Сублимация

В лифте я не смог удержаться и сполз по стене на пол. «В принципе, и так хорошо. Просто отлично. Отлично, и пусть они все катятся… Какая фигня: щипать за баксы. За двадцать баксов я и Френа уторчу, и Валдага».

Я попытался встать. «Ну и что, спрашивается… Коричневая грудь… Я могу сто раз, тысячу. Хоть миллион…» Способность мыслить была явно утрачена. Я не мог даже встать, не то, что мыслить. Зато хорошо. Просто отлично…

Я дополз до кресла и утонул в нем по уши.

Если я — это я, Ренат, 23 лет от роду, значит, все вокруг либо другие люди, либо женщины, либо друзья, либо враги. Но врагов у меня нет, кроме, быть может, Павлика в лице Валдага, или, наоборот, Валдага в лице Павлика… Те, кто проходят мимо — другие люди, те, кто хлопают по плечу — друзья либо враги, те, кто вдалеке — женщины. Классификация завершена. Остается маленький вопрос: как отличить друзей от врагов, и не могут ли и те и другие, не заметив меня, пройти вдалеке и оказаться женщинами? И не могут ли женщины быть друзьями? Не могут, кажется. Это противоестественно их сути. А врагами — могут. Хотя бы эти две подружки, сыпавшие ругательствами, как школьные хулиганы. Вот бы их раздеть… Голышом ругаться довольно сложно, надо еще прикрывать руками интимные места, а на это уходит если не полжизни, то уж сил на это уходит много. Как бы кто чего не подглядел! Стыд-то какой. Стыд и ненависть.

Действие наркотика закончилось. Я с ужасом возвращался в этот мир. В мир, где в читальном зале сидела та единственная по имени Катя, ради которой я и появился на этот свет. Стоило подползти поближе. Я, опять-таки, повторяясь, просто не имел права пропустить момент, когда Толстой будет дочитан, и девушка, соблазнительно покачивая бедрами, с гордостью за свою коричневую грудь, выйдет в коридор, и направится навстречу судьбе, быть может…

Глава 4. Библиотека — 2

Рекламы прибывает. Не могу не поделиться: буквально вчера или позавчера, на днях, короче, мы с мамой смотрели телевизор. Она наблюдала, как безумные герои Санта-Барбары совершают свои безумные поступки, а я просто сидел рядышком и грустил. Понятно, о чем. О женщине во всех ее ипостасях. В то время, кажется, я запал на Агузарову, точнее, на ее романтику, а еще точнее, на песню о чудесной стране, в которой она гостила. Кстати, был уверен, что окажись я там вместе с ней, проблем бы никаких не возникло. Загадочное море, одинокие скалы, полное безлюдье. Иногда попадаются животные, но, судя по тексту, добрые и ручные.

— Милый, — сказала мама, — ты не мог бы думать потише? Или сделай звук погромче. Оказывается, мои, даже самые невинные мысли, производят такой шум, что мешают людям, в данном случае, моей маме, смотреть телевизор. Но Санта-Барбара закончилась, и началась реклама. Я услышал приблизительно такой диалог:

Дантист: Ах! У вашей девочки три дырки.

Девочка: Но ведь я чищу зубы дважды в день.

Дантист: Необходимо чистить зубы два раза в день.

Мать девочки: Но ведь мы чистим зубы дважды в день такой-то пастой.

Дантист: Необходимо чистить зубы вот такой-то пастой и обязательно два раза в день.

Мать девочки: Ах! Три дырки.

Дантист: Есть возможность потерять зуб.

Девочка: Теперь я буду чистить зубы вот этой пастой и обязательно дважды в день.

Мать девочки: Спасибо Вам!

Я чуть с ума не сошел. Но сейчас повторялось то же самое с той лишь разницей, что я стоял перед Катей и загораживал ей дорогу в библиотечный коллектор.

— Опять ты, — с явно выраженной антипатией сказала Катя, — зануда.

— Я не зануда, — с усмешкой парировал я.

Усмешка должна была показать мое непредвзятое отношение к девушке, попутно выявив мое же чувство юмора, вкупе с которым внешность должна была подействовать убийственно.

— Еще какой зануда, — уверенно повторила Катя.

— Неправда, — ответил я.

Со стороны наш разговор мог показаться бессмысленным и лишним. Но тогда я был на все сто уверен, что именно так женщин и соблазняют. Не блеща остроумием, не распуская рук, а просто доказывая, что ты не баран, или наоборот, что баран, если она в этом сомневается.

— Отстань от меня, — сказала Катя.

— Давай я тебя провожу, — предложил я с плохо сыгранным безразличием.

— Куда? — спросила Катя. — К моему парню, что ли?

Идея мне показалась до того абсурдной, что я вздрогнул. Но виду не подал. Даже если ее парня тоже зовут Павликом и он тоже дерется, даже в этом случае я был готов следовать за ней куда угодно, сколько угодно и как угодно, и ничего не требовать взамен. Я так и сказал. Пока Катя шла до библиотекаря, я успел раскрыть перед ней чистоту своих помыслов, объяснить, что именно она для меня значит, и доказать, почему она должна сделать то, что от нее требуют.

— Ну, ты и зануда, — проговорила она сразу после того, как я замолчал, — зануда из зануд.

— Хочешь, я тебе лимонада куплю? — в ответ спросил я, — ну, хочешь? А булочку хочешь? Скажи, хочешь?

Вот тут-то я и увлекся. Катя ударила меня по голове книгой, и я увлекся. «Воскресение» Толстого не пробило мне башку, а как бы вошло вовнутрь, но я из него ничего не запомнил. Мне лишь показалось, что пол уходит из-под ног. А на самом деле, это я уходил из-под пола.

Вскоре уже лежал.

Такое потрясение.

В один момент получить сотрясение.

Серьезнее некуда.

И несерьезнее некуда.

Вообще, некуда.

Глава 5. Набережная Фонтанки

Но я не успокоился. Вполне логично рассудил, что поступление в институт может и подождать, а вот девушка в сине-коричневом ждать не будет. Но, черт возьми, пока я наблюдал, как пол уходит из-под ног, Катя успела сдать книгу и теперь торопилась выбежать из злополучной библиотеки, где ей посчастливилось встретить свою судьбу и врезать ей Толстым по темечку. Вот незадача! Единственное, что может меня спасти, это быстрое и решительное действие вслед за любимой. И я бросился. Я мгновенно переместился. Я стал там, где секунду назад меня не было. Погоня началась.

Меня звали Ренаулт, но свой возраст я уже забыл.

А Кате было 18. Она шла по набережной, не оглядываясь, потому что подозревала, что за ней бегу я. Если не обращать внимания на то, что сзади, оно, возможно, само исчезнет. Но не в этом случае.

— Подожди! — закричал я. — Давай поговорим! Катя, стой!!!

Хладнокровие девушке изменило. Я увидел, как она рванула с места в карьер, и исчезла за оградой Ахматовского дворца. Я не успевал. Хоть и мчался, как комета, и даже обогнал собственные часы, я все равно не успевал.

— Боже, иже еси на небеси, — задыхаясь, взмолился я, — сделай же что-нибудь.

— Вот еще, — ответил я, — личные дела смертного — это его личное дело. Единственное, что я могу…

Катя заблудилась. Еще минуту назад перед ней было одно, а теперь стало совсем другое. Сзади тоже все изменилось. Катя стояла перед конусообразным зданием, похожим одновременно на цирк и на шатер, каким его изображают в исторических фильмах. — Входите, входите, не задерживайте, — нервно забормотали в спину, и Катя вошла.

Зал был полон. Лишь в первом ряду пустовало уютное кресло. Туда то Катя и проследовала. Свет погас. Включились специальные лампы приятных глазу расцветок, и на сцене возник я.

Сначала я достал из правого кармана букет тюльпанов, бросил его на пол и растоптал. Это должно было символизировать пренебрежение к общечеловеческим ценностям и догмам. Зал взорвался аплодисментами. Потом я снял штаны, сунул их между ног и поскакал на импровизированной лошадке по кругу. Те, кто понял, что это символизировало, покинули помещение. Остальные покраснели. Потом я спустился в зал, подошел к сидящей в первом ряду Кате, взял ее за руку и повел на сцену.

Зал ревел. Овации не смолкли и тогда, когда я преподнес девушке вселенную, разукрашенную флажками, с аппетитной вишенкой по центру. Хор пропел: «Славься!» Гитарист зарубил соло. Носильщики внесли поистине королевскую кровать, бригада строителей возвела душевую комнату. Свет сменился на интимный багровый. Зазвучала подобающая случаю музыка. Японские гейши дали нам последние указания.

— Все готово, любимая, — сказал я голосом Жана Маре и, взяв Катю на руки, понес ее вокруг зала. Каждый из зрителей кидал в нас бутылкой лимонада и булочкой. Завершив Круг Любви, я вернулся на сцену и купил у бродячего торговца пачку презервативов. Все замерло и затаило дыхание.

И вдруг… О! Это «вдруг»! Лишнее слово в русском языке!.. на сцену запрыгнул какой-то рыжий парень.

— Кэт! — крикнул он, — он к тебе пристает?

— Что вы! — в ужасе воскликнул я, беспомощный и одновременно непобедимый.

Но в следующую секунду рыжий врезал мне слева. Потом он схватил Катю, и они, как вихрь, как смерч, заметались, а я пошатнулся и начал падение. Пол вновь пошел в противоположном направлении, я пытался удержать его, звал, просил остаться, но, буркнув напоследок что-то невразумительное, пол исчез. Рыжий обнял Катю и поцеловал.

Пространство свернулось и они зашли за угол. Я остался на набережной Фонтанки с двумя подбитыми зыркалками. И никто мне не мог помочь.

Ну, почему же никто? Просто надо узнать ее адрес.

Глава 6. В гостях у друга

А кто, как не Вовка, может мне в этом подсобить? Конечно, он, как пели «Иванушки-дурачки». Ему, кстати, с женщинами тоже не везет. Зато у него имеется персональный военный компьютер типа «Челленджер IBM». Зная лишь имя человека, цвет его волос и размер обуви, можно буквально за пару минут выяснить — где, с кем и зачем он живет. Имя — Катя. Цвет — черный. Размер, пускай, тридцать восьмой, самый распространенный.

— А что, красивая? — спросил Вовка, мастерски защелкав клавишами.

— Мда… — сказал я, — наверное… Тебе не понравится.

Это я преувеличивал, точнее, преуменьшал.

— Кто тебе в глаз дал? — спросил Вовка, меняя жесткий диск на очень жесткий.

— Рыжий гад, — мрачно ответил я, — ее дружок. А что, заметно?

— Улица такая-то, дом такой-то, квартира такая-то, — наконец, сообщил Вовка.

— Ты не мог бы точнее? — попросил я.

Вовка усмехнулся и назвал улицу, номер дома и квартиры.

Теперь я был во всеоружии и мог, не медля, пуститься в путь. Но что взять с собой? Цветы я растоптал, принести в подарок еды, конечно, можно, но Катя — девушка гордая. Остается мой маленький Зеленый Друг.

— Вовка, — сказал я, — давай за зеленым сходим.

— Иди один. Мне лень.

— А у меня денег нет, — легко признался я, — пойдем вместе.

— Подожди, — сказал Вовка, — если у тебя нет денег, значит покупать мы будем на мои?

— А у тебя, что, тоже нет? — испугался я, представив, как маленький Зеленый Друг мечется в чужом тесном коробке, надеясь лишь на нас. А мы, в свою очередь, на него. А я на Катю.

— Деньги у меня есть, — сказал Вовка, — но покупать я не пойду.

Сошлись на том, что за зеленым пойду я, но с деньгами, которые мне даст Вовка.

И я пошел. Я дошел до двери, улыбающийся и весь искрящийся изнутри, потому что я еще не забыл, какие темы толкает Зеленый Друг, если его правильно кормить и вовремя укладывать в кроватку. Например, история о том, что Ленинград является малой частью Польши, до сих пор будоражит лучшие умы думающей молодежи. А чего стоит ступенчатая классификация мира?! Наверху — Бог, за ним — женщина, следом — мужчина, стремящийся превратиться в женщину, и, наконец, муравей, в попытке достичь уровня мужчины. Странная, необъяснимая иерархия. В нарушение всех канонов и, тем не менее, логичная до простоты выеденного яйца. Хотя и на яйцо бывает прореха. У каждого свои недостатки. У некоторых есть еще чужие. Таких людей перевоспитывают, оставляя за ними право пользоваться лишь собственными минусами и не отбирать их у других, потому как обделенные обижаются и распускают нюни. Распускать нюни — то же самое, что кукситься и рыдать. Уважающий себя мужчина старается кукситься лишь в присутствии дамы либо дам, чтобы это было видно ей либо им, и чтобы никого вокруг больше не было. Он куксится, распускает нюни, и вот-вот зарыдает… Тогда дама, либо дамы, если их больше одной, окружают его и в припадке сострадания треплют в некоторых местах по плечу. А припадок женского сострадания может длиться от пятнадцати минут до бесконечности, постепенно перерождаясь в то же самое скуксивание и распускание нюнь. Остается только себя пожалеть, и тебя пожалеть… Стоп! А ты здесь откуда?

— Я тут живу, — ответил Маленький Зеленый Друг из моей сухой ладошки, — тут уютно и тепло.

— А я тебя уже купил? — задал я глупый вопрос.

— Более чем, — загадочно ответил Зеленый, — куда идем?

— К Вовке.

— Не хочу, — заканючил Дружок, — меня и так уже почти не осталось. Не хочу к Вовке!

— Не преувеличивай! — строго сказал я, в душе понимая, что Зеленого и впрямь, не так, чтобы много. А ведь надо еще до Кати дойти, и неизвестно, что в пути нас ждет. И, все же, меня точила злая мысль.

— А деньги то его! — сказал я Зеленому, надеясь, что приятель меня как-нибудь отмажет.

— Деньги — это ничто! — воскликнул Зеленый Друг, — по сравнению с дружбой, конечно. Вы ведь друзья?

— Друзья, — подтвердил я.

— Ну вот… А между друзьями не должно быть денежных проблем. Чьи деньги, какие деньги, сколько… Все это чушь. Главное, что ты лучший друг Вовки. Понял?

Видя, что я не понял, Зеленый добавил:

— А, может, он сейчас занят или спит? А ты придешь, и он рассердится.

— А, если я не приду, он, думаешь, не рассердится? — спросил я саркастично.

— Конечно, не рассердится, — ответил Зеленый Друг, — ведь ты его не разбудишь. Могу с полной ответственностью заявить, что всякий неожиданно не разбуженный не станет обижаться на тех, кто это сделал. Первый Закон Сна, между прочим.

— А есть второй? — спросил я просто для отвода глаз.

— Конечно, есть, — ответил Зеленый, — не спи — замерзнешь. Может, слышал?

Глава 7. Несколько мнений о разных мнениях

Я-то всегда отличался некоторой экстравагантностью в поступках. А уж в мыслях — и подавно. То, что копошилось в моей голове, вызывало бурный восторг лишь у меня самого, на остальных производило впечатление скорее угнетающее, чем наоборот. Но не мне об этом судить! Но, если не мне, так кому же? Чей суд будет справедливым? Женский, вот чей. Если она стукнет молотком по трибуне и пошлет меня к черту, я брошу все и безоговорочно подпишусь под любым приговором. Даже если там будет стоять злобное «Несущественен», я соглашусь и начну со всей ответственностью пропаганду собственной несущественности.

Знаете, давеча одна девушка произвела жизнь мою в «несущественное». Я теперь так счастлив, так счастлив. Пускай на моей могиле посадят женщину красивую с дудочкой. Пускай она мелодии душераздирающие играет, я буду счастлив еще больше.

Ну вот, черт возьми, ведь я влюблен. Я влюблен, как мертвый. Как первый снег. Как что-то очень хорошее. Я изнываю от своей любви, и прошу лишь одного: потрогать. Ощутить прилив энергии, и с новыми силами вновь страдать. Потом, когда заряд иссякнет, опять потрогать. Но боюсь соблазна. Потрогаю, а дальше что? Быть или не быть — еще не вопрос. С кем — вот это да! А если с ней, то и вообще безразлично — быть ли… Ах, это чувство! Ах, эти первые несмелые попытки абитуриента. Чем все закончится?

— Ничем, — ответил Зеленый Друг, — все кончается именно ничем. В редких случаях «чем-то», но лучше бы у тебя этого «чего-то» не было.

— Ты имеешь в виду подарки златокудрой Венеры? — спросил я с прямотой самого себя поразившей.

О таких вещах у нас в семье говорить было не принято. Лишь однажды, видя, как я сторожу у окна в ожидании Оли с рюкзаком, моя милая мама мимоходом заметила, что после Олимпиады 80-го года в стране был отмечен небывалый прирост венерических заболеваний. Сифилиса, в том числе. На что я бурно отреагировал, продолжая отрешенно смотреть в окно. Сейчас все повторялось. Но теперь о злых подарках и модных болезнях со мной говорил Зеленый Друг, которому и вовсе не пристало печься о здоровье своих хозяев.

— Чушь, — спокойно сказал я, — Катя не такая. Совсем не похожа…

— А кто похож?! — с энтузиазмом воскликнул Зеленый, — если бы кто-нибудь был похож, то больных бы вообще не было, а этот единственный похожий вымер бы от недостатка общения и любви. Все именно на том и зиждется. Вот, послушай. А влюбился в Б. А добивается Б всеми доступными и недоступными способами. Б кокетничает, строит целку (я поморщился, и Зеленый заменил «целку» на «недотрогу»), короче, делает все, чтобы А нашел побольше способов по завоеванию ее девичьего сердечка. Наконец, А режет вены и дарит возлюбленной семисотый мерс с золотыми колесами. И Б сдается. Она не может больше противостоять такой безумной любви. На самом деле, она боится, что Z вконец истечет красной жидкостью, а ведь золотые колеса как-никак колеса, и менять их тоже надо, хоть и не часто, но уж раз в полгода — как штык. И вот, Б дает А, как ты это называешь, потрогать. Потом все банально.