Помоги проекту - поделись книгой:
Потом опять появились белые, правда, совсем другие: они рыли в земле ямы. Встречи случались все чаще, и манджилджара привыкли к белым, а дети выпрашивали у них всякие забавные и даже полезные вещи — бутылки, например. В них удобно было хранить воду, а если они разбивались, то острые осколки тоже шли в дело.
Но все же частых встреч с белыми племя избегало; не менялась пустыня, не менялся образ жизни манджилджара. Однако три года назад — эту дату мы знаем точно — невиданная доселе засуха постигла Западную Австралию, иссякли источники во всей почти пустыне Гибсона. Исчезла дичь. Засохли и без того редкие деревья, и не было на их скрюченных ветвях плодов.
Голод пришел к людям манджилджара. Дети и старики почти все умерли. В это время геолог Роберт Киш наткнулся на стойбище племени. По рации он дал знать о вымирающем племени в городок Уилуна. До того было километров триста. Из Уилуны сообщили в крупный город Перт профессору Уильяму Песлн. Тот занимался племенами Западной Австралии, и почти нетронутые современностью манджилджара заинтересовали его сразу. Профессор нанял вертолет, загрузил его канистрами с водой, консервами и вылетел в пустыню Гибсона.
На этот раз манджилджара не пытались скрыться. Сил у них совсем не было.
Через десять дней еле пришедшие в себя люди манджилджара тронулись в долгий путь к городку Уилуна. Там они сейчас и живут в хижинах из картона и фанеры от ящиков. Одним племенем аборигенов, влачащим незавидное существование между двумя мирами и временами, стало больше...
Тут можно было бы поставить точку на истории племени манджилджара. История эта кончилась, и племени скоро тоже не будет. На окраинах Уилуны уже раньше обосновались обломки других племен из пустыни Гибсона. Такие же хижины у них и такие же обноски. Тем же ломаным — слов в двести — английским языком пользуются они, чтобы общаться друг с другом. Вряд ли кто-нибудь из них сумеет когда-нибудь вернуться в пустыню и прожить там.
Грустная истина! Не одно тысячелетие складывался быт и обычаи австралийских племен, но трех лет достаточно, чтобы разрушить его раз и навсегда.
Профессор Песли из Пертского университета знал это как никто — он много лет занимался аборигенами, — поэтому и старался он как можно больше записать у людей манджилджара их легенд, описать их обычаи.
От Муджона, старейшего в племени, и услышал он историю Варри и Ятунгки, нарушителей закона. По словам Муджона выходило, что еще совсем недавно Варри и Ятунгка — последние из манджилджара — бродили неподалеку от своего племени. Варри должно было быть лет шестьдесят, Ятунгке — пятьдесят с небольшим.
После долгих уговоров Муджон согласился принять участие в поисках. Экспедиция — профессор и три студента — вылетела в пустыню Гибсона. Через три недели обнаружены были свежие следы костра. Старик Муджон (оказавшись в родных песках, он сбросил с себя рубашку и брюки — мешали в поисках), внимательно осмотрев окрестность, по каким-то лишь ему одному известным признакам определил: «Следы Варри!»
Но прошла еще неделя, прежде чем экспедиция вышла к совсем почти пересохшему колодцу, где прятались в жидкой тени два изможденных темнокожих человека.
...Последнее время Варри мог передвигаться лишь с трудом и не был в состоянии даже поднять копье. Правда, и бросать копье не в кого — на годы затянувшаяся сушь погубила все живое. Многочисленные раны и ссадины от ушибов на теле старика не заживали из-за истощения. Ятунгка, его жена, более молодая и, как все женщины, более выносливая, еще могла докопаться до жидкой грязи на дне источника. Они сосали эту грязь, чтобы хоть как-то утолить жажду. Последние месяцы супруги далеко не каждый день питались дикими абрикосами с чудом сохранившихся деревьев...
Так закончилась история Варри и Ятунгки, преступивших обычай и изгнанных из племени, сохранивших любовь и выживших в единоборстве с пустыней. Мировая наука обогатилась описанием их жизни, а коллекция Пертского университета — скудной их утварью и фотоснимками коренных жителей континента, чей быт не изменился ни на йоту. Счастливый конец длинного пути!..
Полуживые, на носилках, последние из манджилджара вернулись к своему — совсем другому — народу...
Каменная иллюстрация мифа?
День подходил к концу. Незаметно подкрался мелкий, как сквозь сито, холодный дождик, какой часто бывает в октябре на Днепропетровщине, но ребята из Керновской средней школы упрямо продолжали вгрызаться в землю — звание лучших шефов колхоза обязывало окончить силосную яму сегодня же. Оставалось совсем немного до «проектной глубины», когда лопата одного из школьников уперлась в камень.
— Плита. Не иначе клад.
— Как же... На такой-то глубине...
...И все-таки здесь оказался клад. Дар бесценный — вся испещренная рисунками каменная стела 120 сантиметров в длину.
Едва получив сообщение о находке, сотрудники Днепропетровского исторического музея немедленно отправились на место. Заведующая отделом археологии Л. П. Крылова, увидев камень, забыла про грязь, холод, пронизывающий ветер.
...Эпоха бронзы, второе тысячелетие до нашей эры. До сих пор все открытые здесь каменные изваяния этого периода грубы и примитивны, с едва наметившимися чертами лица. Это же почти скульптура. И трудно отрешиться от мысли, что перед нами конкретный человек, хотя общеизвестно: в то время портретных скульптур не существовало. Причем портретов-повествований...
Прежде всего он воин и охотник: изображена сцена охоты с собаками. Но рядом топорик, кирка, неизвестный инструмент в виде наконечника со втулкой — возможно, приспособление для добывания огня. Значит, перед нами не только воин, но и земледелец. И действительно, на правой грани стелы зерно, падающее в землю. А почему рядом с зерном и землей текущая вода? Не занимался ли уже тогда человек и орошением?
Кто же этот человек, олицетворяющий целый народ — его достижения и верования? Одно из возможных решений дает киевский археолог В. Н. Даниленко. Он предположил, что дошедший до нас сквозь тысячелетия этот богочеловек не кто иной, как Брахма. Да-да, индийский бог Солнца. Известные атрибуты Брахмы совпадают с некоторыми рисунками на стеле — например, изображение священной лягушки и трех следов Брахмы. Если догадка подтвердится, можно будет говорить, что за тысячи километров от Индостана была создана каменная иллюстрация к одному из древнейших мифов человечества.
Алан Кэйу. За ягуаром через сельву
«Бежать. Бежать как можно дальше», — мелькнуло в голове, когда она почувствовала пугающее прикосновение человеческих рук. Биту мчалась так быстро, как только позволяла ее искалеченная лапа. И лишь выбившись из сил, она остановилась с колотящимся сердцем и понюхала воздух, чтобы убедиться, что индеец остался далеко позади.
Бишу заметила прямо над собой склонившееся сучковатое дерево, на которое можно было легко забраться. Она тяжело вспрыгнула на ветку и из последних сил полезла вверх.
Растянувшись на высоком суку, Бишу пыталась сорвать опутывавшую шею веревку острыми когтями здоровой лапы или дотянуться до нее зубами. От веревки пахло человеком; запах этот был настолько сильный, что, казалось, индеец находится совсем рядом.
Бишу долго и злобно сражалась с веревкой, но наконец в полном изнеможении отказалась от своих попыток. Глубоко вонзив в дерево когти задней лапы, она забылась беспокойным сном...
Внезапно Бишу проснулась и насторожилась.
Где-то далеко среди полуденной тишины, когда большинство животных спит и лишь глупые птицы пронзительно кричат, она услышала предупреждающий звук.
Сначала прозвучал крик крошечной ночной обезьянки, которой в дневные часы приходится скрываться в тени из-за своих слишком чувствительных к свету глаз. Бишу знала, что где-то наверху, среди густых зеленых ветвей, обезьянка высовывала из дупла дерева любопытную полосатую мордочку и боязливо поглядывала на то, что привлекло ее внимание. Это было первое предупреждение об опасности.
Потом послышался злобный рык обезьян-ревунов. Бишу знала, что ревуны сейчас перелетают с ветки на ветку, сердито дергают свои длинные бороды, рыча на вторгшегося пришельца. Затем раздался шум крыльев стайки вспорхнувших среди листвы птиц; вскоре послышался шорох игл дикобраза, уже гораздо ближе...
Где-то совсем рядом раздался пронзительный вопль попугая, и Бишу охватил ужас из-за того, что она не могла ни учуять, ни услышать источника угрозы. Ей стало ясно: опасность грозит с той стороны, куда ветер относит ее собственный запах. Только человек мог двигаться так тихо и незаметно; Бишу поняла, что к ней приближается индеец.
Урубелава нагнулся и уставился на пирамидки запекшейся на солнце грязи, покрытые буроватой кровью. Присев на корточки, он потрогал их руками. Потом, ничего не говоря дочери, подошел к куче гниющих листьев, оглянулся на оставшиеся в грязи следы, перевел взгляд вверх, на дерево, и наконец посмотрел на противоположный берег реки. Затем он задумчиво потрогал ногой разбитые скорлупки яиц и провел рукой по длинным шрамам на груди, там, где свирепое животное так злобно полоснуло его... Прищурившись, он наставительно поднял палец и медленно произнес:
— Здесь была драка. Здесь ягуариха дралась с крокодилом.
Урубелава был очень доволен, увидев выражение восторга, появившееся на лице дочери после того, как он столь искусно разгадал природу пятен крови.
Указав на скорлупки, он сказал:
— Животное пришло сюда, чтобы разорить гнездо и съесть яйца. Но где-то рядом, видимо вот здесь, притаился крокодил. Он напал на животное — вот почему там остались пятна крови. — Урубелава надолго задумался и наконец произнес: — Мы пойдем по следам ягуара, и, когда его догоним, я убью его и сниму шкуру.
Он тщательно продумал это решение, перед тем как принять его, поскольку знал, что больше не имеет права терпеть неудачу, чтобы не лишиться уважения дочери. Поэтому он сказал:
— Было ошибкой пытаться поймать такого большого зверя. На сей раз убью его ради шкуры. Так я решил.
Девочка не могла понять, почему, но она не разделяла его замысла; на душе у нее скребли кошки. Она нерешительно напомнила отцу:
— А как же деревья, которые мы должны сосчитать?
Урубелава широко развел руками.
— Гевеи останутся на том же месте. Деревья от нас не убегут. — Он решил, что очень остроумно пошутил, поэтому расхохотался и продолжил: — Только животное может убежать от меня, а деревья никуда не денутся и будут ждать, пока я их сосчитаю. Они не убегут, они не умеют бегать.
Он так захохотал, что его крошечные глазки утонули в морщинках...
Зоркие глаза Бишу уловили легкое движение на высоком дереве, стоявшем в том направлении, откуда надвигалась опасность; обезьянка, затаившаяся на верхушке дерева, смотрела вниз; значит, там...
Вскоре Бишу увидела людей. Они двигались с величайшей осторожностью — впереди мужчина, а за ним девочка, — останавливаясь и выжидая после каждого шага. Мгновение, и они уже пропали за кустами. Но Бишу наконец учуяла их запах, и это был тот же запах, который исходил от куска измочаленной веревки, завязанной у нее на шее...
И вдруг они оказались прямо под ней...
Бишу посмотрела вниз. Это был самый подходящий момент для нападения, для того, чтобы раз и навсегда положить конец беспощадному преследованию. Испытанные охотничьи инстинкты, все, чему ее обучали с детства, подсказывало ей, что настал этот момент: быстро и легко спрыгнуть вниз на зеленый мох спиной к солнцу и свету, метнуться к горлу, молниеносно рвануть разящими задними лапами, затем развернуться и броситься на другого человека...
Бишу начала медленно приседать на задних лапах, готовясь к прыжку. Но боль снова пронзила тело, и Бишу вспомнила свой прыжок через реку с крокодилами, вспомнила, как лежала без сознания. Это было напоминанием. Пока она пребывала в нерешительности, оба незваных пришельца отошли в сторону, и момент был упущен.
Долгое время Бишу лежала, почти не шевелясь, лишь время от времени поворачивая голову и кидая по сторонам быстрые взгляды. Наконец она начала осторожно спускаться по стволу дерева, стараясь не делать слишком резких движений.
На момент Бишу остановилась, вытянув свое гладкое длинное тело и слегка приподняв голову. В солнечных бликах и пятнах тени шкура ее переливалась яркими коричневыми, желтыми и черными красками. Казалось, что вся красота леса отразилась в облике ягуарихи. Если бы ее в это мгновение увидел человек, он бы подумал, что на всем свете не может быть более прекрасного создания.
Бишу снова начала спускаться и вдруг ощутила удушающую боль в горле — в шею вгрызлась веревка, обрывок которой застрял, заклинился между сучьями. Она бешено рванулась, оскалив зубы, с горящими глазами, сражаясь всем отчаянно извивающимся телом, и... сорвалась.
Бишу повисла в воздухе, раскачиваясь из стороны в сторону и рассекая передними лапами воздух. В глазах помутнело и заполыхали огненные багровые тучи, в которых зелень леса становилась все темнее и темнее; потом засверкали яркие искорки и вспыхнули ослепительные огни, пока не разлилось пугающее давящее красное марево, постепенно становившееся серым, потом наступила тьма.
Когда солнце заскользило к горизонту, в лесу поднялась вечерняя какофония.
Сначала послышались пронзительные крики попугаев, громко перебранивавшихся злыми хриплыми голосами. Постепенно к их нестройному гомону присоединились и другие пернатые.
Вскоре обезьяны начали возбужденно прыгать по верхушкам деревьев, на ходу срывая и тут же съедая сочные мясистые побеги.
Среди них была крошечная, не более десяти дюймов в длину, желтая тамарина, игрунья, которую иногда называют львиной обезьянкой за ее пышную гриву; она прыгала среди просвечивающей листвы и злобно визжала на других — пушистый комочек со скверным характером. Похрюкивали пекари, вскапывая землю в поисках личинок и кореньев; безобразный тапир тихо ржал как. лошадь, продираясь сквозь сельву и разыскивая кокосовые орехи, он сам прокладывал себе дорогу, а не шел протоптанными тропами, как остальные животные.
Тысячи белых цапель парили над водой, и их пронзительные крики присоединялись к общему гаму; когда птицы садились на землю и затихали, начинали реветь лесные хищники, так что джунгли не замолкали ни на мгновение.
С заходом солнца наступила прохлада; после удушающей дневной жары это принесло облегчение. Но от шума спасения не было...
Целый день индеец искал потерянный след.
Когда он понял, что окончательно сбился, то невозмутимо разжег костер, присел на землю рядом с дочерью и уставился на пламя.
Наконец индеец сказал, не глядя на дочь:
— Возле высоких деревьев, вот где я потерял след. Животное направляется к горам, но оно знает, что я его преследую, и поэтому намеренно уклоняется в сторону, чтобы меня запутать.
Девочка вскочила на ноги и, смущенно улыбаясь, спросила:
— Пойдем считать гевеи?
Он пожал плечами:
— Гевеи могут подождать. Мы возвращаемся назад.
Они повернули обратно, только теперь индеец шел зигзагами — сто шагов в одну сторону, потом в другую, срубая своим мачете попадавшиеся на дороге лианы и ветви.
Солнце висело низко над горизонтом, и его косые желтые лучи проникали в гущу деревьев, отбрасывающих причудливые тени. Заметив, что девочка испуганно поежилась, Урубелава сказал:
— Не бойся, здесь нечего бояться.
Урубелава знал, что дочь страшится темноты, поэтому, когда они подошли к огромной стофутовой сейбе с многочисленными стволами, растущими из основания в пятьдесят футов в поперечнике, он сказал:
— Здесь. Мы проведем ночь здесь...
Намокшая от вечерней влаги веревка все больше растягивалась.
Индеец сплел ее очень давно из льняных прядей, которые переплетал, связывал, вымачивал, натирал пчелиным воском, и все время испытывал веревку на прочность, зажав ее между большими пальцами ног и натягивая изо всех сил руками. Закончив свою работу, он обвязал веревку вокруг дерева и начал с силой дергать, накрепко связывая ее потом в местах разрыва. Работа отняла у него целых три дня.
Но это было давно. Теперь же веревка истрепалась, а часть воска выели насекомые. Там, где воска не было, роса размягчала и растягивала веревку; здесь и возникали слабые места.
Бишу, когда к ней возвращалось сознание, грызла ненавистную веревку. Вскоре ей удалось прочно зажать узел коренными зубами, и Бишу ожесточенно вгрызлась в него. Насекомые плотной массой облепили ее рану, и вдруг одно из них жестоко ужалило Бишу. Она беспомощно заметалась, пытаясь разорвать веревку когтями.
Внезапно веревка лопнула.
Бишу свалилась на мокрую землю и мгновенно откатилась под прикрытие темной тени на прохладный мох. Лишь отлежавшись, она поняла, что наконец свободна и что опасность миновала. Боль была нестерпимой, но страх был еще сильней. И Бишу, собравшись с силами, медленно прихрамывая, побежала прочь.
Она убегала от страха перед неведомым, но вскоре в привычной обстановке сельвы вновь обрела мужество.
Лесной сурок пил воду из речушки и даже не успел опомниться, как Бишу яростно обрушилась на него. Утолив голод, Бишу снова побежала вперед.
Она проползла под поваленным деревом, продралась сквозь спутавшиеся лианы, обогнула рощицу высыхающих бамбуков, вскарабкалась на небольшое дерево, соскользнула вниз, перебежала через ручеек и поползла по влажной траве...
Вскоре она увидела огонь. Он был почти незаметен — всего лишь кучка тлеющих углей. Над углями, скорчившись, сидел индеец.
Бишу затаив дыхание следила за ним... Затем с величайшей осторожностью попятилась назад, под прикрытие листвы. Она прекрасно знала, куда идти — к небольшой пещере, которую высмотрела по пути. Пещера была длинная и такая узкая, что Бишу могла лишь с трудом протиснуться в нее. А в конце длинного извилистого хода находилось второе отверстие. Бишу пролезла в пещеру и медленно повернулась головой наружу, чтобы иметь возможность наблюдать за происходящим.
Как и другие индейцы аразуйя, Урубелава был хорошим следопытом. А в упорстве и упрямстве ему не было равных, что и означало его имя.
Долгое время они шли широкими зигзагами.
Внезапно индеец резко остановился, поднял с земли порванную петлю и изумленно сказал:
— Это моя веревка...
Бросив оружие, он присел на корточки и начал рассматривать петлю, вертя ее в руках. Разобравшись, в чем дело, он задумчиво произнес:
— Зверь натянул завязанную вокруг шеи веревку и перегрыз ее. — Поднявшись на ноги, он прошел вдоль цепочки следов, тянувшихся вдоль лужи, и с удивлением сказал: — Здесь и здесь... следы четырех лап. А здесь снова три лапы. Животное выздоравливает.
Девочка кивнула, довольная.
Следы были хорошо видны; ягуариха бежала быстро, не пытаясь их запутывать. Следы пересекали большую поляну, потом исчезали в сельве, где лианы так тесно переплетались среди ветвей, что под ними царил вечный полумрак. Затем следы шли через огромное открытое пространство, но бесчисленные насекомые вынудили индейца снова искать спасения в сельве, где крошечные ярко-красные клещи почти не водились. Когда индеец добрался до спасительной тени, его кожа покрылась красными пятнами и вздулась от многочисленных укусов. Улыбнувшись дочери, ожесточенно чесавшей кожу, он протянул ей горстку растертых табачных листьев и сказал:
— Пожуй их, пока я поохочусь. Урубелава пошел на шум воды.
Выйдя к речке, он постоял немного на скале, присматриваясь, а потом подстрелил на мелководье жирную корбину. Вернувшись, он протянул рыбу дочери, чтобы та ее приготовила.
Девочка выплевывала жидкую табачную кашицу на ладони и натирала ею болезненную красную сыпь от укусов насекомых сначала себе, потом отцу. Урубелава зажег костер, они поджарили и съели рыбу и пошли по следам, пока снова не потеряли их.
Поделиться книгой: