогам, но большой район к востоку от Ровно был настолько подчинен повстанцам, что они приступили к строительству «госаппарата», лагерей военной подготовки, больниц и школьной системы[413]. Общее число людей, вовлеченных в движение – включая медицинский, административный и учебный персонал, а также бойцов, – составляло десятки тысяч. Это кажется вполне вероятным, принимая во внимание утверждения националистов, что в УПА было 100 тысяч членов; например, один вполне достоверный источник описывает деревню, в которой упомянутый персонал составлял 2 тысячи человек. Но вероятно, немецкая оценка в 40 тысяч (на конец 1943 года) более точна[414]. Это число составляет, согласно националистическим источникам, и множество неукраинских элементов – еврейские врачи и дезертиры из немецких полицейских формирований, набранных из военнопленных и представлявших многие национальности Советского Союза[415]. Большой слабостью движения был, однако, недостаток в подготовленных офицерах. В течение долгого времени бандеровские партизаны были вынуждены использовать в качестве начальника штаба пожилого офицера УНР – из полицейского полка в Ровно[416]. Любой новый офицер из отрядов Бульбы, даже немолодой, рассматривался как сокровище, и новые хозяева давали ему важный пост[417] Равным образом весьма приветствовались и советские офицеры, бежавшие из лагерей военнопленных или дезертировавшие из Красной армии. Недостаток в обученных военных кадрах весьма ограничивал ценность партизанских отрядов как боевых сил.
Слабость повстанческой структуры стала очевидной в феврале 1944 года, когда Советская армия дошла до Волыни и вывинулась на линию Луцк – Ровно. Безусловно, не имея должного командования и значительного вооружения, партизаны не могли оказать сопротивления силе, которую не мог остановить и вермахт, и УПА была вынуждена уйти в подполье, пока линия боев проходила по этой территории. В ее планы не входили бои с частями Советской армии, лишь нападения на войска НКВД и другие репрессивные органы, после того как наиболее регулярные советские войсковые формирования уйдут из области[418]. Попытки УПА возобновить активность были затруднены тем, что советские службы безопасности были гораздо эффективнее немцев в организации сети осведомителей. Теперь предостережения Бульбы против «расконспирации» стали ясны, так как те организации и отдельные лица, которые осенью работали открыто, больше не могли скрыть от местной агентуры свою принадлежность к националистам.[419]
Множество людей, которые жили при советской системе, поначалу имели в УПА раздражающее влияние. Бандеровцы, которые проводили политику однопартийного руководства, и до поры до времени успешно, были полны решимости продолжать ее и препятствовать росту восточноукраинской оппозиции, которая, они считали, была заражена коммунистическим воспитанием. Они располагали СБ, или службой безопасности, выкованной за несколько лет до этого Лебедем, но, очевидно, к концу 1943 года уже не находившейся под его руководством. Хотя нельзя определить с уверенностью масштабы чисток, направленных против «ненадежных элементов» (прежде всего восточных украинцев, а также некоторых бывших мельниковских партизан, очевидно не являвшихся эмигрантами из рядов УНР), маловероятно, что они были значительны настолько, чтобы вызвать крайнее недовольство элементов, не принадлежавших к ОУН-Б[420], разросшимся партизанским движением. В то же время восточноукраинские элементы явно имели значительное влияние – или неотразимые аргументы, – чтобы обеспечить приемлемость своих программ, рассчитанных на поддержку бывших советских граждан.[421]
Как было указано в предыдущей главе, идеология бандеровской фракции ОУН начала меняться весной 1942 года. Главным фактором перемен явились воздействие восточноукраинских условий и отношение к членам «походных групп» ОУН-Б[422]. В то время как эта часть бандеровской группировки была слишком мала и невлиятельна, чтобы вызвать фундаментальные изменения в программе группировки, кое-какие новые веяния ясно ощущаются в подпольных изданиях уже 1942 года[423]. Одно издание (очевидно, вышедшее в самом начале 1943 года) уделило особое внимание обману немцев и невыполнению ими аграрной программы и выступило против сведения украинского образования к четырем классам школы[424]. Воспевание «героизма» и акцент на интегральный национализм Дмытро Донцова (нациократию) тем не менее присутствуют[425]. Некоторый отход от крайнего этноцентризма, который характеризовал бандеровскую фракцию, был целесообразен, но следующий отрывок показывает, что истинной толерантности не было: «Независимо от отрицательного отношения к евреям как орудию московитско-большевистского империализма, мы считаем нецелесообразным на данном этапе международной ситуации принимать участие в антиеврейских действиях, так как не хотим стать пешкой в чужой игре и не желаем отвлекать внимание масс от главных врагов».[426]
Несколько позже другое подпольное издание выступило с осуждением германского расизма, который доводил антропологический бред до абсурда[427]. Весной 1943 года ОУН-Б в одной из листовок сделала допущение, неизвестное до того периода, что некоторые русские не против независимой Украины, поскольку родились на Украине и чувствуют себя более привязанными к ней, чем к Москве[428]. Но в этой же листовке подчеркивалась необходимость поддержания чистоты украинского языка, борьбы с «украинско-русским жаргоном», на котором говорят в Харькове, и выражалось сожаление, что только «интеллигенция» обладает национальной сознательностью. Эти «сознательные элементы», считалось, стремились утвердить украинский язык исключительно в прессе, школах и театре[429]. И вот в феврале 1945 года немецкая полиция обнаружила листовку УПА, сравнивавшую украинскую антипатию к гитлеризму с украинской ненавистью к «еврейско-большевистской диктатуре»[430][431]. В немецких сообщениях выражалось удивление по поводу того, что, несмотря на некоторые умеренные тенденции, пропаганда УПА не адресовалась русским.[432]
С лета 1943 года опыт партизан становился все более важным. Стремление ОУН-Б доминировать в националистическом партизанском движении и добиться более или менее добровольного сотрудничества негалицкого населения вынудило ее руководство уделять больше внимания пожеланиям этих элементов. Несколько позже восточные украинцы, вошедшие в УПА, где доминировала ОУН-Б, стали достаточно влиятельны, чтобы их взгляды учитывались при пересмотре идеологии. Военная ориентация руководства УПА – наиболее показателен пример Шухевича – делала его, вероятно, более восприимчивым к новым идеологическим веяниям, чем фанатичное галицкое подполье, представленное людьми типа Ивана Климова (убитого гестаповцами в конце 1942 года). В то же время Шухевич и его подручные обладали гораздо большим влиянием, чем командиры «походных групп», которые в более ранний период поддерживали контакты с восточными украинцами.
Казалось, организация руководством УПА «Конференции угнетенных народов Восточной Европы и Азии» (на западе Украины в конце ноября 1943 года) предполагала отказ от этноцентризма. Но лишь представители меньших советских национальностей, как сообщалось, вступали в диалог с украинскими националистическими организаторами конференции. Последние не желали становиться на одну ступень с «движениями сопротивления» меньших наций, настаивая (согласно германским отчетам) на том, чтобы украинцы, как представители крупной нации, рассматривались как движение «национального освобождения».[433]
Однако несколькими месяцами ранее (август 1943 года) «Третий чрезвычайный большой конгресс ОУН»[434] показал, что новые идеологические влияния, особенно в экономических вопросах, являются доминирующими. Очевидно, из-за нежелания многих молодых восточных украинцев перехода сельскохозяйственных земель в частные руки конгресс не принял никаких обязательств на этот счет, а пропаганда УПА стремилась показать, что выбор в вопросе о землепользовании оставляется за крестьянами. Конгресс выступил за то, чтобы крупная торговля и промышленность оставались национализированными на условиях участия рабочих в управлении. Интенсификация сдельщины по-советски (стахановство) была отклонена в пользу добровольной сверхурочной работы; было заявлено, что должны гарантироваться свобода выбора работы, участие в доходах и свободные профсоюзы. Женщинам было обещано равенство в правах с мужчинами, но освобождение от таких вредных работ, как труд в шахтах. Провозглашались гарантии бесплатного здравоохранения, пенсий по старости, поддержки семьи и бесплатного образования всех уровней. Все это указывало на внимание ОУН-Б к вопросам социального обеспечения, что должно было заинтересовать восточных украинцев. Вопросы политических прав рассматривались отнюдь не с таким вниманием. Некоторые пункты программы касались прав национальных меньшинств, общих гарантий свободы религии, слова и печати и выступали против официального статуса для какой-либо доктрины. С другой стороны, этноцентристские и авторитарные элементы прежней доктрины ОУН-Б, похоже, проявились в приверженности «героическому духу», «общественной сплоченности, дружбе и дисциплине»[435]. Подпольные издания в конце 1943 и начале 1944 года продолжали листать славные страницы украинской истории, подчеркивать необходимость распространения и использования украинского языка и требовать твердой дисциплины.
Смесь социального эгалитаризма и романтической авторитарности, которые характеризовали новую идеологию ОУН-Б, наиболее отчетливо просматривается в материалах последнего крупного совещания (не считая проведенных эмигрантами), информация о котором доступна и достоверна. Совещание было проведено в Восточной Галиции в начале июля 1944 года, за несколько недель до того, как область была вновь занята советскими войсками[436]. Хотя весьма вероятно, что именно руководители ОУН-Б, которые в то время фактически контролировали УПА, организовывали созыв совещания, предыдущие претензии этой фракции управлять всеми украинскими националистами были, по крайней мере, отложены. Значительное число восточных украинцев из партизанских отрядов присутствовали на совещании и, по-видимому, имели возможность выразить взгляды, расходившиеся с позицией бандеровской фракции. Кроме того, был сформирован новый орган, известный как Украинская главная освободительная рада, который был объявлен открытым для всех партий, осознавших идею украинской национальной независимости. «Универсал», как было названо обращение, выпущенное новым органом, подчеркивал следующие моменты: «Представители украинских революционных освободительных сил и разных политических групп со всех украинских земель, которые признали, что платформа независимости должна быть единственной в освободительной борьбе украинского народа за независимое украинское государство, охватывающее все украинские земли, объединились в Украинской главной освободительной раде».
Украинская главная освободительная рада – это высший и единственный правящий орган украинского народа на время его революционной борьбы до формирования правительства независимого украинского государства, охватывающего все украинские земли.
Сопроводительная резолюция, названная «Временное устройство УГВР», дает интересные разгадки к толкованию предыстории и перспектив новой организации, хотя в целом аппарат, который был предусмотрен, едва ли мог иметь шансы на какое-либо реальное существование в условиях партизанского сопротивления. Резолюция объявляла высшей законодательной властью украинского освободительного движения Верховное собрание[437] УГВР. Этот орган должен был состоять из двадцати пяти человек, включая, очевидно, представителей «различных политических групп», создавших УГВР.[438]
Исполнительной властью наделялся генеральный секретариат, который должен был состоять из председателя и генеральных секретарей внутренних дел, иностранных дел, военных дел (командующий вооруженными силами) и финансовых и экономических дел. Дополнительные секретари могли быть названы в будущем. Хотя генеральный секретариат должен был действовать «коллегиально», решая вопросы с помощью голосования, председатель фактически получал неограниченную власть. Он избирался бы Верховным собранием, и только оно могло бы снять его с поста. Председателю давались широкие полномочия в вопросе назначений, подлежавших лишь подтверждению со стороны более высокой власти. Он назначал остальных членов генерального секретариата и предлагал их снятие; он также назначал дипломатических представителей УГВР. Знаменательно, что его полномочия охватывали и законодательную власть, поскольку он мог назначать новых членов Верховного собрания.
Номинально президиум из восьми человек и его президент были выше генерального секретариата. Президиум являлся временным законодательным советом, органом, который «действует между сессиями Верховного собрания». Он должен был «предлагать решения по вопросам политической стратегии, тактики и практической деятельности всех органов УГВР и информировать их о дополнительных декретах и предложениях». В остальном он имел прежде всего церемониальные и процедурные функции; например, о президенте говорилось, что он «стоит во главе УГВР и представляет ее на внешней арене». В обязанности президента входило утверждение должностных лиц, предложенных председателем, за исключением новых членов Верховного собрания, которых избирал бы президиум по предложению председателя.
Многие функции и название президиума напоминали Президиум Верховного Совета СССР, созданный на основе конституции 1936 года (автор, вопреки традициям англоязычной политической литературы, дает здесь слово «конституция» со строчной буквы, то есть это тот случай, когда вступает в силу «политическая» орфография. –
В отличие от советских конституционных положений, но не от советской практики, индивидуальным должностным лицам давались большие полномочия. Полномочия председателя уже упоминались. Другие члены правительства имели сопоставимую, хоть и меньшую власть.
Президент наделялся большой властью по сравнению с советским президентом (очевидно, имеется в виду Председатель Президиума Верховного Совета СССР. –
Если построение УГВР отражало конституционные принципы, с которыми ее члены познакомились благодаря связи с нацистской и советской системами, их социально-политические принципы, провозглашенные в это же время, представляли собой в значительной мере их реакцию на эти режимы. Поскольку эти принципы являются кульминацией развития украинской националистической идеологии в сторону экономического и социального благосостояния и обеспечения индивидуальных прав, стоит привести их более или менее развернуто:
обеспечение демократических процедур для достижения политического развития украинского государства через народную генеральную ассамблею;
обеспечение свободы мысли, мировоззрения и веры;
обеспечение развития украинской национальной культуры;
обеспечение справедливого общественного порядка в украинском государстве, свободном от классовой эксплуатации и подавления;
обеспечение правления закона на практике и равенства всех граждан перед законом в украинском государстве;
обеспечение гражданских прав для всех национальных меньшинств на Украине;
обеспечение равных прав и возможностей на образование для всех граждан;
обеспечение свободной инициативы в созидательной экономической деятельности, регулируемой в соответствии с требованиями и нуждами всей нации;
обеспечение свободной формы разумного использования земли, с определением минимальных и максимальных границ индивидуального пользования землей;
обобществление главных природных ресурсов страны: земли, лесов, вод, полезных ископаемых; в то же время пригодная для возделывания земля должна войти в созидательную крестьянскую экономику на правах постоянной собственности;
государственная собственность на тяжелую промышленность и транспорт; передача права свободной экстенсивной кооперативной деятельности мелких производителей ассоциациям кооперативов в легкой и пищевой промышленности;
обеспечение свободной торговли в установленных законом рамках;
обеспечение свободного развития промысловой деятельности и права на создание индивидуальных промысловых хозяйств и предприятий;
обеспечение права на свободную работу для работников физического и умственного труда и обеспечение защиты интересов рабочих по социальному законодательству.
Хотя вышеприведенная выдержка указывает на значительный интерес к конкретным проблемам, следует подчеркнуть, что множество пороков практического плана продолжали препятствовать формированию вразумительной националистической политической теории. Куда большая часть «Универсала» была отведена романтизированной истории и эмоциональным призывам к действию, чем ясно очерченным предложениям. Формулировки других резолюций УГВР часто неясны, а их положения не состыковываются. Эти неясности, возможно, иногда допускались намеренно, в тактических целях, но во многих случаях, особенно в разработке положений о структуре правительства, недостатки, похоже, объясняются слабой подготовкой в вопросах права и логики и отсутствием реального интереса к конституционным вопросам. Кроме того, очевидно, что члены УГВР несерьезно подошли к вопросу о том, на какой базе выстраивать реальные решения крупных проблем – таких как аграрная. Вместо тщательно разработанных программ выдвигались универсальные принципы, которые на самом деле указывали путь к новым целям, но не указывали, как их достичь.
Самое главное, национализм оставался ядром идеологии. Вот что говорилось во вступительном абзаце идейно-программных принципов: «Защита жизни нации, национального единства и культуры является первой и самой высокой целью каждого здорового национального организма. Национальное суверенное государство – главная гарантия сохранения жизни и нормального развития нации и благосостояния ее граждан. Поэтому украинская нация должна в настоящее время посвятить все свои силы обретению и укреплению своего собственного государства».
Представляется очевидным, что очень многие, по крайней мере в среде руководства У ГВР – подобно лидерам ОУН на востоке Украины за несколько месяцев до этого, – были лишь отчасти убеждены в важности новой программы политических, социальных и экономических целей. Они, однако, пришли к мысли, что многие восточные украинцы, к этому времени ощутимо представленные в партизанском движении, не примут никакой идеологии, лишенной такой программы. Следовательно, националистические лидеры были полны решимости снискать народную поддержку национализму, представляя его как вернейший путь к политической свободе и социальному благоденствию. Независимо от мотиваций западноукраинских лидеров, ясно, что контакты в 1944 году с восточными украинцами привели к серьезным изменениям в идеологии у доминирующей националистической группы.
С военной точки зрения действия украинских националистических партизан имели слабое значение. Даже с политической точки зрения сомнительно, что они достигли чего-нибудь значимого, поскольку к тому времени, когда немцы были склонны идти на уступки, наступление Красной армии угрожало их власти. «Расконспирация» УПА, несомненно, навлекла значительные беды на волынцев, так как националистические элементы раскрылись перед советскими властями. Однако следует заметить, что националистическое партизанское движение предотвратило распространение красного партизанского движения на Волыни и продемонстрировало, что ни в этой области, ни в Галиции не было симпатий к советским партизанским отрядам. К тому же тот факт, что украинцы почти единственные среди восточноевропейских наций оказались способны вести вооруженную борьбу, пусть в ограниченной степени и в течение сравнительно короткого периода, как против германских, так и против советских сил, стал психологическим стимулом для националистических настроений.
Глава 7
Поиски спасения
В то самое время, когда партизанская активность на Волыни достигла своего пика, сотрудничество украинских националистических элементов с немцами подходило к концу. Может показаться странным, но на стадии завершения сотрудничество между столь несоизмеримыми силами было теснее, чем в течение неудавшегося «медового месяца» 1941 года. Разгадка явного парадокса кроется в украинском психологическом восприятии – в данном случае это более подходящее выражение, чем «отношение», – создания национальных вооруженных сил и в германской политике обеспечения военного коллаборационизма в Восточной Европе.
Мало кто из политических движений этого столетия настолько сильно увлекся идеей строительства национальных вооруженных сил, как украинское националистическое движение. Наваждение объяснимо, когда речь идет об оуновцах с их идеологией, придающей огромное значение факторам воли, силы, действия. В то время как у старшего поколения оуновцев наблюдалась тенденция оформить националистическое движение по военным шаблонам с акцентом на порядок и дисциплину, в более молодых оуновцах чувствовалась склонность отбросить все ограничения и запреты и дать волю прямому насилию. Но как для тех, так и других армия, олицетворявшая собой силу в чистом виде, была идеалом. Ненационалистические круги типа УНР и легальные партии в Галиции также считали военную организацию исключительно важной.
Если вспомнить, что в 1919—1921 годах националистическое движение и на востоке и на западе Украины было жестоко подавлено более организованной силой, то корни этих устремлений станут понятны. В годы революции отсутствие прочного ядра в виде обученных воинских сил, подобных тем, что имели поляки, большевики и белые, нанесло значительный урон украинскому делу. Во время Второй мировой войны лидеры националистов были готовы восполнить пробел путем огромных материальных жертв своего народа.
Украинские надежды на формирование в 1941 году войск под германской эгидой потерпели крах из-за презрения нацистов к народам востока. Несколько позже, даже после того как организованные националистические силы подавлялись, возродились ожидания, что вермахт настоит на создании украинской армии. Эти украинские чаяния были не совсем беспочвенны, ибо горький опыт зимних боев под Москвой и Харьковом и нарастающая красная партизанская угроза убедили многих высших командующих германской армией в том, что, если они хотят победить советскую систему, следует обеспечить помощь со стороны прежних субъектов Кремля. Главным в этой группе был генерал фон Шенкендорф, который еще в марте 1942 года предложил создать национальное «русское правительство», зависимое от Германии, которое бы действовало как сборный пункт вооруженных сил, составленных из местных жителей[440]. При помощи офицеров, руководствовавшихся отнюдь не симпатиями к чаяниям восточноевропейских народов, а возможностью воспользоваться многообещающей помощью, из военнопленных были набраны Hilfswillige или Hiwis и Ostlegionen[441] – формирования для участия во вспомогательных армейских операциях и борьбы с партизанами. Поздней зимой 1941/42 года некоторые из этих формирований использовались как независимые подразделения на линии фронта. Успех эксперимента побудил круги вермахта к более широкому использованию бывших советских военнослужащих.[442]
Немцы предпочитали вербовать людей с Кавказа и из Средней Азии, но привлекались и славяне. Основными славянскими формированиями были, похоже, казачьи сотни, разнородные в языковом и этническом отношении, поскольку само название обращалось одновременно как к традициям украинцев, так и к традициям русскоязычных казаков Дона и Кубани. Новость о задействовании разлетелась быстро, и к маю украинские круги аж во Львове были убеждены, что немцы использовали «украинские» вооруженные силы на фронте на Керченском перешейке и что они скоро будут использовать украинские войска в полной мере[443]. Ближе к зоне боевых действий сведения были поточнее; украинские газеты Киева и Мариуполя сообщали, что несколько украинских подразделений воевали на Крымском фронте, и даже упомянули имя одного командующего, сообщалось, что идет подготовка 150 тысяч украинских солдат.[444]
На пути осуществления амбициозных планов вермахта встало серьезное препятствие. Нежелание Гитлера давать оружие «неполноценным» и «ненадежным» славянам имело глубокие корни. В августе 1942 года он вмешался лично, чтобы свести военное использование добровольцев из советских республик лишь до уровня мелких антипартизанских формирований[445]. Офицеры же вермахта не оставляли своих далеко идущих планов формирования армии из бывших советских солдат для помощи в борьбе со Сталиным, но были вынуждены действовать осторожно. Осенью 1942 года их усилия сосредоточились вокруг Андрея Власова, известного человека из второго эшелона советских генералов, который за несколько месяцев до этого был захвачен в плен. Германские офицеры планировали сделать его главным представителем всех антикоммунистических элементов Советского Союза. Какое-то время им удавалось обеспечивать поддержку Власову даже в остминистериуме, хотя Розенберг никогда полностью не доверял ему, поскольку знал, что Власов, русский, никогда не поддержит планов Розенберга о разделе Советского государства.
В течение зимы 1942/43 года Розенберг и армия чувствовали, хотя и ошибочно, что есть шанс постепенно добиться санкции Гитлера на ограниченную программу квазиавтономии для народов оккупированной части СССР, что гарантировало бы активную поддержку с их стороны в войне против их прежних правителей. Сотрудничая с вермахтом ради укрепления пошатнувшегося престижа, Розенберг одновременно искал союзников и в СС. Его контакты там пригодились в марте 1943 года при разработке плана формирования «украинского национального представительства», которое, по замыслу Розенберга, очевидно, имело бы двойную цель – обеспечить серьезную украинскую поддержку германским военным усилиям и не допустить, чтобы роль Власова стала слишком значительна. Вероятно, с помощью бригадефюрера СС Олендорфа доктор Кинкелин, один из высоких чинов остминистериума, составил список из четырех киевских должностных лиц. Специально постарались, чтобы это были «чистые украинцы» со связями с крестьянством. Однако достаточно примечательно, что все четверо, похоже, благосклонно относились к русофильским элементам в киевской муниципальной власти[446]. Вопрос о том, как такой «национальный комитет» был бы воспринят националистически настроенными украинцами, является риторическим, поскольку весь план так и остался на бумаге. То ли реализации проекта помешали препятствия эсэсовцев, которым нужен был орган, способный уменьшить партизанскую угрозу, но они продолжали презирать всех славян, то ли имело место прямое вмешательство Гитлера, трудно сказать[447]. Во всяком случае, к лету 1943 года проект был заброшен вместе с еще более грандиозными планами насчет политической деятельности Власова.
Однако украинцы, которые смотрели с подозрением на усиление влияния Власова, обнаружили, что их надежды на создание национальной армии нашла неожиданную поддержку[448]. Хотя в СС продолжали выступать против использования славян в борьбе с коммунизмом, офицеры СС, весьма влиятельные в генерал-губернаторстве, убедили окружение Гиммлера разрешить крупномасштабную вербовку галицких украинцев в войска ваффен СС. Лояльность населения Галиции, которая сделала область до вторжения Ковпака одной из наиболее мирных среди оккупированных Германией, была мощным аргументом в пользу уступок западноукраинцам. Те европейцы, которых классифицировали как «нордических», уже были рекрутированы в специальные войсковые соединения под началом Гиммлера. Этот новый поворот в политике СС, произошедший в то время, когда высшие круги СС заигрывали с идеей поддержки украинского национального представительства, позволил «неполноценным» славянам уверенно вступить в разряд элитных войск.[449]
Создание дивизии СС «Галычина» сопровождалось введением всякого рода ограничений. Слово «украинская» было исключено из обозначения. Открытая ссылка на «политическое» значение формирования строго запрещалась[450]. Тем не менее создание дивизии было поддержано большинством ведущих деятелей в Галиции. Ее создание было официально объявлено 4 мая 1943 года, когда президент Украинского центрального комитета Кубийович выпустил воззвание, призывая к поддержке[451]. В то время как полковник Сушко не проявлял в связи с этим особой активности[452], генерал Курманович выступал в поддержку созданной дивизии по львовскому радио[453]. Другие сторонники Мельника, подобно Мыхайле Хроновяту, играли ведущую роль в развертывании дивизии, а поддерживавшая ОУН-М пресса придала этому событию большую гласность[454]. Позиция враждебной националистической группы была менее ясной. Будучи незаконной, ОУН-Б не могла принять открытое участие в создании воинского формирования, даже если бы очень хотела. С самого начала войны сторонники Бандеры всегда утверждали, что они против такого рода сотрудничества с немцами, и осудили другие националистические группы за поддержку этого начинания. Ясно, что ОУН-Б официально не одобряла проект в 1943 году. В листовках УПА того времени содержатся резкие выступления против вербовки украинцев в дивизию, как и в некоторых подпольных публикациях с середины 1944 года. Но другие свидетельства говорят, что, по крайней мере к тому времени, бандеровцы и УПА на практике не препятствовали развертыванию дивизии. Хотя листовка УПА конца 1944 года и сообщала, что солдат в «Галичину» вербовали силой, одно германское секретное донесение указывает: добровольцы упорно утверждают, что вербовались в дивизию по приказу УПА. Они приписывали УПА план по привлечению половины галицкой молодежи в УПА, с тем чтобы другая половина прошла немецкую военную подготовку в дивизии[455]. Шухевич, говорят, считал это уникальной возможностью для украинской молодежи получить военную подготовку. Это соответствовало бы его хорошо известной склонности удовлетворить воєнно-технические потребности националистического движения, и это более вероятно, потому что именно в то время его усилия по укреплению УПА были серьезно затруднены недостатком в молодых офицерских кадрах. Чтобы получить кадры для будущих операций и воспрепятствовать подчинению нового формирования оппозиционно настроенным к ОУН-Б силам, он велел значительному числу его сторонников вступить в «Галычину», где они и заняли видное положение; другие бандеровцы, привлеченные возможностью активного действия, вступали в дивизию по собственной инициативе.
Дивизия «Галычина», однако, никогда не оказывалась под контролем какой-либо украинской партии в той мере, как было ранее с организованными немцами украинскими военными формированиями. Главным организатором и украинским офицером самого высокого ранга в дивизии (штаб состоял из немцев) был Дмитро Палиив, ранее лидер одной из маленьких легальных политических партий в Польше[456]. С ним были связаны многие члены УНДО подобно Любомыру Макарушке[457], а старые офицеры УНР, такие как генералы Петрив[458] и Омельяновыч-Павленко[459], оказали моральную поддержку.
Почти всеобщая поддержка, оказанная созданию дивизии СС, сама организация которой была затеяна прежде всего для того, чтобы подавить украинский национализм, усилилась весной 1943 года ввиду желаемых для украинских националистов перспектив развития обстановки. Националисты ненавидели нацистов и мало надеялись на реальную помощь с их стороны, но еще больше они ненавидели и боялись коммунистов. Вероятность германской победы, и без того казавшаяся не очень высокой после провала попытки взять Москву, сделалась весьма незначительной после сталинградской зимы. Многие украинские лидеры надеялись на длительную борьбу, в которой обе тоталитарные державы будут настолько ослаблены, что откажутся от господства в Восточной Европе. Они думали, что Великобритания и Соединенные Штаты либо в соответствии с положениями Атлантической хартии, либо с учетом элементарных принципов баланса сил предотвратят полное подчинение этого региона Советскому Союзу, что настанет время безвластия в регионе подобно тому, как это было в 1918 году, и в этих условиях нация, обладающая организованной военной силой, сможет утвердить себя. Некоторые считали, что УПА могла бы осуществить эти чаяния, но многие понимали, что ввиду низкой военной значимости УПА националистическое движение должно воспользоваться шансом сформировать настоящую армию под германским покровительством, которую потом можно было бы использовать самостоятельно, даже против тех, кто финансировал ее формирование.[460]
Как это ни парадоксально, сотрудничество с СС в создании нового воинского формирования проходило на фоне растущей убежденности в поражении Германии и желания сделать ставку на англо-американских союзников. Очевидно, эта широко распространенная тенденция сильнее всего проявлялась в ОУН-Б. Сам Бандера уверял высокопоставленного офицера СС Готтлоба Бергера, что Англия и Соединенные Штаты выиграют войну[461]. В октябре 1944 года такие уверения можно было считать смелыми, но уже вряд ли их назвали бы пророческими. Однако еще в июле 1942 года немецкая полиция, полагаясь на сообщения из Румынии, заподозрила бандеровцев в контактах с британской секретной службой через богатого украинца Якова Магонина, проживавшего в Лондоне. В 1944 году сообщалось о более существенной связи между УГВР и Британией через Швейцарию. К тому времени чувство отчаяния помогало распространению диких слухов вроде наличия в Иране армии из 250 тысяч канадских украинцев, которая сбрасывает парашютные десанты в Припятских болотах[462]. Словно в странном зеркале отразились преувеличенные надежды, что третья сила позволит националистам избежать выбора между катящимися в пропасть нацистами и еще более страшным советским тоталитаризмом, – надежды, сходные с чаяниями националистов Юго-Восточной Азии, которые рассчитывали, что антиколониальное советское вмешательство спасет их от возвращения европейского колониального правления после жестокого японского. Германская разведывательная сводка по УПА даже указывала, что некоторые из националистических деятелей надеялись обрести свободу по модели, которую, по их представлениям, Япония предоставила Филиппинам[463]. В обеих столь отдаленных географических областях националисты предполагали расчистить дорогу для предпочтительной третьей альтернативы через временное сотрудничество с регулярными войсками проигрывающей войну оккупирующей державы. Японские же и немецкие офицеры-оккупанты надеялись отмыться от прислуживания тоталитарному режиму, помогая местным националистам и покупая таким образом «пропуск» к наименее нежелательному победителю. Для украинских националистов предпочтительной вооруженной силой был, конечно, вермахт. С помощью сил, уцелевших после его разгрома, сильное националистическое военное присутствие могло бы поддерживать порядок и сдерживать советские войска до прихода западной помощи. В этом фантастическом сценарии дивизия «Галычина», уже опекаемая эсэсовцами, представляла отчаянный шанс, что переходный альянс с немцами будет принят западными демократами.
Некоторые благоприятные условия, которых от немцев добились националистические лидеры, позволили им поддержать дивизию «Галычина». Согласно докладам националистов, дивизия должна была использоваться только против советских войск, но ни в коем случае не против западных союзников; таким образом, по их разумению, они смогли бы прийти к соглашению с последними, когда для этого представится возможность. Как бы там ни было, немцы официально согласились на такие условия, формально они соблюдались – хотя, как будет отмечено ниже, дивизия позже воевала и с теми силами, которые в действительности не находились под советским контролем. Более существенным было то, что политико-идеологическая обработка солдат находилась в руках не нацистских идеологов, а самих националистов. Кроме того, в отличие от обычной практики эсэсовских формирований, каждому подразделению разрешалось иметь священника.[464]
Эти соображения сыграли значительную роль в обеспечении поддержки формированию дивизии «Галычина» и со стороны автокефальной православной церкви[465], и Украинской католической церкви. Митрополит Шептицкий поначалу приветствовал германскую армию как освободителя от коммунистической тирании. Скоро он обнаружил, что офицеры вермахта, с которыми он с самого начала установил сердечные отношения, не были реальными представителями германской власти. Ужасные эксцессы со стороны полиции безопасности, особенно уничтожение тысяч евреев, вызвали резкую перемену в позиции Шептицкого. Он был особенно встревожен тем, что эта полиция использовала украинскую в этих убийствах, и, как говорят, направил прямое требование Гиммлеру прекратить эту практику. Во всяком случае, секретное сообщение в германский МИД дает почти убедительное доказательство того, что митрополит был решительно против антиеврейских акций нацистов и к концу 1943 года пришел к тому, что стал считать нацизм даже большим злом, чем коммунизм[466]. И тем не менее он лично одобрил создание дивизии «Галычина» и направил одного из своих священников – доктора Лабу – в качестве главного капеллана дивизии[467]. Епископ Иосиф Слипый[468] провел богослужение в соборе Святого Георгия во Львове во время торжеств по случаю создания дивизии.[469]
Разрешение немцами института капелланов и отсутствие нацистской идеологической обработки солдат способствовали тому, что дивизия «Галычина» стала приемлемой для церкви. Однако главная причина, побудившая митрополита поддержать создание дивизии, была подобна той, которой руководствовались остальные националистические лидеры. Митрополит чувствовал, что немецкое поражение – вопрос времени и небольшая военная поддержка, которую дивизия сможет оказать пошатнувшемуся вермахту, не может быть решающей, к тому же существование националистических войск определенной силы будет иметь неоценимое значение в обстановке хаоса, который последует за немецким крахом и даже может быть необходимым для сохранения жизни значительной части украинского населения Галиции. Основное беспокойство Шептицкого было вызвано поляками-экстремистами, которые убивали своих противников среди украинцев, так же как ОУН-Б занималась резней поляков на Волыни и в Галиции.[470]
Больше двенадцати месяцев ушло на набор и организацию дивизии. Молодых людей, откликнувшихся на призыв завербоваться, оказалось настолько много, что установленная квота была перекрыта многократно, и десятки тысяч добровольцев не были приняты в диизию[471]. Тем не менее командиры – офицеры СС, похоже, ставили под сомнение лояльность своих подчиненных и не решались использовать их в деле. Тем временем завоеванные нацистами обширные украинские земли переходили в руки Советской армии. В марте 1943 года советские войска взяли Харьков, однако сдали его в мае. После повторного взятия Харькова, в сентябре 1943 года, они оказались у ворот Киева. Там они задержались на месяц, но в течение оставшейся осени и зимы 1943/44 года вернули себе фактически всю Советскую Украину в границах до 1939 года плюс большую часть Волыни.
Настоящее сражение за Галицию началось только летом 1944 года. В этот момент командование СС, наконец, решило задействовать в бою новую украинскую дивизию.
Фронт протянулся от точки к востоку от Ковеля до Карпат южнее Тернополя. Ключевым местом был городок Броды на шоссе из Ровно во Львов. Здесь в конце июня дивизию СС «Галычина» поставили помогать прикрывать галицкую столицу. В течение трех недель она отражала яростные атаки советских войск и противостояла операциям по окружению, но к 20 июля дивизия как боевая часть потеряла эффективность. Часть дивизии (двадцать семь процентов личного состава) отступила с немецкими войсками к Карпатам, а многие из оставшихся убежали, чтобы присоединиться к УПА или вновь пробраться к немцам.[472]
После победы под Бродами Советская армия быстро заняла Восточную Галицию, Буковину и Закарпатскую Украину. К осени, по существу, все украинские земли снова оказались под контролем Москвы. На сей раз репрессии, проводимые коммунистическими правителями, были еще жестче и откровеннее, чем пятью годами раньше. Украинская католическая церковь подверглась безжалостным гонениям. Митрополит Слипый, вступивший в сан после смерти Шептицкого в конце 1944 года, был арестован и депортирован с Украины. Было отправлено в ссылку и большинство иерархов Украинской католической церкви, как и сотни представителей ее духовенства. Православные священники, подчиненные московскому патриарху, получили помощь того меньшинства католического духовенства, которое отказалось от подчинения Риму и участвовало в формировании новой иерархии Русской православной церкви в Галиции. Та же самая политика проводилась в Закарпатской Украине.[473]
Беженцы из этого района сообщали, что были приняты очень строгие меры против населения в целом. Мужчины в возрасте от восемнадцати до пятидесяти лет, как говорили, в массовом порядке призывались в Красную армию без учета их состояния здоровья[474]. После призыва над ними ставили специальных политруков, давали в руки устаревшее оружие и посылали в бой после восьмидневной подготовки[475]. Кроме того, возобновилась коллективизация сельского хозяйства и советизация всех сторон жизни.
Большие усилия, судя по всему, затрачены были на преодоление национализма западноукраинцев, который коммунисты считали угрозой своему режиму. За несколько месяцев до того, как советские войска вновь заняли Галицию, Хрущев, первый секретарь Коммунистической партии Украины, обращаясь к шестой сессии Верховного Совета Украинской ССР, осудил националистов в самых резких выражениях. Главный выпад был направлен против националистических партизан: «Если спросить украинско-немецких националистов, сколько немецких оккупантов они уничтожили, сколько немецких частей они разбили, сколько мостов взорвали, чтобы помешать агрессорам перебрасывать оружие для порабощения и уничтожения украинского народа, они не смогут ответить».[476]
Его речь определила направление советской пропаганды, которая объявила сторонников Бандеры, Мельника и Бульбы немецкими агентами, противопоставив им «истинных патриотов советской родины»[477]. Была сделана очевидная попытка вбить клин между крестьянством – рабочим классом, с одной стороны, и интеллигенцией – с другой. Первые были объявлены обманутыми опасной доктриной, которую распространяла интеллигенция[478]. Советские пропагандисты обещали, что западноукраинской интеллигенции, не имевшей «преимуществ» воспитания в советской школе, а учившейся в «буржуазных» учебных заведениях, прививших ей «буржуазную идеологию», в результате чего она стала пособником «украинско-немецких националистических бандитов», будет уделено «особое внимание»[479]. Как это бывало с социальными элементами, подвергшимися яростным нападкам советских правителей, значительная часть интеллигенции была, вероятно, «ликвидирована как класс».
В то же время предлагался некоторый выход националистическим чувствам, с уклоном на классовое сознание, когда подчеркивались героические подвиги некоторых украинских командиров красных партизанских отрядов на Львовщине[480]. Однако эта тема звучала относительно тихо – вероятно потому, что не хватало украинских образцов для прославления. Гораздо более существенным в конечном итоге было молчаливое согласие советской власти на выдворение польского меньшинства из Восточной Галиции. Принудительный «обмен населением», обговоренный с польским правительством, контролируемым коммунистами, был закончен к началу 1945 года. Так как эта мера осуществлялась открыто, она была явно рассчитана на то, чтобы удовлетворить украинские чаяния об «этнически чистой» Восточной Галиции.[481]
В Закарпатской Украине, где красные партизаны, очевидно, получили подлинную поддержку как освободители от антиукраинского венгерского режима, обращение к национальным чувствам использовалось гораздо шире. Были опубликованы целые списки партизанских вожаков, включая по крайней мере одного священника. Кроме того, кто-то из партизан, как заявлялось, говорил «на чистом украинском языке», и все имели украинские фамилии[482]. Вслед за пропагандой последовала обычная практика формирования Народного комитета, который обратился с просьбой о присоединении провинции к Советскому Союзу[483]. Даже после того как война закончилась и Советская Украина закрепила новое приобретение, появилась статья, которую назвали бы «расистской», если бы она не была написана коммунистом. В статье указывалось, что в некоторых деревнях Закарпатской Украины говорят только по-венгерски, хотя на их «чисто украинский» характер указывают фамилии жителей и их «славянская внешность».[484]
К счастью, в большинстве своем западноукраинская националистическая интеллигенция не осталась наслаждаться благами советского «перевоспитания». Один из странных парадоксов немецко-украинских отношений времен войны состоял, однако, в том, что в тот самый период, когда Германия больше всего нуждалась в поддержке украинцев и когда их помощь привела к созданию дивизии «Галычина», на националистических лидеров обрушилась новая волна репрессий. Это случилось осенью 1943 года; непосредственные причины нельзя с точностью определить, но кажется, это было в основном результатом тенденции немцев добиваться максимальных результатов, используя силу и обман, что так портило их отношения с восточными народами. Одним из первых украинских лидеров, кто стал жертвой таких методов, был Боровец. За месяц до того как Боровец поехал в Варшаву с целью получить помощь в восстановлении своего партизанского отряда, немцы решили, что надо бы провести переговоры с лидерами националистических партизан, чтобы определить, что они собой представляют, и арестовать их во время переговоров, если это окажется необходимым[485]. Неизвестно, была ли какая-либо прямая связь между этим планом и судьбой, постигшей Боровца, но процедура, использованная применительно к нему, была сходной с упомянутой. После того как вермахт начал беседы с Бульбой, внезапно появилась полиция, арестовала его и его помощника Олега Штуля, а затем поместила их в концлагерь Заксенхаузен вместе с Бандерой и его помощниками.[486]
К этой группе вскоре присоединились ведущие члены ОУН-М. После падения Муссолини представитель украинских националистов в Италии Евген Онатский написал статью, критикующую фашизм как форму правления, на основании того, что он является прибежищем привилегированного класса. Статья была целиком напечатана в газете «Украинськый виснык» и привлекла к себе внимание немецкой полиции, которая арестовала 29 сентября 1943 года Онатского, но не переправляла его в Заксенхаузен из римской тюрьмы Реджина Коэли до 12 декабря[487]. Во время этого заключения основным предметом его допросов были связи Мельника и Коновальца с украинцами, проживающими в странах союзной коалиции[488]. Очевидно, такие связи, по крайней мере в форме инспирации антигерманских материалов в союзнической прессе, и контакты с украинскими организациями вне германской орбиты послужили одной из причин ареста 26 января 1944 года самого Мельника вместе со специалистом Провода по иностранным делам Дмытро Андриевским[489]. Серьезным поводом для ареста руководителей ОУН-М явились антигерманские подпольные публикации ОУН-М в Восточной Украине и публикации, обнаруженные в квартире Кандыбы во Львове[490]. Кандыба и многие другие члены ОУН-М были арестованы примерно в то же время, а «Наступ» запретили. Три члена Провода были убиты в течение предыдущих четырнадцати месяцев, так что из руководства оставались на свободе только пожилые генералы Капустянский и Курманович.[491]
Большинство руководителей ОУН находились в заключении в судьбоносные месяцы, когда Западная Украина переходила под власть коммунистов. К октябрю они были освобождены[492], но почти все украинские земли уже перешли под контроль коммунистов. В руках немцев оставались, однако, около двух миллионов человек украинского происхождения – тысячи беженцев, более миллиона остарбайтер, несколько сотен тысяч военнопленных и около четверти миллиона в составе вспомогательных частей[493]. Последние в большинстве своем были разбросаны по разным мелким осттруппен, которые насчитывали в целом около 700 тысяч человек.[494]
Нацистское руководство хотело использовать этот значительный людской потенциал для укрепления разваливающейся обороны. Основная часть этих усилий сосредоточивалась вокруг Власова, которому в конечном итоге дали сравнительную свободу в организации антисоветского политического центра и военных формирований в размере до дивизии. Власов получил поддержку Гиммлера и ряда других высоких чинов СС, которые теперь были готовы хвататься за любую возможность, чтобы спастись от поражения. Одновременно другие нацистские круги, включая офицеров СС, как и чиновников «восточного министерства», пытались сформировать украинский центральный политический орган.
Основной германской задачей после ухода из Западной Украины было установление там связи с националистическими партизанами[495]. В начале 1944 года офицеры вермахта, возможно лишь потому, что уже сталкивались с проблемой красных партизан перед отступлением с востока Украины, оценили значение партизан, действующих за линией фронта в советском тылу. Германское командование не только предусмотрело общее соглашение о сотрудничестве с украинскими националистическими партизанами, но и разрешило местным командирам вермахта вступать в тактические союзы, если дело не касалось политических вопросов[496]. Немцы сознавали ограниченность возможностей националистических партизан лучше, чем они сами: если учесть недостаток в офицерах, имеющих опыт тактического командования большими соединениями, то мечты УПА об «организации фронта» против наступающих советских войск выглядели несбыточными. Даже типовое крупное формирование, развернутое на Волыни и использовавшееся в течение кампании УПА против Ковпака в Галиции в 1943 году, пришлось заменить на формирования в размере роты (сотня). Основной план УПА состоял в уходе в наиболее труднодоступные места Карпат на границе между Галицией и находившимся под венграми Закарпатьем.[497]
У командования УПА тоже была потребность в немецкой помощи. Уже в апреле 1944 года Охрим (Дмытро Клячкевский, в то время командующий УПА в Галиции) направил письмо с предложением обеспечивать немцев информацией о расположении советских войск. Безусловно, предложение связывалось с получением боеприпасов (которые немцы были готовы направить по воздуху) и освобождением Бандеры (об этом думали в Берлине)[498]. Осторожные немцы стремились, однако, получить независимое подтверждение силы и намерений националистических партизан. Для этого было задействовано несколько разведывательных групп. По-видимому, наиболее значительной была группа под командованием капитана Кирна, которая пробыла в советском тылу целый месяц. Сообщения о сотрудничестве с УПА и ее силе были благоприятны, несмотря на постоянные немецкие предупреждения о «завышенных украинских требованиях». Центральный штаб армейской разведки, Fremde Heere Ost, подсчитал, что 95 процентов всех подразделений УПА находились к сентябрю 1944 года в тылу советских войск, отвлекая на себя две или три советские кавалерийские дивизии и пятнадцать – двадцать полков НКВД. Некоторые сбегавшие из распадавшихся немецких вспомогательных частей образовывали партизанские отряды, примыкавшие к власовцам; но Кирн обнаружил, что УПА была гораздо лучшее организована в Восточной Галиции, а многие ее дела ошибочно приписывались власовцам.[499]
Первоначальные действия советских реоккупационных сил, вероятно, были выгодны УПА. Советские усилия выловить всех подозреваемых в сотрудничестве с УПА подорвали способность националистического подполья к сопротивлению, но на какое-то время эта советская тактика заставила подозреваемых, сочувствовали ли они первоначально УПА или нет, присоединяться к ней в лесных схронах. Спорадическое воссоздание колхозов и военный призыв, который угрожал всем здоровым украинцам, привели дополнительных рекрутов в лагерь националистических партизан. Постепенно советские власти ввели более эффективные, но крайне жестокие меры. Деревни, которые давали приют националистам, сжигались. В одном случае десять женщин-крестьянок и их дети были закрыты в горящем доме, чтобы заставить мужчин этих семей выйти из леса (так в тексте, хотя так можно отомстить или наказать, но никак не успеть принудить к сдаче. –
Как и везде, жестокая политика искоренения крестьянства – вода, в которой партизаны плавают, как рыбы, говоря языком маоистской метафоры, – оказалась эффективной. Сначала УПА боролась с советскими частями, проводившими выселение, не позволяя при этом крестьянам поставлять свою продукцию властям. Постепенно УПА все чаще и чаще стала избегать вооруженных столкновений, используя вместо этого маленькие отряды, чтобы убивать советских офицеров и гражданских должностных лиц. Один свидетель информировал немецкую разведку, что в националистической засаде осенью 1944 года во Львове был убит советский генерал[502]. По мере того как способность националистов противостоять советским войскам шла на убыль, их действия сосредоточивались какое-то время в предместьях больших городов вроде Львова и вдоль транспортных путей, а также на восточном краю Карпатских гор. В немецком сообщении, очевидно последнем, касавшемся УПА, от 1 апреля 1945 года отмечалось значительное ослабление силы УПА из-за эвакуации деревень[503]. И все же националистические партизаны, благодаря их диверсионной и разведывательной деятельности, о которой было сказано, оставались потенциально полезными для немцев вплоть до окончательного поражения Германии. Немцы продолжали возлагать серьезные надежды на длительное сотрудничество с УПА, уступавшие по силе лишь желанию развернуть основные регулярные военные формирования из набранных украинцев – знак уважения немцев к националистическим чаяниям на заключительном этапе Второй мировой войны.
Доктор Фриц Арльт, офицер ваффен СС, игравший видную роль в поддержании связей с украинцами на территории генерал-губернаторства в 1939—1941 годах, был центральной фигурой при формировании Украинского национального комитета. Очевидно, и Мельник и Бандера, находясь в тюрьме, отказались обсуждать такие предложения[504]. После того как Бандеру выпустили 27 сентября 1944 года, он вскоре предложил Арльту, чтобы тот обратился к доктору Горбовому, члену ОУН-Б, игравшему ведущую роль в организации Украинского национального комитета в Кракове в июне 1941 года. Арльт, однако, не сумел достичь с ним взаимопонимания и связался Мельником, который был освобожден 17 октября. Мельник, по-видимому, сумел добиться согласия между всеми важными руководителями националистов, включая Бандеру, Левицкого и Скоропадского, на основе немецких предложений, но Арльт и его сотрудники не могли принять требования, которые выдвигали националисты.[505]
Не сумев убедить главных украинских националистических лидеров, чтобы те взяли на себя инициативу формирования Национального комитета на условиях, приемлемых для нацистских правителей, Арльт обратился к элементам, которые менее активно занимались политикой в течение войны. Первые два украинских лидера, которым предложили пост председателя Национального комитета – генерал Петрив и профессор Мазепа, – отказались принять предложение ввиду опасностей, которые навлекал на них такой пост в связи с почти верным поражением Германии. Наконец, однако, генерал Павло Шандрук, офицер УНР и близкий соратник Андрея Левицкого, принял предложение с благословения последнего, а также Бандеры и Мельника[506]. По мнению Шандрука и его помощников, признание Украинского национального комитета немцами было необходимо не только для того, чтобы избежать подчинения всех украинцев на территории Германии Власову, что помешало бы им вступить в независимые переговоры с союзниками, но и потому, что наличие множества остарбайтер и заключенных требовало, чтобы их соотечественники смогли им помочь. Для Шандрука и его партнеров потеря престижа в результате сотрудничества с бесславной умирающей властью была недостаточным аргументом, способным перевесить эти соображения.[507]
В то же время Власов и его окружение активно стремились обеспечить участие в его движении украинских представителей, которые приняли бы его претензии на лидерство и согласились отложить любое решение относительно независимости Украины до того времени, пока советские правители не будут свергнуты. Большинство украинцев, к которым обращались власовцы, отказались идти на сотрудничество, убежденные, что если какой-либо группировке типа Власова, в которой преобладали русские, когда-либо удастся заменить коммунистов в Кремле, то возникнут условия, при которых будет невозможным свободное волеизъявление украинцев по вопросу о союзе с Россией. Однако Власову удалось добиться от определенного числа видных украинцев поддержки Комитета освобождения народов России (КОНР). Комитет собрался в Праге 14 ноября 1944 года. Примечательно, что практически все присутствующие были из одного и того же места – из Киева[508]. Похоже, отчасти это объяснялось тем, что некоторые весьма уважаемые киевские лидеры вроде профессора Федора Богатырчука были убеждены в необходимости продолжения единения с Россией и благодаря своему влиянию убедили друзей поддержать новое формирование[509]. Несомненно, что реакция в Киеве на ошибки националистов и в некотором роде необычное социальное и культурное прошлое столицы сыграли свою роль.
Украинские националистические группы сразу яростно отреагировал на обращение КОНР, в котором утверждалось, что комитет выражает чаяния всех народов Советского Союза. Через четыре дня после того, как было выпущено обращение, десять национальных групп (русской среди них не было) обратились к Розенбергу, требуя поддержать их. Возможно, потому, что пока еще не существовало официально признанного Украинского национального комитета, Мельник подписал петицию «от украинских национальных политических групп»[510]. После изложения истории борьбы их наций за независимость от Москвы и утверждения, что только русские не проявили никакого рвения в борьбе с большевизмом, националистические лидеры особенно подчеркнули, что рассчитывают на признательность со стороны немцев: «Поэтому неудивительно, что эти (нерусские) народы с величайшей радостью приветствовали начало германско-русской войны. Они встали на сторону германской армии с первого дня войны, помогали как могли и с сердечной дружбой приветствовали войска. Сражаясь плечом к плечу вместе с германскими солдатами, они доказали свою преданность национальной идее».[511]
При этом подписавшие протест не побоялись критически отозваться о германской политике. Они утверждали: из-за того, что борьба народов Советского Союза за независимость не была признана, Сталин дал прошедшей весной самостоятельное дипломатическое представительство так называемым «советским республикам», тем самым представив дело так, будто он уделяет большее внимание национальным чаяниям, чем немцы. Лишив Власова возможности говорить от имени их наций, они категорически потребовали, усилив требования заявлением, что отказываются «принимать ответственность за реакцию соотечественников на акцию Власова», чтобы немцы пошли на следующие уступки:
1. Запретить любые притязания генерала Власова на руководство нашими народами.
2. Признать право, вступающее в силу немедленно, наших народов на независимые государства и объявить о признании наших национальных представительных органов.
3. Организовать наши национальные войсковые формирования под объединенным командованием национальных командиров, подчиненных германскому вермахту в оперативных вопросах, для борьбы против большевизма, и передать политическое руководство в рамках этих формирований нашим национальным представительным органам.[512]
Возможно, Розенберг не передавал этот документ Гитлеру из-за бескомпромиссной терминологии, в которой тот был составлен, но точно известно, что в день его получения он направил решительный протест фюреру против власовского комитета.[513]
То ли потому, что никакая фракция в германском руководстве не могла гарантировать явного одобрения Гитлера, то ли потому, что наиболее влиятельные нацистские лидеры до последней минуты полагались на привычную тактику «разделяй и властвуй», никакого определенного выбора между Власовым и украинскими лидерами сделано так и не было. Последним было позволено продолжать организационную работу среди своих соотечественников. В то же самое время Власов был волен вовлекать в свое движение тех украинцев, кого мог убедить в необходимости подобного шага.
Украиноязычная пресса была оставлена под контролем националистов. Богдан Кравцив, убежденный националист, остался редактором основной газеты для остарбайтер и других рабочих в Германии – «Голос», в то время как ведущий восточноукраинский журналист Георгий Музиченко ушел из редакции вскоре после того, как присоединился к власовскому информационному бюро[514]. Двумя другими газетами – «Український доброволець» (военная) и «За Україну» – руководили националистически настроенные редакторы, которые могли выступать со скрытыми нападками на Власова.[515]
Несомненно, Власов получил некоторое преимущества и сумел завербовать для своей Российской освободительной армии (РОА) военнопленных различных национальностей Советского Союза. Даже согласно украинским националистическим источникам, только половина военнопленных украинского происхождения были полностью «национально мыслящими», а многие даже не умели говорить по-украински[516]. Кроме того, Власов сумел включить в свой штаб ряд офицеров-украинцев, имевших в Советской армии высокие звания, включая командующего 1-й дивизией РОА генерала Буняченко. В целом части РОА, находившиеся на различных стадиях интеграции в это формирование, насчитывали к январю 1945 года 300 тысяч человек, из которых от 35 до 40 процентов были украинцами.[517]
Очевидно, принуждение или прямые угрозы не применялись, чтобы обеспечить приверженность гражданских лиц власовскому КОНР[518]. Однако украинские националистические источники утверждают, что явное германское покровительство, оказываемое Власову, было мощным стимулом для того, чтобы деморализованные и физически ослабленные заключенные лагерей принимали его призыв вступать в РОА, что позволяло выйти из заключения. Они утверждают, что многие части, сформированные вермахтом во время его отступления из узников лагерей или из вспомогательных подразделений, бросали РОА и даже без немецкого разрешения присоединялись к националистическим украинским силам[519]. В некоторой степени это подтверждает один немецкий офицер, наиболее близко связанный с восточными воинскими формированиями, который утверждает, что имелись трудности с подчинением украинских или смешанных украинско-русских частей, которые были под немецким командованием, русским офицерам из РОА, хотя вообще-то немцы не имели никаких возражений против полноты командной власти Власова.[520]
В дополнение к борьбе за влияние в группах, которые были подчинены генералу Власову, имелась совершенно отдельная военная организация для украинцев. Речь идет не только о дивизии «Галычина», преобразованной в 1-ю украинскую дивизию; началось формирование 2-й дивизии – из восточных украинцев. Эти и многие другие части, общей численностью приблизительно в 75 тысяч человек, были затем названы Украинским освободительным войском (Українське визвольне войско – УВВ). Номинальным главнокомандующим был генерал Шандрук, но каждой частью фактически командовал немецкий офицер. В самом конце войны, однако, командующий 1-й украинской дивизией уступил свое место Шандруку. Эта часть, едва пройдя повторную подготовку после потерь под Бродами, была направлена вышестоящим командованием СС на подавление восстания словацких воинских частей. Очевидно, что и германское, и украинское дивизионное командование считали – и неверно, – что восстание было инициировано русскими, а посему подлежит жестокому подавлению. Тремя месяцами позже, в январе 1945 года, часть была переброшена на юго-восток Австрии и в Северную Словению для борьбы с партизанами Тито и наступающими советскими войсками. Там она оставалась до сдачи британским войскам, продвигавшимся из Италии.[521]
Заключительные месяцы войны не принесли никаких существенных изменений в отношениях украинских националистов с Власовым и немцами. После нескольких месяцев тюрьмы был освобожден Боровец и направлен на формирование парашютной части, которую собирались сбрасывать за линией фронта, чтобы помогать националистическим партизанам[522]. Украинским частям (УВВ) позволили иметь символические различия типа трезубца вместо Андреевского креста РОА, традиционного российского символа. Но большинство вспомогательных частей, где преобладали этнические украинцы, не удавалось подчинить УВВ. Попытки найти модус вивенди между группами, номинально возглавляемыми Шандруком и Власовым, оказались неудачными, несмотря на личную встречу генералов. Напротив, украинцы пошли дальше, организовав собственный Национальный комитет. Шандрук стал президентом, а заместителями – Володымыр Кубийовыч и Александр Семененко, харьковский голова при оккупации. Таким образом, были представлены «старая эмиграция» (место рождения Шандрука – Лубны), Западная Украина, и Советская Украина[523]. Однако, не считая смягчения немцев по отношению к украинским остарбайтер, эта группа мало чего сумела добиться. В последние безнадежные для Германии недели организация была официально признана и ей было позволено выпустить – 17 марта 1945 года – в Веймаре обращение от имени Украинского национального комитета. Ослабление немецкой власти позволило комитету потребовать создания независимого украинского государства, не прикрываясь даже упоминанием об альянсе с немцами. Из документов следует, что главной практической целью была защита интересов украинских беженцев, рабочих и солдат в Германии.[524]
Обращение требовало, чтобы украинские солдаты объединились в Украинскую национальную армию. В той ситуации это лишь означало, что 1-я дивизия ставилась под командование генерала Шандрука[525]. Большую практическую значимость имел тот факт, что Шандрук и другие украинские лидеры могли войти в контакт с союзническим военным командованием даже до того, как сдалась 1-я украинская дивизия. С ее персоналом обращались, конечно, как с военнопленными, но командующие смогли убедить западные власти, что часть была составлена полностью из жителей Галиции, которые, будучи западными украинцами, никогда не были де-юре гражданами Советского Союза в глазах западных держав. Следовательно, они были избавлены от бедственной судьбы, которая постигла столь многих, кто сопротивлялся советскому режиму и был передан советским репатриационным властям.[526]
Поделиться книгой: