Помоги проекту - поделись книгой:
Неужели это конец их отношениям, с отчаянием подумала Пенни. Ради нее Брюс откровенно рисковал собственной жизнью, а она, вместо того чтобы быть ему благодарной, просто взяла и отвергла предложенную помощь. Что же она натворила, дурочка! Пенни поняла, что еще минута, и она лишится чувств. Ей хотелось бежать вслед за Брюсом, кричать, чтобы он остановился и забрал ее с собой из этого кошмара, но ноги стали ватными и непослушными. Что ж, выбор действительно сделан. И теперь ей придется испить сию чашу до дна. И сразу же к ней вернулась способность думать. «Да, наверное, я сошла с ума, но это мой сознательный выбор. Я должна остаться с ранеными до конца».
– Надо было тебе все же ехать вместе с ним, – едва слышно прошептал ей Питер.
– Ах, не начинай, пожалуйста, все сначала! – вспылила она и, круто развернувшись, зашагала прочь.
Но в глубине души она прекрасно понимала, что одним необдуманным поступком она сожгла за собой все мосты. Конечно же, Брюс абсолютно прав! Она упряма, и еще раз упряма! Так во что же ей обойдется собственное упрямство? И какую цену придется заплатить? Отдать свободу? Или, быть может, саму жизнь?
А ведь в это самое время она могла бы нестись в грузовике, сидя вместе с ним в одной кабине! Какой шанс для проявления ее любви к нему! А он? Кто знает, быть может, он даже поцеловал бы ее.
Ах, ну почему ты не поехала с ним! – кричала каждая клеточка ее естества. Да потому и не поехала, что Брюс был уверен, что ты обязательно поедешь с ним, холодно возразил разум. Разумеется, эвакуация – самый простой выход. Остаться с ранеными – это мой долг, уговаривала она себя. Важнее видеть, что будет с твоими пациентами, чем мчаться сломя голову куда-то в горы с человеком, который, скорее всего, тебя ни капельки не любит. Собственно, всякий раз, когда в своих рассуждениях о Брюсе Пенни доходила до его чувств, до его истинных чувств к ней, ее начинали терзать сомнения. Все же жаль, что и на сей раз у них не оказалось достаточно времени, чтобы проверить, что же на самом деле он питает к ней. Хорошо было бы проверить на прочность его чувства к ней. Хотя что толку фантазировать об этом сейчас?
Пенни сидела в уголке, обхватив руками колени и, наверное, в сотый раз повторяла себе, что, когда идет война, личные переживания уходят на задний план. Во всяком случае, они должны туда уйти. Прежде всего – долг! Долг превыше всего. А уж последствия… Что ж, она готова принять любые.
Райнер лежал в грязной пещере, забитой до отказа ранеными десантниками. Некоторые даже пытались выглядывать наружу, другие с отрешенным видом смотрели вверх, на скалистые выступы потолка, и молчали. Ночью умер еще один раненый. Они вынесли его из пещеры и положили рядом с другими телами, дожидающимися своего погребения. В госпитале Райнер впервые осознал, как до неправдоподобности хрупка человеческая жизнь. Отчаянная борьба со смертью, последняя попытка вдохнуть в себя побольше воздуха, испарина, выступающая на лбу, последние слова исповеди – и все! Тебя нет. И вот лежат в одном ряду вчерашние враги, и уже не имеет никакого значения, кто из них в какой форме. Смерть уравнивает всех. Да это уже и не люди. Так, пустые скорлупки, освобожденные от душ.
Нельзя сказать, что англичане в чем-то их ущемляли. О нет! Их кормили тем же скудным пайком, что и британских солдат. Поили тем же отвратительно невкусным чаем, все одинаково. Санитары буквально валились с ног от усталости, и по их лицам Райнер понимал, что игра англичанами проиграна. А значит, очень скоро они снова будут на свободе. Ночью в лагере было заметно какое-то оживление, и некоторых британцев даже вывезли из госпиталя на машине. Но все тяжелораненые остались.
Нога, как ни странно, пошла на поправку. После того как врачи извлекли из раны все осколки, она стала стремительно затягиваться, и ему даже позволяли изредка выползать из пещеры на самодельных костылях, чтобы глотнуть немного свежего воздуха. Ему хотелось самому проверить, как там его люди.
А еще он постоянно искал глазами ту медсестру в хаки, но теперь рядом с ними была другая. Высокая худая женщина в белоснежной форме сестры милосердия. Она все делала очень быстро, сосредоточенно совершала обход, оказывала нужную помощь и тут же уходила. Она всегда молчала. И по ее лицу, когда она совершала обход, трудно было прочитать, что она чувствует. Она была внимательна, заботливо осматривала каждую рану, молча кивала, если все хорошо, или слегка покачивала головой, если ей что-то не нравилось. То, как идет процесс заживления его ноги, ей, кажется, нравилось. Пару раз он пытался завести с ней разговор – безрезультатно! Она молчала, и столь же непроницаемым был взгляд ее темных глаз. Именно глаза медсестры заставляли его усомниться, не та ли это самая девушка, которую он впервые увидел в армейской форме.
Пару раз он слышал, как она распекает греческих солдат на их родном языке за то, что они позволили себе какие-то отступления от режима. Вполне возможно, что она гречанка. Знает немного английский, а по-немецки не понимает вовсе. Но с английскими врачами она ведет себя на равных. Он сам пару раз видел, как они о чем-то непринужденно болтали, словно старые приятели. А когда она вдруг улыбнулась, то ее лицо озарилось таким светом, что Райнер невольно испытал укол ревности. И это новое чувство страшно удивило его самого.
Вообще-то она крутилась как белка в колесе. С утра и до самого позднего вечера. Один обход раненых, расквартированных в пещерах, чего стоит. Пули летали в воздухе роем, несмотря на все немецкие флаги. Он сам видел, как она, прижавшись вплотную к скале, пробиралась из одной пещеры в другую. Жаль, что он не знает, как ее зовут. Кто-то сказал ему, что вроде бы ее зовут Георг. Маловероятно! Совершенно не женское имя. И как она не боится оставаться одна среди нескольких сотен мужчин? На обычную полковую маркитантку она никак не была похожа. Даже англичане относились к ней с огромным уважением: никаких заигрываний, намеков, сальных шуточек. Было в этой женщине что-то такое, что уже изначально ставило крест на всяких ухаживаниях. Быть может, осознание собственного предназначения или сила личности, незаурядной личности, что сразу же бросалось в глаза. Но одновременно с этим в ней была некая притягательная магия. Райнер боялся культивировать в себе эти детские фантазии. Что за глупые романтические бредни! Красавица-медсестра и раненый офицер, влюбленный в нее по уши. Стыдно об этом даже думать. И все же недостижимость девушки, ее странная отрешенность от всех и вся волновали его и возбуждали любопытство. Впрочем, вполне возможно, подобные глупости начинают лезть в голову, когда у тебя слишком много свободного времени. А времени у него теперь было предостаточно.
Почему она заметила его тогда? Ведь он же для нее враг, обычный военнопленный, как сотни других. Он явился на остров непрошеным гостем, завоевателем, убийцей, одним из многих таких же, как и он, убийц. Сколько раз он ругал себя за то, что плохо поработал со своими людьми, плохо подготовил их к высадке. Много раненых, много убитых. А где сейчас те, кто уцелел тогда, в день высадки десанта? Где они воюют? Кого убивают? Стоит ли удивляться, что у строгой медсестры не находится для него добрых слов. Но он тут же вспоминал, как она держала руку умирающего немецкого солдата, считая его пульс. Сколько в ее лице было сострадания и жалости! И с какой глубокой печалью закрыла она ему глаза и натянула на лицо походное одеяло. В другое время они вполне могли бы встретиться друг с другом на какой-нибудь оживленной афинской улице, встретиться и разойтись. Двое иностранцев, оказавшихся на время в чужой стране. А сейчас они живут здесь, можно сказать, балансируют на грани смерти, не имея никакой уверенности в завтрашнем дне. И все же как ее зовут?
Все случилось внезапно и быстро, без всякого предупреждения. Все ближе автоматные очереди, и это нервирует, подумала она, в суматохе складывая инструменты, которые могут им понадобиться в случае спешного бегства. Но канонада лишь усиливалась, все громче становились крики и выстрелы. Пули рикошетом ударялись о стены пещеры и, подобно злобным осам, отлетали прочь. Времени на раздумья не было. Она рухнула на землю лицом вниз, и чьи-то сапоги протопали мимо с криком «
Она вжалась в землю, пытаясь остаться незамеченной. Неужели среди этой своры волков нет офицеров, способных взять ситуацию под контроль? Между тем солдаты принялись вытаскивать из пещеры санитаров и раненых; последних укладывали в ряд возле одной из скал.
Каждая секунда казалась вечностью. Она лежала вдавив голову в землю, чувствуя солоноватый вкус песка и запекшуюся на губах кровь. Но главное – не шевелиться! Она понимала: еще мгновение, и ее обнаружат. И тогда… тогда она должна оставаться твердой. «Ты же англичанка! Так будь мужественной!» Ах, какая все это чепуха, подумала она с отчаянием. Пустые слова! Она почувствовала, как ярость затапливает все ее естество. Разве может она умереть, когда у нее еще столько работы? Нет, совсем не так она надеялась закончить свои дни.
Внезапно прямо на уровне ее глаз остановилась пара тяжелых армейских сапог. Рука, испещренная шрамами, рывком поставила ее на ноги. Вот он, ее судьбоносный миг! Ее Голгофа… Час истины и искупления! Что ж, если она сейчас сумеет без тени страха и сомнения взглянуть врагу в лицо, то тогда, вполне возможно, ее уловка сработает…
Врачей и санитаров согнали в дальний угол и наставили на них автоматы. Но вот в пещере появился офицер, держа в руках флаги со свастикой, и она поняла: быть беде. Лакированные сапоги, покрытые толстым слоем пыли, остановились возле нее.
– Боже праведный! Какой сюрприз! – Сильная рука выхватила ее из толпы. Офицер с нескрываемым любопытством смотрел на Пенни. Она почувствовала, как напряглись Дуг и Питер в страхе за нее, но она лишь небрежным движением руки стряхнула пыль со своей униформы, потом расправила накидку и выпрямилась во весь свой высокий рост, взглянув офицеру прямо в глаза. Потом она быстро выпалила на греческом свое имя и сообщила, что является представительницей Красного Креста. По лицу Дуга разлилось изумление, но она лишь знаком попросила его не мешать ей.
Офицера явно забавляла болтовня девушки, хотя он не понял ни слова. Но тут вперед выступил раненый офицер-десантник. Он сказал, что немного понимает по-гречески и может в этой ситуации помочь с переводом. А еще он сказал, что девушку оставили для ухода за самыми тяжелыми пациентами и что она ухаживала за всеми ранеными военнопленными с большим теплом и заботой.
Офицер взглянул на нее с откровенным восхищением, и Пенни почувствовала, что краснеет от смущения. Правда, на какую-то долю секунды она испугалась, что он может опознать в ней ту медсестру в военной форме, которая когда-то тащила его на себе с поля боя. Впрочем, кажется, он поверил, что она гречанка. Между тем офицер, потеряв на время всякий интерес к Пенни, повернулся к Дугу и, тыча ему в нос флагами, закричал:
– А это что такое? Объясните!
И снова Пенни выступила вперед и, обращаясь к высокому десантнику, взявшему на себя функции переводчика, сказала, что идея вывесить над госпиталем немецкие фланги принадлежит ей.
– У нас кончились все запасы. И медикаменты, и продукты. Вы нас все время бомбили, мешая лечить и оперировать больных, независимо от их национальности. Разве вы не знаете, что для нас главное – это спасать человеческие жизни? – Пенни посмотрела на десантника с некоторым сомнением, словно не была уверена в том, что он сумеет точно перевести ее слова. – Я в свое время давала клятву. Обещала лечить всех больных, независимо от их национальности или религии.
Раненый офицер, запинаясь и спотыкаясь, кое-как перевел ее речь, постоянно бросая взгляды на Пенни, словно желая убедиться в том, что он ничего не наврал. Второй офицер лихо щелкнул каблуками и отсалютовал ей в знак приветствия.
– Капитан сказал, что англичанам повезло иметь среди своего персонала такую героическую женщину. Ее репатриируют вместе со всеми остальными ранеными военнопленными в другой госпиталь, где она будет ухаживать за ними, – поспешно перевел его слова десантник.
Английский язык у переводчика был гораздо лучше греческого, и Пенни увидела, как просветлели лица ее друзей после столь обнадеживающего сообщения.
– Вы, наверное, монахиня из какого-то сестринского ордена? – поинтересовался у нее капитан, но она промолчала в ответ. – Не бойтесь! Ваша униформа будет вам хорошей защитой. Мы уважаем Красный Крест, но только тогда, когда им не прикрываются в своекорыстных целях!
Офицер повернулся к своим людям, и солдаты расступились, давая ей дорогу. Переступая ватными ногами, она кое-как доплелась до остальных и встала рядом с врачами. Слава богу, что, работая с военнопленными, она всегда молчала. А потому версия о том, что она гречанка, никого не удивила. Что ж, судя по всему, ее война близится к концу. Очень скоро ее вместе с ранеными вывезут на Большую землю. Итак, униформа сестры Красного Креста снова спасла ей жизнь. Униформа плюс знание языка. С ней все более или менее ясно. А что будет с остальными? С этими мужественными ребятами из Австралии и Новой Зеландии? Сейчас их судьба всецело в руках победителей.
– Кажется, ты их обвела вокруг пальца, Пенни! Молодец! – тихо прошептал ей Дуг.
– Не всех! Тот раненый капитан – он видел меня в форме. Правда, я никогда с ним не разговаривала.
– О, этот тебя не выдаст. Он тут такие дифирамбы тебе пел. Сказал, что ты спасла ему жизнь и что ты преданно ухаживала за его бойцами.
– Я его не спасала. Капитан преувеличивает. Рана у него была не самая тяжелая.
– Они сейчас переправят тебя в Афины вместе с самыми тяжелыми пациентами. Будешь ухаживать за ними там.
– Я уеду только тогда, когда увижу, как уедете вы. И не раньше! – упрямо отрезала Пенни, занятая сбором вещей, которые в беспорядке валялись по всей пещере.
Ей нужно все хорошенько обдумать. Что она сделала? Облегчила себе жизнь? Она вдруг вспомнила, с какой яростью взглянул на нее Брюс в момент прощания. Есть ведь и другие варианты. Разве не он всего лишь какую-то неделю тому назад советовал: «Беги в горы»? Но как все стремительно меняется в этой жизни! И где теперь ей искать тех партизан, которые горят желанием сражаться за свою свободу? Да и будут ли они сражаться, когда англичане окончательно оставят остров? Но предположим, она уедет отсюда, и что дальше? Даже если она сойдет за гречанку, что из того? Куда ей податься? К кому? Она ведь сама читала листовки, которые развешивали на стенах домов немцы. За укрывательство врага мирным жителям грозит расстрел на месте. Да, кажется, ее судьба в другом! Надо уходить в горы и браться за оружие.
Интересно, почему этот раненый офицер так хлопотал за нее? Неужели же он не узнал ее? Скорее всего, узнал! Тогда зачем? Не нужны ей никакие милости от врага! Даже в минуту поражения. Впрочем, война ведь еще не закончена. Надо идти и сражаться дальше. Только вот как?
И вот она снова стою перед выбором. Эвакуироваться с ранеными? Убежать и попытаться найти Брюса? Уйти в горы? Или остаться и продолжать бороться здесь? Господи! Ну что же делать?
Ханья 28 мая 1941 года
Последние несколько суток Йоланда Маркос безвылазно просидела в подвале клиники Красного Креста. Бомбардировки не прекращались ни днем ни ночью. Немцы методично, район за районом, превращали Ханью в пыль. В подвальных помещениях, до отказа заполненных народом, текла своя, почти загробная жизнь: горели свечи и керосиновые лампы, медсестры оказывали помощь больным и попутно успокаивали гражданских, слишком напуганных, слишком подавленных, чтобы жаловаться и просить о помощи.
А потом наступило утро, и вдруг стало тихо. Совсем тихо. Люди, не веря, что им наконец подарили спокойное утро, без воя сирен и взрыва бомб, начали потихоньку выползать на улицу. Подвалы клиники тоже открыли, и медперсонал потянулся на выход. Всем захотелось собственными глазами увидеть то, что еще осталось от города.
Больше всего на свете Йоланде хотелось бросить все и стремглав помчаться в еврейский квартал. Как там ее родители? Живы ли они? Все эти дни и ночи она не переставая молилась за них.
Как ни удивительно, но сама клиника пережила страшные бомбежки с минимальными потерями. Выбиты оконные рамы, повсюду в коридорах разбитые стекла, а на улице уже выстроилась живая очередь: кого-то ранили, у кого-то обострилась давняя болезнь. Почерневшие от горя и страха люди покинули убежища, в которых они прятались, и пришли к ним за помощью.
Йоланда вышла на улицу и невольно зажмурилась от яркого солнца.
– Слава богу! – воскликнула стоявшая неподалеку женщина и истово перекрестилась. По ее щекам градом текли слезы. – В небе больше нет этих ужасных железных птиц. Но они разрушили наши церкви и уничтожили наши дома. Бог всемилостив. Он видит все и в свое время всем воздаст по заслугам!
Она продолжала выкрикивать что-то еще о каре Господней, но люди слушали ее молча, с облегчением вглядываясь в чистое небо. Их район, Халепа, почти не пострадал, но, судя по густому смогу, окутавшему улицы, по языкам пламени, вырывающимся в небо в самых разных концах города, разрушения были катастрофическими.
– Мне надо срочно отправиться на поиски родителей! – обратилась Йоланда к доктору. – Они, наверное, считают меня погибшей.
– Ступайте! – сказал ей Андреас. – Но будьте предельно осторожны! Вы нам очень нужны.
За последние дни между ними установилась какая-то особая, доверительная связь. Работая бок о бок, ночами напролет, среди кромешной тьмы, под канонаду взрывов, все время балансируя на грани жизни и смерти, каждый из них почувствовал почти родственную близость друг к другу. Йоланда постоянно ловила себя на мысли, что еще ни один мужчина не волновал ее так сильно, как Андреас Андролакис. Достаточно было посмотреть, как внимательно и сосредоточенно он выслушивает пациентов, с какой теплотой обращается с каждым больным, как умеет вселить надежду своим спокойствием и уравновешенностью даже в самую израненную душу, чтобы понять, какой замечательный врач их начальник госпиталя.
– Это правда! Вы мне очень нужны, Йоланда! Более чем когда-либо. Вы молодец! Вы не испугались бомбежек. Сохраняли спокойствие под обстрелами, вы не падали в обморок при виде тяжелых ранений. Своим самообладанием вы показали хороший пример нашим молоденьким медсестрам.
Йоланда расцвела от столь щедрых похвал.
– Я только взгляну, как там мама и папа, и сразу же вернусь!
Йоланда бежала по городским улицам – и не узнавала их. Особенно страшными были разрушения в старой части города. Там, где когда-то стояли элегантные венецианские виллы, чернели глубокие воронки и дымились развалины. Бочки с вином валялись прямо на проезжей части, и из них сочилась жидкость, похожая на кровь. В горах мусора деловито суетились крысы, рядом лежали искореженные канистры с оливковым маслом. Пахло гарью и смрадом от разлагающихся на жаре трупов. И везде, куда ни кинь взор, царили разруха и мерзость запустения.
Йоланда почти бегом проскочила разрушенные кварталы, не в силах созерцать зловещие картины опустошения, нанесенного недавними бомбежками. Такое прекрасное солнечное утро! Бирюзовая морская гладь блестит и переливается на солнце, отливая то глубокой синевой сапфиров, то радостными отсветами изумрудов. Разве можно убивать и разрушать среди такой красоты?
Никто толком не знал, как поступить с Пенелопой Георгиос. По ее словам, она гражданка Греции, никогда не служила медсестрой в британской армии, обучалась в Афинах, что можно, при желании, проверить. Любой представитель Красного Креста в Афинах подтвердит сию информацию, ибо она имеет репутацию добросовестного и квалифицированного работника. Пенни, излагая свою легенду, старательно гнула именно линию греческого происхождения, объявив немецким властям, что документы были утеряны в море во время бомбежки их судна, на котором она сопровождала раненых на Крит. Несмотря на некоторые нестыковки, пока легенда работала. Ведь только истинный грек мог заметить едва слышимые шероховатости в ее произношении. Касательно своего прошлого Пенни скупо обронила, что получила домашнее воспитание, что у нее была английская гувернантка и потому она неплохо понимает по-английски. Она также сообщила, что родилась в богатой семье, но после того, как объявила о своем намерении стать медсестрой, семья отказалась от нее. Все это, в сущности, было полуправдой-полуложью, но и в откровенном вранье ее было трудно уличить, а потому пока никто не мог поставить под сомнение ее слова. Врачи британского госпиталя подтвердили, что Пенни действительно прибыла к ним в самом конце кампании, якобы по указанию Красного Креста, который направил ее на Крит для обучения местных женщин азам оказания первой медицинской помощи.
Раненый капитан-десантник с удовольствием продолжал исполнять при ней функции переводчика. Он лично сопровождал ее по лагерю, когда ей нужны были санитары для оказания помощи пленным. Однажды в разговоре с ним она мимоходом выказала интерес к греческой истории, и капитан тут же рассказал ей, что тоже увлекается археологией. Судя по всему, он страшно обрадовался тому, что у них обозначились какие-то общие интересы. Она, в свою очередь, рассказала ему, что посещала в Афинах публичные лекции, которые устраивали в Британской школе археологии. А он стал спрашивать, читала ли она что-нибудь о Кносском дворце, и даже порекомендовал ей несколько книг, правда повествующих уже о раскопках Шлимана в Мессине. Но Пенни сделала вид, что утратила интерес к археологическим изысканиям. Ей не хотелось чересчур тесно сближаться с капитаном.
Ее необычный статус – единственная женщина среди стольких мужчин, выхаживающая в пещерах раненых с обеих сторон, снискал ей немалую популярность, особенно в местных властных структурах. Ей даже предлагали дать интервью какому-то журналисту, пообещав опубликовать его во всех греческих газетах. Так сказать, живой и наглядный пример позитивного сотрудничества Греции с Третьим рейхом. Но такая бешеная популярность отнюдь не входила в планы Пенни. Меньше всего она жаждала внимания к собственной персоне. Ее положение на Крите было и так слишком шатким. Чуть позднее ей предложили вернуться в Афины вместе с ранеными англичанами и врачами и тоже обещали опубликовать статью о ее уникальном опыте работы в пещерах. Само собой, ей было предложено продолжить сестринскую практику в греческой столице. Соблазн был велик, но Пенни уже успела прикипеть к Криту, а потому твердо решила, что пока она останется на острове. Прощаясь с Питером и Дугом, она попросила их лишь об одном: не выдавать ее английские корни и никому не рассказывать о том, где она сейчас.
В глубине души она лелеяла надежду, что Брюс все еще на Крите. К тому же что мешает ей устроиться на работу в местный госпиталь? Впрочем, согласно негромким, но упорно циркулирующим слухам, Брюс покинул остров вместе с высшим командованием британских сил, с теми, кто руководил обороной Крита. Британцы эвакуировались через Спакию, что на южном побережье острова. Солдат вывозили корабли ВМФ. Спастись удалось далеко не всем. Что ни день, в госпитале прибавлялось раненых военнопленных. Голодных, оборванных, босых, этих несчастных гнали в горы, где их поджидал пещерный госпиталь, превращенный теперь в концентрационный лагерь для военнопленных.
Вскоре Пенни вызвали в штаб немецкой армии. Медицинское руководство, уже в лице немцев, должно было наконец решить ее дальнейшую судьбу. Выбора у нее не оставалось: надо ехать в город. Тем более что из штаба специально за ней прислали машину, а капитан-десантник, как всегда, предложил свои переводческие услуги и вызвался лично сопровождать ее в этой поездке. Пенни стало казаться, что молодой человек постоянно держит ее в поле своего зрения. Наблюдая за ней, он, видимо, пытался понять, каковы же истинные мотивы, побудившие медсестру остаться на острове. Вне всякого сомнения, капитан не купился на ее блеф и не поверил в ее легенду. Ведь он же узнал ее! Или все же нет? Скорее всего, узнал, но ничего никому не сказал. Почему? Последнее обстоятельство страшно нервировало Пенни, ибо теперь уже она никак не могла понять мотивы, которыми он руководствовался.
К тому же на территории госпиталя у нее случилась весьма досадная встреча с далеко идущими последствиями. Один из ее бывших пациентов снова оказался в госпитале, теперь уже на правах военнопленного. Заметив Пенни, он приветливо помахал ей рукой и завопил во все горло:
– Я так и знал, что она все еще здесь! Привет, сестричка! Ужасно рад видеть твою хорошенькую английскую мордашку!
– Я совершенно не похожа на англичанку! – на ломаном английском возмутилась Пенни. – Среди гречанок тоже много блондинок!
С этими словами она круто развернулась и зашагала прочь, оставив солдата с раскрытым от изумления ртом. Оставалось только молиться, чтобы никто из немцев не услышал ненароком их разговора.
Всю дорогу в город она старалась не смотреть по сторонам. Слишком тяжелое это было зрелище: женщины в черных платках роются среди развалин в поисках кухонной утвари, голодные дети и бесконечная, квартал за кварталом, полоса разрушений. Пенни неподвижно сидела на сиденье в своей свеженакрахмаленной униформе, впервые за долгие месяцы без следов грязи и крови на ней. Удастся ли убедить немцев в том, что она может быть полезной именно здесь, на Крите?
Время от времени капитан бросал на нее долгие изучающие взгляды, от которых она невольно поеживалась, а потом вдруг стал сыпать вопросами, то и дело норовя свернуть на ее личную жизнь.
– Вы мужественная девушка! Остаться одной, и в таких условиях. Удивлен, что начальник госпиталя позволил вам это, – начал он на английском.
– У них просто не было выбора. Меня откомандировали на остров по распоряжению афинского отделения Красного Креста. По дороге сюда мы попали под обстрел, и наш корабль затонул. А здесь было столько работы, – ответила ему Пенни на греческом.
– А что же ваши родители? По-моему, не самая лучшая карьера для девушки из приличной семьи. Во всяком случае, у нас, в Германии, родители вряд ли позволили бы своей дочери отправиться на войну.
– По-моему, высший долг любой женщины – помогать больным и раненым, – отрезала Пенни, отворачиваясь в сторону. – Сама королева опекала наш госпиталь в Афинах и поддерживала его своим личным участием.
Внутри все кипело от возмущения. «Заткнись, – хотелось ей крикнуть этому наглому капитану, – оставь меня в покое». Но умом она понимала, что нужно держать себя в рамках приличия. Вполне возможно, именно от этого человека зависит ее будущее. И кто знает, быть может, именно он поможет ей вырваться на волю. А потому надо быть вежливой, предельно корректной, но без тени угодничества. И даже попытаться внушить ему, что он ей симпатичен, но не более того. Да, и не забывать все время твердить о том, что она давала клятву. А все, что касается обычной семейной жизни – дети муж или всякие там любовные переживания, то эта сторона жизни ее совершенно не занимает.
В красивом старинном здании, где еще совсем недавно размещался штаб британской армии, теперь хозяйничали другие люди. У Пенни больно сжалось сердце при виде того, как немецкие солдаты лихо двигают мебель из комнаты в комнату и развешивают по стенам коридоров плакаты, восхваляющие все прелести жизни в Третьем рейхе.
Ее провели в кабинет главврача. Тот, заметив девушку, поднялся из-за стола и даже выпрямился по стойке «смирно».
– Мисс Георгиос? Мы наслышаны о ваших героических усилиях по спасению раненых! Вы делаете честь своей профессии. Прошу вас, садитесь!
Какое-то время они продолжали обмениваться любезностями, а потом Пенни стала объяснять медицинскому начальству, в каком именно качестве она видит себя среди сотрудников местного отделения Красного Креста. Переводчиком, как всегда, выступил капитан.
– Так вы не хотите возвращаться в Афины? – совершенно искренне удивился немец. – Для женщины вашего уровня здесь очень грубая работа. Да и контингент больных… Одни крестьяне и бандиты.
– Я думала о том, чтобы вернуться, – начала Пенни, медленно подбирая слова. – Но по дороге сюда мне пришла в голову одна неплохая идея. Думаю, в сложившихся обстоятельствах, когда многие медсестры из числа замужних женщин, работавшие в местном отделении Красного Креста, вернулись после окончания военных действий к своим семьям, наметилась острая нехватка персонала. Надо срочно заняться обучением нового пополнения из числа молоденьких девушек. Я могла бы предложить свои услуги в качестве наставника.
– Но вы же не из местных! Вы ведь не критянка! – Последнее слово офицер произнес с нескрываемым презрением в голосе.
– Крит является неотъемлемой частью Греции уже на протяжении многих сотен лет, – Пенни изобразила на лице фальшивую улыбку. – Но скажу вам по секрету, – она перевела взгляд на своего переводчика, – у меня есть еще один, тайный мотив желать остаться здесь. Я давно интересуюсь историей Минойской цивилизации. Надеюсь, что когда-нибудь мне даже разрешат посетить здешние достопримечательности. Разумеется, в сопровождении ваших людей!
Пенни понесло. Как говорится, ложь во спасение. Она на ходу придумывала всякие небылицы, и все ради того, чтобы привлечь на свою сторону капитана, большого любителя археологии.
Но главный военврач тоже был впечатлен ее монологом.
– Вы действительно очень незаурядная женщина! – произнес он с чувством. – Да, но где нам вас поселить?
– А я уже подумала над этим. При местном монастыре имеется постоялый двор. Мне, как представителю Красного Креста, думаю, они не откажут в приюте. К тому же монастырь – вполне подходящее место для тех, кто решил посвятить себя уходу за больными и ранеными.
– Разумно! Очень разумно! – согласился с ней немец. – Под монастырской крышей вам будет гораздо безопаснее со всех точек зрения. Мы разрешим вам это, но при одном условии: никаких контактов с англичанами или местными партизанами. Мы рассчитываем на вашу полную и безусловную лояльность.
– Красный Крест всегда, во всех военных конфликтах строго соблюдает нейтралитет! – уклончиво ответила она. Но, кажется, ее ответ вполне удовлетворил немца.
– Когда обстановка на острове более или менее нейтрализуется, позвольте свозить вас на экскурсию в Кносский дворец! – с энтузиазмом предложил ей капитан, когда они вышли из штаба на улицу. – Это ведь просто непростительно: быть на Крите – и не увидеть своими глазами одно из чудес света.
– Согласна! Но для начала мне нужно забрать личные вещи и перевезти их в город. Надеюсь, ваше командование сдержит свое слово.
Пока все идет неплохо, размышляла Пенни, сидя в машине. Удача сопутствует ей. Но как долго будет длиться ее везение? Вот в чем вопрос.
Обратно в лагерь они ехали молча. Уже на подъезде к центральным улицам города они увидели колонны немецких солдат с нацистскими флагами в руках.
– О, это солдаты из армии Фон дер Хейдта, – пояснил ей капитан. – Направляются к центральной площади. Там сейчас должен состояться военный парад. Пристраивайся в конец колонны! – Последняя реплика была адресована уже водителю.
Только этого еще не хватало, внутренне напряглась Пенни. Разъезжать средь бела дня по улицам Ханьи в компании немецкого офицера! Ужас! Все эти люди на тротуарах, с молчаливым презрением в глазах провожающие взглядами марширующих солдат, вполне могут подумать, что их машина тоже является частью парадной колонны.
Пенни вдруг захотелось стать на время невидимкой. Раствориться, спрятаться, укрыться от всех этих колючих, недружелюбных глаз. Как жаль, что она не прихватила с собой свою незаменимую накидку, в которую можно было бы закутаться с головой.
Йоланда еще на расстоянии услышала топот сотен марширующих ног. Толпы раненых и просто отдыхающих немецких солдат в серо-зеленой форме мгновенно высыпали на улицу из близлежащих кафе, оглашая окрестности ревом приветственных возгласов. Пройти мимо, оставшись незамеченной, невозможно, подумала она с отчаянием, уже заранее настраиваясь на худшее. И везде в воздухе реяли немецкие флаги. Черно-красно-белые полотнища свешивались из окон домов, украшали официальные здания, и даже над минаретом старой мечети был водружен нацистский флаг. Йоланда вжалась в стену полуразрушенного магазинчика, пытаясь слиться с любопытствующими прохожими, которые стояли группками на тротуарах. Чеканя шаг, на площадь ступил батальон десантников. Все в их бравом марше выдавало победителей. Во главе колонны чеканил шаг долговязый мужчина в шортах с загорелыми дочерна ногами. Его голова была повязана носовым платком на манер детских панамок, и в таком наряде он был похож скорее на цыгана, промышляющего разбоем, чем на командира элитного подразделения.
Официальные лица в приличных костюмах выступили вперед, словно готовясь сдаться без боя, но вид командира привел их в явное замешательство. То был откровенно оскорбительный жест, и десантник, лихо щелкнув каблуками, даже не попытался скрыть своего изначального намерения. Какие, к черту, церемонии с побежденными! Город пал, он лежит в руинах. И даже священники, присутствовавшие на площади, не смогли придать мероприятию того благостного настроя, который примирил бы людей со случившимся. Следом за частями немецких войск по площади пешим строем прогнали колонну британских военнопленных: безмерно уставшие и сломленные, они медленно шли мимо своих победителей, опустив глаза в землю. Затем проследовали грузовики с ранеными солдатами, а за ними – целая вереница автомобилей с открытым верхом, в которых гордо восседали офицеры.
Поделиться книгой: