Помоги проекту - поделись книгой:
Немедленно по прибытии в Киев совет мельниковских лидеров – Конык, капитан Шулятицкий, который поступил на службу в вермахт, а также Ярослав Гайваз и Роман Бидар, которые, очевидно, прибыли без официального разрешения, – решил поставить своего человека на место помощника бургомистра (Hifsbürgermeister), или руководителя муниципального административного аппарата. Был выбран Александр Оглоблин, известный историк советского времени. Местное командование вермахта с готовностью согласилось с назначением[251], что свидетельствует о тесном сотрудничестве ОУН-М с вермахтом на востоке Украины в то время.
Но скоро выяснилось, что полномочия Оглоблина иллюзорны. Владимир Багазий, преподаватель педагогического института, был назначен его заместителем. В отличие от Оглоблина Багазий уже до этого приветствовал националистических лидеров и сразу попытался отождествить себя с ними. Те скоро узнали, что он обладал непомерным честолюбием и не останавливался перед нападками на своего начальника, которого обвинял в русофильстве[252]. Очевидно, лояльность Багазия к ОУН и его энергичные действия по реорганизации жизни в городе сделали его незаменимым. Во всяком случае, профессор Оглоблин скоро оказался на втором плане[253], а в конце октября, после возникновения у него разногласий с германскими властями относительно мер, которые следует принять для укрепления благосостояния граждан Киева, ушел в отставку[254], и Багазий стал руководителем администрации[255]. Получив этот пост, он отблагодарил ОУН-М за помощь тем, что, используя собственное влияние, сделал приверженцами организации видных официальных лиц.[256]
В то время как большинство подразделений городской администрации, занимавшихся экономическими и культурными вопросами, было оставлено в руках местных кадров, оуновцы стремились поставить под начало своих людей наиболее важные направления деятельности – пропаганду и полицию. Из Житомира привезли Захвалинского, чтобы тот взял на себя командование полицейскими формированиями, но по прошествии короткого периода, в течение которого, как утверждают, некомпетентность и распущенная жизнь сделали его кандидатуру неприемлемой для партии, он был заменен одним из галицких лидеров – Романом Бидаром. Скоро приехал и Кандыба, чтобы взять на себя ответственность за пропаганду. С ним прибыл, во главе с Иваном Рогачем, штат газеты «Украинське слово», которая должна была печататься в Киеве, но из-за ущерба, нанесенного типографиям в результате взрывов, пришлось несколько недель продолжать ее выпуск в Житомире.[257]
Захватив Киев, немецкие войска быстро продвигались на восток. Они брали с собой и большинство переводчиков и консультантов, которые составляли существенную часть мельниковцев из ОУН, принимавших участие во «взятии» Житомира и Киева. К концу октября они достигли Харькова, где Конык возглавил пропагандистскую работу. Ему и его помощникам удалось значительно пополнить ряды организации из числа представителей местной интеллигенции, но, как будет показано дальше, достичь в Харькове такого же успеха, как в Киеве, не получилось.[258]
Чтобы неоднократные упоминания о сотрудничестве мельниковцев с вермахтом не создавали впечатления о преувеличенной роли ОУН-М в операциях немецкой армии, следует отметить, что последняя брала на службу много переводчиков и консультантов из славян и помимо сторонников Мельника. Некоторые из них были украинцами разных политических убеждений, включая сторонников Бандеры. Немало усилий на то, чтобы освободиться от бандеровцев, было затрачено после принятия решения подавить деятельность бандеровской группировки, но полностью достичь этого не удавалось в течение долгого времени. Кроме того, не стоит забывать о многочисленных гетманцах и сторонниках УНР. Среди последних был, например, Петро Сагайдачный, на которого возлагалась организация выхода самых важных украинских газет[259]. Еще следует упомянуть русских эмигрантов и прибалтийских немцев, владевших русским. Цель вермахта состояла в том, чтобы как можно скорее установить спокойствие и порядок за линией фронта. Для этого было необходимо использовать квалифицированных людей, независимо от их политической ориентации. Верно, конечно, что отдельные офицеры вермахта предпочитали украинцев[260], но выход на первый план в этот период группы Мельника объяснялся прежде всего тем, что не существовало никакой другой организованной группировки, имевшей налаженный контакт с местным населением.
Реальная судьба националистической деятельности на Украине решалась, однако, в Берлине, вдали от офицеров вермахта, проводивших описываемую выше политику. За несколько месяцев до начала войны Гитлер решил создать специальное ведомство по вопросам территорий, которые будут отвоеваны у Советского Союза, оно называлось Reichsministerium für die besetzten Ostgebiete (рейхсминистерство по делам оккупированных восточных областей); командовать им был поставлен Альфред Розенберг. Розенберг, родом из Прибалтики, основной теоретик национал-социалистической партии, давно занимался вопросами народов Советского Союза. Он являлся твердым сторонником политики ослабления России, независимо от того, останется она коммунистической или нет. Исходя из этого, он смотрел благосклонно на усилия украинских националистов отделить Украину от России при условии, что группы, занятые такой деятельностью, не помешают осуществлению других целей немцев.
В то же самое время, когда начали формировать новое ведомство, которое часто называли «остминистериум» («восточное министерство»), Гитлер решил создать множество огромных провинций-сатрапий в восточных областях; главной среди них должен был стать рейхскомиссариат «Украина». Руководить этой областью планировалось поставить официальное лицо, наделенное большими полномочиями, но в вопросах общей политики подчиненного Розенбергу[261]. Розенберг понимал, что эта неопределенная директива не многого будет стоить, если он не сможет сотрудничать с главой рейхскомиссариата, поэтому выразил протест, когда на этот пост был предложен Эрих Кох, гаулейтер Восточной Пруссии, уже широко известный своим упрямством и жестокостью. Тем не менее Кох получил назначение, поскольку Гитлер, явно рассматривавший Розенберга как непрактичного мечтателя, хотел иметь на Украине решительного и безжалостного человека.[262]
Данное назначение явилось предвестником еще более серьезных ударов по «умеренной» политике Розенберга в отношении Украины. Другой аспект нацистской политики вызвал, однако, немедленное возмущение украинских националистов, а именно решение включить Восточную Галицию в «область немецкого заселения», то есть сделать ее частью генерал-губернаторства, а не будущего рейхскомиссариата. Непосредственной причиной для такого разделения украинской этнографической территории было желание иметь прямую связь между Большим рейхом и Румынией, в длительной лояльности которой нацистские лидеры имели основания сомневаться[263]. Однако несколькими неделями спустя «ненадежному» придунайскому королевству разрешили управлять всей украинской территорией между Днестром и Южным Бугом[264]. Румыны явно собирались со временем присоединить к себе область, которую они назвали Трансистрия. Так как украинские националистические круги в большинстве своем и без того ненавидели Румынию, понятно, что второе отсечение украинской этнографической территории воспринималось особенно болезненно даже при том, что регион по культурному развитию и национальному самосознанию находился внизу шкалы украинских областей.[265]
Пока делили украинскую территорию, зарождалась еще более серьезная угроза для националистического дела. Из полномочий остминистериума в оккупированных областях исключили полицейские функции, которые сосредоточились в руках Генриха Гиммлера. С начала кампании рейхсфюреру СС было поручено «наведение порядка» в оккупированных восточных областях. Эту задачу осуществляли айнзатцгрупп, состоявшие из специально подобранных, жестоких полицейских во главе с офицерами СС из ближнего окружения Гиммлера. На время периода стабилизации этим офицерам были даны полномочия в пределах широкого диапазона «мер по умиротворению» в тыловых районах, которые превышали полномочия всех военных командиров. Подразумевалось прежде всего истребление еврейского населения и ликвидация всех коммунистических организаций; «комиссары» и сотрудники НКВД должны были расстреливаться на месте.
Предположения о причинах конфликта между айнзатцгрупп и украинскими националистами были сделаны в предшествующей главе. Сначала мельниковцев не трогали, поскольку их считали политически недееспособными[266]. В течение лета СП (SP, Schutzpolizei – полиция, до 1945 г. –
Первая крупная вспышка репрессий против мельниковцев случилась 21 ноября, в день важной для украинских националистов годовщины. В этот день в 1921 году отряд Тютюнника, одно из последних значительных националистических формирований, вторгшихся в Советскую Украину, сделал «последний привал» около небольшого городка Базара на краю лесистой области к северу от линии Киев – Житомир. И ОУН-М решила ознаменовать эту годовщину большой патриотической демонстрацией, которую подробно описал один из ее участников[268]. Большая группа организаторов была прислана из Житомира; в назначенный день тысячи людей стеклись в Базар для юбилейных торжеств. Эта демонстрация силы украинского националистического чувства весьма встревожила немцев, и тем более потому, что мероприятие было делом организованной группы, которая получила поддержку со стороны местных украинских властей. Глава районной администрации обратился к толпе, полиция под командованием старого украинского офицера охраняла собравшихся, играл полицейский оркестр. Все эти отличительные черты мероприятия показали недоверчивым германским полицейским властям, что украинцы намеренно бравировали своей независимостью. Репрессии, и очень сокрушительные, не заставили себя ждать. В Базаре провели расследование, и несколько организаторов было арестовано; далее след вел в Житомир, немцы расстреляли около двух десятков членов ОУН, включая одного из лидеров «Экзекутивы». Молодые Ясенюк и Антон Баранивский, оставшиеся там лидеры ОУН, избежали такой судьбы, спрятавшись в лесах. Влияние ОУН-М в Житомире было резко подорвано, хотя репрессии затронули не многих административных чиновников, симпатизировавших организации.[269]
Без прямых свидетельств делать вывод о том, что демонстрация в Базаре была причиной дальнейших гонений на мельниковцев, было бы несерьезно. Однако приблизительно в то же самое время националисты подверглись решительным репрессиям и во многих других городах; в частности, был нанесен удар по маленькой группе, вышедшей с Буковины на Николаев, по группам в Каменец-Подольском, Чернигове и Полтаве[270]. Основная кампания репрессий была развернута в столице. Многие акции ОУН-М, не заслуживавшие, по мнению германских властей, решительного подавления, вызывали, однако, усиливающееся раздражение со стороны аппарата Гиммлера. Известная поэтесса Олена Телига стала, не добиваясь разрешения, выпускать националистический литературный журнал «Літаври». Молодежную группировку «Січь» считали потенциально опасной. Мельниковцы создали Украинский национальный совет (Раду), чтобы он действовал как символ единства на востоке Украины, и надеялись, что Рада станет в конечном счете центральным органом националистической деятельности. Офицеры вермахта на Украине осознавали масштаб неприятностей, которые могла навлечь на себя такая деятельность со стороны высших германских властей, и один из них советовал украинцам трансформировать Раду в более безобидный комитет помощи. Когда этот совет был отвергнут, Раду официально распустили (17 ноября), и она ушла в подполье[271]. Руководство СП знало о том, что Рада продолжает существовать, и, хотя сочло это слишком незначительным, чтобы прибегать к репрессиям, недоверие к националистам возросло[272]. При таких обстоятельствах можно понять, почему первый удар пал на легальный, но крайне националистический орган – газету «Украинське слово». Ее большой тираж – более 50 тысяч[273] – обеспечивал газете, по мнению полицейских властей, потенциальную возможность опасного влияния. Кроме того, редакция газеты, как уже отмечалось, состояла в значительной степени из западноукраинцев и старых эмигрантов; эти элементы рассматривались руководством СП как особо опасные.
К несчастью для националистического дела, за два месяца своего пребывания в Киеве приезжие потеряли поддержку общественного мнения. Отчасти антипатия, которую они вызывали, была обусловлена тем, что они были чужаками, и, даже те, кто родился на востоке Украины, или, как Кандыба, у которого там родился отец, были долго лишены связи с местным населением. Можно сказать, что оуновцы по праву захватили лидирующие позиции, а затем и монополию в муниципальной деятельности, поскольку были лучше организованы, имели более четкое видение того, что хотят, и привыкли брать на себя инициативу. Они иногда демонстрировали чувство превосходства по отношению к местным, и даже если вели себя более тактично, многие местные все равно были склонны подозревать в них снисходительное отношение к себе. Их присутствие в кабинетах местной власти, даже когда они ровно держались с чиновниками, неизбежно вело к трениям. Кроме того, приверженность принципу интегрального национализма означала пренебрежение вопросами социального благосостояния и гражданских прав, имевших большое значение для местного населения после двадцати лет советской власти. «Лидерский принцип», который на востоке Украины выражался в таких крайних терминах, какие Мельник когда-либо позволял в эмиграции, был чужд местным жителям. Лозунг «Петлюра, Коновалец, Мельник – три имени, одна идея» был поначалу бессмысленным для среднестатистического восточноукраинца, так как второе и третье из этих имен были ему неизвестны. После того как было дано объяснение, фраза стала означать для многих, что после смерти Петлюры националистическое движение попало в руки лидеров с получужой Западной Украины.[274]
Все эти раздражающие факторы можно было бы стерпеть, не имей они определенного идеологического подтекста, который означал серьезные неудобства. Националистическое кредо строилось на «чистоте» украинского народа. Согласно представлениям лидеров ОУН, эта «чистота» подвергалась угрозе в результате проникновения русского элемента – физической иммиграции русских, которых стало особенно много в киевских бюрократических и интеллектуальных кругах, и русского влияния на украинскую культуру и язык. Степень влияния будет обсуждена в одной из дальнейших глав; однако необходимо указать его важность здесь, чтобы понять киевскую реакцию на оуновскую политику. Националисты взялись за радикальную «чистку» чуждых аспектов жизни в городе. Некоторые местные украинцы восприняли эту кампанию с энтузиазмом, иногда заходя в ее реализации дальше пришельцев. Другие же, хотя и были украинцами по происхождению, привыкли к русскому языку и свободно общались с лицами русского этнического происхождения. Следовательно, процесс «чистки» предполагал во многих случаях серьезное разрушение их привычного образа жизни и социальных отношений.
Из-за чрезвычайной важности этого фактора стоит привести с некоторыми подробностями один случай, который представляет собой поразительную иллюстрацию националистической психологии того периода. Он описан в дневнике видного киевского автора Аркадия Любченко, который был эвакуирован советскими властями, но смог остаться в Харькове до самого прихода немцев. Он установил потом контакт с группами Мельника (который, как было указано, проводил в Харькове ту же политику, что и в Киеве). Всегда националистически настроенный, Любченко скоро сделался восторженным сторонником интегрального национализма. В декабре благодаря своим связям с националистами возглавил харьковскую газету «Нова Украина». Вскоре в редакцию пришел харьковский автор по фамилии Филиппов и сказал Любченко, что подготовил статью, разоблачающую коммунистический режим, которую хотел бы опубликовать. Когда Любченко отверг статью, потому что она была написана по-русски, Филиппов объяснил, что его мать – украинка и что он может представить эту статью на украинском языке, поскольку вопрос языка для него не имеет значения. Любченко с насмешкой ответил, что настоящие украинцы, а таких огромное большинство в газете, не желают иметь ничего общего с человеком, который не решил для себя, украинец он или русский, таккактакойчеловекявляется «интернационалистом» вроде большевиков[275]. Легко представить, какое впечатление могли произвести такие доводы на ошарашенного посетителя. Это особенно важно в связи с тем, что работа в таком органе, как газета, для многих было не просто делом престижа или даже средством выражения мнения, но и вопросом жизни или смерти. При быстро ухудшавшемся продовольственном положении в Киеве и Харькове работа в учреждении, признаваемом немцами, следовательно, возможность получать продовольственные карточки и иметь небольшой приработок, была крайне необходима для большинства представителей интеллигенции.[276]
Ввиду этих обстоятельств неудивительно, что германские противники националистического движения почувствовали: настало время разрушить его престиж атакой на главный орган. 12 декабря 1941 года силами СП было захвачено «Украинське слово» и арестовано все руководство газеты, включая Рогача, Чемеринского и Олийника[277]. Кандыба был арестован местной полицией в городском районе, контролируемом ОУН-М, что позволило ему бежать.[278]
Два дня спустя газета вновь вышла – под названием «Нове украинське слово», и редакционная политика газеты резко изменилась. Новым редактором стал Константин Штепа, исполнявший обязанности ректора Киевского университета. Украинец по происхождению, он служил офицером в царской армии и, хотя имел явные антисоветские убеждения, оставался неприкрытым русским патриотом, выступавшим за принятие русской культуры и языка по всей Украине и поддерживание административных связей с Москвой, поэтому являлся убежденным врагом украинского националистического движения[279]. В первом номере его газеты была опубликована статья, инспирированная немцами, но приемлемая для Штепы, в которой на националистов нападали за то, что «газету, которая должна была быть информационным изданием, они превратили в рупор своей группировки». Националисты, объяснялось в статье, отказались принять во внимание германские требования, заключавшиеся в том, чтобы газета служила всему обществу; Штепе надлежало «популяризировать» эти идеи, иллюстрацией чего и служила статья на второй полосе газеты с призывом: «работа вместо политики».[280]
При Штепе «Нове украинське слово» стала раболепствовать перед немцами. Отчасти это объяснялось крайней строгостью и бдительностью германской цензуры; редактор был обязан публиковать за собственной подписью статьи, составленные германскими пропагандистами, хотя документы показывают, что в частных беседах с германскими официальными лицами он подвергал нацистскую политику резкой и смелой критике.[281]
Националистические статьи, содержащие нападки на основы их движения, задевали за живое тем, что отвергали историческое равенство украинской культуры с русской. Штепа в этом отношении явно зашел дальше коммунистических газет, возвращаясь к традициям «Малороссии», столь ненавистным для украинских националистов[282]. Сколь бы искренними ни были его чувства русского националиста, для человека украинского происхождения, пишущего на украинском языке в украинской столице, осуждение украинского националистического движения могло расцениваться в националистических кругах не иначе как акт государственной измены.
Глубокой осенью, когда айнзатцгрупп громили группы ОУН-М, администрация рейхскомиссариата обосновалась на всей Правобережной Украине, в то время как территория к востоку от Днепра оставалась под управлением вермахта. Согласно планам, составленным в остминистериуме, рейхскомиссариат «Украина» должен был в конечном счете включить все территории Советской Украины в границах, установленных до 1941 года, кроме Трансистрии, Галиции и областей, перешедших к СССР от Румынии в 1940 году. Помимо того, предполагалось, что он расширит границы за счет территорий к югу от линии, примерно проходящей к югу от Курска к Волге и там включит в себя Автономную Советскую Социалистическую Республику немцев Поволжья[283]. На северо-западе рейхскомиссариат должен был охватить несколько южных районов из состава предвоенной Белорусской Советской Социалистической Республики, включая Брест, Пинск и большую часть железной дороги, соединяющей эти города с Гомелем.[284]
К концу августа процесс умиротворения западной части этой обширной области зашел так далеко, что на совещании между представителями Коха и Розенберга, с одной стороны, и армейскими чинами – с другой, уже планировалось передать ее под управление рейхскомиссариата[285], что и было постепенно выполнено в последующие три месяца.[286]
Учреждение рейхскомиссариата не поменяло общих основ временного управления, установленного вермахтом[287]. Однако оно внесло совсем новый дух. Под строгий контроль были поставлены многие аспекты украинской жизни, в которой вермахт оставлял относительную свободу действий местным жителям. Вся Правобережная Украина была разделена на пять Generalbezirk (генеральбецирк, укрупненная область. –
Столь же важным, как его административная структура, было личное отношение Коха к украинцам, которыми он должен был управлять. Для него они были просто неполноценной расой, колониальным народом, который нужно использовать в интересах Германии. «Они слишком неполноценны, чтобы их сравнивать с немцами»[291], «последний германский рабочий стоит в тысячу раз больше местного»[292] – это характерные высказывания, иллюстрирующие его отношение к украинцам. Поэтому бывший мелкий железнодорожный служащий чувствовал себя крайне оскорбленным, когда украинская интеллигенция пыталась организовывать национальную жизнь по собственному усмотрению. Весь тон его администрирования подразумевал, что украинцы были как бы недоразвитым народом, который не мог достичь уровня культуры достойного внимания; те же, кто пытается доказать обратное, просто полуобразованные эмигранты-смутьяны, к которым нужно относиться самым строгим образом, так, чтобы они не мешали осуществлять производственные обязанности простым, но полезным «крестьянам» (то есть всем несмутьянам) в интересах немцев.
Одним из первых проявлений решимости Коха сокрушить все центры автономной жизни было уничтожение националистических сил, остававшихся на легальном положении в Киеве. Западноукраинские группировки удалось подавить, но большая группа восточноукраинских сторонников организации Мельника открыто продолжала ограниченную деятельность. Ее руководитель Багазий был таким же националистом, как и арестованные западноукраинцы. Характерный для его самодовольной неосторожности случай имел место примерно в то время, когда Багазий стал мэром. Киев посетила группа иностранных журналистов, включая несколько немецких. В их присутствии он выразил верность ОУН, восхваляя Коновальца и Мельника как тоталитарных лидеров, сказав: «Взгляды всех украинцев обращены к Мельнику». Германский офицер, находившийся при этом, попросил журналистов не сообщать об этом высказывании, зная, что это вызовет резкое раздражение нацистских вожаков.[293]
Хотя Эрих Кох и его помощники были во многих отношениях поразительно неосведомлены об истинном характере украинской жизни в Киеве, после откровенности Багазия они с неизбежностью осознали, что тот работает скорее на украинские интересы, чем послушно выполняет немецкие приказы. Очевидно, что антинационалистические силы в редакции газеты «Нове украинське слово» сделали все возможное, чтобы вызвать недовольство немцев городской администрацией. Например, газета напечатала статью служащего муниципалитета с критикой эмигрантов, возвратившихся в Киев. Автор высказывал недовольство тем, что из сорока служащих его отдела тринадцать являются приезжими и платят им больше, чем местным, хотя первые вовсе не являются более квалифицированными работниками и их семьи меньше[294]. Учитывая враждебность Коха и его подручных к эмигрантам, такие высказывания, должно быть, вселили в них уверенность, что популярность немцев никак не пострадает, если они искоренят остатки внешнего влияния в киевской жизни.
Вряд ли это были истинные причины ареста Багазия, произведенного в начале февраля 1942 года (по-видимому, указанные в сноске 48. –
Репрессии против националистических сил в Киеве коснулись не только Багазия. Аресты были нацелены прежде всего на две группы: еще действовавших литературных лидеров примыкавшей к ОУН-М «Лиги украинских писателей» во главе с Оленой Телигой и молодым закарпатскоукраинским автором Иваном Ирлявским и Сечь, которую возглавлял молодой восточноукраинский журналист Иван Кошык, также член ОУН-М[297]. В общем было казнено (а это, как правило, происходило вскоре после ареста) около сорока человек[298], большинство которых являлись студентами-медиками, входившими в Сечь[299]. Помимо этого несколько основных национальных организаций Киева были вынуждены прекратить свою деятельность, включая Украинский национальный совет. Даже «Просвита» подпала под подозрение и была закрыта на некоторое время.[300]
Эти аресты не пресекли попыток развернуть национализм в Киеве. Подпольная ОУН-М (как и остатки конспиративной группы ОУН-Б) делала все, что могла, чтобы стимулировать националистические настроения. Да и в городской администрации отнюдь не было произведено резких изменений, как это произошло с редакцией газеты. Немцы, вероятно, не слишком стремились закрыть все отдушины для выхода украинских националистических настроений. Розенберг, несмотря на свое небольшое влияние, в этом отношении проявлял определенную сдержанность, да и сам Кох отрицал, что он антиукраинец[301]. Несомненно, в своем презрении ко всем славянам он не делал различий между украинцами и русскими; его благожелательное отношение к русофильским элементам в журналистике, возможно, было случайным или, по крайней мере, являлась попыткой установить управляемый немцами баланс между группировками.
Снижение влияния ОУН-М было неожиданным и довольно длительным, поскольку репрессии против ее групп продолжались по всему рейхскомиссариату. Кроме того, и это будет подробно освещено дальше, во многих местах появились сильные украинские националистические группы, оппозиционно настроенные в отношении оуновской идеологии; эти группы вели борьбу за развитие национализма, препятствуя таким образом росту влияния ОУН. В других районах сведения о подавлении киевской группы – разгоне Национального совета, похоже, произвели особенно сильное впечатление, заставив там осторожничать и воздерживаться от усилий по созданию националистических организаций. Вследствие этих событий, после февраля 1942 года работа двух ОУН составляла только относительно малую часть общего потока националистических и антинационалистических сил, которые следует рассматривать скорее в их географическом, социальном и идеологическом контексте, чем в порядке общего повествования.
Чтобы понять развитие национализма в течение остальных двадцати месяцев германской оккупации Восточной Украины, необходимо уделить некоторое внимание влиянию германской политики на аспекты жизни, не связанные напрямую с националистическими настроениями. Множество томов крайне неприятной для чтения литературы можно было бы посвятить тем несчастьям, которые причинили многострадальным народам Советского Союза слепые действия германских правителей. Здесь предпринята попытка дать лишь чрезвычайно краткое описание четырех непродуманных аспектов политики, с помощью которой было сделано все, чтобы разрушить жизнь людей в оккупированных районах, и которая, в частности, косвенно повлияла на характер националистических движений.
Первый, и во многих отношениях наиболее грубый просчет германской политики, привел к смерти огромного числа советских военнопленных. Летом и осенью 1941 года сотни тысяч красноармейцев попали в немецкий плен. В основном это произошло из-за быстрого продвижения немецких войск и серьезного перевеса германского оружия; но, по крайней мере частично, это можно объяснить нежеланием бороться за коммунистическую систему и надеждой, что после плена придет более свободная жизнь для всех советских народов. Германская армия была совсем не подготовлена к настолько массовой сдаче в плен. Однако никакие трудности в содержании пленных не могут извинить ужасные последствия пренебрежения людьми, что, в отличие от большинства других злодеяний, совершенных на востоке, было прежде всего ошибкой вермахта. Частично виной тому была неэффективность или жестокость подчиненных вермахту Etappengruppen (этаппенгруппен, войск тылового района), но исключительная безжалостность многих высоких офицерских чинов также сыграла важнейшую роль, поскольку развязывала руки их подчиненным[302]. Бесчисленные тысячи пленных были заперты за колючей проволокой на открытых равнинах. Продовольствия не хватало настолько, что военнопленные быстро превращались в живые скелеты; осенью появились случаи людоедства[303]. «Изможденные желтые лица выглядывали из воротников шинелей – непередаваемое человеческое страдание», как писал один украинец о посещении лагерей[304]. После наступления холодов сыпной тиф плюс голод стали уносить сотни тысяч человек.
Так как многие из этих лагерей были расположены на Украине, население скоро узнало об условиях в них, даже при том что значительная часть пленных украинского происхождения была отделена от общей массы и освобождена немцами[305]. Кроме того, вряд ли жители не видели трупов военнопленных, расстрелянных (скорее всего как комиссары или коммунисты) и брошенных в деревнях незахороненными[306]. Естественно, убеждение в том, что немцы хотят истребить славянские народы, получило широкое распространение.
Второй просчет немцев был менее шокирующим, чем отношение к военнопленным, но в конечном счете его отрицательное воздействие на отношения с украинским населением оказалось куда сильнее. Это была политика в области сельского хозяйства. В своем намерении получать больше продовольствия и сырья для укрепления германского военного потенциала нацистское руководство решило эксплуатировать сельское хозяйство Украины так же, как это делали советские правители при проведении коллективизации в двадцатых годах[307]. Но немцы были еще менее склонны поставлять в деревню достаточное количество потребительских товаров, чтобы стимулировать труд индивидуального крестьянина, потому что им требовалось направлять их собственным сражающимся войскам. Кроме того, их ситуация была во многих отношениях более трудна, чем у Кремля в 1929 году: материальной базы для реконструкции индивидуальных хозяйств – зданий, оборудования, домашнего скота – часто не хватало, поэтому возвращение к индивидуальному ведению сельского хозяйства, вероятно, означало бы резкое снижение производительности и прибавочной продукции для поставок в Германию.
С другой стороны, у немцев были веские причины уничтожить колхозную систему как существенную особенность советской системы, которую они учили презирать. Огромное число крестьян ненавидело колхозы, похоже, больше, чем любой другой аспект советской системы. Хотя и маловероятно, что эта ненависть была всеобщей, несомненно, такое чувство было сильным среди старших групп населения, тех, что на других условиях готовы были бы сотрудничать с немцами.[308]
Столкнувшись с этой дилеммой, германские правители применили тактику компромисса и обмана. Они обещали распустить колхозы, но, вопреки желанию крестьянина сразу получить землю, мотивировали отказ тем, что процесс должен быть постепенным. Сначала колхозу предстояло трансформироваться в Gemeinwirtschaft (громадське господарство), или общественное хозяйство; единственным существенным эффектом было увеличение размера каждого двора. На втором этапе, который должен был последовать в ближайшем будущем, хозяйство предполагалось преобразовать в Landbaugenossenschaft (хлиборобська спилка), или сельскохозяйственное товарищество. На этой стадии каждое домашнее хозяйство должно было получить определенный земельный надел и вознаграждаться в зависимости от урожая, снимаемого с этой земли, хотя многие сельскохозяйственные работы предполагалось проводить коллективно, чтобы преодолеть голод, недостаток в тягловых животных, тракторах, топливе для тракторов и инвентаре.[309]
Там, где программа была выполнена без промедления, большинство крестьянства, по всей видимости, благосклонно восприняло перемены[310]. Однако на большей части Украины, особенно в рейхскомиссариате, процесс шел с досадными промедлениями. Частично это объяснялось тем, что немцы не произвели тщательного обследования земель, прежде чем их делить между хозяйствами. Более серьезным препятствием была преднамеренная обструкция со стороны Коха и прочих, кто, чувствуя, что программа оставит какой-то сектор жизни вне их контроля, выдвигали аргумент, что все это мероприятие кончится снижением поставок. В результате только 10 процентов вместо запланированных 20 Gemeinwirtschaften были преобразованы в Landbaugenossenschaften[311]. Несмотря на скудные практические результаты, программа деколлективизации стала любимой темой пропаганды Коха – несомненно, потому, что немного было тем позитивного характера, по которым он разрешал дискутировать. В конце концов, однако, постоянно нарушаемые обещания бесспорно привели к потере доверия к немцам, даже к готовности вернуться к советской системе, с ее уже известными пороками. Крестьянская поговорка – «плохая мать все же лучше много обещающей мачехи» – показательна для суждения крестьян о германской сельскохозяйственной политике.[312]
Проблема обеспечения сельскохозяйственных поставок была тесно связана с проблемой снабжения продовольствием украинского городского населения. Одним из способов, с помощью которых немцы стремились получить больше сельхозпродукции для собственных нужд, был практический отказ от снабжения продовольствием жителей городов. Первая зима особенно показательна в этом плане. Замысел был прост: голодающее городское население изыщет какие-то средства (обмен или другие), чтобы побудить крестьян поделиться частью продуктов, припрятанных и сохраненных сверх того, что смогли получить от них немцы[313]. До некоторой степени, конечно, это было верно. Частные лица ездили по селам, стараясь выменять съестное у крестьян так же, как это происходило после революции. Городские власти и социальные комитеты делали все возможное, чтобы обеспечить продовольствием своих клиентов; в действительности причина того, что немцы разрешали этим подозрительным организациям действовать, состояла в том, что таким образом они сами оказывались освобожденными от необходимости заниматься такими вопросами. Ресурсы, которыми располагали эти органы, были, однако, бесконечно малы по сравнению с потребностями, потому что ценные материалы, оставленные в городах, были реквизированы немцами.[314]
Крестьяне, в свою очередь, мало что могли предложить на продажу. Они жили при регламентированной планируемой советской экономике, когда индивидууму не давали накапливать сельскохозяйственную продукцию, в отличие от более свободной царской системы, при которой более преуспевающие крестьяне обычно имели кое-что на продажу, если предлагалась достаточно привлекательная цена. Крайне тяжелые реквизиции, наложенные вермахтом, особенно в форме произвольных захватов, также сильно приуменьшили запасы. Результатом стала серьезная нехватка продовольствия в городах, особенно в таких крупных, как Киев и Харьков, которая принесла голод и мор зимой и весной 1942 года.[315]
Подобно сельскохозяйственной политике, приведшей к голоду в городах, программа Ostarbeiter была результатом безжалостных усилий, направленных на увеличение германского военного потенциала. В отличие от прежней политики, однако, ее зло даже не может быть оправдано кратковременной целесообразностью. Концепция привоза иностранных рабочих на военные заводы была сама по себе достаточно разумна. Более того, осуществленная должным образом, она могла бы скорее привести к увеличению, а не снижению прогерманских настроений на Украине. Есть надежное свидетельство того, что население поначалу относилось с симпатией к немецким усилиям привлекать рабочую силу на добровольных началах[316]. Кроме того, большое число украинских националистов поддержало эту меру; они не только хотели помочь Германии выиграть войну против Советского Союза, но и полагали, что войти в контакт с передовой германской технологией и вообще с западноевропейской культурой будет ценным опытом для молодых украинцев. Для них это было средство разорвать слишком близкие связи украинской нации с русскими и азиатами из их империи и установить европейскую ориентацию страны.[317]
К несчастью, методы, которые немцы применяли по отношению к рабочим-волонтерам, скоро истощили этот источник рабочей силы. Украинцев часто перевозили в ужасных условиях, а по прибытии в Германию размещали кое-как. Квалифицированные рабочие и другие профессионалы, которые вызвались поехать в Германию, чтобы, приобретя там опыт, повысить свое техническое умение, использовались в качестве грубой рабочей силы[318]. Наиболее важным, однако, было то, что украинцы, подобно другим остарбайтер, были обязаны носить оскорбительный значок, отличавший их от западных европейцев; им запрещали социальные контакты с последними, и, как следствие, им было запрещено посещать кинотеатры, рестораны и другие общественные места. Добровольцы почувствовали, что немцы относятся к ним (так оно и было со стороны многих немцев), как большевики к заключенным.[319]
Когда политика сегрегации привела к недостатку добровольцев, то прибегли к силе; 21 сентября 1942 года в рейхскомиссариате была официально введена обязательная трудовая повинность для молодых мужчин и женщин[320], но в действительности принудительный набор на работы применялся задолго до этого. В ответ на неизбежные уклонения от повинности германские власти пустились на самые низкие ухищрения: захватывали молящихся в церквях или приглашали людей на театральные представления, а там всех арестовывали. Сила и жестокие наказания – такие как сожжение деревень, из которых бежали потенциальные рабочие, – стали обычным делом[321]. Рабочих везли в Германию в неотапливаемых вагонах для скота, за дверями с колючей проволокой. Хуже того, людей для отправки отбирали без какой-либо системы[322]. Иногда забирали матерей маленьких детей, забирали сыновей и мужей, которые были единственной опорой для своих семейств.[323]
Страх перед таким обращением, возможно, был единственной наиболее важной причиной народного недовольства немцами. Помимо страха материальных лишений идея принудительной отправки в отдаленную и неизвестную страну возродила генетический страх поколений перед ссылкой в Сибирь[324]. Масштаб упомянутой программы был настолько велик, что она коснулась каждого семейства, став всеобщим злом. Только за первые десять месяцев немецкой оккупации[325] из Киева было отправлено в Германию 38 тысяч человек (более 10 процентов населения города). В южных генеральбецирках число угнанных было, похоже, меньше[326], но в житомирском бецирке к середине 1943 года – 170 тысяч (приблизительно 6 процентов населения) и еще 30 тысяч человек было отправлено позже[327]. К началу августа 1943 года каждый из сорока жителей Украины был угнан в Германию на принудительные работы[328], а к концу оккупации число украинских рабочих в Германии составляло 1 миллион 500 тысяч.[329]
Страдания, вызванные описанными выше действиями немцев, не повлияли напрямую на деятельность националистических элементов, как повлияли немецкие притеснения в области образования, религии, культуры и притеснения местной администрации. Косвенно, однако, это сыграло огромную роль в развитии националистических движений на востоке Украины в период немецкой оккупации. С одной стороны, все мысли и действия людей были подчинены вопросам самосохранения. Постоянная борьба за выживание привела к тому, что энергии и внимания для решения политических вопросов, включая национализм, просто не оставалось. С другой стороны, явная невозможность ни на каких условиях прийти к соглашению с германскими властями привела многих к поиску политического движения, которое обещало избавление. Многие, конечно, вернулись к идее коммунизма, надеясь, что опыт «почти поражения» приведет к модификации политики Москвы. Другие единственное рациональное решение видели в опоре на националистические партии.
Ослабевшие после шести месяцев репрессий, с сентября 1941 по февраль 1942 года, обе группировки ОУН пытались не упустить свой шанс. Из двух этих фракций бандеровская приняла, похоже, самое легкое, но далеко не простое для осуществления решение, поверхностность которого характерна для этой группировки и объясняется несколькими факторами. Члены ОУН-Б были почти все молоды, и их движение делало слабый акцент на систематической идеологической работе. Когда они переместились в Восточную Украину, то уже имели в багаже массу лозунгов и романтических клятв[330], которые либо привлекали к себе, либо отталкивали местное население. Во втором случае бандеровцы часто обращались к резким осуждениям или даже к силе. Благодаря этой тактике они стали чуждыми большей части интеллигенции. Последняя, в свою очередь, имела тенденцию либо формировать собственные группировки, либо примыкать к мельниковцам. Поэтому сторонники Бандеры если и находили какую-то поддержку, то только в менее образованных слоях населения – среди рабочих и крестьян[331]. Таким образом они получили возможность узнать запросы масс. Так как их северные силы были разогнаны, бандеровцам пришлось сосредоточить свои усилия на юге Украины, где интеллигенция, имеющая националистический потенциал, была слаба.
На протяжении периода, с конца 1941 года и до отступления немцев с Восточной Украины осенью 1943 года, руководство ОУН-Б продолжало подчеркивать «волюнтаристские» элементы программы (подпольные публикации того периода полны дискуссий о роли подпольных движений, природе терроризма как политической тактики и роли будущей украинской армии). В то же время уже в апреле 1942 года лозунг «Слава Украине, слава героям» был дополнен лозунгом, предложенным левым крылом бандеровского второго съезда, – «Свобода народам и личности»[332]. Кроме того, совещание лидеров в том же месяце решило выступить против объявленной немцами «земельной реформы».[333]
Соответственно, подпольная печать отмечала, что роспуск колхозов, отвечавший интересам украинских националистов, пока что имеет место только на бумаге. Одна газета утверждала не без проницательности, что программа – лишь средство заставить крестьянина работать на пределе своих сил. В той же статье националистам был дан совет расширить работу, охватывая все сферы жизни, и не совершать ошибки УВО, признававшей только военные средства борьбы. Примечательно, что был дан пример из истории коммунистической партии: «правильная» линия подобна линии большевиков, которые выбрали универсальный подход к вопросам революции, в то время как «Народная воля» (в России конца XIX века) потерпела неудачу, потому что полагалась лишь на терроризм.[334]
В конечном счете, однако, главное направление идеологии не могло быть изменено в то время. Лидеры (те, что были на воле) находились в Галиции и на Волыни, в среде сравнительно свободной от советского подобия внимания к социальным и экономическим вопросам. Те члены организации, которые принадлежали к подполью на востоке, и завербованные ими новички были другими, но имели слишком мало влияния, находились в изоляции и не могли изменить характер организации. Такая перемена могла произойти при условии, что западные украинцы установили бы тесный контакт с новыми силами советского мира.
Для активистов ОУН-М на востоке Украины начальный процесс приспособления к новой обстановке был намного труднее, что обуславливалось возрастом и укоренившейся в них идеалогией. Кроме того, большинство новичков на востоке Украины пришли в организацию из среды интеллигенции. Хотя на них и повлияли советские условия, они никоим образом не представляли собой срез советского общества, а являлись специфической группой, которая ставила национальное сознание выше социального и в конечном счете вызвала определенные изменения в идеологии ОУН-М. Некоторые члены организации, как было отмечено в случае с Любченко, стали более неистовыми националистами, чем их наставники. Некоторые из них сохранили свою «чистоту» до конца рассматриваемого периода и далее. Так, одна из брошюр, автор которой восточноукраинский профессор, принадлежавший к подполью ОУН-М, была выпущена к концу германской оккупации Восточной Украины и указывала на расистский характер «единства крови» в доктрине Сциборского. Но даже эта брошюра противопоставляла доктрину фашизму на том основании, что теория Сциборского демократична и дает максимум возможностей каждому, требуя при этом от каждого максимальной отдачи. В социальных вопросах поддерживалась идея смешанной экономики государственного капитализма, кооперативы и частный капитал, но отвергалась концепция классовой борьбы и выдвигалось требование отмены колхозов.[335]
Некоторые из членов ОУН-М, которым довелось увидеть Украину в 1941 году, намеревались не останавливаться на соединении своей концепции национализма с социалистической системой, к которой массы на востоке Украины привыкли. 24—25 мая 1942 года на конференции лидеров ОУН-М, проводившейся под городом Кременцом, имели место выступления, содержащие резкую критику германской политики колониализма. Организация провела 14—15 августа 1942 года в Киеве Всеукраинский конгресс украинских незалежников. Он свел вместе не только членов ОУН из многих частей Восточной Украины, но и членов других националистических организаций, вне зависимости от того, находились ли они в согласии со старой идеологией ОУН или нет. Таким образом, опыт постоянно увеличивался[336]. Лидеры наподобие Кандыбы сочли, что новообращенные националисты, которые присоединились к движению на волне энтузиазма, были по сути своей реалистами, которые хотели дел, а не слов[337]. После того как группа Мельника больше не могла представлять себя делегатом немецких властей, ее авторитет предполагалось восстановить с помощью программы, которая осуждала бы германские репрессии. Кандыба убедился в необходимости защищать идею государственного контроля над промышленностью и торговлей. Кроме того, сторонники Мельника решили, вопреки собственной предвзятости, что единственный способ предотвратить отчуждение восточноукраинской молодежи состоял в том, чтобы отказаться от осуждения колхозов в пользу программы, которая оставляла бы крестьянам выбор – сохранить или отменить коллективное хозяйство.[338]
Необходимость для фракций ОУН серьезного пересмотра идеологии ради того, чтобы привлечь людей из Восточной Украины, указывает на серьезные различия в психологии между жителями этого региона и жителями Западной Украины, сформировавшиеся в течение предшествующих двадцати лет. Тот факт, что столь существенная часть организаторов партии, включая старшее поколение ОУН-М, смогла перестроиться, позволяет сделать вывод: идеология интегрального национализма не так уж глубоко укоренилась в сознании западноукраинцев и эмигрантов, но как только они столкнулись с восточноукраинскими условиями, а также невозможностью действовать в этих условиях – концепция расширила собственные рамки. Это не означает, конечно, что националистическая цель была отброшена теми, кто изменил тезисы пропаганды; достижение украинской независимости осталось для них главной ценностью. Они поняли, что для основной массы населения Восточной Украины независимость может быть представлена как средство достижения других целей, но не как конечная цель. Обретение независимости как части национальной жизни, а не сути ее, было само по себе отрицанием основ интегрального национализма. Имманентную гибкость украинских националистических воззрений подтверждает тот факт, что они подверглись подобным изменениям в несколько более позднее время под воздействием изменившихся обстоятельств на западе Украины. Чтобы понимать эти обстоятельства, необходимо исследовать один из наиболее интересных аспектов украинского национализма во Второй мировой войне – националистическое партизанское движение.
Глава 6
От подполья к сопротивлению
Для групп, открыто проивостоящих оккупационной силе, Украина в целом – в высшей степени неприветливый регион; по большей части это открытая равнина, лишенная естественных мест укрытия. Кроме горных районов Карпат в Галиции, Закарпатской Украины и Буковины, которые в течение долгого времени оставались вне зоны открытого сопротивления, трудно найти что-либо подходящее для убежищ. Такие районы почти полностью ограничены поясом лесов и болот на севере. Когда-то лесистая местность преобладала к северу от линии, идущей от пункта на границе с Польшей к юго-западу от Кременца и почти прямо на восток, через Житомир и Киев, к границе Украины и России примерно в 80 километрах к северо-западу от Сум[339]. Но в течение веков основная часть этого региона была очищена от лесов для пашен; наличие многочисленных болотистых мест не дало вырубить все леса, однако чем дальше на север, тем больше лесистых областей и тем реже они перемежаются с открытой местностью. На Украине в границах, административно определенных до 1941 года, эта лесная зона редко где более 160 километров вширь, хотя длина ее составляет более 640 километров. Рейхскомиссариат «Украина», однако, включал в себя дополнительную полосу, аннексированную у Белоруссии, составившую в среднем около 64 километров в ширину и включавшую в себя куда более непроходимые болота, чем лесная зона к югу. Из этой зоны ее южная часть, частично очищенная от лесов, является ценной с сельскохозяйственной точки зрения и плотно заселена; она формирует неотъемлемую часть исторических земель Украины – Волынь, Киевщину и Черниговщину. Северная часть – Полесье не имеет сельскохозяйственной ценности, но там находится основная часть деревообрабатывающей промышленности Украины.
Когда германские войска шли в 1941 году по Украине на восток, они старались двигаться по магистральным линиям, избегая трудных, болотистых областей. В течение недель, а в некоторых случаях даже месяцев, наиболее недоступные районы оставались вне зоны немецкого контроля, что позволило набрать силу партизанскому движению, которое оказывало сопротивление оккупационным властям.
Несомненно, советские официальные лица решили развернуть партизанские операции, как только масштаб катастрофы, вызванной немецким вторжением, стал очевиден, однако сложные детали их планирования все еще не полностью ясны[340]. Во всяком случае, стремительность, с которой продвигались к Днепру немцы, показала неэффективность систематических попыток развернуть партизанское движение на Украине к западу от этой реки. К югу от обширного пояса болот и лесов, простирающихся от польской этнографической территории к сердцу Центральной России, попытки создать партизанские отряды были, как правило, неудачны, даже если для их формирования времени было больше. Первые же усилия создать отряды в этнически смешанных областях Левобережья, граничащих с Белоруссией и Россией – Черниговской и Сумской, принесли результат. Там советские официальные лица, офицеры НКВД и опытные кадры коммунистической партии вроде ветерана – первого секретаря в Чернигове Алексея Федорова сумели поддерживать непрочное постоянство советской власти в течение зимы 1941/42 года.[341]
Коммунистов заставляли действовать как их заинтересованность в поддержании советского статус-кво, так и страх насильственной смерти, если они попадут в руки немцев (до подобного зоологического объяснения причин партизанского движения, изложенного здесь и приведенного ниже, далеко не всякий и менее образованный американец додумался бы. –
Роль НКВД и партийных аппаратчиков, как правило не являвшихся этническими украинцами, была даже более явной в руководящих штабах, которые постепенно взяли под контроль разрозненные партизанские отряды в течение зимы и весны 1942 года. Естественно, это касается Центрального штаба партизанского движения в Москве. Но даже начальником оперативного отдела украинского штаба (поначалу тоже в Москве) был ветеран НКВД, русский из Сибири Тимофей А. Строкач[344]. Роль штабов укрепили, дав им возможность выделять многочисленные легкие самолеты для снабжения партизанских отрядов боеприпасами, снаряжением и продовольствием, для переброски специалистов-подрывников и политработников, что позволило штабам играть главную роль в политическом, а также военном руководстве – то есть поддерживать рудименты советской власти в областях, недоступных для прямого контроля Кремля.
Это не подразумевает, что после организации и развертывания партизанского движения аппаратчиками оно не получило на более поздней стадии некоторой поддержки со стороны украинского народа. Партизанские отряды, как правило намного более слабые, чем немецкие войска, не могли обойтись без помощи местных жителей в разведке, укрывательстве и диверсионной деятельности. Для этого использовались и убеждение, и принуждение. Принужденне пускалось в ход, когда было необходимо реквизировать продовольствие, снаряжение, вовлекать людей в партизанские отряды и пресекать сотрудничество с немцами. Использовались различные методы, включая убийство семей тех, кто поступал на службу в немецкую полицию или административные органы, а также убийство самих коллаборационистов[345]. Сам факт наличия партизанских сил внушал осторожным крестьянам мысль, что советская победа возможна и опасно становиться на сторону врага. Убеждение, однако, было бы неэффективным, не совершай немцы столько злодеяний, особенно службы по набору остарбайтер, что побуждало тысячи людей, главным образом молодых и годных к партизанской жизни, бежать в лес[346]. Немцы не хотели проводить земельную реформу, поэтому у крестьян не было причин препятствовать возвращению советской власти, что также способствовало успеху партизанского движения. Партизаны прилагали немало усилий, чтобы привлечь крестьян на свою сторону, в некоторых случаях даже платили за реквизированное продовольствие. Согласно немецкому отчету, один отряд красных партизан распределял землю среди крестьян в районе, находившемся под его контролем.[347]
Незамедлительное развертывание движения красных партизан и мощь, отчасти поддерживаемая за счет подкреплений из неоккупированных областей страны, позволяли ему доминировать в единственном подходящем для партизанской войны регионе к востоку от Днепра. Националисты не могли организовать там партизанские отряды, поскольку не заручились предварительно существенной народной поддержкой[348], возможность получить которую была мала оттого, что многие антигерманские элементы присоединились к коммунистическому подполью и партизанским отрядам, прежде чем националисты смогли развернуть свои организации. Кроме того, националистические отряды были слишком малы, подвергались преследованию со стороны немцев и располагались слишком далеко от своих баз в Галиции, чтобы набрать кадры для широкомасштабного партизанского движения. Потребовались месяцы борьбы, чтобы поддержать само существование подполья и выработать программу, приемлемую для масс, прежде чем националисты оказались готовы к более или менее серьезной деятельности. К тому времени немцы везде отступали, и партизанская война против них вряд ли имела бы особую ценность[349].[350]
Действия партизан в северной Украине
Приведенное далее собрание карт имеет целью схематически показать развертывание партизанского движения в Северной Украине с начала советско-германской войны и до освобождения основной части региона Красной армией в конце 1943 года. Территориальное деление представляет собой генеральбецирки, с запада на восток: Волынь-Подолье, Житомир, Киев и Черниговскую область.
Условные обозначения:
ИЮЛЬ 1941 г. – ИЮНЬ 1942 г.
Эта карта представляет собой картину развертывания партизанского движения разного рода. Представленные националистические украинские партизанские отряды были нерегулярными силами, состоявшими на службе у немцев, и использовались скорее для борьбы с красными партизанами, чем были повстанческими партизанскими силами, и район, представленный как контролируемый ими, это район, где немцы не устанавливали гражданской администрации до ноября 1941 года (Олевская республика).
Волынь, которая была рядом с главной базой – Галицией и сильнее пронизана националистической идеологией, представляла собой более благоприятное поле деятельности для украинских националистических партизанских отрядов. Народ на Волыни страдал почти так же, как оккупированная немцами Восточная Украина. Однако бандеровцам, которые в основном были выходцами из Галиции, потребовалось немало подготовительной работы, чтобы приобрести реальную силу в этом регионе. И в течение более года они ограничивались подпольной пропагандой, внедрением в полицию и подготовкой тайников с оружием[351]. На риск активного сопротивления бандеровцы не хотели идти, несмотря на наличие большого числа молодежи в их рядах и близость галицкой базы. Фракция Мельника, очевидно, не могла совершить такую попытку, даже когда ее разрыв с немцами мог бы сделать сопротивление желательным. Следовательно, единственной украинской националистической организацией, которую отдаленно можно было бы охарактеризовать как партизанскую группу, в течение первого года правления рейхскомиссариата на Волыни была «Поліська Січ» («Полесская сечь») под командованием Боровца.
Крайне трудно установить, какие действия предпринимала УПА в течение 1942 года. Не вызывает сомнений, что зимой и весной она спорадически вступала в столкновения с малыми отрядами красных партизан[352]. Она существовала нелегально, вопреки немецкому приказу о ее роспуске. На этой стадии УПА под руководством Боровца тайно собирала оружие. Представляется верным и то, что некоторые члены организации имели вооруженные стычки – нападая на государственные сельскохозяйственные предприятия и освобождая заключенных – с немецкими силами безопасности в районе города Сарны, помогая крестьянам противостоять репрессивным мерам. Но Боровец утверждал, что был дружествен к вермахту и «не пролил ни капли немецкой крови»[353]. Следовательно, нельзя сказать, что немцы были недовольны ситуацией в этой местности – непроходимой, низким уровнем экономического развития, – которая могла бы служить базой для красных отрядов в тылу немецкого фронта. Кроме того, как подчеркивал сам Боровец, у него никогда не было намерения вовлекать движение в крупномасштабные военные действия, а скорее сохранять маленький штаб, который мог бы черпать поддержку и пополнение среди сочувствующего полесского крестьянства.[354]
Роль отряда была значительна, поскольку в конце лета 1942 года советские партизаны в Полесье сочли нужным направить своего эмиссара, Александра Лукина, на переговоры о проведении совместных действий против немцев[355]. Переговоры можно расценивать как признак шаткости целей и идеологии этой маленькой националистической группировки. Бульба Боровец, будучи малообразованным человеком, очевидно, не решил для себя, каким курсом движение должно следовать, хотя и любил свою страну. Он продолжал поддерживать связи с УНР; при его группировке почти постоянно находились офицеры УНР в качестве консультантов по военным вопросам, в которых за недостатком лет мало кто из молодых членов группировки Боровца был сведущ. Боровец периодически связывался с Андреем Левицким – через старого члена УНР капитана Раевского, который официально исполнял обязанности районного управляющего в Ровно.[356]
Эти связи были слишком непостоянны, чтобы обеспечивать надежную руководящую помощь, даже если ослабленный штаб в Варшаве и мог предложить ясную линию. В то же время группа под руководством Боровца действовала как прибежище для крайне разношерстных элементов, искавших спасения от немецких преследований. Как было сказано ранее, Боровец заключил соглашение с ОУН-М, по которому ему должны были прислать множество офицеров. Но эта помощь явно запаздывала. К лету 1942 года, однако, появилось несколько человек; одним из них был житомирский журналист Антон Барановский (Баранівський), который стал представителем Мельника в штабе Боровца[357]. Барановский, конечно, твердо придерживался линии ОУН-М. Совершенно иную группу составляли бывшие «леваки» из партии Бандеры.
Его лидерам – Митрынге, Турмановичу, Рываку и Борису Левицкому – было назначено вместе с походными группами провозгласить акт (о независимости, как во Львове. –
Именно эта разномастная группировка вела переговоры с советским партизаном Лукиным осенью 1942 года. Советский и националистический отчеты о переговорах хоть и отличаются в некоторых деталях, однако оба указывают, что красный эмиссар потребовал формального подчинения националистического отряда советскому командованию, в то время как Боровец и его советники требовали, чтобы соглашение ограничивалось взаимодействием против немцев[360]. Кроме того, советские источники открыто признают, что красные партизаны были в то время очень слабы на Волыни. Они почти целиком зависели от поддержки сильных советских партизанских отрядов в Белоруссии. Был один отряд под Ковелем, но им командовал поляк и состоял он, очевидно, скорее из поляков, чем из украинцев[361]. Поэтому вполне понятно, что советские власти хотели получить поддержку группы Боровца, пока на Волыни не было сформировано большее количество «надежных» советских отрядов. Важно, что одним из коммунистических требований, как утверждалось, было ведение открытых действий против немцев, включая, в частности, убийство рейхскомиссара. Причины, на основании которых Боровец отклонил требования, вполне понятны, ибо полностью соответствуют тактической линии его движения. Он считает, что такие действия в то время были бы убийственны для его отряда и навлекли бы страдания на жителей Волыни.[362]
Когда Боровец больше не мог затягивать переговоры, Лукин вернулся в Москву; затем красные партизаны начали движение против отряда, который до этого надеялись использовать в качестве союзника. В конце лета 1942 года множество советских партизан было либо переброшено на север Волыни по воздуху, либо партизаны пересекли Припятские болота со стороны Белоруссии и превратились в реальную угрозу как для националистического отряда, так и для германской администрации. К осени весь лесной район к западу от Днепра стал полем для их действий.
С прибытием архипартизана Сидора Ковпака нервозность обстановки усилилась. Советская пропаганда многие месяцы изображала партизан на Украине людьми, движимыми местным патриотизмом, которыми руководили чуть ли не наследники Богдана Хмельницкого и других легендарных героев. Очевидно, пропагандистов вынуждали уточнять, что эти командиры – в отличие от многочисленных посторонних элементов, упомянутых выше, – были истинными украинцами. Ковпак, который стал партизанским командиром в Сумской области, представлял собой подходящий пример. Хотя его противники утверждали, будто он был цыганом – беспорядок бивака даже его почитателям позволял сравнивать партизанский лагерь с цыганским табором, – представляется вероятным, что он был украинцем по происхождению, возможно даже (как он сам утверждал), потомком запорожских казаков. Это был старый коммунист, ветеран Гражданской войны 1918—1920 годов, но весьма необразованный; его грубые простецкие манеры, казалось, вызывали любовь к нему со стороны многих украинцев, а очевидными способностями партизанского вожака он завоевал уважение к себе. В августе Ковпак вылетел из своего убежища в брянских лесах (на границе России и Украины) в Москву для встречи с самим Сталиным. Советский диктатор спросил его – согласно мемуарам Ковпака и других красных партизан, – возможно ли совершить крупный рейд по Правобережью, области к западу от Днепра. Очевидно, усилия небольших разрозненных партизанских отрядов казались незначительными, принимая во внимание масштаб военных действий; кроме того, Сталин чувствовал необходимость убедить своих прежних субъектов в реальности советской власти, послав к ним реальную силу. Ковпак согласился совершить рейд и в конце октября выступил в поход[363]. Его продвижение по Черниговской области было нетрудным, поскольку там действовали крупные партизанские силы Федорова; 10 ноября мобильные силы Ковпака форсировали Днепр и вступили на территорию рейхскомиссариата. Пункт, в котором произошло форсирование Днепра, находился в крайнем отдалении от владений Эриха Коха, выше слияния Припяти и Днепра[364], на территории Белорусской Советской Республики. В течение первой половины зимы Ковпак держался осторожно, в пределах северной зоны Украины – в условиях труднопроходимой местности. Маловероятно, что, проводя эти действия, он размахивал советским флагом перед истинно украинским населением, хотя в конце ноября его соединение проникло в южное Полесье под Олевском, где раньше базировался штаб «Полесской сечи»[365]. Самой крупной единичной победой отряда Ковпака в этот период был временный захват 26 ноября центрального города крайсгебита – Лельчица[366]. После этого немцы предприняли серьезные контратаки, и люди Ковпака, похоже, перенесли два нелегких месяца, укрываясь от немцев в замерзших болотах в районе среднего течения Припяти[367]. В феврале, однако, Ковпак пошел на юг, пройдя по краю территории Бульбы, а затем двинулся на восток, к генеральбецирку «Житомир».
В то время как красные силы наступали с северо-востока, украинское националистическое партизанское движение начинало обретать реальную силу, хотя националисты были вынуждены уступить северо-восток Волыни более сильным красным партизанам[368]. СС и вермахт пришли к согласию по поводу необходимости принятия жестких мер против коммунистического партизанского движения. С самого начала даже те генералы вермахта, которые лояльно относились к народу на востоке, встали на защиту самых жестких мер в отношении партизан. Например, фельдмаршал фон Рейхенау строил свою политику, опираясь на концепцию, что страх перед немцами предпочтительнее боязни партизан; он приказал, чтобы все, кто не помогает борьбе против партизан, считались врагами, а к тем, кто не препятствует или не сообщает о действиях партизан, применялись драконовские меры[369]. Эта политика строго выполнялась осенью 1942 года[370]. Решительные репрессии в Западной Волыни и Полесье ударили по патриотически настроенной части украинского крестьянства с неменьшей силой, чем по коммунистическим сторонникам. Вследствие этого украинская полиция отказывалась участвовать в репрессиях против своих соотечественников и, в частности, в жестоких акциях по набору рабочих для отправки в Германию. Единственной альтернативой было дезертирство; осенью в лесах оказались тысячи людей: они бежали из сожженных немцами деревень, от принудительной отправки в Германию[371]. Дезертиры из полиции были обучены и многие из них подготовлены националистами для противоборства немцам. Командование ОУН-Б в Галиции не хотело в то время терять контроль над легальными силами и идти на риск открытого сопротивления немцам; но когда оно увидело, что полицейские силы в районах, где они доминировали, так или иначе рассыпались, то решило начать крупномасштабное партизанское движение. Этот шаг был предпринят в конце ноября, а в начале 1943 года деятельность бандеровских отрядов была уже заметной[372].[373]
Существовало два основных центра деятельности ОУН-Б. Первой включал в себя западную часть территории, которая подверглась наибольшему разорению в результате боев между красными партизанами и немцами, особенно после прохождения Ковпака на юго-восток. Эту территорию можно определить как четырехугольник между городами Ковель, Владимирец, Костополь и Луцк, хотя основные боевые действия происходили, очевидно, в восточной части этой территории[374]. Это была лесная местность, где крестьянское население было настроено, похоже, не крайне националистично, но смотрело на националистов благосклонно после зверств, учиненных коммунистами и немцами, и это создавало идеальную базу для националистической деятельности.
Еще одна база была основана на самой Волыни, к юго-западу от Ровно. Действия там, однако, носили намного более ограниченный характер, чем к северу, потому что лесов там было меньше, а возможность контрударов со стороны немцев – больше. Ядро бандеровских сил в этой области, похоже, составлял отряд в сотню человек, который возглавлял командир под псевдонимом Крук. Очевидно, маленькое полицейское подразделение, вышедшее из подчинения немцам, разбило свой лагерь в лесу под Кременцом. Недалеко расположился дружественный отряд под командованием мельниковского офицера, который был известен под именем Хрин[375]. Подобно упомянутому отряду под командованием Боровца, обе группировки были в действительности скорее подпольем, чем настоящими партизанскими отрядами; они совершали набеги на немецкий конвой, освобождали заключенных при перевозке, нападали на маленькие немецкие подразделения, чтобы добыть оружие. Создается впечатление, что отряд пытался сохранять видимость подчинения германским распоряжениям или, по крайней мере, отсутствие враждебности, поскольку его позиции были слишком незащищенными, чтобы он мог позволить себе роскошь открытой войны с немцами[376]. Отряд играл в некотором роде важную роль, так как крестьянство этой местности сочувствовало националистическому делу, а он являлся звеном между штабом в Галиции и зонами более интенсивной активности к северу Украины.
В дополнение к только что упомянутым центрам ОУН-Б и мельниковскому отряду, которым командовал Хрин, имелось несколько других маленьких отрядов, рассеянных к юго-западу от линии, идущей от Ровно до Луцка и Ковеля. Маленькие отряды мельниковцев скрывались в лесах под Дубно, Луцком и Владимиром-Волынским; группа отколовшихся от ОУН-Б, известная как Фронт украинских революционистов, находилась в союзе с ними, в то время как «атаман» Волышин-Бершак возглавлял отряд «Свободных казаков» в Кременецкой области[377]. Гораздо более значительным формированием, помимо бандеровцев, был, однако, отряд Боровца, который автоматически (в некотором роде помимо желания его лидера) увеличился, поскольку в него попадали беженцы и полицейские, не принадлежавшие к отрядам Бандеры. Кроме того, общее смятение на Волыни подталкивало ОУН-М к необходимости открытых действий. Один из руководителей мельниковцев на Волыни Олег Штуль в течение долгого времени осуществлял тайные акции сопротивления, хотя официально оставался сотрудником украинской газеты; далее он перешел на положение постоянного представителя штаба ОУН-М при отряде Бульбы[378]. Кроме того, молодой Яценюк, живший после бегства из Житомира нелегально на Волыни больше года и взявший себе псевдоним Волынец, сформировал отряд, действовавший к юго-востоку от Боровца несколько восточнее города Корец. Это был единственный националистический партизанский отряд, основанный в пределах границ Советской Украины до 1939 года; поскольку его возглавлял человек, знакомый с советскими условиями, имевший широкие связи в Житомирской области, отряд с успехом выполнял «пропагандистские рейды» по житомирскому генеральбецирку.[379]
Вполне естественно, что удаленность отрядов друг от друга и отсутствие единого руководства националистических партизанских сил порождало определенное беспокойство; первое предложение о едином командовании было, очевидно, сделано Боровцом. В середине мая 1943 года он резко отклонил предложение СД присоединиться к немецкой полиции в борьбе против бандеровских лидеров, которые лишились «всякого чувства меры и цели»; немцы получили ответ, что стремление посеять враждебность между волынцами и галичанами недопустимо[380]. Бандеровцы направили своих людей для переговоров с Боровцом. Обе стороны согласились, что необходим вышестоящий центр, ибо из-за его отсутствия националистическое партизанское движение может выродиться в обыкновенный бандитизм. Бульба хотел создания широкого фронта с участием УНДП, УНР, ОУН-М и ОУН-Б. Сторонники Мельника согласились на его предложение, без сомнения чувствуя, что у них уже «налажено» с Боровцом. С другой стороны, бандеровцы, согласившись с главным принципом движения, выдвинули требование принятия Проводом политического руководства движением, соглашаясь признать Боровца единым командующим военными операциями. Они выдвинули в качестве довода для отклонения предложения бесполезность присоединения УНР, с лидерами которой в Варшаве можно было связываться лишь время от времени и которая не смогла бы осуществлять управление столь подвижными силами, как партизаны. Равным по важности – по крайней мере по мнению Боровца и его сторонников – было настойчивое желание последнего поддерживать «конспиративный» характер движения, чтобы штаб ячейки был укомплектован по большей части людьми, открыто занимающимися своей деятельностью. Бандеровская группа, с другой стороны, решительно стояла за открытое широкомасштабное сопротивление, которое означало бы «расконспирацию» и раскрытие имен сторонников националистического партизанского движения. К концу мая, когда никакой договоренности достигнуто не было, переговоры прервались.[381]
Прекращение контактов, однако, не имело немедленных серьезных последствий, ибо вскоре произошло драматическое изменение ситуации во всем западном регионе, когда на эту территорию вступили крупные красные партизанские силы. Повернув от бывшей польской Волыни, Ковпак прошел по северной части житомирского и киевского генеральбецирков. Хотя немецкие нападения требовали от него постоянной мобильности, целая область к северу от линии Житомир – Киев была настолько насыщена красными партизанами, что уже больше никогда не возвращалась под эффективный германский контроль[382]. К маю, однако, собственный отряд Ковпака находился в северной болотистой местности. И тогда поступил приказ из Москвы о еще более широкой операции – по проникновению в Галицию.
Самый короткий маршрут для сил Ковпака пролегал прямо через западное Полесье и Волынь, несколько к северу от Ровно. В окрестностях Людвиполя, в сердце территории Бульбы, отряд Ковпака, однако, развернулся резко на северо-восток, пересекая район Цумани, где господствовали бандеровцы[383]. Достигнув этой местности, Ковпак повернул на юг. Его маршрут отсюда проходил бы прямиком через кременецкие базы Мельника и Бандеры, но Ковпак снова пошел в обход, на сей раз на восток, краем района близ города Кременца, и вступил в Галицию к югу от Тернополя[384]. Весь марш через район действия националистических партизан – более 400 километров – занял у красных сил приблизительно три недели.[385]
Когда ковпаковцы вступили в начале июля в Галицию, они лишь частично добились основной цели – нарушения добычи нефти под Дрогобычем[386]. Но мир и спокойствие в Галиции были серьезно нарушены. В течение долгого времени ОУН-Б занималась организацией вооруженного подполья в этих краях. Когда прибытие Ковпака превратило крайнюю восточную часть региона в поле битвы, эта структура (Українська народна самооборона – название было выбрано, чтобы скрыть общность с волынской группой) вступила в открытый бой с коммунистами[387]. Поскольку счет к оккупационным властям был велик, молодые бойцы начали вести спорадические стычки с немцами[388]. Быстрота, с которой таял отряд Ковпака в неблагоприятной окружающей среде, характеризует состояние умов в Галиции. Когда рейд на месторождения нефти не удался, группа направилась на Карпаты. Даже из отчета самого Ковпака видно, что мощные силы после появления в тех местах оказались раздробленными в течение нескольких недель. Во второй половине августа Ковпак с частью отряда в триста человек направился на север и 1 сентября оказался в болотистой местности. Заместитель Ковпака остался в Карпатах и был убит – очевидно, с большей частью отряда[389]. Так как Карпаты столь же удобны для партизанских действий, как и Полесье, где группировка Ковпака даже росла, несмотря на месяцы тяжелых немецких атак, то можно предположить, что решающим фактором быстрого распада партизанской группировки было враждебное отношение к ней галицкого населения.
Поделиться книгой: