Помоги проекту - поделись книгой:
Интересно, что сканное дело возникло куда раньше, чем волочение проволоки. Сканные вещицы, найденные в нашей стране при раскопках деревенских курганов IX—X веков, сделаны из кованой медной проволоки. Они увесисты и неуклюжи, и проволока в них толстая и неровная. Можно предполагать, что дальнейшая судьба сканного дела, его развитие во многом зависели от того, будет ли найден более удачный способ изготовления проволоки. С X века в русских землях начинают пользоваться волочильной доской. Это железная пластина с несколькими рядами конических глазков постепенно убывающей величины. Теперь, пропустив металлический стерженек через все глазки, получали круглую, ровную нить толщиной с человеческий волос. Выход был найден...
Юрий уже несколько раз менял волочила. С каждой протяжкой проволока заметно утончалась и прибавляла в длину. Подошел Валерий. Помусолив пальцами кончик проволоки, он немного подумал и сказал: «Хватит! Можно обжигать».
Проволоку сложили кольцами и посадили в муфельную печь. Там, разгораясь до белого каления, мельхиор утратит упругость: мягкая нитка надежнее скручивается в веревочку, ею удобнее выкладывать узоры. Через пять минут избела-красный моток вынули наружу и положили остывать. Но скань еще не готова. Ее ждет обкрутка: с помощью электромотора проволоку свивают в плотную рубчатую веревочку. Потом снова обжиг, снова обкрутка, и наконец ее кладут в раствор соляной кислоты, которая разъедает окалину и возвращает проволоке первоначальный серебряный блеск. Часть скани затем прокатывают на вальцах, откуда она выходит изящной ленточкой с рубчатыми краями и называется уже «гладь». Скань разной толщины, гладь и зернь — вот «краски» мастера, которыми он «рисует» свои композиции.
...Время приближалось к полудню. Заготовки были сделаны, и сканщики решили передохнуть. Мастера, блаженно щурясь, курили, дым едва приметно клубился в солнечном свете, заливавшем комнату. Говорили о том, о сем. Хорошо бы в мастерскую огранщика. Тогда и работать интересней будет, по задумке. В этом смысле на ювелирном заводе было лучше: все под рукой.
Большинство сканщиков, в том числе Юрий и Валерий, перешли в мастерскую с московских ювелирных заводов. Здесь им был присвоен шестой разряд, который дает право на творческую работу. Каждый месяц мастер представляет в художественный совет при Московском областном художественном фонде одно произведение — эталон, по которому после его утверждения он в течение месяца изготавливает серию в пятьдесят перстней.
При создании перстня «плясать», по выражению Валерия Гончарова, начинают от камня. Новый камень всегда незнакомец. Его природная красота, заключенная в цвете, глубине, очертаниях, мастеру покамест чужда. Понять камень, сделать его своим, ввести его в круг образов всего, что было увидено, пережито и перечувствовано, а потом переложить возникшее ощущение на язык узора оправы — это уже искусство... «Утро», «Осень», «Мимоза», «Тропинка», «Подснежник» — названия работ говорят, откуда черпает вдохновение мастер.
Язык скани имеет древнюю историю. В Киевскую Русь скань попадает в VIII—IX веках с востока и в течение нескольких столетий пышно расцветает на славянской почве. Мастера выделывают вещи из тончайших проволок, сажают на завитки узора микроскопические золотые цветы, кладут скань в несколько ярусов, создавая воздушный, легкий рисунок.
Но ремесло скани, как и многие другие ремесла, глохнет в век татаро-монгольского нашествия...
Сканное дело в его исконных центрах — Новгороде, Великом Устюге, Москве — возрождается лишь в конце XIV века. Ранние послемонгольские вещи несложны: забыто многое из того, чем владели ювелиры прошлого. На протяжении XV столетия русские мастера еще вводят в узор восточный мотив «арабского цветка», образцом для которого служила золотая скань знаменитой шапки Мономаха. Но постепенно этот мотив исчезает, вытесненный растительным орнаментом, и русские сканщики уже не расстаются с изогнутыми веточками со множеством пересекающихся отростков, с вольным стеблем, который, не прерываясь, вьется по всему полю узора, с высокими пышными травами. До нас дошли имена знаменитых сканщиков, работавших в конце XV века, века расцвета московской скани, в мастерской Троице-Сергиева монастыря. Это Иван Фомин и инок Амвросий. Их работы — сканные кресты, церковные принадлежности — хранятся в Загорском историко-художественном музее.
В Москве в XVII—XVIII веках славилась своими мастерами Серебряная палата. Братья Ивановы, Ларион Афанасьев, Лука Мымрин — их работы и сейчас можно видеть в Оружейной палате. В числе поделок московских мастеров были зеркало в сканной раме, принадлежавшее царице Софье, ножи и вилки с серебряными сканными черенками, которыми пользовалась сестра Петра I Наталья Алексеевна.
Немало прекрасных вещей было создано и на русском Севере. В 1840—1841 годах по России путешествует брауншвейгский профессор Блазиус. Посетив в Вологде сканных дел мастеров, он свидетельствует, что тамошние поделки: корзиночки, цветы, украшения — по тонкости и изяществу сравнимы разве что с изделиями итальянских филигранщиков. Похвала изрядная, если вспомнить, что в Италии филигрань существует еще со времен этрусков.
Сканное ремесло не поддается механизации, и то, что его выделили недавно в отдельное производство, открыло доступ ко многому из того, что было накоплено за века. Не случайно в мастерской мне сказали: «Мы здесь делаем настоящую русскую скань».
В мастерской стояла тишина. Прихватив моточек скани, ушел Валерий Гончаров. Юрий как бы в растерянности походил по комнате, присел к верстаку, снова встал, пошарил в ящике и выложил инструменты. Из круглой жестянки из-под леденцов достал несколько листков бумаги в клеточку и медленно, ревниво стал перебирать их. С листков смотрели пустоглазые расплющенные перстни: словно кто-то извлек из них камни, разъял посредине и раскатал валиком по бумаге. Это были оттиски с развертки эталона, которые мастера запасают впрок перед тем, как начать серию.
Юрий отобрал два отпечатка и положил их на верстак. Постоял над ними в нерешительности, не спеша разложил перед собой три моточка скани — вдруг сел и заработал увлеченно и споро. Откусывал ножницами сканину, прикладывал ее к рисунку и, уцепившись за конец круглогубыми щипчиками, выгибал. Ненужное отщелкивал, снова примерял по оттиску и, осмотрев очередную деталь, откладывал в сторону. Закончил примерку, затянулся сигаретой и выставил перед собой пузырек с клеем. Прошелся кисточкой по оттискам и, подцепляя кусочки скани пинцетом, понаклеил их на свои места — завиток к завитку, петелька к петельке. Бумажные перстни за несколько минут оделись металлом. Юрий потрогал приклеенное, промычал что-то одобрительное и, приложив листки к почернелой пластине, накрепко примотал их проволокой.
В мастерской становилось темнее. Юрий ближе придвинулся к верстаку, поправил очки. Промазал перстни бурой и густо засыпал их мелким серебряным припоем. Загорелась паяльная лампа. Юрий медленно занес ее под пластину, зажатую в тяжелом пинцете, и впился взглядом в то место, где под припоем рисовались очертания перстней. Бумага превратилась в пепел. Припой дрогнул, побледнел, неожиданно вспух белой пеной и пропал между алыми завитками скани. Юрий несколько обмяк, макнул пластину в банку с водой и после громкого «пшик», не торопясь, пропаял все соединения узора с лица, поднося к ним палочку припоя и пыша на нее огнем из горелки. После этого, уже сосем небрежно, обрезал проволоку, отколупнул развертки от пластины и, проведя ногтем по узору, удовлетворенно кивнул. Дальше дело пошло поистине стремительно: наложил развертки на ригель, согнул их, спаял дужки — получились перстни. Припаял сверху место камня — карст. Снова надел перстни на ригель, постучал по ним текстолитовым молоточком и опустил в кислоту. Потом серебристые перстни отчернят в уксуснокислом свинце и войлочной щеткой положат на них жары: кое-где обнажат блестящую поверхность мельхиора, придав ему сходство со старым серебром, и последним делом вставят камни. Закончив работу, Юрий снял очки, зажмурился, потер глаза. Увидев меня, улыбнулся и спросил: «Хотите из этой серии посмотреть готовые?» Я кивнул. Он выдвинул ящик, достал перстень и на вытянутой руке поднес его к окну. День кончался. Я увидел черные в изморози веточки, вытянутые ввысь — туда, где в последних лучах солнца холодно горел малиновым светом аметист.
Ради победы
— Ну, так что думает противник?
Генерал оглядел стоявших перед ним, словно ожидая, что кто-то может объяснить замыслы врага.
Неподалеку погромыхивал не умолкавший ни днем, ни ночью севастопольский фронт, и пламя коптилки на столе в землянке КП полка слегка подрагивало. Генерал приехал неожиданно, и все понимали, не только за тем, чтобы задать этот вопрос.
— Наверное, думает то же, что и мы, товарищ генерал, — не выдержал паузы батальонный комиссар Проворный. — Только наоборот.
— А что думаем мы?
— Как удержать оборону...
— Стало быть, немец думает о том, как ее прорвать. Затянулось затишье, не правда ли?
— Затишье?..
— Знаю, знаю, что скажете. Бои идут каждый день, верно. И все же по сравнению с декабрьским штурмом это затишье.
Он вытянул перед собой руку и, встряхивая ею, стал загибать пальцы.
— Январь, февраль, март... Чего ждут?
— Дали им в декабре, — проворчал стоявший у двери вестовой Додыханчик.
Генерал взглянул на него, и командир полка Богданов подумал, что распустился вестовой, вмешивается в разговор начальства. Но генерал словно бы даже обрадовался реплике.
— Дали — это верно. Только наивно думать, что фашисты решили оставить нас в покое. Они ждут лета. И готовятся. — Генерал протестующе помахал рукой. — Знаю, знаю, что скажете: мы тоже готовимся. Готовимся к обороне. А надо наступать...
Богданов удивленно посмотрел на генерала.
— Наступать?! Да одним этим словом можно свершить чудеса. Только бы наступать...
— Я имею в виду активную оборону. Ваши разведчики и корректировщики просачиваются в немецкие тылы. Но теперь предстоит дело посерьезнее. Надо уничтожить боеприпасы, которые фашисты приготовили для наступления. Склад где-то здесь. — Генерал обвел пальцем круг на карте, лежавшей на столе. — Подберите надежных людей, коммунистов, комсомольцев и доложите мне. Я хочу знать, кого вы пошлете.
Когда за генералом закрылась дверь блиндажа, Богданов посмотрел на комиссара Проворного, комиссар — на третьего офицера, присутствовавшего при беседе, — помощника командира полка по артвооружению и боеприпасам. Всем было понятно, что предстояло особенно трудное дело.
— Кого пошлем? — спросил Богданов и, подумав, стал перечислять: — Лейтенант Семенов, коммунист, — раз. Лейтенант Найденов, коммунист, — два. Комсомолец Кулешов, комсомолец Звонковой... Как, комиссар, одобряешь? Кого еще?
— Старшину Ревякина, помощника начальника продсклада.
— Годится, — поддержал комиссар. — Парень живой, сообразительный. И немецкий знает...
Через полчаса пятеро разведчиков уже стояли в штабном блиндаже. Богданов ходил перед ними, заложив руки за спину, лаконично излагал задачу.
— ...Командиром группы назначаю лейтенанта Семенова... Основная цель — найти и взорвать склад. Попутно вести разведку...
Вечером пошел дождь, холодный, нудный, какой нередко бывает в Крыму апрельской порой. В последний раз Семенов выстроил свою группу, придирчиво осмотрел каждого, заставил попрыгать, чтобы ничто не стучало, не звякало, махнул рукой.
— Ну добре, хлопцы... А дождичек — это хорошо! Говорят: дождь в начале пути — к успеху.
Гуськом они прошли неглубокой балочкой, поднялись по пологому склону; где-то здесь должны были находиться траншеи морских пехотинцев. Вскоре из темноты раздался оклик:
— Стой, кто идет?
Часовой стоял возле полуразваленной стены, и его черный флотский бушлат совсем терялся в темноте. Однако Семенов успел разглядеть шапку-ушанку, надетую лихо, как бескозырку, и все-таки казавшуюся такой неестественной рядом с бушлатом. Разглядел и щегольские усики и даже успел удивиться, как это матросу удается в окопном быту ухаживать за своей красотой.
— Давай, братки, удачи вам! — сказал часовой.
Дождь все лил и лил. Всполохи ракет трепетали в радужном ореоле, и их неверный свет был лучше непроглядной неизвестности. Если быть настороже, то всегда можно успеть вовремя упасть на землю. И оглядеться, наметить путь очередного броска в обход немецких передовых постов. Часа через два всплески ракет остались за спиной, а затем и вовсе потускнели. Пришлось частенько останавливаться, напрягать слух. И двигаться, изгибаясь в плотном кустарнике, чтобы не задевать ветки, не шуметь.
Вскоре кустарник поредел. Впереди простиралось залитое водой поле. Разведчики собрались вместе, пошептались. Крохотный светящийся треугольник стрелки компаса звал в черную даль поля. Может, обойти?
— Звонковой! — позвал командир. — Разведай поле. Оставь бутылки с горючкой, вещмешок.
— Есть!
Вчетвером они лежали за кустами, изготовив оружие, ждали. Белесый туман спустился на поле. Но это не был туман, так дает о себе знать близкий рассвет...
Наконец впереди послышалось причмокивание шагов, мелькнула тень.
— Звонковой?
— Так точно, товарищ лейтенант. Поле небольшое. Впереди опять кусты и никого нет.
— Хорошенько посмотрел?
— Кругом обошел.
Они пересекли открытое место, углубились в кустарник, высокий, похожий на низкорослый лесок. И вдруг застыли на месте: впереди звучали громкие безбоязненные голоса. Еще не разбирая слов, по крикливым рваным звукам поняли — немцы. Голоса приближались, и вскоре разведчики разглядели в предрассветной мгле три фигуры, идущие прямо, не огибая кустов, должно быть, по тропе.
— Найденов! Ревякин! — зашептал командир, показывая на немцев. — И чтоб не трогать.
Долгая жизнь на фронте да еще в особых севастопольских условиях научила их понимать команды с полуслова. Разведчики переглянулись и исчезли за кустами. Стараясь не терять в полутьме голоса немцев, они осторожно двигались по нахоженной тропе. И вдруг оба разом остановились, припали к земле: впереди слева от тропы мелькнул огонек. Огонек вспыхнул еще раз, и они увидели лицо под надвинутой на лоб каской и холодный блеск винтовки. Это был часовой. Он курил, оглядывался на прошедших по тропе немцев и все время вздергивал правым плечом, поправляя сползавший ремень винтовки.
Обычно от часовых разведчики уходили. Но сейчас даже обрадовались. Если стоит часовой, значит, что-то охраняет. Может быть, тот самый склад, который приказано разыскать?
Они отползли в сторону и вскоре разглядели на поляне темные копны танков. Насчитали шестнадцать, проползли еще немного, чтобы уточнить цифру, и повернули обратно на ту же проверенную тропу.
— Не склад, к сожалению, — сказал Найденов, когда они возвратились к группе. Он устало сел на влажную землю, вытер ладонью горячее лицо.
— Ничего. — Семенов раскрыл планшетку, пометил на карте расположение танков. — Таким разведданным цены нет. Да и рано быть складу. До него, дай бог, добраться следующей ночью.
День они решили отлежаться в кустарнике, плотно устилавшем дно неглубокой балки. С рассветом поняли, что место выбрали не совсем удачное — неподалеку слышался шум моторов, звучали команды. Но перебираться на другое место было уже поздно, приходилось лежать, изготовив оружие, опасаясь, чтобы какой-нибудь немец не полез в кусты.
Вероятно, их выручил дождь, и вскоре разведчики, поверив в надежность своего укрытия, уснули на мокрой прошлогодней траве, меж которой уже пробивалась мягкая новая зелень. Один только Ревякин долго прислушивался к голосам на дороге, стараясь понять, о чем говорят немцы, по звуку считая проходившие автомашины, бронетранспортеры, танки. Их было немного: немцы предпочитали не ездить днем, опасаясь точных залпов дальнобойных севастопольских батарей.
Только к середине следующей ночи разведчики выбрались в нужный район, исчертив по пути карту многочисленными пометками, радуясь каждой из них.
Однако где он, этот склад? Решили выйти к дороге, на которой время от времени слышался гул машин, и понаблюдать. Грузовики тяжело урчали моторами, значит, шли не порожняком. Но что это за груз и куда идут машины, можно было только, гадать.
— Взять бы «языка» — мечтательно произнес Кулешов.
— Ага, и этим сообщить немцам, что мы тут, — усмехнулся Найденов. С Кулешовым он уже не раз ходил по вражеским тылам и знал, что отвратить его от нелепой затеи можно лишь насмешкой.
— Найденов и Ревякин, остаетесь наблюдать. Остальные за мной! — приказал Семенов.
Он отполз от дороги, шагнул в кусты и чуть не упал, запутавшись ногами в телефонном проводе.
Через несколько минут, воткнув иголки в провод, Ревякин слушал далекое переругивание немецких связистов. Вдруг он насторожился.
— Склад на проводе, — сказал он, склонившись к самому уху командира.
— А... с какой стороны?
— С той. — Ревякин уверенно показал в кусты.
— Почему так считаешь?
— В машинах, идущих в ту сторону, больше груза.
На фронте бывают удачи, когда невольно начинаешь верить в счастье. Но фронтовое счастье изменчиво. Подлинное приходит только к тем, кто сам, презирая опасности, ищет его. Провод — это была невероятная удача, половина дела.
Идти впятером вдоль дороги было опасно.
— Вот что сделаем, — сказал Ревякин. — Связисты же тут ходят? Вот я и буду вроде связиста. Возьму в руки провод и пойду.
— Рискованно, можно все провалить. Вдруг окликнут?
— Ругаться по-немецки я умею. Отвечу.
На дороге урчали машины, проносились мотоциклисты. Все говорило о том, что разведчики забрались в самую гущу немецких войск.
Местами провод подходил почти к самой дороге, и Ревякин, пропуская в руке скользящий провод, тогда начинал нарочно громко ругаться по-немецки. На него не обращали внимания: никому не приходило в голову, что так открыто может ходить советский разведчик.
Почти два часа шел он так, совсем осмелев и успокоившись, бесцеремонно разглядывая тяжело груженные, крытые брезентом кузова автомашин, не забывая считать их. Опасался только одного — встречи с немецкими связистами, которые уж непременно пошли бы к нему с расспросами.
Наконец провод нырнул под высокую изгородь из колючей проволоки, и Ревякин, развернувшись, тем же путем пошел назад. Добравшись до места, где провод углублялся в заросли, он бросил свою скользкую путевую нить и прямиком пошел к намеченному заранее месту расположения группы.
Остаток ночи командир приказал всем спать.
— Часовым буду я, — сказал он.
Дождь перестал, и тишина опустилась на подлесок. Только где-то за тридевять земель отдаленным громом дышал фронт, да утробно гудели машины за кустами, да постукивали о плащ-палатку срывавшиеся с веток капли.
Когда рассвело и призатихло движение на дороге, разведчики, все впятером, ушли к складу. Предстояло разведать проходы, систему охраны, чтобы следующей ночью, собравшись вместе, обсудить план выполнения основной задачи.
Но никто не принес утешительного. Огромное пространство леса было огорожено двойным проволочным забором, за которым тянулась гладкая проволока для собак. Их, как видно, спускали ночью. Эти собаки и часовые, стоявшие через каждые пятьдесят метров, не оставляли надежды подобраться к складу незаметно.
— Перестрелять часовых, завязать бой, а кому-то одному бегом к складу, — предложил Звонковой.
Предложение было отвергнуто не потому, что грозило гибелью всей группы. Оно не сулило верного успеха.
— Есть идея, — сказал Найденов. — Надо ночью вскочить в кузов одной из машин, въехать на территорию склада и там поджечь машину.
— А если машина не подъедет к штабелям со снарядами, а остановится далеко от них?
— Значит, надо въехать на двух машинах. Для верности.
Помолчали. План был прост, эффективен и... страшен. Это понимали все.
Поделиться книгой: