Девушка под сенью оливы

Взгляд Йоланды невольно выхватил одну из машин, в которой ехала женщина в до боли знакомой форме медсестры Красного Креста. Ее белоснежный наряд выделялся на фоне форменных офицерских мундиров. На какую-то долю секунды женщина повернула голову в ее сторону, словно отыскивая взглядом знакомых в толпе зевак. Йоланда невольно подалась вперед, едва не выбежав на проезжую часть. Не может быть! Конечно же она обозналась! Это не может быть Пенелопа! Ее дорогая, ее любимая подруга Пенни в одной машине с нацистскими офицерами! После всего, что они вместе пережили на фронте, она – с немцами! Нет, это просто обман зрения. Она ошиблась! Ей померещилось. Но вот женщина снова повернула голову, и их глаза встретились. Боже! Да это же Пенни!

* * *

Машина медленно двигалась по городским улицам. Пенни готова была провалиться сквозь землю, выпрыгнуть из машины и бежать куда глаза глядят, только чтобы не видеть холодного презрения на лицах людей, стоявших на тротуарах. Да, все пошло совсем не так, как она предполагала. Сгорая от стыда, Пенни отвернулась в сторону, и в этот момент увидела в толпе лицо, которое никогда не спутает с тысячами других лиц. О нет! Невероятно! Этот прямой нос, впалые щеки, темные волосы, покрытые цветастым шарфом. Конечно же это Йоланда! На какую-то долю секунды их глаза встретились. Слава богу, Йоланда жива! Она здесь, в Ханье. Но почему она смотрит на нее так, словно видит перед собой привидение? И в ее глазах не радость узнавания, а смятение и почти нескрываемое презрение. Пенни даже похолодела при мысли о том, что могла вообразить себе самая близкая подруга, увидев ее в компании с немецким офицером. Но что ей делать? Пока она не имеет права раскрывать свои истинные намерения.

* * *

Йоланда почти бежала по тротуару вслед за машиной, все еще отказываясь верить собственным глазам. Нет, тут явно какая-то ошибка! Не может английская медсестра так демонстративно, открыто появляться на людях в обществе немецкого офицера. Наверное, это на нее так жара подействовала, уговаривала себя Йоланда. Вот ей и мерещится всякая чушь. Но в глубине души Йоланда знала, что ничего ей не померещилось. В машине действительно сидела Пенелопа, ее дорогая и любимая подруга. Как же она могла забыть свою лучшую подругу? Или отныне она ей тоже враг?

* * *

Пенни быстро опустила глаза. Только бы Йоланда не окликнула ее по имени, не позвала. Ведь это может моментально привлечь внимание к ним обоим. Усилием воли она заставила себя поднять голову и смотрела прямо перед собой, ничего не видя вокруг. Главное сейчас – сохранять спокойствие, не выказать тех эмоций, которые обуревают ее после такой неожиданной встречи. Мысли лихорадочно проносились в голове. Да, все складывается! Родители Йоланды выехали из Афин на Крит, где у них имелась родня. Так куда же еще податься их единственной дочери? Конечно, она последовала за ними. Но почему в ее взгляде, обращенном на подругу, было столько презрения? «Неужели она посчитала меня предательницей?» Ах, как все запутанно и сложно! Чертовски сложно!

* * *

Йоланда свернула в один из переулков и побежала в сторону еврейского квартала, расположенного рядом со старинной городской стеной. Разрушения в этой части города были просто чудовищными. Первое, что бросилось ей в глаза, когда она свернула на свою улицу, это то, что от здания синагоги не осталось даже следа. Судя по всему, прямое попадание бомбы. Разрушены были и все близлежащие постройки. Но уже издалека она увидела, что дом дяди Иосифа – о счастье! – уцелел. Стены, покрытые толстым слоем копоти, испещренные шрапнелью и осколками снарядов, целы, а значит, есть надежда…

С замиранием сердца она постучала в дверь.

– Йоланда! Слава богу, жива!

Слезы, объятия. В доме полно родни, соседей, которые остались без крова. И сразу же посыпался град вопросов.

– Это правда, что немцы у стен города?

– Они уже в городе, тетя! Проводят на площади парад победителей. Там и наш мэр. Говорят, он сдал город без боя только ради того, чтобы прекратить бомбежки.

– И ты не побоялась идти одна, без всякого сопровождения? – поразилась ее смелости тетя Мириам. – Ты провела целых четыре ночи вне дома! Горе нам! Кто же на тебе теперь женится? Сейчас принесу чего-нибудь поесть. У тебя одни глаза остались. Совсем исхудала!

– Со мной все в порядке, тетя! Не волнуйтесь! А вот продукты лучше поберечь! Все магазины вокруг либо разрушены, либо разграблены.

Мать уцепилась за ее руку, не отпуская дочь от себя ни на шаг, и Йоланда почувствовала, что ее снова обвалакивает живительная пелена родительской любви и обожания.

Пятью днями позже она сидела вместе с родными за празднично накрытым столом. Отмечали Шаббат. Настроение, впрочем, было далеко не праздничным. К тому же Йоланда прекрасно понимала, что больше ей из дома не вырваться. Ибо стоило ей только заикнуться о госпитале, как у матери тут же начиналась истерика. Все последние дни Йоланду неотступно преследовала страшная, неправдоподобная картина: Пенни, сидящая в открытой машине вместе с каким-то немецким офицером. Значит, все это время Пенелопа была в Ханье. И даже не попыталась найти ее. Да, но откуда ей было знать, что подруга тоже оказалась на Крите? «Или она считает, что тогда, в порту, я попросту дезертировала, бросив свой пост? – размышляла Йоланда. – Села себе на корабль и отправилась к родителям на Крит. Да, наверное, именно так она и думает. Потому она и сделала вид, что не узнала меня. И взгляд у нее был какой-то чудной, словно она смотрела сквозь меня. Интересно, что подумала бы Пенни, узнай, что я посчитала ее предательницей? И это свою лучшую подругу! Да, но что она сама делала в машине немецкого офицера?» Йоланда поняла, что не успокоится, пока не выяснит всей правды. Ах, только бы ей вырваться из дома!

Спустя неделю после взятия немцами города к Йоланде явился гость. Доктор Андролакис нерешительно топтался на крыльце, пока ее строгая тетушка Мириам дотошно выясняла у посетителя цель его визита. Пришлось вмешаться самой Йоланде, чтобы впустить гостя в дом.

– Вы не вернулись, и я испугался, что случилось что-то нехорошее, – начал он, смущенно теребя шляпу. – Вот решил лично навести справки, все ли в порядке.

– Слава богу, со мной все в полном порядке. И мои, к счастью, все живы. Вот только все последние дни мне пришлось неотлучно быть возле мамы. Мама! Это доктор Андролакис, один из руководителей клиники. Именно он разрешил мне отлучиться домой. Боюсь, мое увольнение и так слишком затянулось.

Йоланда бросила умоляющий взгляд на Андролакиса, чтобы тот поддержал ее. Доктор энергично закивал головой в знак согласия.

– Что верно, то верно! Персонала в клинике катастрофически не хватает, а сестра Маркос – наш самый опытный специалист по уходу за больными. Даже не знаю, справились ли бы мы без нее. Волонтеров у нас много, но вот опыта работы почти ни у кого нет, а потому…

– Йоланда нужна дома! – перебил доктора отец, придирчиво разглядывая молодого человека.

– Папа! Не забывай, я давала клятву! Я не могу так вот просто все бросить и уйти!

– Свой гражданский долг ты уже выполнила, и с лихвой! А сейчас твое место дома, в семье, среди членов твоей общины.

К лицу Йоланды прилила краска. Разве она может пререкаться с собственным отцом в присутствии постороннего человека? Да еще гоя!

Видно, Андреас понял причину ее замешательства и снова поспешил ей на помощь.

– Прекрасно понимаю вас, сэр! В такое страшное время, конечно, лучше всем родным быть вместе. Но ситуация у нас просто отчаянная! На острове все еще продолжаются бои. Британцы держат линию обороны возле Суды, прикрывая отход своих войск. Очень много раненых.

– Что, у вас своих сестер нет? – хмуро возразил отец.

– Есть, но в общегородской больнице тоже полно раненых, уже среди мирного населения. Кто будет ухаживать за ними, если мы заберем оттуда всех наших медсестер? Вот и получается, что каждая пара рук у нас сейчас на вес золота. К тому же мы надеемся, что мисс Маркос займется обучением новеньких. Нам очень важно иметь постоянный резерв.

– Папа! Мне нужно вернуться в госпиталь! Пожалуйста!

– Сэр, обещаю! Как только прекратятся бомбежки и обстрелы и ситуация вокруг города более или менее нормализуется, мы немедленно отпустим вашу дочь домой.

– Меня волнует другое! Мы должны быть вместе, понимаете? Наш раввин предупредил, что уже в ближайшее время немцы начнут регистрировать всех членов еврейской общины. Кто знает, что с нами будет потом. Мы на этом острове теперь дважды пленники: во-первых, как евреи, а во-вторых, как островные жители.

– Не волнуйся, Соломон! – неожиданно заступилась за Йоланду тетя Мириам. – У нас хорошие соседи из числа христиан. В случае чего они позаботятся о нас.

– Будем надеяться, что до самого страшного дело не дойдет, – попытался разрядить обстановку Андреас. – На Крите издревле бок о бок жили люди самых разных национальностей. А еврейская община на острове и вовсе одна из самых старейших. Евреи поселились здесь еще раньше турок. Уверен, несмотря на все свои драконовские порядки, немцы все же будут соблюдать законы. Что касается сестры Маркос, то я готов лично гарантировать ее безопасность.

– Охотно верю в ваши добрые намерения, молодой человек. Но поймите правильно, меня волнует не только безопасность дочери, но и некоторые нормы приличия, которые она обязана соблюдать как член еврейской общины. Так было в Салониках, где мы жили раньше, так было в Афинах. В противном случае ее попросту перестанут уважать свои же.

– Папа! – не выдержала Йоланда. – Я провожу доктора Андролакиса, а потом мы поговорим, ладно?

Ее всю трясло от возмущения. Отец был непозволительно груб с гостем. Он даже не предложил доктору сесть и выпить рюмочку! Какой стыд! Что теперь подумает Андреас о ее семье?!

– Простите папу, Андреас! – повинилась она перед ним на прощание. – Родители просто панически боятся за мою репутацию. Мой дядя и вовсе придерживается ортодоксальных норм и считает, что незамужняя женщина не должна работать где-то вне дома.

– Не переживайте! Я все прекрасно понимаю, – сказал Андреас и тихо добавил: – Но вы нужны нам, Йоланда. Вы мне нужны! У меня имеются и кое-какие собственные планы на ваш счет. Я очень на вас рассчитываю.

Его искренность обезоружила Йоланду. Волна любви и благодарности затопила ее сердце. И одновременно закралась тревога.

– Вы уходите из клиники?

– Не совсем. Просто время от времени я стану отлучаться в горы. Туда потянулись многие, кто горит желанием продолжить борьбу. Уже появились первые отряды бойцов Сопротивления. Британцы, отступая, тоже оставили в горных районах много своих из числа раненых. И всем им нужна помощь.

– Но ведь такие отлучки сопряжены с огромным риском, – прошептала Йоланда, незримо почувствовав присутствие матери.

– Мне будет спокойнее на душе, если, уезжая в горы, я буду знать, что в клинике есть вы. Вы сумеете присмотреть за новенькими и в случае чего помочь им.

– Йоланда, ты где?

– Иду-иду, мама! Хорошо! Но мне понадобится несколько дней, чтобы уговорить домашних.

Андреас схватил ладонь Йоланды и, улыбнувшись, благодарственно сжал ее обеими руками. Слова были не нужны. Этот прощальный жест сказал Йоланде все. Она закрыла за доктором дверь и тяжело вздохнула. Что бы они сейчас ни стали ей говорить, ничто на свете не заставит ее передумать: она возвращается в клинику.

Бухта Галатас 2001 год

Еще один незабываемый по своей красоте закат в бухте Галатас. Солнце, подобно раскаленному огненному шару, медленно скользит по небесному своду, пока наконец не проваливается в море. Мы припарковались прямо на обочине автострады, ведущей из Ханьи. Миновав небольшую таверну, спустились по ступенькам вниз, в сторону пляжа, и пошли вдоль берега. За столько лет я уже подзабыла, в каком месте нужно было свернуть с автострады, чтобы попасть туда, где когда-то стояли корпуса старого госпиталя. Кажется, сейчас на этом месте разбит палаточный лагерь, а еще дальше, между деревьями, белеет небольшая часовня. Вполне возможно, она была здесь всегда, просто я забыла о ней. Зато пещеры остались на своем законном месте, там, где были и шестьдесят лет назад.

Лоис попросила Алекса сфотографировать нас на их фоне, но я отказалась, не вдаваясь в излишние объяснения. Как объяснить нынешним молодым, что когда-то эти пещеры превратились в самое настоящее кладбище? Ну а кто же станет фотографироваться на фоне братских могил? Да, все вокруг изменилось за прошедшие годы, и только пейзаж остался прежним. Тот же великолепный вид на море и остров Теодори, та же бесконечная полоса золотистого пляжа на морском берегу.

Я сама захотела съездить в эти места как можно раньше, чтобы не отравлять себе невеселыми воспоминаниями весь остаток нашего пребывания на Крите. Но куда деваться от тех страшных дней? А тут еще неожиданная встреча на улице. Я почувствовала, как лихорадочно забилось мое сердце.

– Не мешало бы хлебнуть пару глотков виски! – объявила я, но Лоис сделала вид, что не услышала.

– Тетя, давай поднимемся вон туда! Ты только взгляни на этот чудесный ковер из живых цветов. Все горные склоны буквально усыпаны цветами. Прелесть! Конечно, я ни одного цветочка не знаю. Зато ты, тетя, наверняка знаешь все названия.

Изобилие цветов всех оттенков и красок действительно радовало глаз. Белоснежные мальвы, алые маки, серебристые гортензии, пурпурные дикие розы. Как странно было видеть все эти цветы, украшающие мой сад в Стокенкорте, в их диком, первозданном виде. Как-то мне и в голову раньше не приходило, что предки большинства садовых цветов – обычные полевые растения. А я ведь в годы войны их даже не замечала. Да и до цветов ли было, когда с неба тебе на голову сыплются бомбы? Яркая бирюза моря постепенно превращалась в изысканно дорогой нефрит. Насыщенный зеленый тон водной глади как нельзя лучше дополняет разноцветное буйство красок на прибрежных склонах. И над всем этим великолепием – не менее величественные горные хребты, укутанные снегом, и это несмотря на конец мая.

– Я прогуляюсь немного! – Мне вдруг захотелось побыть одной.

Алекс откровенно скучал. Пустынная бухта, никаких развлечений. Разве объяснишь ребенку, что видела я своим внутренним зрением? Немцы, деловито натягивающие колючую проволоку по всему периметру территории нашего бывшего госпиталя. Сторожевые вышки со всех четырех сторон. Госпиталь на глазах превращался в концентрационный лагерь для военнопленных. У многих ли из пленников хватит воли выжить в этих условиях, думала я с отчаянием.

Один из самых черных эпизодов в моей жизни – это момент, когда мне пришлось оставить своих пациентов, бросить их на произвол судьбы. Потом случались и более страшные, и более драматичные события, но никогда ни до, ни после я не испытывала чувства такого вселенского одиночества и пустоты. Напрасно я уговаривала себя, что все не так уж и безнадежно, что за ранеными будет какой-то присмотр и уход. Ведь всех этих несчастных оставили, можно сказать, на милость победителям. А мне пора заняться решением собственных проблем. Неясное будущее, никакой перспективы вырваться плюс неожиданные осложнения, могущие возникнуть тогда, когда их меньше всего ждешь.

Я снова вдруг вспомнила того немецкого офицера, который спас меня когда-то. Ведь именно здесь, на территории лагеря, я все время, как мне казалось, успешно ускользала от него, а оказалось – совсем наоборот.

Бухта Ханья 2001 год

Вот место, которое устраивало Райнера полностью. Отсюда открывался прекрасный вид и на гавань, и на старинную турецкую крепость, в которой теперь размещается Морской музей. Да, в этих местах ему обязательно надо было побывать снова.

Большинство домов, выходящих фасадами на приморскую набережную, были перестроены, сверкали чистотой и радовали глаз своей ухоженностью. Почти в каждом доме теперь оборудованы бары и сувенирные лавки. И лишь пара зданий откровенно портила общую картину своей обветшалостью. Самые настоящие развалюхи! Торчат на виду, словно гнилой зуб, который нужно немедленно удалить. Впрочем, если присмотреться, то и они придавали своеобразное очарование всему пейзажу. С утра Райнер успел прогуляться по книжным лавкам, которые приятно удивили его широким ассортиментом печатной продукции. Тут тебе и романы на любой вкус, и подробнейшие карты острова на английском, немецком и французском языках. Он купил себе карту северо-западной части острова, чтобы освежить в памяти места, где хотелось бы побывать снова, а заодно и спланировать маршрут очередного похода в горы. Названия деревень он помнил плохо. У него вообще плохая память на имена и названия. Хотя врезались в память Канданос и Аликианос. Так разве их забудешь? Ведь там было такое…

Лениво потягивая коктейль, Райнер рассматривал окрестности. Да, не такой он запомнил Ханью, совсем не такой. Сегодня она буквально кишит туристами, толпы отдыхающих на набережной, заполненные туристами кафе и бары, и везде жизнь бьет ключом. Местные тоже сильно изменились. Все одеты по-современному, у женщин волосы выкрашены в самые немыслимые оттенки, разве что смеются, жестикулируют и громко кричат так же, как и раньше. Как это умеют только греки.

Эту старинную приморскую таверну он выбрал совсем не случайно. Вступив под ее потемневшие от времени своды, он словно сам перенесся в прошлое. Вокруг полно таких же стариков, как и он сам. Мужчины, сидя за столиками, вели оживленные беседы, играли в триктрак, курили, о чем-то громко спорили, и никому из посетителей не было до него дела. Интересно, чем они занимались в годы войны? Где воевали? И многие ли из них пожали бы ему руку, узнай, кто он и откуда?

По мере того как сгущались сумерки, на набережной становилось все больше молодежи. Африканские студенты, пытающиеся сбыть по дешевке всякую ерунду, изящные китаянки с лотками, заполненными мелкими безделушками, итальянская ребятня с охапками роз, которые они без устали суют под нос каждому прохожему, американские военные с близлежащей базы НАТО в форменных шортах и бейсболках, яркие блондинки из Скандинавии в коротких летних платьях, открывающих взору красивые длинные ноги. Конечно же, полно его собственных соотечественников: поджарые немцы, увешанные фотоаппаратами, в сопровождении представительных фрау, своих жен. Какой разительный контраст с тем, что он наблюдал, сидя за столиком этого кафе в последний раз. Смешение всех рас и народов, самый настоящий интернационал из отдыхающих, жаждущих вдохнуть в себя вечернюю прохладу.

В этой шумной веселой толпе особенно остро чувствуешь собственное одиночество. Хорошо бы сейчас перекинуться парой слов с каким-нибудь немцем, земляком, желательно пожилым. Но таковых поблизости не наблюдалось. А потому оставалось лишь вспоминать, как вот так же, много лет назад, он сидел точно на этом самом месте. Но воспоминания были горьки и безрадостны. Как бездарно была потрачена его молодость! Ну почему во время войны любовь и долг почти всегда несовместимы?

Июнь 1941 года

– Не теряй зря времени, Райнер! – подначил его Гельмут Краус, осушая до дна кружку с пивом. – Сорви эту вишенку, пока она не перезрела. Храбрая малышка, не спорю!

– Да заткнись ты! – огрызнулся Райнер, чувствуя, что краснеет.

– Не бойся, не отобью! Девчонка не в моем вкусе. Слишком костлявая. И с темпераментом у нее, по-моему, проблемы. Как думаешь? Лично я люблю погорячее.

Конечно, следовало бы дать Гельмуту в морду, чтобы он заткнулся раз и навсегда! Но, с другой стороны, они оба пьяны в стельку. А что может быть позорнее пьяной драки, да еще на людях?

Они сидели в таверне неподалеку от Кафедральной площади. Горланили песни, бесцеремонно разглядывали проходящих мимо женщин, а те старательно делали вид, что ничего не изменилось в их жизни с приходом этих грубых шумных варваров. Во всяком случае, вечерний моцион по набережной немцам ни за что не отменить! Да, их здесь по-прежнему не жаловали. Разве что драхмы, извлеченные из карманов немецких кителей, брали охотно.

Весь день они занимались тем, что хоронили останки своих. Со всеми воинскими почестями, как полагается. Работа не из приятных. Не удивительно, что к вечеру всем захотелось немного расслабиться и забыть обо всем. Забыть, как заживо сгорали в небе их товарищи, как местные топорами добивали раненых, сумевших выбраться из воды на сушу. Забыть все и веселиться! Но Райнер не любил разговоров на личные темы. Даже с друзьями он никогда не обсуждал свою личную жизнь.

Он огляделся по сторонам. Не много же осталось в живых его людей. И куда подевался их прежний задорный вид? Та же безмерная усталость в глазах, что и у британских военнопленных, которых пригнали в лагерь, спешно обустроенный на месте прежнего госпиталя.

Что ж, солдат есть солдат. В сущности, все солдаты одинаковы. Вот только узнают ли когда-нибудь немецкие семьи, получившие посылки с личными вещами погибших, в каком аду погибали их сыновья?

А что касается сестры Георгиос, то для него она по-прежнему оставалась загадкой. В его присутствии всегда предельно вежлива, а на сближение не идет. Но чем откровеннее она игнорировала знаки его внимания к себе, тем сильнее распалялась в нем страсть. Он искал ее общества, пытаясь забыться после очередных карательных рейдов по стране. Иногда предлогов для подобных встреч не находилось. И тогда он, будучи католиком, шел в местный католический храм в надежде встретить ее там. Ведь она же квартировала во французской католической школе при монастыре.

А вообще-то она чуралась его общества, хотя держалась предельно вежливо.

– Благодарю вас! – церемонно бросала она, когда ему случалось подвозить ее домой на автомобиле, и на прощание вежливо кивала головой водителю.

Однажды он напомнил ей о поездке в Кносский дворец, но она лишь покачала головой.

– Мне очень жаль! Много работы, – сказала она, старательно отводя глаза в сторону, и тут же поспешила скрыться за монастырскими стенами, даже ни разу не обернувшись.

Ходили слухи, что скоро всех десантников перебросят в Северную Африку, но Райнер еще не полностью оправился от ранения. А потому пока нес службу здесь: выжигал каленым железом малейшие очаги сопротивления и выкуривал англичан, попрятавшихся в горах, из их нор.

Он ненавидел эту свою новую миссию и до сих пор не мог оправиться после первой карательной экспедиции. Тогда они сожгли две деревни, жители которых оказали сопротивление немецким десантникам. Меньше всего на свете ему хотелось воевать с гражданским населением. Но приказы, как известно, не обсуждают. Тем более приказы, полученные непосредственно из Берлина. А потому – никакой пощады! От десяти до сорока греков за каждого погибшего десантника. И никаких судебных разбирательств. Только казни и огонь пожарищ на месте былых деревень.

Да и как он мог объяснить этим невежественным крестьянам, что такое коллективная ответственность? Когда любой единичный акт неповиновения со стороны жителя деревни карался смертью всех остальных, включая детей и женщин.

Он не мог видеть страх и смятение на детских лицах, не понимающих, что происходит, когда их отцов ставили в ряд и расстреливали прямо на месте, на глазах у детей и жен, а потом неделями запрещали приближаться к телам, не давая забрать погибших и предать их, как положено, земле. Лично он ни разу не спустил курок на ребенка или женщину. А некоторые его сограждане спускали охотно и даже с азартом. Зато он отдавал приказы, после которых сам надолго лишался сна. Местным властям он категорически не доверял и встречаться с ними не желал. Они пили слишком много ракии, слишком суетились, стараясь угодить ему, но лица у них при этом всегда оставались хмурыми. Трудно было догадаться по их отрешенным взглядам, что думают и что чувствуют все эти люди на самом деле.

Но как бы то ни было, а закрепившись на Крите, они получили ключ к средиземноморским воротам, открывающим путь на Ближний Восток. Можно сказать, что это они проложили Роммелю дорогу в Северную Африку. Грандиозные планы, грандиозные свершения.

Так зачем же он зря растрачивает свое время на ухаживания за какой-то медсестрой? К тому же чужеземкой. Неужели ее грациозная фигура, длинные ноги, золотистые кудри, выгоревшие на солнце добела, и шоколадные глаза смогли ослепить его настолько, что он перестал замечать других женщин? Нет, говорил ему разум, здесь дело совсем в другом. Просто он еще никогда в своей жизни не встречал подобных женщин. Она была равна ему во всем, и в то же время в ней скрывалась какая-то неразгаданная тайна, делавшая ее особенно притягательной. Но разве можно мечтать о каких-то особых романтических отношениях на войне? Если тебе нужна женщина – пожалуйста! Вот тебе бордель на любой вкус. От самых дешевых в порту до элитарных, работающих под вывеской ночных клубов и обслуживающих главным образом офицеров. Да так всегда было, на любой войне.

Умом он все понимал, но никакие умствования не могли погасить его восхищения этой необычной девушкой. Судя по всему, ей пришлось пережить много испытаний. Наверное, после всего, что она видела, нелегко почувствовать симпатию к врагу. «Господи! – восклицал он в порыве отчаяния. – А я на ее месте смог бы проникнуться дружескими чувствами к любому из нас?» И сам пугался подобных мыслей, равносильных предательству. Ведь он уже почти готов был поставить под сомнение правоту идей Третьего рейха, право немцев господствовать над миром тысячу лет.

Впрочем, пока их борьба за мировое господство оборачивается лишь многочисленными потерями среди своих же. А сколько напрасных страданий, сколько неоправданных мучений! Но он должен, он обязан верить вождям. Раз они говорят, что их присутствие на Крите стратегически важно и исторически оправданно, значит, так оно и есть. Нет, их жертвы не напрасны! Они ведь принесены на алтарь победы ради достижения высших целей великой Германии.

Райнер залпом осушил рюмку и, пошатываясь, побрел к гавани. Пора кончать валять дурака и заниматься всяческими интеллигентскими рефлексиями. Сейчас он найдет себе подходящий дом терпимости и разом снимет всякое напряжение и ума, и тела. Вон из головы все романтические бредни! Кто такая эта сестра Георгиос? Это же очевидно как божий день. Она – его враг!

Ханья 2001 год

– Тетя Пен! Какую замечательную экскурсию по городу мы только что совершили! Никогда не думала, что у Ханьи такая богатая история! – с энтузиазмом доложила мне Лоис. В новой соломенной шляпе, в темных очках, в красивом летнем платье, с обнаженными плечами, уже покрывшимися легким загаром, она была очень хороша. – Возле памятника «Рука» мы встретили мистера Фенимора, и он любезно показал нам улочку, на которой родился Эль Греко. А потом мы прогулялись по старому городу. Любовались архитектурой, старинными венецианскими палаццо. Даже увидели синагогу. Говорят, она единственная осталась на всем острове. Но сегодня воскресенье, службы нет, и синагога закрыта. Замечательная экскурсия! – снова повторила Лоис. – Правда, Алекс?

Но ребенок уже застрял возле очередной витрины, всецело погрузившись в созерцание коллекции ножей, выставленной за стеклом. А потому поддерживать энтузиазм матери он не стал.

– И знаешь, кого мы встретили в наших блужданиях по городу? Мака, нашего турагента! Он как раз шел на открытый рынок. А еще он сказал, что в конце улицы, почти рядом с базаром, есть замечательная таверна, где посетителей потчуют всякими местными деликатесами. Мак пригласил нас посидеть там. Идем, да?

Ну, и как можно сказать «нет»? И вот мы идем улочкой, по которой в давние годы было столько хожено-перехожено. Мак уже поджидает нас. Он облачен в светлые бермуды, и вид у него, как у самого заправского туриста. Он предлагает нам сесть за столик в тени и заказывает бутылки с охлажденной минеральной водой для нас и порцию барбекю с овощами для Алекса. Со стороны мы производим впечатление вполне счастливой семьи на отдыхе. Мак снова окидывает Лоис восхищенным взглядом, и, надо сказать, она действительно прелестна. Кажется, впервые после развода с мужем девочка наконец-то по-настоящему расслабилась.

Между тем жара нарастает, воздух все тяжелее и гуще. Близится время сиесты. Скоро рынок закроется на полуденный перерыв. В каждом средиземноморском городе есть свой базар под открытым небом, своеобразное сердце города и центр его притяжения. В свое время я была очарована запахами и красками этих базаров, а еще изобилием того, что предлагается там покупателям. Бесконечные ряды, заполненные только зеленью: огромные пучки ароматной петрушки, мята, горные травы, артишоки, шпинат. А рядом – разделанные тушки цыплят и кроликов, свежайшая рыба, отливающая на солнце серебром, помидоры, похожие издали на огромные бильярдные шары, корзины с улитками, подносы со всеми сортами местных сыров, кувшины с медом и, конечно, бутылки ракии. За прилавками восседают жены фермеров, укрывшись от палящих лучей под зонтиками, и наблюдают за тем, как их сыновья громкими голосами зазывают покупателей. По улочкам, ведущим к базару, снуют озабоченные матроны с сумками на колесиках, доверху нагруженными снедью, какая-то вдова, облаченная в черное, подошла к длинноволосому священнику за благословением, молоденькие красавицы с волосами, выкрашенными в огненные тона, прогуливаются по рядам, оживленно переговариваясь между собой и стреляя глазками в молодых парней-фермеров.

Как приятно видеть, что в этих местах снова бурлит жизнь! Внезапно я перенеслась мыслями на шестьдесят лет тому назад и увидела себя молодой, стоящей на одной из этих извилистых улочек в сером форменном платье монахини. И откуда во мне тогда было столько бесстрашия? Ведь опасность грозила из-за каждого угла. Так как же мне удалось сделать то, что я сделала?

Июль 1941 года

Для Пенни переезд в монастырскую обитель Святого Иосифа оказался поистине спасительным кругом. Последние дни в Галатасе стали для нее настоящей мукой. Невыносимо было видеть измученные лица военнопленных, невыносимым было общество немецкого капитана. Как отрадно снова оказаться среди женщин и самой снова почувствовать себя женщиной. Пенни направили в родильное отделение ухаживать за осиротевшими младенцами, и это тоже внесло приятное разнообразие в ее жизнь.

В обители царили тишина и покой. Когда закрывались ворота, то мир снаружи как бы переставал существовать и все то страшное, что творилось за монастырскими стенами, отодвигалось куда-то прочь, хотя бы на несколько считаных часов. Пенни даже не представляла себе, до какой же степени она устала и выбилась из сил за последние месяцы. Если бы не строгий монастырский устав, она могла бы спать и спать сутками. Матушка настоятельница была в курсе некоторых обстоятельств ее истории. Пенни честно призналась ей, что она протестантка, иностранка, что у нее нет при себе никаких документов, подтверждающих личность, и что она просит убежища в монастыре исключительно с одной целью: избежать настойчивых ухаживаний со стороны одного немецкого офицера. Вполне возможно, последняя причина была несколько преувеличена ею. Но Пенни полагала, что именно личные мотивы должны сыграть ей на руку.